Текст книги "Какое надувательство!"

Автор книги: Джонатан Коу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Несчастный случай? Что за несчастный случай?

– Весьма прискорбное происшествие, сэр. Целиком и полностью по моей вине. Я вывозил его на дневной моцион и – самым непростительным образом – потерял управление его креслом, отчего оно понеслось до самого подножия холма, где и разбилось. О курятник.

– Господи, а… травмы?..

– Одной курице снесло голову, сэр.

Родди пристально посмотрел на него, словно желая удостовериться, что это не шутка.

– Хорошо, Гимор, – наконец произнес он. – Я уверен, что мисс Бартон захочется немного отдохнуть с дороги. Ступайте скажите кухарке, что к ужину нас будет четверо.

– Будет исполнено, сэр, – ответил дворецкий, шаркая к двери.

– А что на ужин, кстати?

– Курица, – не оборачиваясь, ответил он. Фиби и Родди снова остались одни. Повисла неловкая пауза, затем со смущенным хохотком Родди выдавил:

– Его в самом деле уже давно пора выгнать на вольные хлеба. Я вот только не знаю, кого еще они найдут приглядывать за таким местом.

– Мне стоит осмотреть вашего отца, как вы считаете? Я, наверное, смогу что-то сделать.

– Нет-нет, об этом врач наверняка уже позаботился. Лучше не вмешиваться.

– Ваш дворецкий, кажется, сильно хромает.

– Да, бедолага. – Родди поднялся с кровати и принялся бесцельно расхаживать по комнате. – Уже лет десять – пятнадцать, здесь тогда еще жил мой дядя Лоренс. В то время им не давали покоя браконьеры, поэтому повсюду установили капканы. И похоже, старина Гимор сам в один попался, – насколько я понимаю, поздно вечером. А нашли беднягу только утром, – должно быть, от боли он потерял сознание. После того случая, видать, и стал прикладываться к бутылке. Говорят даже, от этого… понимаете, да? он немного повредился. Умом, я имею в виду. Стал таким странноватым.

Фиби ничего не ответила.

– Я ведь предупреждал вас, что это за место.

– К ужину я должна переодеться? – спросила она.

– Да боже упаси. Только не ради меня и уж точно – не ради моей дорогой сестрицы и ее так называемого спутника. Хорошо, что вспомнил, кстати, – надо бы спуститься и выставить им посадочные огни. Гимор наверняка забыл. Давайте я зайду за вами минут через десять и покажу усадьбу, пока совсем не стемнело?

– А как же ваш отец?

В улыбке Родди не отразилось ничего.

– А что мой отец?

* * *

Спустились сумерки. Родди и Фиби стояли на террасе, выходящей на ледниковое озеро Кавендиш, и пили «шато-латиф» 1970 года, только что поднятое из винного погреба. Они бегло осмотрели дом, во время экскурсии Родди пресыщенно блистал познаниями об ионических колоннах и трехцентровых арках, а Фиби должным образом восторгалась кирпичными ромбовидными орнаментами, ключами сводов и прихотливой резьбой пазух. Теперь же у Родди на уме, казалось, было что-то иное. Пока Фиби не отрываясь смотрела на параллельные цепочки посадочных огней, протянувшиеся через все озеро и сходившиеся, судя по всему, только на противоположном берегу, Родди не сводил глаз с ее профиля. Фиби предвидела: сейчас он скажет что-то неприятное, и мысленно готовилась.

– Вы очень красивы, – наконец произнес он.

– Я не совсем понимаю, – ответила она – медленно и не без легкой улыбки, – какое это имеет значение.

– Именно поэтому вы здесь, и сами это знаете. – Родди придвинулся к ней на несколько дюймов. – У меня есть двоюродный брат, его зовут Томас. Намного меня старше – ему уже под семьдесят, наверное. Довольно влиятелен в городе. Так вот, когда он был моложе – в конце пятидесятых, начале шестидесятых, – он финансировал некоторые кинокомпании и так познакомился со многими людьми в этом бизнесе. Постоянно отирался на студиях и так далее.

– К чему вы мне это рассказываете?

