Текст книги "Стеклянный суп"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

МОЛИТВА О ДИНОЗАВРЕ

Джон Фланнери знал, что такое стеклянный суп. Едва увидев, как Лени подняла свою надпись, он повернулся кругом и заспешил прочь. Вид у него при этом был как у человека, которому срочно понадобилось в туалет. Глаза вытаращились; кулаки то сжимались, то разжимались. Добежав до машины, он долго мучился, пытаясь вставить ключ в замок, пока наконец не вспомнил, что машина открывается нажатием кнопки на ключе зажигания. Забравшись в машину и усевшись на сиденье, он первым делом пукнул. Раньше за Фланнери такое не водилось, но сейчас вышло смачно. Он так спешил по дороге с кладбища, что наглотался воздуха, и его встревоженное тело поспешило избавиться от него таким способом. Вздрогнув, он обернулся и посмотрел вниз, на свою задницу, как собака, которая только что пукнула; собаки, когда пукнут, часто делают вид, как будто то, что случилось, не имеет к ним ни малейшего отношения. И они удивлены этим шумом не меньше вашего.

Запахи газов, новой машины и дорогой кожи наполняли пространство вокруг него. Фланнери сидел, уставившись прямо перед собой, и знал, что надо двигаться, но не мог, так его поразило случившееся. Противник только что нарушил правила. Какая-то огромная новая динамика на подходе. Знай он, что все до единого на кладбище видели то же, что и он, испугался бы не на шутку.

В человеческом облике Джон Фланнери никогда не пукал и ничего не боялся. Да и чего ему бояться? Что может напугать такого, как он? Ему не нужно было есть, разве только для того, чтобы убедить других в том, что он тоже человек. Его сердце не билось, а если и билось, то исключительно с той же целью. Дышал он только потому, что, если бы кто-нибудь заметил, что он не дышит, могли возникнуть проблемы. Он здесь по делу, а тело – униформа, необходимая для его работы. И до сих пор он справлялся с ней отлично. Но за все случаи, когда ему приходилось воплощаться в человека, такого, как сегодня, он не помнил. Сегодняшнее событие его глубоко потрясло.

У живых был один мир, у покойников – другой. Граница между ними определена раз и навсегда, и никто ее никогда не нарушал. Когда-то этот закон был священен и нерушим для всех, кроме Хаоса. Он как не признавал никаких границ и запретов, так и не признает. Хаос творит, что захочет, потому-то Фланнери и порхал между жизнью и смертью с такой легкостью. А потом Изабелла Нойкор и Винсент Этрих тоже совершили переход. Но еще опаснее было то, что Лени Саломон, перейдя в другой мир, сумела послать четкое и ясное сообщение в этот. Для тех, кто его понял, в нем содержался ответ на главную загадку бытия, что не дает покоя человечеству с самого начала его существования.

Но поскольку Фланнери не подозревал, что другие тоже были свидетелями того, как передавала свое сообщение Лени, то он не знал, что видели они всего-навсего английские слова, которые для них означали «стеклянный суп», и ничего больше. Лени обращалась к живым на языке мертвых. А он не переводится. Вот и получилось, что живые увидели лишь два слова, которые по отдельности были им понятны, но вместе не имели никакого смысла, разве что складывались в сюрреалистический образ без содержания.

Вот почему в толпе не было заметно никакой реакции на видение, когда оно произошло. Большинство решили, что само событие – это какая-то жутковатая чушь и смысла в нем не больше, чем в том, что Лени сообщила. Мертвая женщина показывает листок с надписью «стеклянный суп». Ну и что? Что теперь, повернуться посреди похорон к мужу или соседу и объявить: «Знаете, я только что видела мертвую Лени! Она показала мне какую-то бессмысленную надпись». То-то остальные были бы в восторге; а уж сколько торжественности добавилось бы похоронам! Даже лучшие подруги Флора и Изабелла промолчали, хотя обе мгновенно поняли, что их видение означает что-то серьезное.

Вообще-то Изабелла так глубоко задумалась об увиденном, что некоторое время даже не замечала, что Винсента нет рядом. Обнаружив его отсутствие, она тоже не слишком удивилась. Это было в его духе – мистер Непоседа. Винсент никогда не мог долго стоять на месте. Он сам называл себя КСНВ – Король Синдрома Недостатка Внимания. Она решила, что он где-то рядом.

