Текст книги "Блуждающая звезда (сборник рассказов)"

Автор книги: Джонс Коуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Творец собственноручно будил Фонарщика, а его невидимые слуги подавали серебряный кувшин с ключевой водой. Гость радостно плескался ею, с наслаждением фыркая и отплевываясь, а Творец с умильной улыбкой взирал на него. Затем они садились на траву и заводили неспешный разговор. Один и тот же, по раз и навсегда составленной программе. Все это походило на многократно сыгранный и успевший надоесть фарс. Однако Творец получал удовольствие от этого фарса. Он начинал, смиренно сложив на груди руки:

– Я рад вновь видеть тебя, Танн.

– Не могу сказать того же, Творец.

Эта фраза не соответствовала первоначальному сценарию, но Фонарщик упорно твердил ее все последнее время, и Творец с присущим только ему терпением вносил в диалог коррективы.

– Зачем ты так, друг мой?

В данном месте Фонарщик имел скверную привычку зевать, но хозяин научился не обращать внимание и на это. Он продолжал допрос.

– Как твое здоровье?

– Нормально.

– Как…

– Великолепно. Нет. Не намечается. Не потому, что я не хочу. – Необходимо пояснить – чтобы сократить бессмысленный разговор, Фонарщик заранее отвечал на наперед известные ему вопросы:

– Как поживает твоя жена?

– Не обзавелся ли ты маленьким Фонарщиком?

– Не собираешься ли обзавестись?

– Почему, неужели не хочешь?

Лишенный привычного удовольствия спрашивать и слегка выбитый из колеи, Творец переходил к основной части.

– Ты по–прежнему зажигаешь звезды?

– По–прежнему.

– Зачем?

– Затем.

После такого ответа Творец обычно терялся. В его голосе появлялись нотки раздражения.

– Тебе известно, Танн, что я тоже умею зажигать звезды?

– Да.

– А ты хочешь узнать, почему я не занимаюсь этим?

– Нет.

Творец был терпелив.

– Я все же объясню тебе.

Фонарщик, позевывая, рассматривал мелькающих в кронах деревьев птиц, а Творец заводил свою первую мораль.

– Когда я создавал этот мир, я делал его счастливым – без боли, без горя, без страданий. В нем не было места ярости и злобе.

– А звезды? Что их взрывает, если не ярость?

– Они стали взрываться много позже, когда этот мир перестал быть исключительно моим. А до этого они горели – ровно и бесконечно. И не было ни черных карликов, ни сверхновых. Одни лишь надежные оранжевые.

– Мир, лишенный непредсказуемости, мир, отвергающий взрыв, скучен.

– О, как ты неправ, Танн! Что может быть совершенней ровной и размеренной жизни!

– Что может быть хуже! – восклицал Фонарщик. – Не заводи этот извечный спор!

Но Творец как раз намеревался завести его.

– А потом пришли подобные тебе, и все изменилось.

– Я знаю, знаю эту историю. Их звали Адам и Ева. Сатана, принявший облик змея, сбил их с истинного пути.

– Не совсем так. У них не было имен. И Сатана не повинен в их бедах. Это они совратили Сатану, оторвав его от Бога.

Фонарщик смеялся.

– Любопытная версия! Выходит, Сатана – порождение людей?

– Конечно. Неужели ты полагаешь, что Бог способен сотворить зло?

– Еще как полагаю. Особенно, когда зло оправдывается благими намерениями. Не стоит заводить разговор о добре и зле. Он может оказаться слишком долог. Я всегда полагал, что Сатана – один из твоих взбунтовавшихся слуг. Разве не так?

– Именно так. Но он стал таким, поддавшись на уговоры людей.

Фонарщик заулыбался еще шире.

– Каким же яблоком они его соблазнили?

– Яблоком познания. Сатана был слишком любопытен, а люди пообещали ему открыть мир.

– И, видно, исполнили свое обещание, если он столь вдохновенно воюет против тебя.

Творец не отреагировал на эти слова, а лишь вздохнул.

– Бедный грешник! Он обожествил зло!

– Он создал мир! – не согласился Фонарщик.

– Мир создан мной!

– Ты сотворил глиняный замок, который растаял бы при малейшем дожде. Но пришел Сатана, который привнес в мир огонь, придавший твоему строению прочность.

