Текст книги "Какое надувательство!"

Автор книги: Джонатан Коу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

А если заглянуть глубже – что там? Я всмотрелся в сумерки. Там – немного. В окрестных домах зажглись разрозненные огоньки, из открытых окон неслось тихое бормотание телевизоров и стереосистем. Душный августовский вечер, типичный для лета, которое, казалось, извлекает злобное удовольствие, испытывая лондонцев на выживаемость, денно и нощно накрывая их волнами густой жары. Поглядев вниз, я заметил в скверике какое-то движение. Две тени – одна очень маленькая. Старушка выгуливает собачонку, и та, должно быть, очень старается не отставать, бросаясь от одного кустика к другому, а все нервы у бедняги натянуты до предела и звенят от тайных вечерних наслаждений. Я прислушался к прерывистым шорохам и шелестам – если не считать периодического воя далеких сирен, другие звуки не прорывались сквозь монотонный гул Лондона, доносившийся как из-под земли.

Отвернувшись от окна, я вытащил из холодильника пакет апельсинового сока, отколол в стакан три или четыре кубика льда и залил их соком. Пока кубики поднимались к краю стакана, их мелодичное постукивание друг о друга радовало слух. Я налил себе пива и вынес напитки в гостиную.

Остановившись на пороге, я попробовал взглянуть на комнату с той же объективностью, с какой вынес приговор собственному отражению: мне хотелось представить впечатление, произведенное моим жилищем на Фиону. А та наблюдала за мной, поэтому времени было немного, однако кое-какие быстрые наблюдения произвести удалось: например, шторы, доставшиеся от прежних хозяев, и картины, купленные много лет назад, совершенно не отражают моих нынешних вкусов; слишком много поверхностей – стол, подоконники, верх телевизора, каминная полка, – и все завалено бумагами, журналами и видеокассетами, а не украшено тщательно подобранными предметами искусства, которые могли бы придать комнате объем и отпечаток личности; книжные стеллажи, возведенные мною собственноручно, но тоже много лет назад, от книг преимущественно очищены (те были свалены в картонные коробки, башней громоздившиеся в свободной спальне) и набиты видеокассетами с готовыми записями или обрывками фильмов и телепрограмм, записанных с эфира. Кассеты стояли рядами, громоздились стопками. Вот комната, подумал я, и она представляет собой нечто не слишком отличное от лица, отразившегося в кухонном окне: в ней имеется потенциал радушия, однако смесью небрежности и пренебрежения она превращена во что-то несуразное и чуть ли не сверхъестественно безликое.

Через несколько минут беседы Фиона заявила о квартире следующее: ей кажется, что здесь не хватает комнатных цветов. Она очень хвалила цикламены и гибискусы. Лирически превозносила цинерарии и декоративную спаржу. В последнее время особенно без ума от цинерарии, сказала она. Мне раньше никогда не приходило в голову покупать домашние растения, и я попробовал вообразить, каково делить с живым и растущим организмом эту комнату, а также весь мой черствый мусор из фильмов и журналов. Я налил себе еще пива, а ей принес апельсинового сока, и на этот раз она попросила добавить в него водки. Мне стало ясно, что женщина она добрая и дружелюбная, поскольку, когда я подсел к ней на диван заполнить бланк пожертвований, осталась весьма довольна тем, что ноги наши случайно соприкоснулись, в сторону не дернулась, – а когда я вписывал сумму и ставил подпись, бедра наши касались друг друга довольно долго, и я не мог понять, как это случилось, – наверное, это Фиона придвинулась ко мне поближе. Вскоре выяснилось, что и уходить она не торопится, ей почему-то нравится со мной разговаривать – с человеком, которому в ответ и сказать-то нечего, – и поэтому я пришел к выводу, что она сама как-то храбро, неприметно и безрассудно истосковалась по общению: хоть я сегодня вечером и неважный собеседник, а поведение мое в самом начале явно ее напугало, она все же не уходила, все больше и больше расслаблялась и становилась все разговорчивей. Не помню, сколько она у меня просидела и о чем мы с нею говорили, помню только, что мне это поначалу нравилось – все эти непривычные занятия разговорами; и только много времени спустя, должно быть после нескольких стаканов, я снова почувствовал, что утомился и мне уже не по себе. Даже не знаю, почему это произошло – мне по-прежнему нравилось разговаривать с нею, – но неожиданно меня охватило неодолимое желание остаться одному. Фиона продолжала говорить, я ей, наверное, даже что-то отвечал, но внимание мое начало рассеиваться и вновь сосредоточилось на Фионе, только когда она сказала:

– Я не выключаюсь.