Но она ошиблась. Потому что, как и Джон Фланнери, Винсент Этрих знал, что значит «стеклянный суп». Когда Лени подняла свое рукописное знамение, он прочел эти два слова, и его глаза слегка расширились. Этрих не почувствовал ни страха, ни радости. Ему не захотелось бежать куда глаза глядят. На языке мертвых «стеклянный суп» обозначает и объясняет Мозаику, а Мозаика – это Бог. Один из первых уроков, которые человек получает после смерти, – что это такое и что означает.

Покидая похороны, Этрих мысленно был уже в Посмертии, медленно озирая все, что в нем есть. Выходя за ворота кладбища, он понял, что теперь может сделать очень многое; куда больше, чем раньше.

* * * * * *

– Черт.

Саймон Хейден и Лени Саломон смотрели на медведя Боба.

– Что такое?

– Не сработало.

– В каком смысле?

– Откуда ты знаешь?

Медведь потер голову и сердито сказал:

– Черт, черт, черт. Не сработало, ясно? Это моя работа, знать такие вещи. Не сработало.

Хейден и Лени переглянулись, в глазах у обоих стоял один и тот же невысказанный вопрос – почему он так уверен?

Хейден отвернулся, бормоча ругательства. Во-первых, ему стоило большого труда добраться до Лени. Найти Лени и ее мир снов на бескрайних просторах смерти. Но этого мало, найдя ее мир, надо было еще придумать, как попасть внутрь и отыскать там ее саму.

Но Хейден сумел. Более того, он все сделал в одиночку. Без помощи Боба или кого-нибудь еще. Искать Лени Саломон было сначала скучно, потом страшно и утомительно. Дороги то и дело заводили его не туда, надежды обманывали, но он все-таки нашел. Он понятия не имел, сколько его поиск занял бы в мире живых – тысячу лет или десять минут? Ведь это смерть, здесь время идет по-другому. Хейден был ужасно горд собой, пожалуй, он еще никогда так не гордился. Даже когда показал себя храбрецом перед миссис Дагдейл или не спасовал перед Воскресными Костюмами в школьном спортзале.

Он никогда не забудет лица Лени, когда он подошел к скамейке, где она сидела и кормила динозавра. Он ведь не знал, что, когда Лени была девочкой, ей по ночам без конца снились динозавры. Может, дело было в контрасте – она была хрупким ребенком с больной ногой, а они такие большие и сильные. А может, они ей просто нравились. Даже в детстве она с легкостью произносила их многосложные имена, как будто это были фамилии игроков любимой команды или слова самой любимой детской молитвы.

Когда Хейден наконец определил ее местоположение в смерти, взрослая Лени сидела на зеленой парковой скамейке у берега Дуная, примерно в четырех милях от того места, где ее похоронили. При жизни она очень любила здесь сидеть, неудивительно, что скамья оказалась вместе с ней в смерти.

У ее ног стояла большая плетеная коричневая корзина, полная готовых гамбургеров. Рядом подобострастно присел на задние лапы девятифутовый троодон, известный также как стенонихозавр. Низкорослый динозавр осторожно брал каждый предложенный ему бургер и изящным движением отправлял его в пасть лапой таких размеров и с такими когтями, что перед ними и бетонная стена не устояла бы, если бы чудовище вдруг взбесилось.

– Эй, привет, – начал Хейден с разумной дистанции, не вполне уверенный, что ему хочется познакомиться ближе с этим бургероядным чудовищем, из сна он там или нет.

Мертвая Лени повернулась к нему и, узнав своего бывшего возлюбленного, улыбнулась, хотя и не слишком тепло.

– Здравствуй, Саймон. – Голос ее ничего не выражал. Похоже, она нисколько не обрадовалась и не удивилась, увидев его здесь.

Он скрестил руки на груди и попытался встать поудобнее. Но стоило ему взглянуть на ее дружка-динозавра, как он тут же поднимался на цыпочки, готовый обратиться в бегство при первом его подозрительном движении.

Она опустила руку в корзину, вытащила оттуда очередной гамбургер и дала его зверю. Тот аккуратно подцепил громадным когтем мясо и поднес его к пасти.

– Я дам тебе бургер, Саймон, если ты скажешь, как его зовут.

Хейден только улыбнулся и пожал плечами. Он ничего не знал о динозавре и знать не хотел.

– Дональд?

– Его зовут троодон. Что значит «ранящий зуб». Когда я была девочкой, такие динозавры нравились мне больше всех, потому что они сравнительно небольшие. Однажды мы всей семьей поехали в Лондон, и я потащила всех в Музей Виктории и Альберта, специально чтобы увидеть скелет такого динозавра, который там хранится. А самым лучшим подарком в моей жизни был зуб троодона, который Изабелла Нойкор нашла в каталоге какого-то аукциона и купила для меня.

Хейден попытался принять заинтересованный вид, хотя на самом деле его интересовало только одно – как бы чертова мегаящерица его не съела.

– Что ты здесь делаешь, Саймон?

– Пришел навестить тебя.

– Это я вижу, но зачем?

Он не знал, что сказать. Момент был щекотливый: ему строго-настрого запретили сообщать ей что-либо из того, что он узнал о смерти. Это было табу, за пределами дозволенного, ни в коем случае. Все должно было исходить от нее. А ему нужно было выяснить, что именно знает Лени, и действовать соответственно.

– Мистер Парк Юрского Периода не будет возражать, если я присяду?

И он указал на динозавра, который наблюдал за ним с холодным интересом. Хейден постарался, чтобы его вопрос прозвучал легко и забавно. Не вышло.

– Троодоны были плотоядными. Они ели только мясо, – сказала она, наклоняясь за следующим бургером.

Хейден решил, что лучше постоять.

Когда-то у них был роман. Очень хороший роман, хотя и недолгий, что и бесило Лени до сих пор. Она пошла на отношения с ним, отлично зная, что Саймон – Казанова и долго с ней не останется. Все честно – она все знала, но сказала «да», потому что роман был именно тем, что ей тогда требовалось.

Беда в том, что Саймон обладал одним редким в мужчинах качеством. Это такая инстинктивная черта, о которой даже сами обладающие ей мужчины не догадываются. И все же именно она и есть самое сокрушительное оружие из их арсенала: рядом с ними женщине всегда хорошо. Хорошо на улице, хорошо в постели, хорошо обедать, заниматься любовью, смеяться, гулять – да все, что угодно. Рядом с ними дышится нормально. Не надо напускать на себя важный вид, не надо выпячивать грудь колесом и притворяться. Да, этот парень хочет залезть к тебе под юбку, но при этом его интересует, что делается у тебя в голове, и он не прочь провести с тобой время и вне постели. И такое ощущение возникает каждый раз, когда он рядом. Рядом с ним просто невозможно сделать что-нибудь не так. Ему интересно все, что ты скажешь или сделаешь.

Вот почему Лени не любила Винсента Этриха – он тоже обладал этим редким качеством. Каждый раз, оказываясь в одной компании с Винсентом, она вспоминала свое фиаско с Саймоном, и это бередило ее рану. Потому что, стоило ей почувствовать себя довольной и счастливой с Саймоном, как он тут же ее бросил. А теперь вот он, заявился, впервые с их последней встречи.

– Ты мне не ответил – что ты здесь делаешь?

Он подумал: «Вот мы, оба покойники, но она кормит динозавра, а я только что пересек целую вселенную, чтобы найти ее, и теперь не знаю, как объяснить, зачем я пришел».

– А с тобой что случилось?

Он смотрел на нее, не понимая сути вопроса.

– Хм-мм? Ты о чем?

– …когда ты умер, Саймон? Что с тобой случилось? Меня убили.

Она произнесла это спокойно, ничем не выдав ярости, растерянности и ощущения беспомощности, которые бурлили в ее душе с тех самых пор, как она поняла, что умерла. Сейчас ей больше всего хотелось схватить Саймона за грудки, встряхнуть как следует и заорать: «Так нечестно! Это неправильно! Это надо немедленно исправить! Это же невозможно. Нельзя же так». Но Хейден ничего этого не заметил, потому что выставлять напоказ свои эмоции было не в привычках Лени, ни тогда, ни сейчас.

Ее динозавр заржал, как лошадь. Он хотел еще мяса.

Хейден ничего не мог с собой поделать – будто в тумане, он подошел к скамье и тяжело опустился на край, подальше от зубастой твари.

– Так ты знаешь,что ты умерла?

Мизинцем она указала на троодона.

– В реальном мире динозавра гамбургерами не покормишь, Саймон. Да, я давно уже догадалась.

– Ты так быстро до всего додумалась?

Она ничего не ответила, только на ее губах словно заиграл отблеск лукавой улыбки.

Он это заметил и не захотел менять тему разговора.

– Лени, ты правда так быстро догадалась?

– Примерно через полдня после того, как сюда попала. Второй троодон убедил меня окончательно. Когда я была маленькой, они мне все время снились. – Против воли она рассказала ему правду.

– Черт!

Хейден вскинул руку и даже сплюнул от омерзения. Чувство огромной гордости своим достижением, которое он испытал, найдя Лени Саломон, вдруг растаяло в нем, словно кубик льда в микроволновой печке. Сколько времени понадобилось ему, чтобы понять, что он умер? Вечность? Половина вечности?

– Я не хочу, чтобы ты был здесь, Саймон. Я хочу, чтобы ты ушел.

Она закрыла глаза и склонила голову. А он ничего лучше не придумал, чем уставиться на троодона.

Похоже, она удивилась, когда мгновение спустя открыла глаза и снова увидела его.

– Ты еще здесь. Почему ты еще здесь? – Ее голос звучал требовательно.

– Лени, нам нужно кое о чем поговорить – это важно.

– Я не хочу с тобой говорить, Саймон. Я хочу, чтобы ты ушел. Почему ты не исчез?

Резкость ее тона, похоже, огорчила зверя. Хейден подумал, бывают ли динозавры, обученные нападать по команде, как псы.

– Почему ты еще здесь?

– Потому что я хочу быть здесь, Лени, – раздраженно ответил он.

– Здесь другие правила, – язвительно произнесла она. – Это мой мир, и сны тоже мои. Если мне что-нибудь в них не нравится, я приказываю, и это исчезает.

В подтверждение своих слов она повернулась к динозавру и сказала:

– Уходи.

Тварь в буквальном смысле испарилась. Не дав ему и минуты на то, чтобы переварить это чудесное исчезновение, Лени повернулась к Хейдену и тем же тоном произнесла:

– Уходи.

– Забудь об этом, Лени. Я настоящий, а не часть твоего сна.

– Ты не можешь быть настоящим, Саймон, ты же умер.

– Мы оба умерли, и именно поэтому я здесь, а не потому, что я тебе приснился.

Оба изо всех сил переваривали новую информацию. Но это было все равно что пытаться на скорость съесть буханку хлеба. Как ни жуй, рот все равно остается набитым, горло – сухим, а челюсти устают. А хлеба еще вон сколько – жевать не пережевать.

Рациональная даже в смерти, Лени не согласилась с этим. Она не могла принять и поверить в то, что сказал ей Саймон: будто он не часть мира ее снов. Этот мир научил ее вызывать и изгонять духов, этим она и занялась сейчас. Она вызвала того Саймона Хейдена, которого помнила и с кем была в жизни. Любовника, который обращался с ней хорошо, но недолго, и плохого парня, в которого он превратился, покинув ее корабль.

Вызванный Лени Хейден материализовался на том же месте, где до него стоял троодон. Этот второй Саймон был одет с иголочки. Его рубашка сияла густой глянцевой белизной, словно молоко, льющееся из бутылки. Ногти сверкали безукоризненно свежим маникюром. Он улыбнулся и обнажил зубы, цветом похожие на гнилую репу, а видом – на покосившиеся могильные камни. Похоже, ни зубная щетка, ни инструмент стоматолога не касались их с тех самых пор, как была изобретена бормашина.

– Черт! – воскликнул настоящий Хейден во второй раз. Он понял, что она только что сделала, но вид другого человека с таким же лицом, как у него, нисколько его не смутил. Что его смутило, так это коричневое кладбище у «него» во рту. – Что это с моими зубами? Они не такие. – Он пожалел, что у него нет с собой маленького зеркальца. Не может быть, чтобы они были так безобразны.

Хейден номер два ничего не сказал, но продолжал, к несчастью, скалить зубы. Сунув руки в карманы, он беспечно склонил голову набок а-ля Джин Келли, [23]23
  Джин Келли (1912–1996) – знаменитый актер, танцовщик, певец, постановщик голливудских мюзиклов 1940–1950-х гг.


[Закрыть]в голливудской манере, словно говоря: я могу ждать хоть целый день, ведь я знаю, кто я такой.

– У тебя кошмарные зубы, Саймон. Я тебе не раз это говорила.

– Да, конечно, но не настолько же. Господи, Лени, неужели ты таким меня запомнила?

Она по-прежнему смотрела не на него, а на своего воображаемого Хейдена. Ее мозг работал очень быстро. Здесь, в этом месте, любой предмет может существовать в двух экземплярах, стоит только захотеть. Она могла бы создать пять Саймонов Хейденов пяти разных расцветок, если бы пожелала. Поэтому ее не смущало, что перед ней стояли два Саймона. Но она не могла понять, почему номер первый не исчез, когда она ему приказала. Впечатление было такое, как будто один из ее снов внезапно обрел собственный разум. Это пугало. До сих пор смерть казалась Лени вполне предсказуемой. Впервые здесь она словно крепко треснулась головой о крышу автомобиля, резко затормозив на большой скорости. Что это, проверка?

Настоящий Хейден подошел к номеру второму и внимательно его оглядел.

– Что это у тебя за одеколон?

– «Сандаловое дерево», – ответил номер второй голосом чуть более низким, чем у оригинала.

– «Сандаловое дерево»? В жизни не пользовался одеколоном с запахом сандалового дерева.

Лени откинулась на спинку скамьи, опираясь на разведенные в стороны локти:

– Это мне нравится запах сандалового дерева на мужчинах, если ты не возражаешь. Надеюсь, ты не против, если он будет пахнуть так, как нравится мне?

Будь настоящий Хейден где-нибудь в другом месте, он бы возражал. Для него одеколон был все равно что личная роспись, один из способов сказать миру, кто ты такой. Вонять отвратительным одеколоном с сандаловым деревом – все равно что подписываться не той рукой.

А еще номер два был на пару дюймов ниже, чем надо, но Хейден не стал привлекать внимание Лени к этому несоответствию. Он продолжал рассматривать своего клона, который был вовсе не клоном, но походил на него так сильно, что любой изрядно помучился бы, пытаясь их различить. У настоящего Хейдена таких проблем не было. Мерзкие зубы, тошнотворный одеколон, не тот рост… Он отмечал все больше и больше деталей, которые рознили его с этим самозванцем, и это его бесило. Придуманная Лени версия его самого вовсе не была им.

Его разочарование достигло апогея, когда номер второй попросил чего-нибудь поесть – может быть, авокадо? Хейден терпеть не мог авокадо. Эти странные зеленые штуковины всегда напоминали ему безногих лягушек…

– Я терпеть не могу авокадо. Никогда бы его не попросил.

Не успел он это промолвить, как Лени посмотрела на него полным возмущения оскорбленным взглядом и немедленно заплакала. Почему? Что он такого сказал?

Она плакала, уткнувшись лицом в ладони. Клон Хейдена посмотрел на него и неодобрительно цыкнул.

– Что? Что я такого сказал?

– Облажался ты, братец. Посмотри, что ты наделал.

– Но я только сказал, что не люблю авокадо.

Лени подняла лицо от влажной чаши ладоней. В ее глазах сверкали слезы:

– Ублюдок. Ты же говорил, что любишь авокадо. Это был один из самых лучших дней, которые я помню. А теперь оказывается, что ты все врал. Спасибо тебе большое, Саймон. Ты и правда ублюдок.

– О чем, черт возьми, ты говоришь, Лени?

Она упорно молчала, и тогда заговорил второй Хейден.

– Разве ты забыл тот день, когда вы с ней ходили за покупками и ты украл у нее авокадо?

Пристыженный, Хейден уставился в землю и попытался отыскать в памяти что-нибудь, соответствующее этим словам. Ходили за покупками? Украл авокадо? Убедившись, что он на нее не смотрит, Лени исподтишка наблюдала за ним, чтобы не пропустить выражения узнавания на его лице. Он погрузился в самые глубинные пласты своей памяти, но в первый раз поднялся на поверхность ни с чем. Он зарылся еще глубже и натолкнулся на что-то расплывчатое и бесформенное – призрак воспоминания, сгусток эктоплазмы в лучшем случае. Лени наблюдала за тем, как он пытается вспомнить, но не может. Ее глаза снова наполнились слезами.

Один из самых жестоких уроков, которые преподносит нам жизнь (и смерть тоже): то, что важно для нас, вовсе не обязательно так же важно для окружающих, даже для самых близких нам людей. То, что любим или ненавидим мы, им безразлично. То, что правда для нас, не всегда истинно для них. Как мог Саймон забыть? Как мог исполненный такой прелести день выскользнуть из его памяти и уйти в забвение навеки?

Муж Лени на выходные уехал из города на какую-то конференцию. Встреча с Саймоном была назначена в кафе. Ему надо было купить кое-каких продуктов для дома, и они пошли за покупками на ближайший рынок. Впервые за неделю выглянуло солнце; небо было голубым, как комната новорожденного. Он покупал то и это, а она, довольная, ковыляла рядом. Ее забавляла мысль о том, что встречные, наверное, считают их супружеской парой: красивый мужчина и его калека-жена.

На одном прилавке она заметила пару толстых зеленых авокадо и, повинуясь какому-то веселому капризу, купила оба. Позже, придя домой, она обнаружила, что в сумке их нет, а на их месте лежит записка, гласящая, что если она хочет увидеть свои авокадо живыми, то должна прийти сегодня же в такой-то час по указанному адресу. Это был адрес Саймона.

Когда она пришла, на столе в его гостиной стояло большое блюдо скверного гуакамоле [24]24
  Гуакамоле – закуска из пюре авокадо, блюдо мексиканской кухни.


[Закрыть]в окружении картофельной соломки и других закусок, которые он, наверное, купил, пока они вместе ходили по рынку. Они выпили две бутылки бароло и ни разу даже не притронулись друг к другу. Она пробыла у него до вечера. Небо за окном приобретало все более глубокий пурпурный оттенок. Она еще никогда с ним не спала, но тот день решил для нее все. Сюрпризы были ей в новинку. Тот случай дал ей понять, как сильно она их любит.

Тем временем номеру второму достаточно было бросить пару-тройку фраз о том авокадовом дне, чтобы Хейден вспомнил.

– Ах, да, конечно, я помню тот день. – Теперь он улыбался. – Ты еще морковной палочкой поперхнулась.

Она встала.

– Ну ты и ублюдок. Сукин сын.

– Что? Почему ты так расстроилась, Лени? Ну что тут особенного?

Она снова постучала себя в грудь, причем так сильно, что каждый раз, когда она ударяла по ней кулаком, мужчины слышали глухой стук.

– Потому что это были мои воспоминания и моя жизнь. А теперь ты все испортил, и я ничего не могу с этим сделать, ты, ублюдок! Теперь это всегда будет тот день, когда я подавилась морковной палочкой, а ты терпеть не можешь авокадо. А не день, когда ты похитил их у меня и приготовил нам гуакамоле. Спасибо большое – ты полностью уничтожил целое воспоминание, а оно было одним из самых любимых… Ты плохо закончил то, что было между нами, Саймон. Но ты был авокадовым вором, и я всегда с улыбкой вспоминала о тебе, даже потом. Тот день, то воспоминание были важны. Ты был мил, заботлив, и нам так здорово было вместе. После того как наши отношения кончились, когда ты все испортил, уйдя без всякой причины, я все еще дорожила тем авокадовым днем, я хранила его вот здесь. Он был такой хороший, он один стоил почти всего остального.

Не сказала Лени лишь одного: именно то приключение стало потом одной из основных причин, по которой она клюнула на Джона Фланнери. В самую первую их встречу он внешне безобидными вопросами вызнал у нее, как ей нравится, когда мужчина удивляет, выбивает из колеи, сбивает с ног воображением и заботливостью. Стоило Фланнери это узнать, и все остальное было проще простого.

– Ладно, Лени, отлично. Теперь моя очередь: Петрас. А? Не поняла? Ну так я повторю: Петрас. – Хейден говорил вызывающим, раздраженным тоном.

Она замолчала и нахмурилась.

– О чем ты говоришь?

– Петрас Урбсис.

Несмотря на свою странность, имя показалось ей знакомым. Она повернулась к созданному ее воображением Хейдену и бросила на него вопросительный взгляд, точно он мог помочь. Тот поднял обе руки, словно говоря: «Я ничего не знаю. Не забудь, ты ведь сама меня придумала».

Такой оборот дела ей не понравился. Ей не понравилось, как повернул это дело Саймон. Похоже, он собирается сбежать от ответственности. Ладно, еще секунд тридцать она ему подыграет, а потом вернется к авокадо.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь. А что, должна?

– Петрасу Урбсису принадлежал тот классный чудной магазин в Вене, куда я водил тебя однажды. Неужели не помнишь? Парня, который распродавал там всю свою жизнь? Все, чем он владел, было выставлено на продажу. Я обожал этот магазин. Я так его любил, что однажды пригласил туда вас с Изабеллой. И даже познакомил с Петрасом. Но ведь ты ничего этого не помнишь, правда, Лени?

– Нет.

– Вот именно. Так что мы квиты. Я не помню твоих авокадо, а ты – моего Петраса Урбсиса.

Это было неправильно, Саймон передергивал. Все было не так, и в то же время – именно так. Он переиграл ее, поставил ей шах и мат, пользуясь ее же ходами. Лени вдруг поняла, что ей нечего возразить и она осталась с носом.

– Можно мне кое-что добавить к вашему диалогу? – слащавым голосом спросил Хейден номер два.

В пылу дискуссии Хейден и Лени совсем забыли про номера второго. Теперь оба уставились на него, раздосадованные его вмешательством.

– Нет!

– Уходи! – сказала она, и номер два испарился, как перед ним троодон.

– Лени, не важно, что ты обо мне думаешь, дело не во мне. Я тут не для себя. Я пришел из-за Изабеллы Нойкор.

Сердце Лени было полно обиды, а голова – вопросов. Все они исчезли, едва он произнес имя ее подруги.

– Изабелла умерла? – тут же спросила она.

– Хуже.

– В чем дело, Саймон?

– Пойдем со мной, я тебе покажу.

* * *

– Что это?

Но Хейден был слишком занят, чтобы отвечать. Вертя головой направо и налево, он высматривал в грохочущем автомобильном потоке хотя бы маленькую щелочку, которая помогла бы им проскочить на ту сторону. Такого безумного движения он еще не видел. Машины неслись буквально без остановки, даже не снижали скорость. Это напомнило ему виденные по телевизору документальные фильмы про кровяные тельца, несущиеся по венам. Вот и машины мчались мимо так быстро, что их было даже не разглядеть, – глаз различал только расплывчатые цветовые пятна.

– Что мы тут делаем?

Лени стояла позади него, подбоченясь. Она чуяла, что у него на уме, но сама ни за что в этот грохочущий поток не сунется, даже пробовать не станет. Это с ее-то хромой ногой? Да он что, спятил? И чего ради?

В довершение всего, Саймон ни слова ей об этом не сказал. На электричке они добрались до заброшенной окраины города, примыкавшей к этому безумному шоссе. Больше всего оно напоминало дорогу в аэропорт. По пути он и словом не обмолвился, куда они едут и почему, потому что боялся, как бы она не повернула назад, если узнает. Вместо этого он вел бессодержательный разговор, который утомлял их обоих до тех пор, пока они не сошли с поезда и, покинув станцию, не оказались у шоссе.

Вжж, вжж, вжж – поток машин не редел и не останавливался ни на секунду.

– Саймон, сюда ты меня привел, но клянусь тебе, если ты сейчас же не скажешь, где мы, я ухожу.

Приготовившись к самому худшему, он спросил со вздохом:

– Какая у тебя была любимая песня в детстве?

Неожиданность вопроса заставила Лени почти физически отпрянуть.

– Что?

Он повысил голос.

– Я отвечаю на твой вопрос. Какую песню вы с Флорой и Изабеллой, когда были девчонками, слушали все время, и особенно вместе?

Возмущенная, она рявкнула:

– Какое это имеет отношение вот к этому? – и показала на дорогу.

Какая-то машина, пронзительно и долго гудя, пролетела мимо. Хейден подождал, пока она проедет, и тогда ответил:

– Лени, ты задала мне вопрос. Я на него отвечаю. Сколько раз мне еще повторять? Какая у тебя была любимая песня в пятнадцать лет?

Ну ладно, ладно, она подыграет ему еще раз, а там посмотрит, к чему он клонит. Она зажмурилась, ища ответ на его вопрос на задворках своих воспоминаний. Любимая песня? Так, а в каком классе она была в пятнадцать лет, в десятом?

Хейден не стал ждать.

– Ну, если не помнишь, то скажи, какая у тебя была любимая рок-группа?

Она ухмыльнулась картинке и воспоминанию, припомнив и день, и настроение: какими крутыми они казались сами себе в этих майках и с этими прическами.

– «Эй-си/Ди-си». Мы все любили «Эй-си/Ди-си».

– Так. А какая песня «Эй-си/Ди-си» была у вас вместо гимна?

Она ответила не раздумывая:

– «Шоссе в ад». [25]25
  «Highway to Hell» – первая песня с выпущенного в 1979 г. одноименного альбома австралийской хард-рок-группы «АС/DC».


[Закрыть]

Хейден ткнул большим пальцем через плечо в сторону оживленной дороги.

Она посмотрела туда, потом снова на него:

– Что? Что ты хочешь сказать?

– Вот оно – твое «Шоссе в ад».

– Я не понимаю, Саймон.

Она опять с тревогой поглядела на дорогу. Дорога как дорога, во всяком случае, она ничего особенного в ней не заметила; обыкновенная дорога с большим количеством машин.

– Это мир твоих снов, Лени. Ты сама все здесь создала, в том числе и это. В юности ты любила эту песню, и в одном из своих снов, когда была подростком, увидела шоссе в ад, и это оно и есть. Проблема в том, что нам надо как-то через него перебраться, ведь то, что я хочу тебе показать, на другой стороне.

– Ты хочешь сказать, что все эти автомобили мчатся прямо в ад? – Она испугалась, не успев произнести это слово. – Ты хочешь сказать, что ад существует?

Хейден мог и желал дать ответ на этот вопрос, но знал, что ему не позволено. Сдерживая себя, он сказал только:

– Нам надо на ту сторону.

– Погоди-ка, Саймон, машины же едут в двух направлениях. Как они могут ехать в ад, если они едут туда и обратно?

Чтобы не смотреть ей в глаза, он уставился в землю.

– Саймон?

Полупустой бумажный стаканчик кока-колы вылетел из окна проезжавшей машины. Он шлепнулся на землю между ними, и его содержимое выплеснулось им на ноги. Лени взвизгнула и хотела наорать на того, кто это сделал, но тут увидела то, что ее остановило. Стаканчик, покачиваясь, лежал на боку в нескольких футах от нее. Ей было видно, что у него внутри. Три маленьких желтых кусочка. Приглядевшись, она поняла, что это ломтики лимона. Вздернув голову, она посмотрела туда, где минуту назад был автомобиль, потом снова на стаканчик. Медленно, понемногу Лени начинала понимать. Она взглянула на Саймона Хейдена; потом перевела взгляд на дорогу, на стаканчик, снова на дорогу.

Опасливо шагнув вперед, она стала вглядываться в проносящиеся мимо машины, пытаясь рассмотреть пассажиров. Это было трудно, потому что машины двигались очень быстро. Но у Лени уже возникло сильное подозрение, и она неудержимо рвалась его проверить. Пока все это происходило, в ее голове впервые за много лет снова и снова крутилась песня «Шоссе в ад». Когда они были подростками, это был их гимн и клич. Эту песню они слушали без конца, особенно когда собирались вместе, делали друг другу начесы и мечтали о блестящем будущем.

Увидев руку, она убедилась, что ее подозрение верно. Мимо пронеслась машина. Из окна пассажирского сиденья торчала голая рука, растопыренные пальцы играли с ветром. Мгновение были видны ногти – все до одного зеленые. Она не видела, кому принадлежала рука, но зеленых ногтей было достаточно.