сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
– Ее зовут Джорди Риверс, – ответила она. – Год назад ты прислал ее в мой пансионат на исправительные работы за плохое поведение.
– Риверс-Риверс… – повторил чуть слышно мужчина. – Год назад… Такая худенькая и дерзкая, да?
– Да, – подтвердила Оливия, и улыбка ее стала нежной с оттенком гордости. – Именно такая.
– Ты влюбилась в хулиганку? – не веря своим ушам, спросил Отмар. – В девчонку?
Они оба смотрели друг на друга, выжидая. Оливия молчала. Защищаться она не собиралась, зная по опыту, что попытки защиты вызовут еще больший шквал обвинений. Отмар был хорошим прокурором.
– У нее же ничего нет, – продолжал он с удивлением. – Ни образования, ни профессии, ни работы. Совершенно ничего. Что она может тебе дать?
Когда Оливия поняла, что Отмар имел в виду, она сначала не могла найти слов от изумления, а потом стала смеяться, легко и весело, так, что прокурор тоже заулыбался, хотя и не понимал, почему она смеется.
В воображении молодой женщины тут же возник образ улыбающейся Джорди, остановившейся на мгновение на бегу, смотрящей на нее с такой любовью и с таким чувством, будто весь мир принадлежит ей, и она дарит его Оливии.
– То, что у меня есть, мне не нужно в любимом человеке, – только и ответила она.
– И почему вы не вместе? – спросил Отмар, нахмурившись. Пазл в его голове не складывался.
Оливия прикусила губу, потом прямо посмотрела на старого друга и ответила, тихо и четко выговаривая каждое слово:
– Потому что прошлым летом она ушла.
– Как ушла?
Отмар практически подпрыгнул в своем большом кожаном кресле важного человека.
– Ей же нельзя! Нельзя покидать пределы пансионата без сопровождения!
– У нее были веские на то причины.
– И ты только сейчас мне об этом говоришь? Ты хоть понимаешь, что это незаконно?
Мужчина бушевал. Но уже через секунду он, понимая, что сейчас уже ничего, кардинально меняющего ситуацию, предпринять нельзя, успокоился так же быстро, как и вспыхнул.
– Ее срок прошел. На данный момент, если у тебя нет претензий, и если она жива, – многозначительно добавил он, – она свободна.
– Она жива, – улыбнулась Оливия. Этот вопрос она не могла ставить под сомнение. – И у меня нет претензий.
– Что ты тогда от меня хочешь? – продолжал Отмар, не замечая, как перешел от обвинений к защите. – Чтобы я ее нашел? Где мне ее искать?
– Успокойся, Отмар. Я ничего от тебя не хочу, – поспешила угомонить его порыв молодая женщина. – Может, только воды.
– Я заказал кофе.
– Кофе, так кофе.
– И что ты теперь будешь делать? – спросил он растерянно. – Как же ты сама ее найдешь?
– Я не буду ее искать, – ответила Оливия. Ответила мягко, но с этой мягкостью невозможно было спорить.
– На что же ты надеешься?
Отмар все больше недоумевал. Он смотрел на женщину перед собой и не узнавал ее. С одной стороны, перед ним сидела прежняя Оливия, сдержанная, красивая, знающая себе цену, временами сводящая его с ума своей недоступностью, но земная, с другой же стороны, в ней было что-то новое: неуловимое спокойствие, которое невозможно было ничем поколебать.
– Я пережила столько счастья и столько боли за последние месяцы, – ответила она на его вопрос. – И не перестала любить. И уже не перестану. А любящий человек – он всегда надеется. На чудо в том числе. Вот и все, что я могу тебе сказать.
Вечером Оливия прогуливалась по территории пансионата. В одиночестве. Она теперь многое делала в одиночестве, которое сейчас ощущалось как никогда ранее. Хотя и раньше Джорди редко составляла ей компанию в повседневных заботах. Чаще всего Джорди с Майклом делали что-нибудь на лужайке или в саду. И вот теперь, когда Оливия смотрела на Майкла, одиноко копающегося вокруг роз или яблонь, она особенно остро чувствовала и свое одиночество.
Но весна была прекрасна. Неудержима и прекрасна. И вместе с нею, так ненавязчиво, но неотступно твердящей о возрождении жизни, хотелось жить и Оливии. Воздух дышал прохладой, был прозрачен в только-только распускающейся листве, и молодая женщина ощущала его зябкость, плотнее закутываясь в кардиган во время прогулок.