– Простите?

– Я не выключаюсь. – И она кивнула на мою руку.

Я к тому времени вернулся в кресло напротив и, сам того не сознавая, взял видеопульт. И теперь он был направлен на нее, а палец мой замер на кнопке «пауза».

– Ну, пожалуй, пойду, – сказала она и поднялась с дивана.

Пока она шла к двери, я вдруг подумал, что надо бы как-то спасти ситуацию, и выпалил:

– Наверное, я куплю себе какое-нибудь растение. Тут все станет по-другому.

Фиона обернулась.

– У меня по пути с работы есть небольшая теплица, – тихо сказала она, – я могу вам купить, если хотите. Завтра принесу.

– Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.

И она ушла. Несколько секунд после того, как за нею закрылась дверь, я переживал любопытное ощущение: одиночество. Но одиночество это смешивалось с облегчением. А еще чуть погодя облегчение совершенно вытеснило одиночество, затопив и успокоив меня, мягко подвело к креслу. На подлокотниках кресла ждали два моих друга, два испытанных соратника – пульты управления видеомагнитофоном и телевизором. Я включил их, нажал на «воспроизведение», и Кеннет произнес:

– Ну, э… симпатичное лицо – это еще, знаете ли, не все.

* * *

На следующее утро я проснулся с ощущением, что произошло нечто мимолетное. Событие это, чем бы оно ни оказалось, на данной стадии никаких попыток анализа не переживет; мне же очень хотелось воспользоваться его самым непосредственным симптомом, а именно небывалым в последнее время всплеском умственной и физической энергии. Вот уже несколько месяцев на моем ментальном горизонте клубилось и нависало несколько довольно неприятных задач, но в тот день я почувствовал, что бремя их стало легче и они просто расстилаются передо мной, нисколько не угрожая, а и вовсе даже маня, словно ступени, уводящие в светлое будущее. Я не стал залеживаться в постели. Встал, залез под душ, сварганил себе кое-какой завтрак, вымыл посуду и принялся пылесосить. Прошелся повсюду тряпкой, соскребая слой слежавшейся пыли – такой толстый, что после каждого мазка тряпку приходилось вытряхивать в окно. Затем, слегка утомившись, начал бессистемно прибирать и переставлять вещи. Среди прочего меня очень беспокоило, смогу ли найти некоторые бумаги на тех же местах, где оставил их много месяцев назад, – я намеревался днем заново ознакомиться с ними и взяться за работу. Поиск занял около получаса, но бумаги все-таки нашлись, и я сложил их в стопку на очистившемся столе.

Вне всякого сомнения, день складывался весьма необычно, и я усугубил его необычность еще одним поступком. Вышел на прогулку.