– Погодите, я еще не договорил. Видите ли, мне в то время было лет восемь-девять, и Томас… понимаете, Томас был… ну, тем еще парнем. Изрядным повесой, в общем. И он приносил мне фотографии.

– Фотографии?

– Обычное дело, по большей части. Кадры из фильмов с обнаженкой, которые он финансировал, – такие вот снимки. Но была там фотография – простой портрет, голова и плечи – одной актрисы. Ее звали Ширли Итон. И меня этот снимок буквально заворожил. Я даже на ночь клал его под подушку, можете в это поверить? Я, конечно, тогда был очень маленький. Но самое смешное…

– …что я на нее похожа?

– Вообще-то, да. – Родди нахмурился. – А что, вам уже кто-то об этом говорил?

– Нет, но я предвидела. И теперь, полагаю, мне выпала честь воссоздать ваши детские фантазии. – Родди не ответил, и Фиби продолжала смотреть вперед, наслаждаясь молчанием, пока не заметила в ночном небе красный огонек – Смотрите, что-то летит.

– Дорогая сестричка, я полагаю. – Он поставил бокал на перила. – Пойдемте на мол и встретим ее как полагается.

По пути к озеру им пришлось пересечь три лужайки, заросшие спутанной травой и между собой соединенные дорожками, идти по которым приходилось очень осторожно: некоторые плиты подавались под ногой, а в трещины можно было провалиться по самую лодыжку. Наконец полусгнившие деревянные ступени вывели их к воде. Подошли они как раз вовремя: самолетик проскользил по лунной поверхности озера, подрулил к ним, вздымая пенистые волны, и замер изящно, хоть и шумно, у самого конца мола. Через секунду открылся люк и наружу вытряхнулись пепельные волосы самой высокооплачиваемой обозревательницы Британии.

– Родди? – произнесла она, вглядываясь в полутьму. – Лапочка, ты не мог бы вытащить этот чемодан?

Хилари передала ему багаж, а следом сама протиснулась в дверцу. За ней показалась крутоплечая, забронзовелая и мускулистая фигура парня с квадратным подбородком. Выпрыгнув наружу, он захлопнул дверцу одним грациозным атлетическим движением.

– Вы знакомы с Конрадом? Мой пилот.

– Приятно. – Родди опрометчиво принял протянутую руку – пожатием чуть не сплющило ему пальцы.

– А мы, кажется, не?.. – напомнила Хилари, заметив державшуюся в тени Фиби.

– Фиби Бартон, – представил Родди, когда она робко шагнула вперед. – Фиби – моя гостья. Очень одаренная молодая художница.

– Разумеется. – Хилари хладнокровно окинула ее взглядом. – Обычно они все такие. Вы впервые в этом доме ужасов, дорогуша?

Фиби чувствовала, что от нее ожидают какого-то умного ответа, но произнести удалось только:

– Да.

– В таком случае добро пожаловать, – Хилари первой начала подниматься по ступенькам, – в Баскервиль-холл. Пойдемте, публика, я жутко проголодалась. Полет прошел отвратительно.

3

За столом легко могли разместиться человек двадцать. Четверка же сгрудилась на одном конце, и под сводами этого непропорционально огромного, похожего на пещеру зала голоса звучали хило и зыбко. Фиби и Конраду вообще было нечего сказать, а брат с сестрой на первые двадцать минут погрузились в интенсивную и (несмотря на все презрительные замечания, которые Родди отпускал по поводу Хилари до ее прилета) нежную беседу, состоявшую исключительно из непристойных сплетен об их общих знакомых. Фиби случалось читать рецензии в национальных газетах и смотреть телевизионные программы об искусстве, поэтому имена по большей части были ей знакомы: то был узкий самозваный круг тесно связанных друг с другом людей, который, хорошо это или плохо, казался самым центром того, что в Лондоне считается культурной жизнью. Не могла понять она другого – странной настойчивой ноты почитания, подспудно мелькавшей даже в самых похабных или незначительных анекдотах: у нее было такое чувство, будто Родди и Хилари действительно придают огромное значение всему, что говорят и делают эти люди, будто в душе они и впрямь считают их чем-то вроде гигантов национальной сцены, хотя Фиби легко могла перечислить всех своих друзей, коллег, соседей и пациентов и не найти среди них ни одного, кому имена эти были бы хоть отдаленно знакомы. Тем не менее поток конфиденциальной информации и шуток, понятных им одним, не иссякал, пока Родди не перевел разговор в еще более личную плоскость, осведомившись о здоровье своего зятя.