Джорди не давала о себе знать вот уже более полугода, но, казалось, она покинула пансионат только вчера. Оливия видела ее везде, ей до сих пор слышался ее смех с улицы, когда она сидела и работала в кабинете. Когда кто-нибудь особенно резко распахивал дверь, хозяйка пансионата вздрагивала и оборачивалась в надежде увидеть там девушку. И с этой надеждой время ничто не могло поделать. А сама Оливия и не хотела.
Все страхи и сомнения, терзавшие ее прошлым летом, казались теперь смехотворными. Вот если бы только… Если бы только Джорди вернулась…
Несмотря на прошедшие месяцы, Оливия была уверена, что девушка любит ее. Она чувствовала это. Чувствовала сердцем, потому что и ее любовь, ставшая вдруг самым главным жителем внутреннего мира молодой женщины, росла и крепла, несмотря ни на что, отбросив обиды, сомнения и непонимание происходящего.
Обойдя пансионат по периметру, Оливия завидела на лавочке у крыльца Барбару и захотела посидеть со старушкой. Та, укрытая двумя пледами, с безмятежным наслаждением человека, оставившего все другие наслаждения позади, вдыхала свежий весенний воздух, наполненный влагой и нежными только проснувшимися запахами.
– Мой муж с господином Боссонгом затеяли очередной метафизический спор, а я решила прогуляться, – поприветствовала Барбара молодую женщину.
Оливия с нежностью посмотрела на нее, садясь рядом. Госпожа Либхерр сильно сдала за зиму. И если прошлым летом она резво участвовала в конкурсах на празднике открытия бассейна, то этой весной едва могла самостоятельно передвигаться. При мысли о том, что скоро придет ее время, Оливия почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она любила своих старичков.
– Не надо плакать, – сказала Барбара, вынимая свою худую костлявую руку из-под пледа и кладя ее поверх руки молодой женщины. – Жизнь продолжается.
Женщины, молодая и пожилая, взявшись за руки, обе смотрели, как по небу бегут узкие сизые облака. Небо, еще непонятного светло-серо-розового цвета, в недрах которого еще только рождался голубой, сливалось на горизонте с бледными горными вершинами. Все было не таким, как летом. Все было таинственным, скрывавшим за своим покровом будущее.
– Нет, Барбара, – мягко возразила Оливия. – Жизнь не продолжается. Жизнь заканчивается, а затем начинается заново. Все по новой. Радоваться, смеяться, есть, дышать, все заново.
Старушка не стала спорить. Разве с молодостью, у которой вся эта жизнь еще впереди, поспоришь?
Глава 48. На Крите
Джорди встречала конец апреля на Крите, на южном его побережье, в деревушке под названием Лутро. Именно здесь она провела зиму и конец осени, отправившись в самую южную точку Европы в надежде не замерзнуть при плюсовой ночной температуре в разгар зимы, если ей придется ночевать под открытым небом. К тому же на Крите было море. Целых четыре. И все они сливались для девушки в одно. С прозрачной лазоревой водой, могучее, непокорное, ждущее ее.
Как оказалось, море на Крите зимой совершенно не такое. Неспокойное. О прозрачной спокойной воде не могло быть и речи. Бушующее, с бьющимися о каменистый берег волнами, не подпускающее к себе. И все же Джорди была рада, что она дошла. Дошла до моря. Словно завершила круг, цикл своей жизни. И можно было идти к новой мечте.
В Лутро девушке, поначалу ночующей на берегу, предложил свой кров и хлеб один из жителей деревни. Пожилой грек с весьма своеобразным семейством. Девушка же решила отблагодарить его применением своих очень хорошо развитых за лето навыков садовника, чему грек был очень рад.
И вот с наступлением весны греческое семейство заволновалось, чувствуя скорые перемены.
На вид Джорди оставалась все такой же спокойной, радостной. Но временами она затихала, и тогда Эфра, грек, внимательно поглядывал на нее, понимая, к чему такое затишье должно привести.
– Хочешь взять его с собой? – спросил Эфра Джорди, когда та в очередной раз за день пришла на берег.
– Хотя бы чуточку, – призналась девушка, глядя на пожилого мужчину, вглядываясь в его черные с хитрецой глаза, более всего выделяющиеся на загорелом морщинистом лице, пытаясь понять, как он относится к тому, что вскоре произойдет.
– Пора-пора тебе, – проговорил он задумчиво, отворачиваясь к горизонту.