Квартира моя располагалась в глубине большого многоквартирного дома, фасадом выходившего на парк Баттерси. Хотя это послужило чуть ли не главной причиной ее покупки лет семь или восемь назад, преимуществами географического положения я пользовался редко. Обстоятельства иногда вынуждали меня ходить через парк, это верно; однако сознательно спуститься в парк ради удовольствия или размышлений – совсем другое дело. Прежде я не обращал ни малейшего внимания на окружавший меня пейзаж, правда, как выяснилось, делать этого не собирался и сейчас, поскольку на прогулку отправился, в первую очередь надеясь прийти к определенному решению, которое, как и многое другое в жизни, откладывал слишком долго. Но оказалось, что в своем заново пробужденном состоянии я менее обычного способен игнорировать окружающий мир, а потому поймал себя на том, что проникаюсь расположением к этому парку, который доселе отнюдь не считал самым привлекательным в Лондоне. Трава пожухла, клумбы на солнце потрескались и посерели, но их краски изумили меня все равно. Я словно увидел их в первый раз. Под небесами невозможной голубизны орды загорающих подставляли себя яркому солнцу; их порозовевшие тела местами были прикрыты кричаще-яркими лоскутами одежды, а головы покачивались в такт солнечным лучам и отупляющим ритмам магнитофонов-»мыльниц» и плейеров. (В воздухе мешалась самая разная музыка.) Урны были переполнены бутылками, банками и обертками от сэндвичей. Казалось, я очутился на каком-то празднике, где напряжение и негодование маячат далеко на заднем плане, и то, вероятно, лишь потому, что жара, как обычно, граничила с невыносимой, а скорее всего – просто потому, что в глубине души все мы знали, что парк Баттерси – далеко не самое лучшее место, чтобы жарой этой изо всех сил наслаждаться. Интересно, сколько еще человек мечтают сейчас оказаться в деревне, среди настоящей природы, рядом с которой парк – лишь непристойная пародия? В его северо-западном углу, недалеко от реки, кто-то попытался воссоздать отдельный садик и обнести его стеной. Пока я несколько минут сидел там, мне этот уголок напомнил сад за фермой мистера Нутталла, где мы играли с Джоан. Но здесь вместо зачарованной тишины, которую в детстве мы принимали как вещь совершенно естественную, я слышал громыхание грузовиков и гул пролетающих самолетов; и с деревьев за нами наблюдали не воробьи и скворцы, а заносчивые городские голуби да жирные черные грачи размером с приличную курицу.

Что касается моего решения, то пришел я к нему довольно быстро. В начале недели я получил уведомление из банка, сегодня утром распечатал конверт и без особого удивления обнаружил, что на балансе у меня большой перерасход. Остается только что-то сделать с той глыбой рукописи, что лежит у меня на столе. Если повезет – и, возможно, если случится чудо, – на ней удастся что-то заработать, но в любом случае прочесть ее следует как можно быстрее, чтобы понять, как подступаться к издателям.

Вернувшись домой, я не мешкая взялся за дело. Мне удалось одолеть около семидесяти страниц, когда в дверь позвонила Фиона. День уже клонился к вечеру. В руках Фиона держала два больших бумажных пакета с ручками, из одного торчали зеленые листья.

– Вот те на! – сказала она. – А вы изменились. (Помню я эти ее довольно нелепые восклицания – до сих пор помню. «Вот те на!» было одним; другим – «Это ж надо!».)

– Правда? – спросил я.

– Так я вас просто в неудачный вечер застала, да? Вчера, я имею в виду?

– Наверное. Сегодня я… больше в себе.

Она поставила пакеты на пол:

– Я вам вот чего принесла. Их нужно пересадить. Можно, я их тут пока оставлю, а сама зайду к себе, немного приведу себя в порядок и все такое, а потом вернусь и помогу вам?

Когда она ушла, я заглянул в пакеты. В одном были растения, в другом – довольно внушительные керамические горшки с блюдцами, а также какие-то свертки и газета. В последний раз я заглядывал в этот таблоид очень давно, но, вспомнив, что сегодня пятница, вытащил газету из пакета и быстро пролистал примерно до середины. Найдя что искал, я улыбнулся и принялся читать заметку – сначала без особого интереса, но через несколько строк уже нахмурившись: в памяти что-то тренькнуло. Я сходил в свободную спальню – комнату, где устроил кабинет и куда никогда не заглядывал, – и вынес большую коробку, набитую газетными вырезками. Когда вернулась Фиона, я рылся в бумажках.

Фиона забрала пакеты, ушла в кухню и занялась пересадкой. Было слышно, как она передвигает что-то, открывает и закрывает краны. Через какое-то время она произнесла:

– Должна сказать, кухня у вас до ужаса чистая.

– Я сейчас помогу, – отозвался я. – Большое вам спасибо. Я должен вернуть вам деньги.

– Не говорите глупостей.

– Ха!

