Текст книги "Комната Наоми (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Эйклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Сейчас я думаю, если бы не показал ей эту фотографию, могло ли все сложиться по-другому? Я мог бы убедить ее оставить дом, если не в тот вечер, то на следующий день или через день. Но я показал ей фотографию, и она сказала, что хочет остаться.

Остаток того вечера мы провели, листая старые семейные фотографии. Мы начали со снимков медового месяца, потом перешли к другим, и, наконец, к фотографиям, сделанным на предыдущее Рождество. Вместо того, чтобы расстроить ее, эти последние фотографии Наоми, казалось, дали Лоре некий покой. Даже присутствие на них мужчины и женщины или двух девочек не могло изменить того факта, что Наоми появилась на них, смеющаяся, улыбающаяся, счастливая. Я думаю, что Лора согласилась бы на все, лишь бы снова увидеть Наоми.

Мы легли спать поздно и впервые за два месяца занялись любовью. Это было самое печальное занятие любовью, которое мы когда-либо знали, удовлетворение плоти, непринятие смерти Наоми. Это продолжалось долго. После секса Лора плакала, впервые она плакала по-настоящему с тех пор, как узнала об убийстве Наоми. Я держал ее, пока она не заснула. Потом заснул сам, все еще держа ее на руках, погружаясь в темноту, обнаженный, не способный видеть сны.

Меня разбудила Лора, тряся меня за плечо.

– Проснись, Чарльз. Проснись ради Бога!

– Что случилось?

В комнате стояла кромешная тьма. Я помню, что чувствовал себя вялым, как будто выпил слишком много. Лора сидела прямо на кровати рядом со мной.

– Послушай, – прошептала она. – Слушай.

Я почувствовал, как в комнате стало тихо, когда ее голос затих.

– Что..?

– Ш-ш-ш.

Я прислушался. Тишина нарастала вокруг меня. Я слышала собственное дыхание, стук своего сердца. Глубоко в животе чувствовал зарождение страха. И тут услышал звук, которого ждала Лора. Плач ребенка. В комнате. В темноте, невидимый, но прекрасно слышимый. Всхлипывания ребенка.

Лора крепко сжала мою руку. Прежде чем успел остановить ее – хотя что я мог знать, почему должен был ее останавливать? – она заговорила.

– Наоми? Это ты, Наоми? Поговори со мной, дорогая. Это ты?

Плач прекратился. Я никогда не ощущал такой ужасной тишины. Я желал, чтобы плач прекратился, но не хотел думать, что это значит.

– Наоми? Поговори со мной, если ты меня слышишь.

Молчание растянулось на минуты. Каждый волосок на моем теле вставал дыбом. Я не знал, что хуже: плач или тишина, последовавшая за ним.

– Наоми, дорогая, не надо ничего бояться, я здесь.

Звук заглушаемых рыданий, чье-то тяжелое дыхание, темнота, настолько полная, что я готов был закричать в голос.

Я включил свет. Он резко вспыхнул, белый и яркий. Всю свою жизнь я мечтал о свете, который избавит меня от темноты, как этот свет. Вдохнул его глубоко в легкие, как воздух, он даже почти благоухал, я хотел его весь.

Там никого не оказалось. Комната была пуста. На против нас неподвижно стоял туалетный столик Лауры с бутылочками и баночками. В круглом зеркале отражалось мое лицо. Наша одежда валялась на полу, где мы оставили ее в спешке наших объятий час или два назад.

Внезапно я почувствовал удар, потом второй, потом третий. Прежде чем успел перевести дух, Лора оказалась на мне, размахивая руками, нанося удары по моему лицу и груди, ее лицо исказилось, груди колыхались от жестокости ее движений.

– Скотина! – кричала она. – Сволочь! Мерзавец! Подлец!

Ее удары оказались тяжелыми и болезненными. Свирепость жены подавляла меня, я был бессилен остановить ее боль.

– Она была здесь! – кричала она. – Здесь, в этой комнате! А ты ее спугнул. Ты, жалкий ублюдок, я готова убить тебя! Так же, как ты убил ее.