Джорди так и не смогла до конца разгадать этого человека. Никогда нельзя было точно определить, какие эмоции он испытывает. То ли шутит, то ли сердится. И, несмотря на его гостеприимство, девушка всегда ощущала, что грек приглядывается к ней, точно так же, как и она к нему. Но им двоим вместе было интересно. Будто они смотрели на одно и то же, только с разных сторон. Эфра со стороны своей прожитой жизни, а Джорди со стороны необожженной еще опытом искренней веры в самое лучшее.
– Думаешь, ждут тебя? – спросил Эфра, щуря свои узкие проницательные глаза. И спрашивал не для того, чтобы услышать ответ, а будто проверял. На прочность.
Джорди пожала плечами. Волна с яростью ударилась о прибрежные камни, каждый из которых был девушке по колено, а потом с обманчивой покорностью отползла обратно. Каждый день море было разным. В конце осени провидение подарило жителям Лутро несколько теплых солнечных дней, которые Джорди практически безвылазно проводила в воде, заплывая далеко вглубь. Но едва девушка начала приходить в себя, разразился шторм, после которого море уже никогда не звало ее к себе, превратившись в своего зимнего сурового двойника.
– Это не имеет значения. Совершенно никакого, – произнесла девушка. – Я ничего не могу поделать со своим сердцем, и оно, вновь живое, зовет меня. Толкает.
– Прям толкает? – переспросил грек, и Джорди увидела, как в уголках его глаз заискрился смех, и рассмеялась вместе с ним.
– Я обрела свою радость, – сказала она. – Пришло время возвращаться к любви.
– Пойдем, – сказал Эфра. – Нельзя просто так отправляться в дальнюю дорогу.
Джорди думала, что грек уже собрал ей рюкзак, но вместо этого они прошли к нему в кабинет, и Эфра стал набирать длинный номер телефона. Длиннее обычного.
Только когда Джорди услышала на другом конце провода знакомый голос Ришара, она поняла, что грек имел в виду.
– Могу я поговорить с хозяйкой пансионата? – спросил Эфра в трубку на хорошем английском.
Джорди раскрыла рот и, затаив дыхание, стала ждать, что будет дальше. А дальше в трубке раздался голос Оливии. Спокойный, сдержанный, доброжелательный. Девушка почувствовала, как у нее закружилась голова.
Эфра поговорил с женщиной две минуты о возможности проведения интервью для журнала о престарелых, попрощался и положил трубку. Еще несколько лет назад он очень успешно трудился на поприще журналистики, и подобный вариант ведения телефонного разговора дался ему буквально на автомате.
– Теперь я могу отпустить тебя. Если поторопиться, мы успеем на вечерний паром до Афин.
– Аааа!!!!!!! – Джорди заносилась по комнате. – Она вернулась!!! Ааа!!!
– А казалась такой разумной, – проговорил себе под нос грек, качая головой.
Джорди влетела в комнату, где она ожидала увидеть Афродиту, шестилетнюю дочку Эфры, и Констанцию, его жену. Но в большой комнате, которую женщины использовали как помещение для занятий, никого не было, хотя день близился к трем часам, а в это время в доме Эфры начинались уроки пения.
Посреди комнаты стоял огромный белый рояль, привезенный Констанцией из Франции, где она жила до встречи со своим будущим мужем. Джорди всегда нравилось притворяться, что она умеет играть на рояле, и она веселила Афродиту тем, что втихаря от Констанции изображала ее манеру игры. Афродита, заливалась звонким детским смехом, прыгала по паркету и топала ножками от восторга. И просила «еще-еще!». И Джорди продолжала, делая серьезное как у Констанции лицо, прислушиваясь к звучанию инструмента и с новой силой принимаясь порхать пальцами над клавишами. Ей и самой нравилось.
Но сейчас комната была пуста. Чувствуя острую необходимость успокоиться, девушка по привычке села за рояль, откинула крышку, прикрыв глаза и глубоко вздохнув, положила руки на клавиши. И как можно тише, стараясь прислушиваться к стуку собственного сердца, стала наигрывать замысловатую, то довольно складную, то до ужаса наоборот мелодию, которой суждено было прозвучать лишь единожды, потому что потом это случайное собрание звуков девушка вряд ли смогла бы повторить.
Ее движения становились все плавнее, звуки все тише и гармоничнее, и вот уже Джорди самой нравилось то, что она слышала.
В тот момент, когда она, наконец-то, полностью успокоилась, бесшумно подкравшись сзади, и обхватив ее шею обеими ручками, на спину девушке запрыгнул ребенок.
– А вот и ты! – весело воскликнула Афродита ей на ухо.
Джорди подхватила ее снизу, чтобы девочка не задушила ее.
– Я! – прохрипела она, подсаживая Афродиту к себе на спину. – Уф!
– О чем ты играла? – спросила девочка, щекоча своими локонами Джорди щеку.
– Я играла о том, как я люблю одного человека, время идет, а я люблю ее все сильнее, – ответила девушка.
– Это меня-а? – с неотразимой смесью удивления и уверенности протянул ребенок.
– Конечно, тебя! – Джорди ущипнула девочку за ногу, та вырвалась из цепких объятий, и вот они уже бегали друг за дружкой вокруг рояля.
Смеясь на бегу, Афродита вкладывала все свои детские силенки в эту игру, так что даже пышная юбочка ее нарядного белого платья шумно шелестела.
Они не заметили, как в комнату вошла Констанция. Не обратив внимания на творящееся безобразие, женщина молча прошла к роялю, села на табурет, и только потом поздоровалась таким тоном, будто перед нею был целый зал.
Афродита в этот момент устремилась к дверям, и девушка подхватила ее на руки в самый последний момент.
– Вы закончили? – Констанция вопросительно взглянула на них. Может, ей и казалось, что она была строгой, но строгим ее взгляд назвать никак нельзя было.
– Я пришла попрощаться, – сказала Джорди, ставя ребенка на пол.
Афродита обманчиво притихла, как она всегда делала в присутствии матери.
– Проходи, – произнесла Констанция, указывая на место возле рояля. – Будем распеваться.
Джорди послушно встала на привычное уже место, держа Афродиту за руку.
– Ми-я-аа, – начала Констанция, подыгрывая себе на рояле.
– Ми-я-аа, – повторяли вслед за ней Джорди и дочка.
На второй октаве Джорди закашлялась.
– Хорошо, – проговорила Констанция. – Давайте споем. Баркарола. Оффенбах.
И опять она, даже не посмотрев на своих подопечных, начала играть.
И опять девушка с девочкой послушно приготовились петь.
– Льет жемчужный свет луна, в лагуну смотрят звезды, – начала альтовую партию сама Констанция.
– О, лазурная ночь, ты в море звезды роняешь, – запела Джорди, когда подошла очередь сопрано, смешно вытянув лицо и стараясь сделать звук как можно «круглее», как выражалась Констанция.
Афродита же, крепко схватив девушку за руку, немножко раскачивалась вместе с ней из стороны в сторону.
Когда они закончили петь, Констанция, повернулась к ним, положив руки на колени поверх серого платья, и спросила:
– Как «попрощаться»?
Джорди была уверена, что ее слова дошли до женщины только сейчас.
– Я ухожу, возвращаюсь домой.
Констанция молчала, пребывая в полной прострации.
– Но…- встрепенулась она. – У тебя прекрасное сопрано. Где я такое возьму?
Женщине никак раньше не удавалось привить своей дочке любовь к столь обожаемой ею музыке, и вот с приходом Джорди вдруг все, о чем Констанция так долго мечтала, сложилось само собой.
– Такое нигде, – мягко улыбнулась Джорди. – Но если поискать, найдете лучше!
Ко всем похвалам Констанции относительно ее голоса девушка относилась более чем спокойно. Ведь волшебство заключалось в другом. В том, что Афродите вдруг понравилось петь.
– Я же сказал, если поторопиться! – вошел в комнату Эфра, собранный в дорогу. – Мы опаздываем на паром!
Он смотрел на вытянувшихся по струнке Джорди и дочь и понимал, что они провели в таком положении уже довольно долго времени.
– Мы куда-то едем? – тут же радостно запрыгала девочка.
– Мы едем провожать Джорди, – сказал Эфра.
Афродита, не теряя времени, забралась девушке на руки:
– Я готова! – проверещала она, пребывая в полном восторге от ожидающего ее маленького путешествия.
Когда через пять минут они выехали, их провожали звуки рояля.
Перед посадкой на паром Эфра удивил Джорди еще раз. Когда протянул ей билет на рейс Афины – Мюнхен.
– О… – попыталась что-то сказать Джорди, в изумлении уставившись на билет.
– У меня пропадали мили на Люфтганзе, а тебе пригодится, – произнес Эфра, буквально силком вкладывая билет в руку девушки.
– Пригодится не то слово! – воскликнула она тихо, обращая к нему взгляд полный удивления и благодарности.
– Не надо мне ничего говорить, – проворчал грек, – лучше навести нас как-нибудь.