Я нашел вырезку и с этим торжествующим восклицанием вытянул ее из коробки. Явное свидетельство того, что память моя по-прежнему крепка – помимо всего прочего. Разложил газету на обеденном столе, открыл на нужной странице, рядом пристроил вырезку и тщательно перечитал обе заметки. И нахмурился еще сильнее. Войдя в комнату с горшком в руках, Фиона сказала:

– Знаете, я бы не отказалась выпить.

– Простите. Конечно. Я просто искал ее колонку. Что скажете?

Увидев, что я читаю ее газету, Фиона принялась оправдываться:

– Понимаете, я ее не покупала. Нашла в метро. – Потом взглянула на одинаковые фотографии Хилари Уиншоу наверху обеих страниц и скривилась: – Кошмарная женщина. Надеюсь, вы не из числа ее поклонников?

– Вовсе нет. Но у меня к ней профессиональный интерес. Вы почитайте, пока я вам что-нибудь приготовлю, а потом скажете, что думаете.

Колонку печатали уже больше шести лет, и она по-прежнему называлась «ПРОСТОЙ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ». Фотография тоже не изменилась. Каждую пятницу видный телевизионный магнат и любимица средств массовой информации высказывалась на любую тему, которая захватывала ее воображение: с равной убежденностью она могла разглагольствовать о чем угодно – от государства всеобщего благоденствия и международного положения до длины юбок членов королевской фамилии на последних светских приемах. Бесчисленные читатели за много лет, казалось, прониклись очарованием милой привычки Хилари Уиншоу признаваться в практически полном незнании предмета, о котором она бралась рассуждать; особенно показательна в этом отношении была ее склонность к весьма резким суждениям, касающимся самых противоречивых книг и кинофильмов. При этом она радостно сообщала, что времени прочесть или посмотреть их у нее так и не нашлось. Еще одной выигрышной чертой Хилари была ее способность великодушно включать любого читателя в свой круг посвященных – она с готовностью и в мельчайших подробностях описывала свои хозяйственные мероприятия, возносясь до праведного негодования, если речь велась о выходках строителей, сантехников и декораторов, казалось нескончаемой чередой сменявших друг друга в ее огромном доме в Челси. Интересный, но малоизвестный факт – за свой поток чепухи мисс Уиншоу получала гонорар, раз в шесть превышающий жалованье квалифицированного школьного учителя и в восемь – штатной медсестры Национальной службы здравоохранения. Доказательства этому у меня тоже имелись.

Две заметки, которые я выбрал для сравнения, отражали политические воззрения Хилари. Хотя разделяли их примерно четыре года, здесь я представляю их читателям так же, как их прочли мы с Фионой, то есть рядом.

СЕГОДНЯ на моем рабочем столе оказался бюллетень группы, называющей себя «Борцами за демократию в Ираке», или, сокращенно, БЗДИ.

Они утверждают, что президент страны Саддам Хусейн – жестокий диктатор, насаждающий свою власть пытками и устрашением.

Так вот, у меня для этой кучки глупых БЗДунов есть один хороший совет: тщательнее проверяйте факты!

Кто поддерживает программы социального обеспечения, вызывающие в Ираке такие масштабные улучшения жилищного домостроения, образования и медицинского обслуживания?

Кто в последнее время дал иракцам право на получение пенсии и минимальной заработной платы?

Кто установил новые и более эффективные оросительные и дренажные системы, кто предоставляет местным фермерам щедрые кредиты и обещает «здоровье для всех» до 2000 года?

Кого даже такой персонаж, как президент Рейган, приказал вычеркнуть из списка политических деятелей, обвиняемых в поддержке терроризма?

И кто из всех лидеров Ближнего Востока начал столь рачительно тратить средства, что на помощь в перестройке своей страны вызвал огромное количество именно британских строителей и промышленников?

Совершенно верно – «жестокий мучитель» Саддам Хусейн.

Поэтому не надо БЗДеть! Возводите лучше поклеп на этих сявок-аятолл. Жизнь в Ираке, может, и далека от совершенства, но она стала гораздо лучше, чем была много лет до этого.