– О, Питер задарма умотал на Барбадос. Вернется только во вторник

– А тебе не хотелось с ним поехать?

– Меня не приглашали, дорогой мой. Он отправился с этой сучкой – редактором отдела очерков.

Родди улыбнулся:

– Ты же сама всегда говорила, что хочешь гражданского брака?

– Интересный оборот, а? «Гражданский брак». Звучит как сточная труба или канализация. В нашем случае, кстати, довольно уместно. – Хилари рассеянно стерла следы помады с ободка бокала. – А в целом он парнишка ничего. Подарил мне Матисса на день рождения.

Фиби не сдержала своего изумления:

– Вы владеете Матиссом?

Хилари резко подняла голову.

– Боже милостивый, она умеет разговаривать. – Затем повернулась к брату: – Беда в том, что он кошмарно не сочетается с зеленью музыкального салона. Всю эту чертову комнату теперь придется перекрашивать.

– Кстати, о подарках, – сказал Родди. – Ты же помнишь, что две недели назад у отца был день рождения?

– Ох черт. Совсем забыла. А ты?

– Совершенно вылетело из головы.

– А почему вообще его нет за столом?

– Он, кажется, попал сегодня в аварию. Инвалидное кресло вырвалось из-под контроля.

– Снова Гимор?

– Естественно.

– Ну что ж, – хмыкнула она. – Наверное, нужно тихонько сунуть ему несколько фунтов, чтобы в следующий раз закончил дело как положено. Видимо, завтра мне придется найти время, чтобы подняться и проведать страдальца. – Хилари отодвинула тарелку с недоеденной порцией и тут заметила, что Конрад со своей еще сражается. – Вовсе не обязательно это доедать, милый. Ты нас не обидишь.

– Очень вкусно, – ответил Конрад.

– Нет, это совсем не вкусно, – произнесла Хилари тоном, каким взрослые разговаривают с умственно отсталыми детьми. – Это дерьмо.

– А-а, – произнес тот и отложил вилку. – Я не очень смыслю в еде, – признался он всей компании.

– Конрад – американец, – сказала Хилари, точно это все объясняло.

– А у вас много картин знаменитых художников? – спросила Фиби.

– Какие-то одномерные у нее мозги, не так ли? – Это свое замечание Хилари никому в особенности не адресовала, а потом поднесла палец к подбородку, делая вид, что старается припомнить. – Так, давайте посмотрим… Тот Клее, один или два Пикассо, какие-то рисунки Тернера… Плюс несколько отвратительных клякс разных протеже моего брата…

– Зачем же вы их покупали, – перебила Фиби, – если считаете отвратительными?

– Ну, я же ни черта не понимаю в таких вещах. Родди говорит мне, что они хорошие, и я покупаю. Мы все на его милости. – На секунду она задумалась над сказанным, затем подалась вперед. – За исключением вас, разумеется. Вы же профессионал, в конце концов. У вас должно быть собственное мнение о художниках, которых он представляет.

– Я знаю только то, что видела на той неделе в галерее.

– И?

– И… – Фиби бросила на Родди взгляд и решила рискнуть. – Мне показалось, что это ужас. Настолько элементарно, что с такими работами даже не взяли бы в приличную школу искусств. Чахлые пастельки и эти жуткие недоразвито-наивные пейзажики – да только они даже… недостаточно непорочны, чтобы называться наивными. Как будто их малевала какая-то избалованная дочка большой шишки, чтобы чем-то заполнить время между приемами гостей в саду. Хотя фотография самой художницы очень симпатичная. Я уверена, что на закрытом показе она имела ошеломительный успех.

– Гермиона, кстати сказать, очень талантлива, – негодующе возразил Родди. – Да, это правда – мы были знакомы с ее братом в Тринити, но не все, кого я представляю, – из этих кругов и не всем нужны чьи-то личные рекомендации. Я, знаете ли, тоже езжу по школам искусств и смотрю новые работы. Только что взял, например, этого паренька, а он живет в Брикстоне. Абсолютно рабочего происхождения. И пишет довольно опасно; я бы сказал, революционно. Берет такие огромные холсты, наклоняет их как бы под таким углом и переворачивает на них сверху эти свои банки с краской, чтобы все как бы стекало…

Фиби нетерпеливо фыркнула:

– Такие трюки были интересны минут пять в шестидесятые годы. Вас, народ, так легко водить за нос.

– Какая прямолинейная штучка, не правда ли? – произнесла Хилари.

– Видите, значит, это играет какую-то роль. Потому что именно так раздуваются репутации, так пропагандируются посредственности, и даже если сквозь сети случайно проскользнет хороший художник, вы задерете цены так, что галереям поменьше будет не по карману покупать его работы, и они окажутся в частных коллекциях. Поэтому, в сущности, вы воруете культуру. Вот так вот. – Фиби отхлебнула вина, несколько смешавшись.

– И сколько вы репетировали свою речь? – спросила Хилари.

– Ну, это же точка зрения, – сказал Родди. – И она имеет на нее право. – Он повернулся к Конраду, надеясь разрядить атмосферу: – А вы что по этому поводу думаете?

– Я не очень смыслю в искусстве.

– Лучше выпей еще, дорогуша. – Хилари наполнила его бокал. – У тебя очень неплохо получается.

– Я же не пытаюсь спорить, отнюдь. – Фиби с каждой минутой смотрела на Хилари все с большей опаской. – Но у меня сложилось впечатление, что вы со мной согласны. Мне показалось, что вы отвергаете любое собирательство современного искусства как этакий снобизм.

Глаза Хилари расширились, и несколько секунд она не отвечала. Левая рука ее подползла к вазе с фруктами, стоявшей между двумя серебряными подсвечниками, и отломила кисточку винограда. Затем отщипнула одну виноградину и начала чистить, вспарывая длинным ногтем кожицу и отделяя ее от лиловой мякоти.

– Мы раньше не встречались? – внезапно спросила она.

– Нет, – ответила Фиби. – Нет, не думаю. А что?

– Мне просто хочется выяснить… – Хилари покончила с одной виноградиной и начала препарировать следующую, – с какой это стати вы считаете себя в курсе моего мнения.

– Я вам вот что скажу, – произнес Родди, пристально наблюдая за пальцами сестры, – давайте-ка лучше все перейдем в курительный салон и устроимся там поудобнее, раз у нас такие разговоры завязались.

– Я сужу лишь по тому, что однажды прочла в вашей колонке, – ответила Фиби. – Когда кто-то – какой-то бизнесмен или вроде того – заплатил сотни тысяч фунтов за Ротко [74]74
  Марк Ротко (1903-1970) – американский абстрактный экспрессионист русского происхождения.


[Закрыть] для своей коллекции, вы вполне определенно высказались, что это, мол, выброшенная на ветер куча денег и уж лучше бы он их пустил на строительство школ и больниц.

Повисла пауза, затем Хилари слегка придушенно произнесла:

– Она действительно говорит замечательнейшие вещи. – И посмотрела на Фиби: – Видите ли, это просто газетный мусор. Я не высекаю этого на каменных скрижалях. Кроме того, у колонки – миллионы читателей. Вы же не думаете, что я стану делиться своими убеждениями – тем, что поистине мое, – со всеми этими людьми, правда?

– Мне казалось, что как раз в этом все и дело.

– Есть такая штука – реальный мир. Вы о нем слыхали? – Хилари не стала дожидаться ответа. – Понимаете, мы же все не можем вдруг решить, что хотим быть художниками, сидеть в какой-нибудь башне из слоновой кости и выпекать картинки, когда на нас стих найдет. Некоторым приходится работать на заказ, сдавать работы в срок и заниматься другими подобными мелочами и пустяками. Вероятно, вам просто нужен урок, каково сидеть перед клавиатурой, когда требуется написать пятьсот слов, а редакторы ждут их через полчаса.