Добро, сведенное к абсолюту, перестает быть добром. Оно воспринимается превращенным в ничто. Сатана разбавил добро злом. Он создал реальный мир – сплетение относительностей.

– Танн, ты опасный еретик! – со значением воскликнул Творец.

– Так сооруди костер.

– Это дело рук Сатаны.

– Неправда, те, кто зажигали костры, искренне веровали в Бога.

– Они лишь прикрывались именем Бога. Я ненавижу насилие. И искренность этих слов подтверждает уже то обстоятельство, что я без гнева выслушиваю твои слова.

– Но признайся, тебе хотелось бы поступить иначе!

– Возможно, но тогда, содеянное мной переступило бы границы добра.

– А не считаешь ли ты, что подумав о зле, ты уже совершил его? Ведь всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Кажется, так сказано в твоем завете людям?

Творец натянуто засмеялся. В этом месте он всегда попадал впросак, но движимый необъяснимым упрямством, ни разу нe попытался обойти данный кусочек разговора.

– Ты умеешь спорить, Танн.

– Еще бы, ведь мои предки смогли соблазнить самого Сатану!

– А теперь в соблазн вводишь ты.

– Чем же, позволь узнать?

– Ты создаешь звезды.

– Что делать! Кто–то должен зажигать звезды. Раз этим не хочет заниматься Творец, значит, должен был появиться Фонарщик.

– Мой друг, а не задумывался ли ты над тем, что, зажигая звезды, ты тем самым даешь человеку опасную иллюзию всемогущества? Раз один человек смог уподобиться Творцу, почему бы этим не заняться другому, третьему?

– Что ж, я не вечен. Когда–нибудь я умру, и на смену мне придет кто–то, любующийся звездами.

– Но человек не может заменить Творца!

– Почему? Ведь человек рожден, чтобы творить.

Творец заволновался.

– Постой, постой, а как же я? Что будет со мной?

– Ничего не будет. Живи в свое удовольствие. С тех пор, как ты перестал зажигать звезды, в тебя все равно никто не верит.

– Создавать звезды? – Бог хмыкнул. – Ты полагаешь, что человечество достойно того, чтобы ради него создавать звезды?

Фонарщик ответил вопросом на вопрос:

– А быть может, создавая звезды, Творец делает человечество более достойным?

Творец на мгновение задумался, а потом решил:

– Нет, это невозможно. Зажигать звезды – акт величайшей тайны. Люди же превратили это в дешевое зрелище. Я не могу снизойти до того, чтобы потакать пошлому любопытству. А ты, делая это, опускаешься до презренного ремесленника!

Фонарщик пожал плечами.

– У меня нет выбора. Ведь кто–то должен делать это.

Творец взглянул на Фонарщика. На губах его была запечатлена умильная улыбка, но в зрачках сверкали колючие льдинки.

– Послушай, Танн, а не могли бы мы договориться? Я подарю тебе вечную жизнь и назначу моим слугой, а ты будешь зажигать звезды от моего имени.

– Ты можешь победить Вечность? – поинтересовался Фонарщик.

– Конечно. Это не столь сложно, как кажется. Ты просто будешь жить по иным временным законам. Я сожму бесконечный отрезок твоей жизни в секунду. Это в моей власти. Ну как, Танн, ты согласен?

– Нет! – решительно ответил Фонарщик. – Я не привык быть слугой. Я не переношу однообразия оранжевых звезд. А кроме того, я не могу славить имя бога, в которого никто не верит.

Творец обиделся.

– Можно подумать, в тебя кто–то верит! Ты для людей не более чем сказка.

– Наверно, но когда на небе вспыхивает новая звезда, губы людей шепчут мое имя.

– В тебе говорит гордыня, – процедил Творец. – Но недолго тебе осталось. Знаешь, ведь ты скоро умрешь. Я даже могу назвать день твоей смерти. Хочешь, назову? Или ты, подобно прочим смертным, испытываешь ужас перед неизбежностью бытия? Я слышал, самый сильный страх испытывает тот, кто знает свой смертный час.

– Мне все равно, – сказал Фонарщик.

– А–а–а, ты боишься!

– Ничуть.

– Тогда знай, что это произойдет ровно через три дня. Но ты еще можешь принять мое предложение и будешь жить вечно. Посмотри, как прекрасна вечная жизнь!