Поэтому руки прочь от Саддама. Я заявляю, что это человек, с которым можно вести дела.

Нечасто от телевизионной передачи меня физически тошнит, но вчерашняя стала исключением.

Есть ли в этой стране хоть кто-то, чей желудок не взбунтовался при виде Саддама Хусейна в программе «Девятичасовые новости», когда он демонстрировал перед камерами так называемых «заложников», которых коварно предлагал использовать в качестве живого щита?

Этот кадр будет преследовать меня до конца моих дней: вид беззащитного и явно перепуганного насмерть малыша, которого треплет и лапает один из самых кровожадных и безжалостных тиранов современности.

Если из подобного отвратительного спектакля и можно извлечь какую-то пользу, то пускай так называемое «мирное» лобби наконец придет в себя и поймет, что мы не можем просто сидеть и смотреть, как этому Ближневосточному Бешеному Псу сходят с рук кошмарные злодеяния.

Я говорю не только о вторжении в Кувейт. Все одиннадцатилетнее правление Саддама Хусейна – одна нескончаемая омерзительная история пыток, жестокости, устрашения и убийств. А если вы мне не верите, ознакомьтесь с информационными листовками, публикуемыми БЗДИ («Борцами за демократию в Ираке»).

Не может быть никаких сомнений: времена нравственных передержек позади. Настала пора действовать.

Давайте молиться за то, чтобы президент Буш и миссис Тэтчер это поняли. И давайте молиться за то, чтобы смелый и отважный мальчик, которого вчера вечером мы все видели на экранах своих телевизоров, выжил и забыл о своей встрече со злобным Багдадским Мясником.

Фиона дочитала и несколько секунд смотрела на меня.

– Я не уверена, что поняла, в чем тут дело, – сказала она.

Хилари

Летом 1969 года, незадолго до того как отправиться в Оксфорд, Хьюго Бимиш пригласил своего лучшего друга Родди Уиншоу погостить у него дома несколько недель. Семейство Хьюго проживало в огромном, беспорядочном и грязноватом здании в Северо-Западном Лондоне. Приглашение получила и сестра Родди – Хилари. Ей было пятнадцать.

Хилари нашла все предприятие невыразимо скучным. Вероятно, это несколько лучше, чем каникулы в Тоскане с родителями (в который уже раз!), но мать и отец Хьюго оказались почти такими же занудами – она была писателем, он работал на Би-би-си, – а сестрица Алисия была просто смертной тощищей с лошадиными зубами и кошмарными веснушками.

Алан Бимиш был человеком добрым – он достаточно быстро заметил, что Хилари с ними совершенно не в радость. Однажды вечером, когда все сидели за столом, а Родди и Хьюго громко обсуждали свои виды на карьеру, он, понаблюдав некоторое время за тем, как она возит по тарелке чуть теплый холмик спагетти, неожиданно спросил:

– А интересно, чем, по-твоему, ты будешь заниматься через десять лет?

– О, я даже не знаю. – Хилари не особенно задумывалась над этим вопросом, рассчитывая (разумеется, небезосновательно), что рано или поздно на нее само собой свалится что-либо блистательное и хорошо оплачиваемое. А кроме того, ей совсем не хотелось делиться своими жизненными планами с этими людьми. – Наверное, можно заняться телевидением, – лениво сымпровизировала она.

– Тебе, конечно, известно, что Алан – продюсер? – спросила миссис Бимиш.

Этого Хилари не знала. Она принимала его за бухгалтера какой-нибудь компании, в лучшем случае – за инженера. Но пусть даже продюсер – сей факт не произвел на нее ни малейшего впечатления; сам же Алан с той минуты решил взять ее под свое крыло.

– Сказать тебе, в чем главный секрет успеха в телевизионном бизнесе? – завел он разговор как-то раз, ближе к вечеру. – Он очень прост. Телевизор нужно смотреть, вот и все. Телевизор нужно смотреть постоянно.

Хилари кивнула. Она никогда не смотрела телевизор. Была уверена, что она выше этого.