– Я не зарабатываю живописью на жизнь. Я патронажная сестра. Спросите у любого, кто занимается этой работой, и они вам расскажут о трудностях все.

– Не вам говорить о настоящих трудностях. – Хилари уже добралась до четвертой виноградины. – Трудности – это когда вас загнали в какой-нибудь отель посреди Кента с тремя сотрудниками и факсом и вы должны к утру четверга сдать план публикаций на всю осень.

– Возможно. Но с таким же успехом, трудности – это когда в кошельке двадцать фунтов, которые нужно как-то растянуть до конца недели. Или когда понимаешь, что беременна, через два дня после того, как муж потерял работу. С подобными проблемами я сталкиваюсь каждый день, и этих людей даже не утешит мысль о том, что решения, которые им следует принять, попадут в колонки светской хроники или как-то повлияют на чью-нибудь еще жизнь.

Улыбка расплылась по лицу Хилари, и она повернулась к брату:

– Дорогой мой, она просто бесценна. Я в самом деле должна тебя поздравить. Как ты ее нашел? Ты ведь понимаешь, что заполучил, правда? Тебе удалось отыскать, я полагаю, подлинную, старомодную, закоренелую социалистку в розовых очках. Такие сейчас – ужасная редкость. И ты большой умница, раз тебе удалось поймать это существо и привезти сюда. В смысле – что же дальше будет? Ты действительно надеешься, что они размножаются в неволе?

Родди вскочил на ноги:

– Так, Хилари, довольно. Оставь ее в покое.

– Поздновато рыцаря из себя строить.

– Ты ведешь себя мерзко.

– Она ведь не ляжет с тобой в постель, знаешь? Мне кажется, это довольно очевидно.

Родди повернулся к гостям:

– Я должен попросить прощения за свою сестру. Очевидно, у нее выдалась трудная неделя, но дурных манер это не извиняет. Мне кажется, все согласны с тем, что они отвратительны.

– Я не очень смыслю в манерах, – сказал Конрад. Хилари обхватила его рукой и поцеловала в щеку.

– Конрад ни в чем очень не смыслит, кроме самолетов и траха. – Она встала и, взяв его за руку, легонько потянула за собой. – Мне кажется, пора проверить его умения во второй области. А вам – спокойной ночи. – И добавила, обращаясь к Фиби: – Для меня это был полезный урок, дорогуша. Я бы не отказалась от него ни за что в жизни.

Они вышли. Родди и Фиби какое-то время сидели молча.

– С вашей стороны это было мило, – наконец сказала она. – Спасибо.

Родди взглянул на нее, видимо стараясь отыскать в ее словах скрытую иронию.

– Простите?

– Защищать меня. Можно было этого и не делать.

– Ну, знаете ли… Она переступила все границы.

– Похоже, она не очень высокого мнения о том, зачем вы меня сюда пригласили.

Родди смущенно пожал плечами:

– Возможно, она права.

– Так каков план?

– План?

– Я с вами сплю и получаю – что? Участие в коллективной выставке? Персоналку? Обо мне напишут в газетах? Я познакомлюсь с толпой богатых и влиятельных людей?

– Мне кажется, вы немного опережаете события.

– И – один раз или регулярно?

Родди подошел к камину, где два хилых бруска электрического пламени изо всех сил старались одолеть смертельный холод столовой. Казалось, он сейчас разразится речью.

– Конечно, вы совершенно правы. – Слова давались ему с трудом. – Мне, разумеется, хотелось переспать с вами – и какому мужчине в здравом уме этого не захочется, правда? И я знал, что… убедить вас мне удастся, только предложив помощь с вашей карьерой. Что я определенно сделать в состоянии. Но дело в том… – Он неловко рассмеялся и запустил пятерню в волосы, – …то есть, как бы ни было неприятно признавать, что болтовня моей сестры может как-то повлиять, но… слушая ее разглагольствования, я вынужден был осознать, что мои предположения и даже моя самонадеянность были решительно… В общем, все это показалось мне вдруг ужасной дешевкой. И я почувствовал, что должен перед вами извиниться. Мне действительно очень жаль, что я приволок вас сюда под… ложным предлогом.

– Вы наверняка считаете меня наивной дурочкой, – сказала Фиби, тоже подходя к камину, – если полагали, что я ничего не заподозрю.

– Тогда зачем вы поехали?

– Хороший вопрос. Можно мне сказать вам две вещи? – Она оперлась о каминную полку и стояла неподвижно, лишь изредка поворачивая голову, чтобы встретиться с ним взглядом. – Во-первых, хотя я действительно убеждена, что вы ничего не смыслите в искусстве, ваше влияние ему только вредит, а от манеры вести дела смердит до неба, я не считаю вас совершенно непривлекательным.

– Уже кое-что, – фыркнул Родди.

– Во-вторых. – Фиби задумалась, прикрыв глаза, потом набрала в грудь побольше воздуху. – Мне никогда не хватало смелости сказать это кому-то, но… Понимаете, за много лет, с большими трудностями, мне удалось нарастить определенную… веру в себя. В том, что касается живописи, я имею в виду. И похоже, до такой степени, что мои работы кажутся мне довольно неплохими. – Она улыбнулась. – Звучит очень самоуверенно, да?

– Отнюдь.

– Так было не всегда. Раньше веры в себя у меня не было никакой. Довольно… болезненно об этом говорить, но… Это случилось, когда я была студенткой. На некоторое время бросила работу, поступила в художественный колледж и жила с несколькими людьми в одном доме – мы его вместе снимали. И вот однажды у нас остановился некий человек. Гость. И однажды я вышла за покупками, а когда вернулась, он у меня в комнате рассматривал мою картину, незаконченную. Едва начатую, точнее. Как будто… разглядывал меня без одежды. Мало того – он начал было о ней что-то говорить, и стало ясно, что для него она означает нечто совершенно иное, что мне не удалось ничего в ней передать, и я… Это было очень странно. А через несколько дней он уехал, ничего никому не сказав. Даже ни с кем не попрощавшись. И все мы почувствовали… какую-то пустоту, а я не могла смотреть больше на свои картины. И не хотела, чтобы кто-то другой на них смотрел. В конце концов я попросила у хозяйки дома разрешения устроить на заднем дворе костер и сожгла все, что сделала. Все картины, все рисунки. Ушла из колледжа и снова стала медсестрой на полной ставке. Так все и было какое-то время. Я ничего не писала – вообще. Не то чтобы я об этом не думала, нет. Я по-прежнему ходила в галереи, читала журналы и прочее. Просто внутри у меня осталось такое… пустое пространство – там, где раньше была живопись, и мне его нужно было чем-то заполнить. Или, вернее, кем-то, поскольку мне хотелось только найти картинку – любую картинку, – что лишь попадется мне на глаза, и все как-то… свяжется вместе. Вам знакомо такое ощущение? Наверняка. Вы вдруг сталкиваетесь с художником, картины которого действуют на вас так сильно, будто вы оба понимаете какой-то один личный язык и художник этот лишь подтверждает ваши собственные мысли, но в то же время сообщает вам что-то новое.

Родди безмолвствовал – он явно ничего не понимал.

– Не знакомо, да? Ладно. Что там говорить, этого все равно так и не произошло. Но примерно через пару лет я получила бандероль от одного из своих бывших преподавателей. Судя по всему, они в колледже делали какую-то уборку в шкафах, нашли несколько моих набросков и решили вернуть. Я распаковала их и стала пересматривать. И самое смешное – среди них был набросок той картины, с которой у меня связано столько неприятных воспоминаний. Когда я увидела его снова – вернее, когда я их все увидела снова, – я осознала, как тот человек ошибался и как ошибалась я, что так на его слова отреагировала. Потому что, увидев их через много лет, я поняла, насколько они хороши. Я поняла, что нащупала что-то. Поняла, что рядом нет никого – нет, не лучше меня, самомнение у меня не настолько развито, – но никто, понимаете, не работает так же, не пытается делать чего-то похожего… И уверенность почему-то вернулась ко мне: я почувствовала, что действительно занимаюсь чем-то стоящим, как и те художники, которых покупают, выставляют, которым делают заказы. Это ощущение меня больше не покидало. Я чувствую, что я… я его заслужила. Поэтому вам, наверное, следует знать, что настроена я достаточно решительно. Все-таки самое важное для меня сейчас – отыскать для моих работ какую-то аудиторию.

Фиби сделала несколько глотков вина и смахнула со лба прядь. Некоторое время Родди молчал.

– Думаю, нам вот что нужно будет сделать, – наконец сказал он. – Завтра мы посмотрим все ваши картины еще раз и поймем, что тут можно устроить. – Фиби кивнула. – А теперь, мне кажется, нам лучше отправиться в постель. – Она вопросительно на него посмотрела. – Порознь, – добавил он.

– Хорошо.

Они вместе поднялись по Большой лестнице и у входа в Восточный коридор чопорно пожелали друг другу спокойной ночи.

4

На кровати под балдахином Фиби почувствовала себя крошечной. Матрас был мягок и кочковат, и, хотя она намеревалась лечь с того краю, что ближе к окну, тяжесть собственного тела увлекла ее в глубокую яму в центре. Когда она шевелилась, кровать немилосердно скрипела; но и весь дом, казалось, беспрестанно поскрипывал, постанывал, шелестел или нашептывал что-то, будто ему очень неуютно. Чтобы как-то отвлечься от этой тревожной музыки, Фиби попробовала сосредоточиться на странных событиях дня. В целом она была довольна тем, как все обернулось с Родди. Еще по пути в Уиншоу-Тауэрс она после множества сомнений решилась-таки с ним переспать, если он выставит это непременным условием продвижения ее работ, однако была рада, что все обернулось иначе. Из их совместного уик-энда начинало вырисовываться нечто гораздо лучше и неожиданнее – взаимопонимание. Она осознала даже – к своему немалому удивлению, – что начинает доверять Родди. И, согретая такой мыслью, она позволила себе пофантазировать: подобным фантазиям время от времени предаются все художники, сколь ни благовидны их намерения и незыблемы принципы. То была фантазия об успехе; фантазия о признании и славе. Амбиции Фиби были слишком скромны, чтобы мечтать о всемирной славе и серьезном богатстве, но она мечтала, как бывало и раньше, о том, что ее работы увидят и оценят другие художники; что ее работы коснутся жизни и обогатят восприятие хоть нескольких зрителей; что ее выставка пройдет, возможно, в родном городе и она сможет хоть что-то вернуть тем людям, с которыми выросла, как-то отплатить родителям за то, что верили в нее, за их терпение, которое было так ценно, когда ее острее всего терзали сомнения в своих силах. При мысли о том, что хоть какая-то часть этого – или же все сразу? – теперь, возможно, каким-то чудом состоится, Фиби вытянула ноги под серыми несвежими простынями, и в вороватые шорохи дома вплелся целый хор восхитительных скрипов.

Но тут ее слуха коснулся и другой шум. Он доносился от двери, которую Фиби предусмотрительно заперла перед тем, как улечься. Она осторожно приподнялась на кровати и дотянулась до настольной лампы, озарившей комнату тусклым и бесполезным свечением. Фиби посмотрела на дверь и неожиданно почувствовала себя героиней низкобюджетного и не слишком оригинального фильма ужасов. Ручка двери поворачивалась. Стоя в коридоре, кто-то пытался проникнуть внутрь. Фиби спустила ноги с кровати и на цыпочках приблизилась к двери как была – в полосатой сорочке из плотного хлопка, что застегивалась спереди и доходила почти до коленей.

– Кто здесь? – спросила она голосом храбрым, но слегка дрогнувшим, после того как ручка дернулась еще несколько раз.

– Фиби? Вы не спите? – То был шепот Родди. Она раздраженно выдохнула.

– Разумеется, не сплю, – ответила она, отпирая дверь. – Если раньше и спала, то теперь уж точно нет.

– Можно войти?

– Наверное.

Фиби открыла дверь, и Родди в атласном кимоно проскользнул внутрь и присел на край кровати.

– В чем дело?

– Присядьте на минуточку.

Она села рядом.

– Я не мог уснуть. – Дальнейших объяснений, видимо, ждать не приходилось.

– И что?

– И подумал, что стоит зайти посмотреть, как вы тут.

– Я тут отлично. Поверьте, за последние полчаса или около того я не успела подцепить никаких смертельных болезней.

– Нет, я в том смысле… то есть, я зашел убедиться, что вы не слишком расстроились.

– Расстроилась?

– Из-за моей сестры и… не знаю, всего остального. Мне показалось, что все это для вас чересчур.

– Очень мило с вашей стороны, но со мной все в порядке. В самом деле. Я еще тот крепкий орешек – Она улыбнулась. – Вы уверены, что зашли только для этого?

– Ну разумеется. Э-э… почти не сомневаюсь. – Он придвинулся чуть ближе. – Я лежал в постели, если хотите знать, и вспоминал ту историю, что вы мне рассказали. Как вы сожгли все свои картины. И вот о чем я подумал – поправьте меня, если я ошибаюсь: такую историю вы бы не стали рассказывать кому попало. Мне пришло в голову, что, возможно, – он обнял ее за плечи, – я вам даже начал немного нравиться.

– Возможно. – Фиби еле заметно отодвинулась от него.

– Между нами возникло какое-то чувство, разве не так? Это ведь не просто игра моего воображения. Там, внизу, между нами что-то началось.

– Возможно, – повторила Фиби.

Голос ее оставался бесцветен. Она словно отстранилась от происходящего и сначала даже едва заметила, что Родди мягко поцеловал ее в губы. Хотя на второй поцелуй внимание обратила, – вернее, на язык, скользнувший между ее влажных губ. Она кротко оттолкнула Родди:

– Послушайте, мне кажется, это не очень хорошая мысль.

– Правда? Тогда давайте я скажу вам, какая мысль хорошая. Тринадцатое ноября.

– Тринадцатое ноября? – переспросила она, смутно осознавая, что Родди расстегивает ее сорочку. – А что тринадцатого ноября?

– Открытие вашей выставки, разумеется. – Он расстегнул три последние пуговицы.

Фиби рассмеялась:

– Вы серьезно?

– Еще как серьезно. – Он высвободил из сорочки ее плечи. В тусклом свете настольной лампы ее кожа выглядела безупречной и золотистой – почти охряной. – Я заглянул к себе в календарь. Раньше у нас просто не получится.

– Но ведь вы еще не посмотрели работы. – Его палец вел линию по ее шее, через ключицы и ниже.

– Придется кое-что перетасовать. – Родди, снова поцеловал ее в губы, раскрывшиеся от удивления. – Но кому какое дело? – Он отвел полы сорочки еще дальше и прошелся ладонью по груди Фиби.

Она почувствовала, что ее толкают на подушки. Пальцы гладили ее бедро изнутри. Перед глазами все плыло. До тринадцатого ноября всего шесть недель. Хватит ли у нее работ для приличной выставки? Таких, какими она по-настоящему довольна? Хватит ли у нее времени дописать два больших холста, оставшихся в студии? От прилива возбуждения Фиби ощутила слабость и головокружение. Ее ум был настолько занят скачками по открывшимся возможностям, что проще всего ей показалось позволить Родди улечься на нее сверху. Он отбросил кимоно в сторону, обнажив сильные руки и безволосую грудь, его колени втерлись меж ее ног, а язык прилежно обрабатывал ее сосок до тех пор, пока в ней вновь не вспыхнула потребность сопротивляться, и все ее тело напряглось.

– Послушайте, Родди… нам нужно об этом поговорить.

– Я знаю. Нам о сотне разных вещей нужно поговорить. Например – о ценах.

Вопреки себе, Фиби отозвалась на движение его руки и еще дальше развела ноги в стороны.

– О… ценах? – с усилием переспросила она.

– Мы должны задрать их как можно выше. У меня есть японские клиенты, готовые платить по тридцать-сорок тысяч за большой холст. Семь на девять – что-то типа того. Абстрактные работы, пейзажи, минимализм, что угодно. Им безразлично. Кстати, вам так приятно?

– Тридцать-сорок?.. Но я никогда не писала ничего настолько… Да, да, очень, очень приятно.

– Не шевелитесь минуточку.