В отчаянии я схватил ее за руки и с силой толкнул в бок, заставив упасть. Постельное белье сковало меня, не позволяя вывернуться из-под нее, использовать мой превосходящий вес и силу в противовес неистовству Лоры. Казалось, ее сил хватит на двух женщин, а то и на трех. Я не сильный человек, не спортсмен; это единственное, что я мог сделать, чтобы удержать ее удары от моего лица, не говоря уже о том, чтобы ее одолеть. У меня шла кровь из носа и нижней губы. Я чувствовал кровь на языке и щеках.

Наконец, я освободил свои ноги от простыни и сумел упереться правым коленом в ее бедро. Когда я толкнул ее на спину, она начала брыкаться, а затем попыталась ударить меня коленом в пах. Я крикнул:

– Прекрати! Прекрати! – Но она продолжала бороться, как будто одержимая.

И тут, когда я стоял на ней, произошло нечто ужасное. Как удар по моему уже избитому телу, я почувствовал прилив похоти. В считанные секунды я уже не пытался успокоить Лору, а хотел заставить ее подчиниться, пока снова буду заниматься с ней любовью.

Нет, это неправильно, в этом не таилось никакой любви. Эти внезапные чувства не имели ничего общего с теми, что я знал ранее той ночью, не походили ни на что из того, что когда-либо испытывал. Я хотел обладать ею, вот и все.

Нет, не совсем все. В тот же миг я понял, что хочу ее и убить. Это было двойное вожделение, и я едва мог различить одно от другого. Я черпал в этом такую силу, такую ярость, такое высокомерное превосходство. Лора слабела. Ее собственная страсть покинула ее так же быстро, как пришла моя, как будто одна уступила место другой.

– Чарльз! Ты делаешь мне больно! Отпусти меня! Я не трону тебя, отпусти меня.

Но я заставил ее упасть, используя свое тело как оружие, раздвигая ее ноги коленями.

– Пожалуйста, не надо! – кричала она. Ужас в ее голосе возбудил меня сильнее, чем когда-либо. – Ты делаешь мне больно!

В этот момент раздался ужасный грохот, как будто что-то взорвалось. Мгновенно ярость и похоть покинули меня. Как будто взрыв произошел от того, что они вышли из моего тела.

Я упал вперед на Лору, всхлипывая. Мы лежали так долго-долго, как измученные любовники, ноющие от синяков, которые мы только что нанесли друг другу. В конце концов, я перевернулся на кровати.

– Что это было? – спросил я.

Лора поднялась на ноги.

– Смотри, – прошептала она.

Я переместился в сидячее положение рядом с ней и проследил за ее указательным пальцем. Все, что стояло на туалетном столике – флаконы духов, баночки с маслом, коробочки с косметикой – было сметено со столешницы и с невероятной силой брошено на одну стену. Зеркало оказалось разбито. Не треснуло, а разбилось на мелкие осколки. Повсюду валялось стекло.

Мы крепко прижались друг к другу, нуждаясь друг в друге в тот момент больше, чем когда-либо, даже больше, чем после смерти Наоми. Никто из нас не произнес ни слова. Возможно, мы боялись собственных голосов. Так мы и уснули, измученные любовью, гневом и вспышкой похоти, которую я не мог понять.

Должно быть, я выключил свет, прежде чем заснуть. Помню, как проснулся в темноте, холодный и испуганный. Появилось ощущение тяжести, как будто что-то давило мне на грудь, как железная полоса. Лора откатилась от меня, прихватив с собой большую часть одеяла. Я не чувствовал ни тепла, ни веса ее тела рядом со мной. Какой-то голос шептал мне на ухо. Мужской голос, нежный, очень нежный, сладкий, как мед, но самый ненавистный голос, который я когда-либо слышал.

«Я не могу быть спокоен, сэр. Ваша жена восхитительна, сэр, но ее нужно остановить. Вы должны остановить ее любым способом. Тогда вы сможете иметь столько плоти, сколько захотите. В большом количестве, сэр, в большом количестве. Я прослежу, чтобы они разделись для вас, сэр. Но сначала вы должны остановить ее, если не словами, то старым способом. Мы уже делали это раньше. Это не самое худшее».

Это вовсе не был сон, хотя поначалу я думал, что мне это снится, что я лишь частично проснулся. Но голос продолжал звучать, проникая в мое сознание так же ясно и отчетливо, как если бы он проходил через мои уши. И все это время давление на мою грудь не прекращалось, душило меня, не давая возможности пошевелиться.

Внезапно голос прекратился. Я услышал в ушах звук, похожий на шипение, а затем ничего. Одновременно с возвращением тишины тяжесть покинула меня. Несколько мгновений я лежал, переводя дыхание, затем повернулся, чтобы разбудить Лору. Под рукой оказались простыни и одеяло, но не моя жена.

– Лора? – Я сел, ощущая внезапное чувство паники. Неуклюже потянулся рукой к лампе, шатаясь и оскальзываясь в темноте. Когда я нажал на выключатель и посмотрел, то увидел, что кровать действительно пуста. Лоры нигде не было видно.

В этот момент я услышал над собой какой-то звук. Звук ног, двигавшихся по чердаку. И вместе с ними что-то еще. Звук тяжелого предмета, который тащили по полу.

Глава 13

Господи, часы остановились. Я завел их вчера, у них нет причин останавливаться сейчас. Конечно, это может ничего не значить. Но в тишине так и витает напряжение. Как бы я хотел покинуть этот дом. Как же я мечтаю уйти.

Я нашел Лору в комнате Наоми. Она играла с кукольным домиком, который мой отец сделал для Наоми. Ей исполнилось три года, и она была слишком мала для такого домика, но он хотел, чтобы домик у нее появился. Отец сделал его по образцу того, который увидел в музее игрушек в Уоллингтон-Холле в Нортумберленде, изменив дизайн оригинала, чтобы его версия представляла собой более или менее точную копию дома, в котором мы жили.

Лора говорила сама с собой низким голосом. По крайней мере, тогда я думал, что ее шепот предназначен для нее самой. Теперь, конечно, понимаю лучше. Шепот предназначался Наоми. И, вполне возможно, Кэролайн и Виктории, хотя не могу быть уверен. Не то чтобы это имело значение сейчас.

Она держала в руках маленьких кукол и с необыкновенной тщательностью расставляла их по комнатам крошечного домика. Наоми уже давно дала куклам имена. Тогда я еще не догадывался, благодаря какому знанию. Чарльз, Лора и Наоми, конечно же. И Кэролайн, и Виктория, обычные имена, ничего не значащие. И доктор и миссис Лиддли, которые заставили нас смеяться. Боже правый, как мы смеялись! Мы удивлялись, откуда она выдумала такие имена.

Я забрал у Лоры кукол и повел ее от маленького домика. Она последовала за мной без протеста, как послушный ребенок, у которого закончилось время игры. Мы вернулись в постель, но до конца ночи никто из нас не спал. С чердака больше не доносилось никаких звуков, и я не сказал Лоре, что слышал их. На полу у туалетного столика в холодном электрическом свете блестели осколки стекла.

На следующее утро Льюис приехал вскоре после девяти часов. Я представил его Лоре. Казалось, не имело смысла продолжать шараду. Я сказал ему, что Лора видела фотографии. Правда, уже позже, когда ее не было в комнате, признался, что некоторые из них я утаил. Тогда он быстро рассказал мне, что сам увидел на снимках, проявленных накануне, речь о которых шла по телефону.

– Они последовали за вами в Египет, – сказал он. – Все они. Включая Наоми. Они, кажется, переходят… из состояния в состояние. Иногда вполне нормальные, какими они были бы при жизни. Иногда такими, какими они стали в момент смерти. Иногда без реальной формы. Как будто они постоянно движутся и ускользают.

Я содрогнулся. Не стал просить показать мне эти фотографии.

– А что насчет чердака? – спросил я. Лора готовила кофе. У нас появилось несколько минут наедине.

Его лицо стало пепельным. Он оглянулся на дверь.

– Все в порядке, – успокоил я. – Мы услышим, как она идет. Ради Бога, расскажите мне, что вы увидели.

Вместо ответа он полез в портфель, который принес с собой, и достал небольшую пачку фотографий. Я заметил, что его рука дрожала.