– А теперь мы вот что сделаем, – сказал Алан. Сделали они, как выяснилось – к немалому ужасу Хилари, – следующее: сели перед телевизором и весь вечер его смотрели. Алан объяснял ей все передачи подряд: как они делаются, сколько стоят, почему ставятся в программу именно в это время, а не в другое и на кого рассчитаны.

– Сетка вещания – это всё, – говорил он. – Программа добивается успеха или проваливается в зависимости от того, на какое время назначена. Если ты это поймешь, у тебя уже будет преимущество перед остальными башковитыми молодыми выпускниками – твоими конкурентами.

Они начали с новостей Би-би-си без десяти шесть. За ними последовал телевизионный журнал «Город и окрестности». Потом переключили на канал ИТВ и посмотрели «Святого» с Роджером Муром [11]11
  Популярный в 60-х гг. британский телесериал (1963-1968), созданный по мотивам серии кинолент 30-50-х гг. Роль благородного джентльмена, ставшего Робин Гудом преступного мира, играл Роджер Мур (р. 1928), более всего известный по роли Джеймса Бонда.


[Закрыть].

– Такие передачи лучше всего удаются независимым компаниям, – сказал Алан. – Они хорошо продаются за рубежом, даже в Америке. Высокая стоимость производства, много натурных съемок Режиссура тоже динамичная. На мой вкус – мелковато, но убивать их я бы не стал.

Хилари зевнула. В семь двадцать пять они посмотрели какую-то бодягу про шотландского врача и его горничную, – на вкус Хилари, весьма занудную и провинциальную. Алан объяснил, что на телевидении это одна из самых популярных программ. Хилари о ней никогда в жизни не слыхала.

– Этот сюжет завтра будут обсуждать в каждом пабе, в каждой конторе и на каждом заводе Британии. Вот что самое замечательное в телевидении: оно – одно из тех волокон, что скрепляют всю страну. Телевидение сносит классовые перегородки и помогает создавать чувство национального самосознания.

О двух следующих программах – документальном фильме «Взлет и падение Третьего рейха» и еще одном выпуске новостей в девять часов, который длился пятнадцать минут, – он говорил с такой же нежностью.

– Би-би-си уважают во всем мире за качество и объективность в освещении новостей. Благодаря Всемирной службе можно где угодно на земном шаре настроить радио и быть уверенным, что услышишь непредвзятые авторитетные новости вперемежку с более легкими музыкальными и развлекательными программами, отвечающими высочайшим стандартам. Это одно из наших главнейших послевоенных достижений.

До этого момента Хилари было просто скучно, но тут все покатилось под откос с огромной скоростью. Ее заставили высидеть кошмарное комедийное шоу под названием «Близкие и дорогие», под завязку набитое грубыми шутками, над которыми публика в студии вульгарно визжала от хохота. Затем показали нечто под названием «Это нокаут!» – череду безмозглых игр на открытом воздухе. Хилари всю скрючило от ярости и смущения. Подсознательно ее возбуждение перетекло в кончики пальцев – она дотягивалась до вазы с фруктами, стоявшей около дивана, срывала одну виноградину за другой, затем остро заточенным ногтем чистила каждую перед тем, как отправить в рот, и вскоре у нее на коленях выросла небольшая кучка виноградных шкурок.

– Это совершенно не мой тип передачи, – объяснял Алан, – но я не смотрю на нее свысока. Следует делать то, что понравится всем. Всем же хочется развлечений.

Закончили они, переключившись на Би-би-си-2, где шел сериал под названием «У-ла-ла!», поставленный по мотивам фарсов Жоржа Фейдо. Главные роли исполняли Дональд Синден и Барбара Уиндзор [12]12
  Жорж Фейдо (1862-1921) – французский драматург, сценические фарсы которого часто экранизировались и становились классикой комического жанра. Дональд Синден (р. 1923) – британский актер, специализировавшийся на амплуа героев-любовников. Барбара Уиндзор (р. 1937) – британская актриса, как правило игравшая комические роли «тупых блондинок».