Творец махнул рукой, и в небе появились ангелы. Они порхали, трепеща ажурными крыльями, сбивались в стайки. Это было красивое зрелище, похожее на игру мотыльков. Вдоволь налюбовавшись им, Творец хлопнул в ладоши. Ангелы растворились в пустоте.

– Ты видел, как это прекрасно? Соглашайся!

Фонарщик отрицательно покачал головой.

– Я не привык появляться на чей–то окрик.

– Не чей–то, – терпеливо поправил Творец. – Окрик Бога!

– Все равно не привык.

– Напрасно. Ведь смерть – малоприятная вещь. Ты мог бы избежать ее. И всю жизнь создавать звезды – красивые, ровные, оранжевые шары.

– Прости, – улыбнулся Фонарщик, – я заговорился с тобой и совершенно забыл, что люди заказали мне новую звезду – ослепительную, белую, яростную.

Творец поежился.

– Она непременно взорвется.

– Да. Через миллиард лет. А до этого она будет исправно дарить теплом и светом целых восемь планет. Я спешу. Если ты сказал все, что хотел, будь любезен, верни меня обратно.

Творец потеребил жидкую спутанную бородку.

– Как хочешь. Но ведь три дня!

– Три звезды, – поправил Фонарщик. – Я измеряю дни звездами. Так удобней. – Он помолчал, а затем негромко промолвил: – Белую я зажгу для восьми планет, розовую – для детей, тех, что не могут уснуть ночью, а последнюю…

– А последнюю? – вкрадчиво спросил Творец.

– А последнюю я зажгу для себя!

– Три дня! – завопил Творец и хлопнул в ладоши, возвращая Фонарщика в скорлупу звездолета.

Эдем – самое прекрасное место из существующих на свете. И люди напрасно не верят в него. Вот только попасть туда не дано никому, даже вам, читающим эти строки. Попасть на остров Эскулапа[5]5
  Остров в Риме, посреди Тибра, куда хозяева свозили умирать больных и старых рабов.


[Закрыть], прозванный кем–то Эдемом.

* * *

Этот гость всегда приходил негаданно. И всегда с подарком. Он любил делать приятное и обожал сюрпризы. Он называл Фонарщика Шером, что в переводе с одного из древнейших языков означало искаженное – дорогой.

– Шер… Ш–Шер… – именно так, чуть жестче, чем следовало бы.

Фонарщик в свою очередь именовал гостя Меф, вытащив странный, ничего не значащий слог откуда–то из глубин памяти. А быть может, это имя подсказал ему сам гость, ибо он был слегка тщеславен и любил, когда произносили самое благородное из его имен, вырванное из небытия беднягой Фаустом. Люди, никогда не видевшие гостя, дали ему имя, краткое и четкое, словно трехступенчатая пирамида – Сатана.

– Мы с тобой братья, – не раз говаривал Сатана Фонарщику. – Я такая же сказка, как и ты. Мое имя вертится у всех на языке, мной заклинают, проклинают, клянутся, но в глубине души в меня никто не верит. За исключением разве что страдающих депрессией и манией величия. Я – легенда, рожденная в хижине из тростника и умерщвленная скептицизмом, которым отделаны кабины звездолетов. Мне не везет, Шер!

Впрочем, Сатана редко жаловался. Он не имел привычки перекладывать груз своих проблем на чужие плечи, считая это дурным тоном. Напротив, он всегда старался быть веселым, порой его веселость выглядела наигранной, но Фонарщик не придавал этому значения. Сатана был на редкость приятным малым.

Он был чертовски красив. Ваятель, увидев его, непременно пожелал бы создать это лицо в бронзе или черном камне. Но Сатана не был склонен удостаивать своим вниманием ваятелей. Они слишком суетны в стремлении осчастливить мир оберточной красотой. Мало кому дано постичь душу, и никому – душу Сатаны. Из этой бездны нет возврата.

У Сатаны было множество обличий. Он менял их с такой легкостью, с коей комедиант меняет маски. Но истинным своим лицом он считал одно – то, с каким представал перед Фонарщиком. Лицо юноши – тонкое, одухотворенное, согретое темной синевой глаз и обрамленное золотистыми кудрями. Он походил на подросшего Сикстинского младенца, некогда рожденного кистью Рафаэля. Тот же ангельский облик и те же бесконечно мудрые, доверчивые, пытливые глаза. Быть может, это было не случайно. В своих беззлобных шутках, поддразнивая Творца, Сатана нередко доходил до неосознанного кощунства.

Он вошел в рубку непринужденно, словно вернулся, отлучась на минутку. На нем был черный, с золотистым шитьем костюм и подбитый алым шелком черный же плащ. Бледное лицо, увенчанное короной желтоватых волос, сверкало бриллиантом в мрачной оправе.

– Привет, Шер!

Сатана бросил Фонарщику небольшой блестящий сверток. Фонарщик ловко поймал его, развернул хрустящую бумагу и извлек квадратной формы флакон, наполненный темной влагой.

– Ты искушаешь меня, Сатана! – пропел Фонарщик, улыбаясь.

– Работа такая! – в тон ответил Сатана.

Материализовав посреди рубки кресло, Сатана уселся.

По его лицу блуждала неопределенная улыбка. Он любил общество Фонарщика, Фонарщик знал это. Однажды он спросил: за что? Сатана на мгновение задумался и ответил:

– Наверно, за то, что у меня нет иного выбора. Я могу встречаться с Творцом, но он глуп и невыносимо скучен. В его обществе меня неизменно тянет говорить пошлости. Я могу призвать своих слуг, которые мечтают о встрече со мной, но они мне неинтересны, поскольку наделены лишь тем, что вложил в них я. И, наконец, люди… Они еще более невыносимы, так как надоели мне просьбами купить их души. Все лезут в Наполеоны. Вот так–то, Шер!

– А как же я? – улыбаясь, спросил Фонарщик.

Сатана сжал тонкие пальцы в кулак, а затем принялся поочередно выбрасывать их.

– Ты умеешь делать то, что неподвластно мне. Ты ни разу не предлагал мне свою душу. И ты просто приятный собеседник. – Три изящных пальца образовали дьявольский трезубец. – И это все!

Потому–то Сатана и посещал время от времени Фонарщика. Они выпивали и разговаривали, а когда порядком набирались, Сатана принимался искушать. Без должного, однако, усердия, скорей по привычке. Должно быть, Сатана опасался, что Фонарщик когда–нибудь поддастся на уговоры, и тогда он лишится своего лучшего собеседника.

– Что это? – Фонарщик вертел сосуд в руках с таким видом, словно это бомба.

– Яд! – Сатана рассмеялся. – Самый сладкий яд с планеты Фитрон. Где у тебя бокалы?

Фонарщик беспомощно развел руки.

– Не знаю.

– Ты неисправим! – беззлобно посетовал Сатана, после чего протянул руку и извлек из пустоты два пузатых бокала и чистую тряпицу. Нежно дыша на тонкое стекло, он протирал бокалы, а Фонарщик тем временем откупорил бутылку.

– Какой запах! – восхитился он, потянув носом.

– Вкус! – Сатана закатил глаза, изобразив крайнее блаженство. На гладких щеках его образовались ямочки.

Они сдвинули наполненные бокалы и разом пригубили.

– Да–а–а, – протянул Фонарщик. – Выпить эту бутылочку и умереть.

Сатана понимал, что это лишь шутка, но решил поддержать игру.

– Не стоит, – сказал он серьезно. – Уверен, что если как следует поискать, в мире найдутся вещи, достойные большего восхищения.

– Так поищи!

– В следующий раз.

Фонарщик не стал говорить, что следующего раза не будет. Не сговариваясь, они разом опустошили бокалы, и Фонарщик наполнил их вновь.

– Когда я осязаю этот божественный напиток, мне кажется, что в душе рождается фантастическая симфония, сплетенная из самых диковинных звуков, видений и осязаний.

Сатана с любопытством посмотрел на него.

– Какой бы получилась звезда, создай ты ее в этот миг?

– Какой? – Фонарщик задумчиво подпер рукой подбородок. – Прекрасной и в то же время ужасной. Она была бы огромна и сплошь усеяна разноцветными языками протуберанцев. Сотни оттенков языков самых причудливых форм. Вообрази себе – оранжевые пирамиды в обрамлении сиреневых пальм, золотистые лужайки, на которых резвятся изумрудные пантеры, сверкающие пагоды, захлестываемые желтым морем. И переплетение звуков – от шепота до рева – и запахов. Она пахла бы огнем и фиалками.

– Как вкусно! – вздохнул Сатана. – Шер, создай для меня такую звезду!

– Нет… – Фонарщик погрозил Сатане пальцем. – Нельзя.

– Почему? Я хорошо расплачусь с тобой. Я дам тебе все, что ты пожелаешь.

– Мне ничего не нужно. – Фонарщик похлопал Сатану по плечу, – Если хочешь, я сотворю тебе звезду, но завтра. Звезда, зажженная сегодня, принесет миру горе. Она поглотит мир.

– Именно этого я и хочу, – признался Сатана. – Мир гнетет меня. Я устал.

– А это уже нечестно!

– Ты прав, Шер. Оставим эту тему.

Фонарщик был чуток, он понял, что гость слегка обиделся.

– Хочешь, я сотворю для тебя целое созвездие? Завтра! – быстро привесил он, видя, как у Сатаны разгораются глаза.

Сатана поскучнел.

– Не надо. Мне вполне достаточно тех, что ты подарил мне прежде.

– Тогда хочешь, я покажу тебе карточный фокус?

– Валяй, – разрешил Сатана, скрывая легкую скуку, ведь он знал решительно все фокусы на свете.

Фонарщик стасовал колоду и ловко преломил ее с таким расчетом, чтобы внизу оказались четыре короля. Сатана подыграл ему, притворившись изумленным. В конце концов оба получили удовольствие – Фонарщик от того, что сумел развеселить гостя, а Сатана радовался тому, что не выдал своей скуки. Играя в скучную игру ради того, чтобы доставить приятное другому, порой вдруг ловишь себя на том, что действительно ощущаешь наслаждение. Подобное иногда случается.

Сатана сделал крохотное доброе дело – он вообще был склонен творить добро, по мелочи, естественно, – но ему стало скучно.

– Шер, – сказал он и терпеливо дождался, когда Фонарщик наполнит бокал и поднимет глаза, – а зачем ты все это делаешь? Ведь не ради денег?

– Нет, – ответил Фонарщик, мотнув головой. Но Сатана не слушал. Вопрос, заданный им, был чисто риторическим.

– Я знаю. Но ради чего? Быть может, ты мечтаешь, чтобы люди помнили о тебе, как о творившем добро?

– Возможно, но я точно не знаю.

– Тогда позволь спросить: зачем? Ведь это не что иное как мелкое тщеславие. Оно стоило жизни многому и многим, и многих толкнуло на край бездны, именуемой совестью. Это так мелко!

– Я не тщеславен! – возразил Фонарщик.

– Тогда что же?

– Не знаю.

– Не знаешь, – протянул Сатана. – Все это дьявольски, прости за каламбур, скучно. Я живу в этом мире так долго, что позабыл день своего рождения. Порой мне кажется, что я жил в нем всегда. Сначала все было великолепно. Я с наслаждением творил добро, потом столь же сладострастно предавался злу. Но очень скоро понял, что этот мир определяет скука. Добро – скучно, зло – скучно, счастье и то – скучно. Смысл имеют лишь мелкие радости – вроде этого бокала хорошего вина. Но ведь звезду не сравнишь с бокалом!

– Да, это совсем иное.

– А что это? Объясни. Я еще могу понять, если б ты сотворил одну звезду, две, пять, наконец. Но ведь ты зажег целые созвездия. Неужели тебе не наскучило? Ответь, Шер, только честно.

– Нет…

– Постой! – Сатана не дал Фонарщику договорить. – По–моему, тобой движет самое примитивное чувство – чувство надуманного долга перед твоими собратьями. Ты хочешь осчастливить мир, согреть его теплом своих звезд.

– Не так просто. Да, я хочу сделать жизнь людей светлее, в этом ты прав. Но загорающаяся звезда имеет для меня куда больший смысл, чем просто источник энергии, необходимой людям.

– Страсть творца?

– И это, отчасти. Творить – высшее наслаждение, какое только может испытывать человек.

– Это самый сильный дурман, излечиться от которого невозможно, – подхватил Сатана. – Рембо понял это, но слишком поздно.

Фонарщик не слышал имени Рембо, но угадал, о чем говорит Сатана.

– Да, и здесь ты прав. Создавая звезды, я живу. Отними у меня дар расцвечивать черное небо, меня вмиг бы не стало.

– Ты уязвим, – меланхолично заметил Сатана. – Как хорошо, что никто кроме меня не знает, как ты уязвим! Но ведь это так скучно!

– Понимаешь, с каждой новой звездой я привношу в мир что–то новое, неизведанное, прекрасное.

– Творца.

– Нет, я нередко творю для себя.

Сатана сначала хмыкнул, а потом засмеялся.

– Можно подумать, творец создает для других! В плодах своих трудов он прежде всего ищет усладу для себя. Это не требует доказательств.

– Нет, нет и нет! – Фонарщик рассердился. – Меф, ты не хочешь понять меня. Да, я творю для людей, да, я творю для себя. Но это лишь поступательное движение в достижении великой цели.

– Любопытно, – равнодушно протянул Сатана. – В чем же твоя цель?

– Я, как и ты, живу тем, что ищу. А что ищу, я и сам не знаю. А знай, мои поиски потеряли бы смысл. Это подобно любви. Когда любишь женщину просто за то, что она есть, а если вдруг случится осознать те ее качества, что вызвали чувство, любовь безвозвратно уходит.

– Экселлент! – воскликнул Сатана. – Я обязательно должен записать эту фразу!

– Перестань шутить, Меф!

– А я и не шучу.

Сатана и впрямь был серьезен. Фонарщик понял это. Он успокоился и, сделав глоток, продолжал:

– Я живу в этом мире сам не знаю ради чего. Кто–то находит смысл в моем существовании, ведь я дарю людям свет и тепло. Другие полагают, что мной движет страсть к деньгам. Думаю, остались и такие, что подобно мне не разучились любоваться звездным небом, и им тоскливо, когда гаснут звезды. Четвертые думают как–то иначе. И все они неправы. Я и сам не знаю, ради чего делаю все это. Порой мне кажется – лишь ради того, чтоб утолить честолюбие, порой я мечтаю увидеть счастливую улыбку на лице ребенка. Но и это совсем не то. Я мечтаю создать звезду. Только не говори мне о комплексе творца! Это будет необычная звезда, совсем небольшая и неприметная, совсем некрасивая и даже уродливая, но это будет моя звезда; звезда, которую я создал только для себя. И эта звезда будет жить вечно, потому что я останусь с ней. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, – с оттенком легкой грусти произнес Сатана. – Да, мой Маленький принц. Я понимаю тебя. Этот мир полностью в твоей власти, ты владычествуешь над ним в большей мере, чем я или Творец, но тебе одиноко в нем. Он слишком велик для тебя, как бушующий океан безбрежен для крохотной лодки. И ты ищешь свой уголок, который принадлежал бы только тебе и никому больше. Ты хочешь спрятаться от мира, ты хочешь спрятаться от себя. И ты единственный, кто в состоянии сделать это. Я завидую тебе. – Сатана вздохнул. – Я бы мечтал поселиться на звезде, которую ты создаешь для себя, но увы…

– Хочешь, я подарю ее тебе? – воскликнул Фонарщик.

– Нет.

– Я подарю! Ведь на следующий день после того, как я создам ее, ко мне придет смерть. И тогда эта звезда твоя!

– Я не могу принять твой дар, и не потому, что это слишком много для меня. Хотя это и впрямь слишком много. Мир несовершенен. Что будет с ним, когда исчезнет зло? Абсолютное добро ведет к разрушению. Мне нельзя уходить на покой. И потому я никогда не ступлю на твою звезду. И даже не взгляну на нее!

– Почему? – В голосе Фонарщика звучала пьяная обида. – Она будет прекрасна!

– Не сомневаюсь. – Сатана хитро улыбнулся. – Я знаю тебя, Шер, и уверен, что ты не возьмешься за создание своей звезды до тех пор, пока не убедишься в том, что я буду плясать на ней огненный канкан в день твоей тризны. Я прав, Шер?

– Да. И что?

– Ничего. Просто я не любитель глазеть на звезды, пусть даже самые прекрасные. Вот так–то, Шер!

Сатана насладился недоумением на лице Фонарщика, обескураженного столь неожиданным признанием, и расхохотался.

– Шер, – выдавил он, задыхаясь от смеха, – не слушай меня, дурака, я обожаю звезды, но мне претит пить в одиночку!

Фонарщик понял, что Сатана желает ему долгой жизни, и присоединился к хохоту гостя. Ведь жить ему оставалось всего два дня.

А звездолет плыл меж сверкающих огненных цветков к созвездию Медузы.

* * *

Фонарщик уже знал, что этой встрече суждено стать последней, но он не думал, что все закончится таким Образом.

– Дирк, я устала.

Она прошептала эти слова и повернула к нему свое лицо, действительно уставшее и постаревшее. Ее глаза были подернуты тусклой пленкой, словно прятались от мира. Фонарщик помнил это лицо юным и прекрасным, а глаза в те годы светились таинственным изумрудным светом. Он безумно любил эти глаза и тосковал, когда не видел их долго. Он любил ее всю, такую нежную и желанную. Ее голос, руки, волосы, легкую походку, ее смех, немного ломкий и оттого казавшийся больным, беззащитным. Этот смех… Он и обратил на нее внимание именно из–за смеха. Они проводили время в одной компании, и Дирк окликнул девушку, совсем незнакомую тогда; окликнул по ошибке другим именем. Несмотря на это, она поняла, что неуклюжий парень с большой стриженой головой обращается именно к ней, и обернулась, а заметив смущение осознавшего свою ошибку Дирка, рассмеялась. Смех походил на звон серебряного колокольчика, расколотого крохотной трещинкой. Тонкий, чуть дребезжащий. Подобный звук издает приглушенная пальцем гитарная струна.

С тех пор они были вместе. Это вышло не сразу, но как–то само собой. Они были очень непохожи друг на друга, быть может, они были самой неподходящей парой из всех, когда–либо существовавших, но тем не менее они удивительно легко уживались друг с другом. Они умели молчать и умели говорить, обижались и легко мирились. В отношении размолвок Дирк проявил себя гениальным прагматиком. Он предложил установить очередность в определении вины. Если размолвка случалась в нечетный день, виновником ее считался Дирк, и просить прощения надлежало ему, в нечетный с извинениями приходила Хельга.

Высшее проявление джентльменства с моей стороны! – смеясь, сказал Дирк, когда они скрепляли поцелуем этот договор. – Я беру на себя семь лишних дней!

И Дирк не бахвалился, ведь все тридцать первые дни семи длинных месяцев были отнесены на его счет.

Но так вышло, что им почти не приходилось ссориться, а если вдруг и приключалось нечто, бросавшее черную тень, то примирения искали оба. Когда Дирк научился зажигать звезды и стал Фонарщиком, Хельга безропотно приняла новую жизнь. С тех пор они больше не имели собственного дома. Точнее, их было множество, сотни и тысячи, от скромных бунгало до почти дворцов, но ни один не стал родным. Не успевала Хельга распаковать вещи, как следовал новый переезд. И нужно было привыкать к новой обстановке, новым людям, новому небу.

За пятнадцать лет, прожитых вместе, они потеряли не одну сотню созвездий. Они растеряли всех друзей и не приобрели новых. Они так и не завели ребенка. Хотя Дирк и настаивал, Хельга не захотела этого.

– Я не хочу обрекать нашего малыша на судьбу вечного странника, – сказала она.

Впрочем, им было хорошо и вдвоем. Породив очередную звезду, Дирк возвращался домой, где его ждал ужин, если был вечер, или завтрак, если наступило утро. Уставший и счастливый, он неторопливо ел, рассказывая о новорожденной, а Хельга, подперев ладошкой подбородок, терпеливо слушала. Ладошка была маленькая, розовая и сильная. Как и сама Хельга.

Потом она убирала со стола, а Дирк занавешивал окна в спальне, если было светло. Хельга включала музыку, негромкую и плавную, и снимала халат. Она делала это неторопливо, быть может, не без тайного сладострастия, однако в ее движениях не было той пошлости, что сопровождает выступления стриптизерш. Она заводила Дирка, но делала это тонко, не переходя грань к скотскому.

Дирк умел ценить это. Он брал возлюбленную на руки и нежно касался губами острого розового соска, венчавшего маленькую грудь. А потом начиналось таинство любви, слишком личное, чтобы говорить о нем вслух.

Еще они любили гулять по летнему лесу, особенно в солнечный день, когда яркие лучи пронзают зелень и рисуют причудливые узоры на примятой траве. Они бродили по едва приметным тропинкам, а потом Хельга непременно сплетала венок и водружала его на голову Дирка. Если попадалась река, они купались. Дирк любил плавать. Загребая горстями воду, он воображал, что рассекает безбрежную гладь космоса. Дирк набирал полную грудь воздуха и нырял – на самое дно, где били холодные ключи и начинало трезвонить в ушах. А потом он возвращался к берегу, где Хельга плескала в него водой, весело хохоча каждый раз, когда брызги попадали Дирку в лицо. Вдоволь накупавшись, они ложились на траву, подставляя тела теплым лучам. И влажная кожа чуть бесстыдно блестела на солнце.

Вот и все. Жизнь не представляла им никаких других развлечений. Время от времени, но очень редко, они выбирались в театр или ресторан. Дирк сам предлагал это, а потом старался побыстрее ускользнуть домой. Он не хотел, чтобы люди узнали, что рядом с ними сидит фонарщик. Дирк поступал так не из–за гордыни и не потому, что боялся людей. Просто фонарщик мог нечаянно принести горе. Как–то раз люди узнали, что их город посетил загадочный фонарщик. Возле театра, в котором были Дирк и Хельга, собралась толпа, а затем началась давка, переросшая в настоящее побоище. Каждому хотелось увидеть фонарщика, коснуться рукою его одежды. Стражам пришлось пустить в ход дубинки и газ, чтобы помочь гостям выбраться из западни. Говорят, были погибшие. Дирк поспешно покинул планету и с тех пор старался не появляться в людных местах.

Док селил их в самых укромных уголках, где в переизбытке солнца и дикой природы, и совсем мало – людей. Док был большой головой.

И так прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет суеты и вечных переездов. Пятнадцать лет неустроенности и, может быть, тайного непонимания.

Дирк был счастлив. Он занимался своим делом и любил, и считал, что любим. Пятнадцать лет… Он вдруг осознал, что лишь сейчас задумался над тем, что делала Хельга все эти пятнадцать лет, когда он творил звезды. Слушала музыку? Гуляла? Листала комиксы? Глазела в окно? Он никогда не расспрашивал ее об этом, а она никогда не рассказывала. И вот теперь она призналась,в том, что устала.

Любимая, – с грустной усмешкой подумал Дирк, – ты выбрала не самый удачный день для подобного признания. Хотя, возможно, это и к лучшему.

– Я устала, Дирк, – вновь повторила она, – как же я устала!

Дирк молча обнял возлюбленную и прижал ее голову к груди.

– Хочешь, мы поговорим об этом в другой день?

В какой? – мелькнула мысль. – В какой? Ведь у него остался лишь один день!

– Нет, – сказала Хельга. – Сейчас. Непременно сейчас.

Творец прав, жизнь кончается, – понял Дирк.

– Хорошо, – сказал он. – О чем ты хочешь поговорить?

– Дирк, я так больше не могу.

Хельга подняла голову. В ее потускневших глазах плескалось опасное равнодушие. Дирк крепче сжал руки, сомкнутые вокруг хрупких плеч.

– Я тоже.

– Тогда давай останемся здесь, на этой планете! – Хельга оживилась. – Она чудесна. У нас наконец–то будет свой дом.

Дирк покачал головой.

– Это дом Дока. Он принадлежит ему. Я разорвал свой контракт с ним.

Хельга не выглядела обескураженной.

– Мы выкупим его. У меня есть деньги.

– Откуда? – удивился Дирк.

– Я понемногу откладывала из тех, что давал нам Док. За пятнадцать лет скопилась немалая сумма.

– Здорово! – восхитился фонарщик. – Я никогда не догадался бы сделать так.

Хельга, улыбнувшись, погладила его по голове, словно ребенка.

– Да уж куда тебе! Ты такой непрактичный!

То же самое постоянно твердил Док. Поэтому Дирк с готовностью мотнул головой. Он был до крайности непрактичен.

– А что будет, если вдруг люди узнают, что рядом с ними живет фонарщик?

– Ничего. Ты больше не будешь фонарщиком. Просто Дирк, капитан звездолета, ушедший на покой.

– На покой, – как эхо повторил Дирк, и фраза приобрела зловещий смысл. – Что же я буду делать? Ведь я не умею ничего, кроме как зажигать звезды.