– Вчера вечером, – поделился Льюис, – до того, как позвонил вам, я думал, что схожу с ума. Что бы вы ни делали, не позволяйте вашей жене видеть ничего из этого. Она и так выглядит неважно, если вы не против, что я так говорю. А вот это, – он коснулся маленького пакета, – может отправить ее прямо за грань.

Он положил пакет на журнальный столик.

– Все в порядке, – проговорил он. – Они не причинят вам вреда. Не средь бела дня. Я видел их в своей фотолаборатории. Поверьте, я бы не отказался, чтобы кто-нибудь оказался рядом со мной.

Я открыл пакет и достал первую фотографию. Сначала подумал, что произошла какая-то ошибка. Это совсем не наш чердак, а другая комната, странная комната, в которую я никогда не ступал ногой. Во-первых, она казалась длиннее, чем чердак. Стены оклеены унылой светло-коричневой бумагой, на полу лежат невзрачные ковры, беспорядочными группами стоит тяжелая старинная мебель. И свет – свет какой-то неправильный, он принадлежал другому времени года. Возможно, середине зимы.

– Нет никакой ошибки, – заверил Льюис. – Это кадры с той же пленки, что и остальные. Сами увидите.

Еще несколько снимков той же выцветшей, незнакомой комнаты. Яркие, полноцветные фотографии, сделанные современной камерой, но в комнате нет ничего современного. На одном снимке горела масляная лампа, но почему-то свет казался гораздо менее выраженным, как будто с момента первого снимка прошло несколько часов или дней и дело близилось к вечеру. Не знаю почему, я ощутил в этой сцене чувство большой меланхолии, как будто комната, на которую смотрел, пропитана очень глубокой печалью. Обстановка выглядела потрепанной, непропорциональной, неэстетичной. Даже свет казался испорченным из-за его прохождения через воздух комнаты.

Льюис положил руку на мое запястье. Ноготь задел кость.

– Спокойно, сейчас, – предупредил он.

На следующей фотографии комната изменилась. Стул валялся на боку. Ковры свернуты, остались лишь голые доски пола. А стены… Стены оказались измазаны кровью. Нет, не измазаны, а заляпаны. Кровь казалась свежей, как будто кто-то только что обагрил ею стены. Часть крови капала и на пол.

– Продолжайте, – прошептал Льюис.

Другой ракурс. Кровь на стенах, как и раньше, но при другом освещении. Две неясные фигуры на переднем плане. Я присмотрелся внимательнее. Двое детей, девочки. Они стояли на четвереньках, голые и очень худые. Одна смотрела в камеру, другая – на пол. На их коже и длинных, свалявшихся волосах виднелись следы крови. Их тонкие шеи обвивали кожаные ошейники, а сами ошейники крепились к цепям. Мне показалось, что я узнал их, понял, что видел их раньше:

– Да, – подтвердил Льюис. – Те же самые.

Я убрал эту фотографию, открыв следующую. На этой фотографии оказалась только одна маленькая девочка, старшая из двух. Она снова была обнажена, как и раньше, но вся в крови. Она была… Что мне сказать? Что я могу осмелиться написать? Я упомяну только ее руки. Она вытянула руки в мою сторону, в сторону зрителей. Руки подняты в немом жесте… чего? Ярости? Призыва? Отвращения? Соблазна? Руки были отрублены у запястий. Не отрублены, а отрезаны с точностью, похожей на хирургическую. Это все, что я скажу. Это все, что у меня хватит смелости сказать.

В коридоре послышались шаги Лоры. Раздалось звяканье посуды. Я быстро собрал фотографии и передал их Льюису, который сунул их в свой портфель. Лора позвала. Я встал, чтобы открыть дверь. Когда подошел к ней, меня охватила волна сильнейшей тошноты. Я не успел добраться до ванной. Вместо этого я выблевал свой завтрак на полпути вверх по лестнице.

Когда я вернулся, то сделал вид перед Лорой, что мой желудок отреагировал на напряжение прошедшей ночи. Она, конечно, мне не поверила. Лора посмотрела на меня и Льюиса так, словно подозревала нас в какой-то вопиющей лжи. Я поднял чашку кофе и выпил ее глоток за глотком, без сахара, такой же черный, как и мое настроение.

У Льюиса нашлось мужество, которого мне не хватало.

– Миссис Хилленбранд, – сказал он, – я только что показывал вашему мужу еще несколько фотографий. Их снимали вчера на вашем чердаке. Они содержат… – Он колебался. – Скажем так, они вызывают глубокую тревогу. Я показал Чарльзу не самые плохие из них, во всяком случае, не самые худшие. Но вы видели эффект от тех, которые он видел.

Лора ничего не сказала. Он продолжил:

– Я думаю, у вас есть два варианта. Первый – вы покидаете этот дом сейчас, сегодня, как только соберете вещи. Найдите агента, выставите дом на продажу, избавьтесь от него. Начнете новую жизнь в другом месте. – Он сделал паузу.

– Это ваш первый вариант. К сожалению, он может оставить ситуацию неразрешенной. Тот, кто придет сюда после вас, вполне может найти то, с чем столкнулись вы.

– Всё не так уж ужасно, – заявила Лора. – Я не вижу причин уезжать из дома из-за этого.

– Нет, – ответил Льюис. Он говорил очень спокойно. Он все хорошо обдумал. – Вы совершенно правы. Пока что ничего страшного не произошло. Это скорее вопрос нервов. Но недавно случилось нечто, что нарушило равновесие. Этим чем-то, как я подозреваю, стала смерть вашей дочери. До этого вас ничего не беспокоило. Эти – как их назвать? – образы, фантомы, что угодно, присутствовали не только здесь, но и везде, куда бы вы с мужем ни поехали. Например, в Венеции. И в других местах, я уверен.

– Но после смерти Наоми они, кажется, начали становиться более заметными в доме и вокруг него. Чарльз сказал мне, что вы действительно встречались и разговаривали с маленькими девочками.

Лора кивнула. Я не уверен, но мне кажется, она задрожала. Больше страха в воспоминаниях, чем в действии. Льюис продолжил.

– На фотографиях из Египта и тех, что сделаны здесь, они начинают меняться.

– Меняться? – Брови Лоры слегка приподнялись. Неужели она и тогда подшучивала над ним?

– Перемещаться между различными состояниями. Проявлять себя более чем в одном обличье. Особенно маленькие девочки, а также женщина в сером и ваша дочь. Они меняют форму, я не буду описывать, как. Но если бы вы увидели их в их… измененных состояниях, вы вряд ли стали бы поднимать брови.

Значит, он все-таки заметил. Ну, он не был слабаком, наш мистер Льюис. Неисправимый валлиец и бывший алкоголик, но при всем этом достаточно проницательный.

– Мужчина он другой, – продолжал он, – хотя тоже меняется в соответствии со своей модой. Комнаты также способны менять облик.

– Комнаты? Что вы имеете в виду?

– У меня есть фотографии этой комнаты, – объяснил он. – Это та же самая комната, но в том виде, в каком она могла быть в середине прошлого века. Возможно, немного раньше. Это, по крайней мере, мое предположение. На одной из фотографий женщина сидит в кресле. Вон там, у окна.

Он указал пальцем, и мы проследили за его движением. Я вздрогнул, подумав, что она может быть сейчас там, наблюдая за нами. Льюис продолжал. Он по-прежнему обращался в основном к Лоре.

– Были… проявления, – сказал он. – Вы оба слышали звуки. Вчера мы с вашим мужем побывали на чердаке. Мы почувствовали… – Он остановился, пытаясь подобрать слова, чтобы выразить то, что мы испытали.

– Смену наших эмоций, – произнес я. Этими словами я попытался дистанцироваться от огромности того, что почувствовал.

– Да, – согласился Льюис. – Гнев вытесняет… то, что присутствовало в нас ранее.

– Ну, и какой смысл во всем этом? – нетерпеливо воскликнула Лора. Недостаток сна не улучшил ее самообладания.

– Смысл? – Настала очередь Льюиса поднять брови. – Дело вот в чем, миссис Хилленбранд. – Я помню, что с ней он всегда соблюдал вежливую формальность. – Если эти изменения станут более… жестокими. Если… существа, которые преследуют этот дом, обретут физическую форму, вы не захотите здесь находиться. Я не преувеличиваю.

– Более того, я боюсь за вас, хотя и не могу объяснить почему. Я чувствую… Позвольте мне сказать, что я ощущаю здесь ужасное чувство угрозы. Возможно, вы не почувствовали его, но уверяю вас, оно существует.

– Я не понимаю, – сказала Лора, озвучив мои собственные сомнения, – как камера может фиксировать изображения, невидимые невооруженным глазом. Фотоаппарат не является – как бы это сказать? – не является спиритическим инструментом. Это не предмет в арсенале медиума. – На нее намеренно воздействовали. Конечно, возможно, это было в ее природе. Аффектация и презрение.

Льюис отставил чашку с кофе, из которой пил. Я заметил, что его рука перестала дрожать. Он выглядел очень спокойным.

– В последние несколько дней я много думал об этом маленьком вопросе. Очень много думал. Он доставлял мне бесконечные неудобства. Как вы сказали, фотопленка чувствительна к свету, а не к духовным эманациям. Однако теперь мне кажется, что мы рассматривали весь этот вопрос как бы с обратной стороны.

Он сделал паузу, думаю, не столько для эффекта, сколько для того, чтобы собраться с мыслями, которые еще только наполовину сформировались. Лора молчала. Что-то в манере Льюиса зацепило ее.

– Дело в том, – продолжал он, – что, как вы правильно сказали, камера – это инструмент ограниченных возможностей. Его можно настроить только так, – он сделал жест пальцами, как будто держал камеру, – или вот так. Можно изменить фокусное расстояние, или выдержку, или угол объектива. Но при условии, что он не сильно расфокусирован или настроен на совершенно неправильную скорость, он сделает достаточно хорошую запись всего, на что вы его направите.

Он провел рукой по волосам, приглаживая их.

– Однако, – продолжил он, – это не совсем верно в отношении человеческого глаза. Сам глаз, возможно, довольно негибкий. Мы не можем сделать его чувствительным к инфракрасному излучению или способным работать как микроскоп. Камера окажется более гибкой. Но по-настоящему видит не глаз, а мозг. Именно мозг записывает впечатления, передаваемые ему глазом. Наш мозг ненадежен. Наше восприятие разнится между разными людьми.

Он снова сделал паузу, чтобы выпить и, я думаю, успокоить свои нервы.

– Извините, – пробормотал он. – Я плохо объясняю. Послушайте, я пытаюсь сказать следующее: Думаю, то, что увидела моя камера, то, что она сфотографировала, это… то, как все обстоит на самом деле. Иногда нормально, например, как эта комната в данный момент. Иногда та же самая комната, какой она была в прошлом. И… иногда та же самая комната, все еще в прошлом, но измененная. Как будто комната движется во времени, а камера просто фиксирует то, что видит. Я думаю… Думаю, что люди действительно находятся там большую часть времени, и в результате они появляются на пленке. Просто мы их не видим, не можем увидеть, по каким-то причинам. Мы не… не настроены. Вы понимаете? Проблема в нас, в нашем восприятии, а не в камере.

Я оглядел комнату и задрожал.

– Как все обстоит на самом деле… – Мы жили в состоянии нереальности, в собственном сне. Эта комната могла кишеть призраками, могла быть заполнена всеми мертвецами дома, но мы не могли их видеть.

– Я думаю, – продолжал валлиец голосом, который упал чуть больше, чем до шепота, – думаю, что постепенно их реальность может взять здесь верх, что скоро мы начнем видеть их и слышать все чаще и чаще.

– Вы сказали, что есть два варианта, – вмешалась Лора. – Какой второй?

Он не ответил сразу. Возможно, понял, что зашел слишком далеко, что моя жена, в конце концов, может предпочесть второй вариант.

– Мы вернемся на чердак, – сказал он наконец. – Там сердце этой штуки, там она обитает. Мы узнаем, что это такое. И мы положим этому конец.

Глава 14

Долгое время все молчали. Льюис выпустил свой снаряд и ждал знака, что он попал в цель. В середине этого молчания часы впервые перестали тикать. Это показалось мне странным, но я ничего не сказал. Я думал о том, что произошло накануне.

Лора, как ни странно, заговорила первой.

– Я не могу представить себе, что уеду отсюда, – сказала она. Это мой дом. Это был дом Наоми. – Она колебалась. – Ее единственный дом. Если она здесь, я не могу уйти.

Льюис смотрел на нее по крайней мере полминуты, прежде чем произнести.

– Тогда вы пойдете со мной на чердак?

– Я не боюсь, – заявила она.

– Вам стоит бояться.

Я вклинился.

– После того, что случилось вчера… Вы думаете, туда безопасно возвращаться?

Льюис пожал плечами.

– Безопасно? – спросил он. – Откуда мне знать? Я даже не уверен, что все мои теории верны. Но думаю, что если выбрать момент, то можно подняться туда и выйти обратно, ничего не заметив, не услышав и не почувствовав. Проблема в том, чтобы определить, в какое время – это безопасно. Возможно, мы узнаем, существует ли какая-то периодичность. Вероятно, она есть, но на выяснение потребуется время.

– Что вы ожидаете найти?

– Если бы я знал, мне бы не пришлось подниматься. Но у меня такое чувство, что на вашем чердаке есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд.

Он встал.

– Давайте сначала выйдем наружу, – предложил он. – Я хочу кое-что проверить.

Мы вышли вслед за ним. Первые признаки весны коснулись сада. Деревья хранили атмосферу полной нормальности. Я не мог представить себе, что они ускользнут, чтобы открыть другую реальность. Они пустили корни, быстро, надежно, их единственные изменения носили внутренний и сезонный характер: сбрасывание сухих листьев и распускание почек.

Льюис направился к стене дома. Он посмотрел вверх, ориентируясь на чердак, затем целеустремленно зашагал по краю здания, отсчитывая шаги.

– Пятьдесят три, – сказал он, повернувшись к нам лицом. – Посмотрим, что мы найдем наверху.

Мы поднялись по лестнице, притихшие и молчаливые. Я уже начал подозревать, что искал Льюис. Лора держалась напряженно и все еще сердито, как будто присутствие валлийца ей чем-то угрожало. Я стал внимательно прислушиваться, словно ожидая какого-то протеста со стороны существ, чьи тайны мы пытались раскрыть. Но единственными звуками оставались наши собственные шаги и случайный скрип ступенек.

Я отпер дверь на чердак. Оглядываясь назад, поражаюсь собственной смелости – теперь я считаю это глупостью – повернуть ручку и открыть дверь. Фотографии подготовили меня к любому ужасу; в одиночку я никогда бы не набрался храбрости. Но мой фонарик высветил лестницу и больше ничего. Была только темнота и чувство ожидания. В своей старой, потрепанной одежде и со спутанными волосами они были там, невидимые, ожидая, когда мы поднимемся.

Я колебался на пороге. Оно было там, я чувствовал его, оно тянулось ко мне, как паук тянется к рваным краям своей паутины. Я посмотрел на Льюиса.

– Неужели нет другого способа узнать? – спросил я.

Он покачал головой.

– Мы должны рискнуть, – ответил он.

– Ради Бога! – Лора зашипела. – Вы оба ведете себя как дети.

Без предупреждения она выхватила фонарик из моей руки и протиснулась мимо меня в дверной проем. Ее ноги громко стучали по голым деревянным ступеням, затем до нас донесся ее голос, приглушенный, как будто издалека.

– По-моему, все в полном порядке.

– Это не так, как кажется, миссис Хилленбранд, – отозвался Льюис. – Важно то, как все обстоит на самом деле. Мы поднимемся, но будьте готовы уйти, если появится хоть малейший признак чего-то неуместного.

Он передал мне свой фонарик и достал из сумки другой. Я пошел впереди него, мое сердце бешено колотилось, шаг за шагом, наблюдая, прислушиваясь к малейшим изменениям.

Лора ждала у окна. Чердак казался таким же, каким и всегда. Я не мог соотнести фотографии, которые показывал мне Льюис, с тем, что нас окружало. Дневной свет проникал через не зашторенное окно, приглушая свет наших фонариков. Я выключил свой. Лора уже погасила свой.

Льюис подошел к окну, не обращая внимания на Лору, и быстро повернулся к нему спиной. Теперь он шагал вперед, как и снаружи, умеренными, ровными шагами, считая их про себя. Он дошел до дальней стены.

– Тридцать семь, – объявил он без эмоций.

Никто ничего не сказал. Думаю, мы все понимали, что это значит. Мои руки похолодели от пота. Мне хотелось немедленно покинуть эту комнату, уйти и никогда не возвращаться. Лора стояла там, где и находилась с самого начала, у окна.

– То, что мы ищем, находится за этой стеной, – заявил Льюис. Он говорил спокойно, без спешки; но я мог сказать, что его самообладание помогало ему защититься от паники, которая, если ее не сдерживать, могла бы уничтожить его.

Он сильно ударил кулаком по стене. Она казалась достаточно прочной, сложенной из кирпича. Возможно, мы все-таки ошибались.

– Нам нужно что-то тяжелое. Подойдет большой молоток или топор.

– Вы хотите ее сломать? – Я понял, что вопрос глупый, когда задал его.

– Я не хочу, – ответил Льюис. – Но если мы собираемся выяснить причину всего этого…

– Я принесу что-нибудь, – пообещал я. – Подожди здесь.

Когда вернулся через пять минут, неся топор и тяжелую лопату из садового сарая, в комнате царило тревожное напряжение. Льюис поднял голову, когда я вошел.

– Все спокойно, – доложил он.

Лора фыркнула.

– Он тебя надувает, Чарльз. Разве ты не видишь? Он устроил все это в своей гребаной студии.

– Закрой рот, Лора. – Я никогда раньше так с ней не разговаривал. Она замолчала, как будто я влепил ей пощечину. В каком-то смысле, так оно и было.

Льюис взял лопату, я – топор. На лезвии лежала щепа, старая древесина с осени, когда я рубил поленья для костра. Меня переполняло возбуждение, когда я прогонял тишину и страх сильными ударами. Штукатурка отваливалась кусками, падала на пол, поднимая тучи пыли. Кирпичная кладка оказалась более упрямой. Мы вместе работали на небольшом участке около центра стены, стучали и били со всей силы, но без особого успеха, пока вдруг один кирпич не треснул и не выпал. Мы упорно трудились над дырой, расширяя ее резкими ударами топора, а затем разбивая на куски дикими взмахами лопаты.

– Подождите, – остановил меня Льюис, протягивая руку. – Теперь отверстие достаточно широкое, чтобы посмотреть сквозь него. Дайте мне фонарь.

Он поставил свой фонарик на ящик, чтобы дать нам дополнительный свет во время работы. Я передал ему его. Нагнувшись, он заглянул в отверстие, держа фонарик у щеки и медленно двигая лучом по длинной дуге. Должно быть, он провел минуту или даже больше, прижавшись к отверстию. С его губ не слетело ни слова. Наконец, он отступил назад.

– Вот оно, – сказал он. – Посмотрите сами. – Его голос дрожал. Даже без фонаря я видел, что его лицо побелело.

Я нагнулся к отверстию, направил фонарь, позволяя длинному белому лучу играть на пространстве за ним. Сначала я смог разобрать очень мало. Затем, постепенно, то, что я видел, приобрело форму. Из серии образов, пойманных в свете фонаря, я создал целую картину.

Вторая комната находилась за той, в которой мы стояли. Должно быть, она не менялась уже более ста лет. С некоторыми поправками это та самая комната, что запечатлена на фотографиях Льюиса, комната, стены которой блестели от крови. Темные пятна покрывали заплесневелые обои. Паутина висела на каждом доступном углу и выступе. У задней стены стояли два стула и маленький столик, покрытые пылью. На столе все еще оставались тарелки и кувшин. За ними стояла разбитая масляная лампа. Там же лежала стопка книг, покрытая пылью, накопившейся за десятилетия. Длинный узкий стол, который казался слишком низким для обеда. Тяжелый деревянный ящик. А на полу, завернутые в мешковину, лежали три узких свертка, перевязанные бечевкой.