[Закрыть]. На середине Хилари задремала, но проснулась как раз вовремя – под конец какой-то передачи по астрономии, которую вел странный человечек в плохо сидящем костюме.

– Ну вот и все, – гордо подытожил Алан. – Новости, развлечения, комедия, документальный фильм и классическая драма в равных пропорциях. Ни в одной другой стране тебе не предложат столь насыщенную программу. – Своим мягким мелодичным голосом и седеющими кустиками волос он напоминал Хилари худшую разновидность приходского священника. – И все это – в руках таких, как ты. Талантливых молодых людей, на которых в грядущем возлагается задача продолжать традицию.

В конце каникул Родди и Хилари сели в поезд до тогдашнего родительского дома в Сассексе.

– Мне показалось, что старина Бимиш вообще-то симпатяга, – сказал Родди, доставая сигарету. – Однако Генри говорил, что он ужасно левый. – Он прикурил. – На Хьюго это, слава богу, никак не отразилось. Как бы там ни было, такого ведь никогда не угадаешь, а?

Хилари смотрела в окно.

* * *

Из «10 САМЫХ ВЕРОЯТНЫХ ПОБЕДИТЕЛЕЙ» – цветного фоторепортажа в журнале «Татлер», октябрь 1976 г.

Прекрасная Хилари Уиншоу, юная выпускница Кембриджа, намеревается громко заявить о себе на новой должности в телевизионной компании – , где будет проходить стажировку в качестве продюсера. У Хилари уже есть хорошее представление о том, что ей предстоит. «Я считаю телевидение одним из тех волокон, что скрепляют всю страну, – говорит она. – Ему блистательно удается сносить классовые перегородки и создавать чувство национального самосознания. Это определенно та традиция, которую я надеюсь поощрять и лелеять».

На этом снимке Хилари готова укрощать зимние морозы в накидке «Ройял Саминк» от «Мехов Рене» (Дувр-стрит, 39, Ј3460), свитере под горло из верблюжьей шерсти от «Принт» (Олд-Бонд-сгрит, 28, Ј52, 50), удлиненных перчатках из верблюжьей шерсти от дамской мастерской «Герберт Джонсон» (Гросвенор-стрит, 80, Ј14, 95) и бежевых кожаных сапогах до середины икры с набивными каблуками от «Мидаса» (Хэнс-Крезнт, 36, Ј129).

* * *

Из протокола заседания Совета исполнительных директоров телевизионной кампании – (открытой акционерной компании с ограниченной ответственностью), 14 ноября 1983 г. Для служебного пользования.

…В данный момент неоднократно подчеркивается, что никто не может недооценивать вклад мисс Уиншоу в успех программ компании за последние семь лет. Вместе с тем м-р Фишер настаивает, что ее решение о приобретении американской продюсерской компании ТМТ за Ј120 миллионов в 1981 г. до сих пор не представлено на должное рассмотрение совета директоров. Мистер Фишер просит разъяснений по четырем позициям:

1. Известно ли ей, что в момент покупки ТМТ годовые убытки компании составили $32 миллиона?

2. Известно ли ей, что ее еженедельные полеты в Голливуд, приобретение квартиры в Лос-Анджелесе и амортизационные расходы по использованию трех автомобилей компании независимые консультанты по менеджменту «Уэбстер Хэдфилд» в ходе аудита назвали основными факторами завышения на 40% покупной стоимости ТМТ?

3. Известно ли ей, что ее политика приобретения низкобюджетных телепостановок у ТМТ с последующим перемонтажом и включением ранее вырезанных эпизодов (для увеличения прокатного времени зачастую на целых 30 минут, а следовательно, наращивания экономической эффективности покупки) в значительной степени повлияла на недавнее заключение Управления Независимого телевидения Великобритании, что продукция нашей компании не отвечает приемлемым требованиям качества?

4. Соответствует ли повышение ее жалованья до Ј210 000 в год, утвержденное советом директоров в феврале 1982 г., справедливому и точному отражению увеличения ее рабочей нагрузки после приобретения ТМТ?

М-р Гарднер замечает, что если бы знал, что вступает на борт тонущего корабля, то дважды подумал бы, стоит ли соглашаться на его нынешнюю должность. Далее м-р Гарднер интересуется, кому вообще пришло когда-то в голову взять на работу эту проклятую бабу.

М-р Фишер отвечает, что мисс Уиншоу пришла в компанию по рекомендации м-ра Алана Бимиша, известного телевизионного продюсера, ранее работавшего на Би-би-си.

Миссис Роусон в приказном тоне требует, чтобы мисс Уиншоу прекратила на заседаниях щупать виноград, поскольку он предназначается для всех, а компания более не может позволить себе дополнительных расходов ни в каком из видов своей деятельности…

В 16.37 большинством голосов (11:1) принимается решение о немедленном расторжении контракта с мисс Уиншоу. Ей полагается компенсация в виде единовременной выплаты в сумме, реально соответствующей текущему финансовому положению компании.

Заседание закрывается в 16.41.

* * *

Из «Дневника» газеты «Гардиан», 26 ноября 1983 г.

Воздетые в удивлении брови при известии о недавней отставке Хилари Уиншоу с поста в телевизионной компании.

Дело не столько в том, что ее выгнали (большинство наблюдателей уже давно предсказывали такое развитие событий), сколько в размере компенсации: если верить слухам, ей выплатили круглую сумму в Ј320 000. Неплохая награда за превращение некогда преуспевавшей компании почти в полного банкрота всего за пару лет.

Имеет ли эта неслыханная щедрость какое-то отношение к двоюродному брату Хилари, Томасу Уиншоу, председателю совета директоров торгового банка «Стюардз», обладающего солидной долей акций компании? И правда ли то, что многогранная и талантливая мисс Уиншоу готова принять лакомую должность обозревателя некой ежедневной газеты, чей владелец, по стечению обстоятельств, является также одним из самых ценных клиентов того же банка? Следите, как говорится, за нашими публикациями…

* * *

Репутация Хилари опережала ее, и в первый день на новом месте коллеги встретили Хилари не слишком тепло. Что ж, подумала она, ну их в жопу. Сюда она будет приходить от силы пару раз в неделю. Если вообще будет.

В дальнем углу общей редакционной комнаты ей выделили стол с именной табличкой. Пока на нем стояла лишь пишущая машинка и лежала кипа сегодняшних газет. Колонку решили назвать «ПРОСТОЙ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ». Хилари следовало заполнять большую часть отведенной полосы – все должно начинаться с весьма личного по тону длинного комментария, за ним пойдет парочка более живых и болтливых заметок.

Был март 1984-го. Хилари взяла первую подвернувшуюся под руку газету и пробежала глазами заголовки. Через минуту-другую отложила газету и застучала по клавишам.

Под словами «ПОЛИТИКА АЛЧНОСТИ» она напечатала:

Большинство из нас, все туже затягивающих ремни после экономического спада, согласятся с тем, что сейчас не время ломиться в двери правительства и требовать еще и еще денег.

И большинство из нас, у кого до сих пор свежа в памяти «зима тревоги нашей», согласятся с тем, что очередная волна забастовок – последнее, что требуется нашей стране.

Но без неомарксиста Артура Скаргилла и его алчного Национального профсоюза горняков запросто можно обойтись.

Мистер Скаргилл уже грозит нам «промышленными действиями» – что, разумеется, означает бездействие по общепринятым меркам, – если его с сотоварищами не оделят следующим раундом прибавок к заработной плате и прочих капризов.

Так вот, говорю я: «Стыдитесь, мистер Скаргилл! Пока все мы сплачиваемся, чтобы наша страна встала на ноги, вы пытаетесь отбросить нас назад, в средневековье промышленных беспорядков! Да кто вы такой?»

Как смеете вы ставить собственную эгоистичную алчность выше национальных интересов?

Хилари взглянула на часики. Первая в ее жизни статья заняла чуть меньше двенадцати минут: для новичка неплохо. Она отнесла листок заместителю редактора, который начал с того, что перечеркнул заголовок, потом, со скучающим видом несколько секунд поизучав текст, протянул листок обратно: