Текст книги "Комната Наоми (ЛП)"

Автор книги: Джонатан Эйклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

На следующий день суперинтендант Рутвен появился на пороге нашего дома. Ночью нас никто не беспокоил. По моему настоянию мы остались в нашей спальне, хотя никто из нас не спал. Лора была на взводе, ожидая звука шагов из комнаты наверху. Незадолго до трех часов наступило самое тяжелое время, потому что мы оба ожидали снова услышать этот крик. Когда миновало это мгновение и вокруг по-прежнему продолжала царить тишина, мы немного расслабились. Я погрузился в легкую дремоту, но Лора – так она мне потом рассказывала – бодрствовала до рассвета. Никаких шагов над нашими головами не раздавалось. Утром я рискнул зайти в комнату Наоми. Никаких новых следов ее пребывания там не оказалось.

Рутвен принес с собой большой пластиковый пакет с пальто Наоми. В отличие от другой ее одежды, эта не запачкалась кровью. Мы опознали пальто, и он положил его в пакет, чтобы вернуть в лабораторию судебной экспертизы.

– Где его нашли? – спросил я.

– В церкви, – сообщил он. – В англиканской церкви Святого Ботольфа. Это в Спиталфилде, рядом с Брик-Лейн – недалеко от того места, где мы нашли саму Наоми. Сейчас там работают наши люди, но мы не надеемся ничего найти. Это старая церковь, ею почти не пользуются. Приходской священник из другого прихода еженедельно проводит службу. Это все. Приходят несколько стариков. Несколько бродяг. Кто угодно мог оставить там вещи вашей дочери.

– Где? – спросил я.

– Я же сказал вам…

– Нет, в церкви, я имею в виду. Где именно в церкви? – По какой-то причине, которую я не мог объяснить, мне стало важно это узнать.

Рутвен странно посмотрел на меня, как будто вопрос продемонстрировал мою проницательность, о которой он не подозревал.

– В склепе, – пояснил он. – Вероятно, найти его не могли бы долгие годы, но что-то пошло не так с котлом. Когда смотритель спустился проверить, он наткнулся на пальто. Оно лежало на вершине одной из могил. Тот, кто оставил его там, должно быть, взломал дверь. Или у него имелся ключ. По крайней мере, это дало нам направление для расследования. Мы нуждались в нем после всего этого времени.

Я пригласил его на чай, но он покачал головой.

Суперинтендант был в плаще и помятой серой шляпе, почти стереотип полицейского, за исключением его глаз. Я до сих пор помню их, их голубизну, остроту, прищур. Рутвен постоянно что-то прятал под ними, прятал очень глубоко, но иногда это удавалось разглядеть, если знать, что искать. Я знал. Я понимал. Это скрывалось и во мне.

– Как ваша жена? – спросил он, собираясь уходить.

Здесь следовало сказать: «В порядке», но я этого не сделал.

– Она очень страдает, – ответил я. – Лора никогда этого не переживет.

– Нет, – согласился он. – Это невозможно. Люди думают, что пережить такое можно, но это невозможно, смерть ребенка оставляет шрамы на всю жизнь.

Он, конечно, имел в виду свою дочь, хотя в тот момент я этого не знал. Глагол, который он использовал, был любопытным, но метким. Смерть оставляет раны, которые никогда не заживают как следует. И все же… даже тогда я думал, что он имел в виду что-то другое.

– Если появятся какие-нибудь новости… – проговорил я.

– Не беспокойтесь. Вы узнаете первыми.

На следующий день пришло письмо от Льюиса. Это была всего лишь короткая записка, к которой прилагались две фотографии, вклеенные между несколькими листами тонкого картона.

«Пожалуйста, свяжитесь со мной, – писал он. – Я сделал их в день моего визита к вам, перед тем как войти в дом. Первая снята обычным объективом, вторая – с зумом. Я считаю, что вы оба в опасности. Нам нужно поговорить».

Я разрезал ленту и вынул фотографии из самодельного портмоне. Первая представляла собой еще одну фотографию, на которой запечатлен фасад дома. Я внимательно посмотрел на него, зная, куда теперь смотреть, догадываясь, что могу найти, но не подозревая, что все это правда. Сердце сжалось от холода, когда я разглядел в чердачном окне безошибочное изображение лица. В закрытом ставнями окне, которое я открыл всего два дня назад.

Я рассмотрел крупный план. У меня даже сейчас кровь стынет в жилах при мысли о том, что там оказалось. Не бледная седая женщина, не одна из маленьких девочек, не Наоми. Но лицо Лоры, белое и холодное, смотрящее вниз, словно с огромной высоты.

В ту ночь наваждения начались снова. Я думаю о том, что произошло той ночью, как о потере невинности. Каждый этап этих событий представлял собой ту или иную форму потери: потерю любви, веры или самоуважения. Но невинность подобна доверию: однажды утраченное, оно никогда не может быть восстановлено.

Что я имею в виду под невинностью? В конце концов, к тому времени я был уже взрослым мужчиной, убитым горем отцом. Я пережил разочарование, растерянность, тяжелые испытания – все те пути, по которым мы приходим к житейской мудрости. Или, если не к мудрости, то к какому-то пониманию. Но, несмотря на все это, в душе я оставался достаточно невинным. В том смысле, что у меня сохранялась вера в то, что все вокруг пронизано добром. Я видел образ, замысел в целом, даже если жизнь в ее частностях порой казалась бесформенной или бессодержательной, даже если дети умирали от боли.

Полагаю, это было религиозное восприятие мира, хотя я не формулировал его в теологических терминах. Более строгая богословская теория, догма, возможно, помогла бы мне пережить то, что произошло. Но моя невинность не состояла из такого железного материала и не была так хорошо защищена. Она сформировалась наполовину, она оказалась расплывчатой, слишком сильно созвучной времени и слишком мало – опыту поколений.

Я пробудился от тревожного сна чуть раньше трех. Рядом со мной спала Лора. В этот раз меня разбудил не крик, а нечто гораздо более коварное. Проснувшись, я почувствовал, что на меня словно оказывается какое-то мощное давление. Мне стало трудно дышать. Мои мысли путались, я чувствовал, как внутри меня без видимой причины нарастает паника. Когда я лежал, пытаясь выпрямиться, то услышал звук, похожий на дыхание. Не дыхание Лоры, а более тихое и отдаленное. Мне показалось, что оно доносится от изножья кровати.

С усилием я приподнялся, опираясь на подушку.

– Кто здесь? – шепотом спросил я.

Я твердо знал, что кто-то стоит у изножья кровати и пристально смотрит на меня. Рядом со мной Лора беспокойно ворочалась во сне. Ответа не последовало. Звук дыхания продолжался. Я напрягся, чтобы увидеть, но вокруг царила лишь тьма, ровная и непроницаемая.

– Кто ты? – спросил я снова. – Что тебе нужно? – Дрожа, протянул руку, чтобы включить прикроватную лампу. Ничего не произошло. Снова и снова щелкал выключателем, но свет не загорался.

И тут я осознал нечто ужасное. Чувство угрозы, которое я ощущал до этого на чердаке, вернулось, на этот раз гораздо сильнее. Самое ужасное заключалось в том, что я испытывал его сразу в двух различных формах: чувствовал, что являюсь объектом страшной ненависти, неутоленного гнева, который тянется ко мне со всей своей силой. И одновременно ощущал это в себе, чувствовал ненависть, гнев, злобу, гамму необузданных эмоций, которые просто душили меня. Мне все еще с трудом удавалось дышать. Тьма давила на меня, неумолимая, плотная, как мешок, она душила меня.

Внезапно я услышал голос Лоры слева от себя.

– Что случилось, Чарльз? Что происходит?

Я пытался ответить, но слова не складывались. Мне казалось, что я тону в воздухе.

– Что такое, Чарльз? Что случилось? Что с тобой?

Ее голос, казалось, доносился издалека. Он звучал так слабо, что я едва мог его расслышать. Я попытался заговорить, но ничего не выходило. Теперь я услышал другой звук, слабое шуршание, как шелк.

Вдруг в моих глазах вспыхнул яркий свет. Я сильно моргнул, затем снова открыл их. На мгновение мне показалось, что я вижу кого-то, стоящего передо мной, кого-то высокого и одетого в серое. Затем я снова задышал, почувствовал руку Лоры на своей руке и отчетливо услышал ее голос.

– Чарльз, ты в порядке? – Я кивнул, глотая воздух. – Что случилось?

– Я не знаю, – растерянно ответил ей. – Я… Должно быть, мне снился сон. Мне казалось, что меня душат. Но сейчас все в порядке. Я в порядке.

Но на самом деле это не так. Что-то засело глубоко внутри меня, что-то невыразимое. Не воспоминания, а ощущения, томительное осознание угрозы, которую я чувствовал, и темное знание о чем-то другом, что уже присутствовало во мне и до сих пор пребывало в состоянии покоя. Чувства ярости и ненависти не пришли извне, они жили во мне все это время. Я чувствовал себя грязным, как будто что-то нечистое коснулось или вошло в меня. Когда Лора протянула руку, чтобы успокоить, я отпрянул от нее. Я никогда не делал этого раньше. Она ничего не сказала, но я знал, что мой жест причинил ей боль. Но мне было все равно.

Утром я позвонил Льюису. Он ждал моего звонка.

– Вы слышали? – спросил он.

– Слышал? Что слышал?

– Это передавали в новостях сегодня утром, – ответил он. – Рутвен найден мертвым. Убит. В церкви, где нашли пальто Наоми.

Глава 10

– Что произошло?

Мы с Льюисом сидели в кабинете, лицом друг к другу за низким столиком, на который я положил небольшую папку.

– Ему перерезали горло. Если верить сообщению, которое мы получили. Никто в Главном управлении не знает, зачем он вернулся в церковь. Они закончили там, сделали все свои криминалистические дела и прекратили. Похоже, там так ничего и не нашли. Полиция считает, что пальто попало туда случайно, не более того. Бродяга мог наткнуться на него и отнести в церковь.

– Но зачем оставлять его в склепе? Какой в этом смысл?

– Смотритель говорит, что туда иногда спускаются бродяги, умные, которые знают, что там есть котел. Но долго они там не задерживаются. Место их пугает. Никто никогда не ночевал там, насколько он знает.

– Могут ли они быть связаны?

– Кто?

– Не кто. Я имею в виду убийства. Убийства Наоми и Рутвена. Может ли быть связь? Мог ли Рутвен что-то узнать? Может быть, убийца в панике напал на него?

Льюис пожал плечами.

– Слишком рано говорить. Нет никаких данных о результатах осмотра. Они только вчера свернули свою деятельность в церкви.

– Когда его нашли?

– Сегодня рано утром. Смотритель зашел проверить, все ли в порядке с уходом полиции. Он сильно испугался. На одной из гробниц была кровь. Старая французская гробница. Забавное название: Петитойль.

Я поправил его произношение, как будто он был студентом.

– Петитойе, будет правильнее, в переводе означает «Маленький глаз». Это фамилия гугенотов. В свое время Спиталфилд был крупным центром для беженцев-гугенотов.

Была середина утра. Льюис приехал прямо из Лондона. Я наблюдал, как он поднимается по дорожке к дому, нервничая, оглядываясь по сторонам и время от времени поднимая глаза. Я знал, на что он смотрит, что ищет. На этот раз у него с собой была камера, в одной из тех больших сумок, которые носят фотографы.

– Вы получили фотографии? – спросил он.

Я кивнул.

– Так вот почему вы позвонили?

– Нет. Кое-что еще… Случилось ещё кое-что. – Я рассказала ему о происшествиях, ведя свой рассказ как можно более просто и безэмоционально. Но я видел, как расширились его глаза, когда до него дошла суть моих слов. Когда закончил, я поднял папку.

– Есть нечто другое, – сказал я. – Нечто, связанное с вашими фотографиями.

– В общем-то, я так и предполагал, – признался он.

Знаете, Льюис, он обладал инстинктом, шестым чувством. Говорят, валлийцы потомки кельтов, немного колдуны, настроенные на другие измерения. Сыновья Артура. Ну, возможно. По крайней мере, Льюис им обладал. И он не раз успел об этом пожалеть.

Из папки я достал два комплекта фотографий. Разложил их рядом на столе.

– Меня тревожили, – начал я. – Эти маленькие девочки. Те, что на ваших фотографиях. Что-то в них не давало мне покоя. Они казались знакомыми, как будто я видел их раньше. Понимаете?

Он кивнул.

– Продолжайте, – сказал Льюис.

– Сначала не получалось объяснить мои ощущения, сколько бы я о них ни думала. А потом… Сразу после того, как поднялся на чердак, когда Лора услышала шаги, я вспомнил.

Я взялся за фотографию с первой из двух небольших куч. На переднем плане стояла Лора, на несколько лет моложе, держась рукой за каменную балюстраду низкого моста. Возможно, это мог быть Кембридж, но это не так. Фотография была сделана во время нашего медового месяца в Венеции. Через несколько месяцев после покупки дома.

– Смотрите, – показал я. – Взгляните за её спину.

Льюис поднял фотографию и внимательно посмотрел на нее. На мосту, в нескольких шагах позади Лоры, стояли две маленькие девочки, рука об руку, улыбаясь в камеру.

– В момент съемки они находились в поле зрения? – спросил Льюис. – Вы можете вспомнить, действительно ли вы видели их на мосту?

Я покачал головой.

– Сейчас уже невозможно сказать. Я точно помню, что испытал некоторое недоумение, когда снимки удалось проявить. Тогда я был уверен, что Лора позировала на пустом мосту. Мне не очень нравятся снимки, на которых присутствуют другие люди. Мост находился где-то за собором Святого Марка, я в этом уверен. Но люди в Венеции повсюду, от них трудно избавиться и остаться одному. Поэтому я подумал, что девочки, должно быть, появились как раз в тот момент, когда нажал на кнопку спуска затвора. – Я сделал паузу. – А теперь посмотрите на это.

Еще одна фотография Венеции, на этот раз мы вместе, снятые официантом в маленьком ресторанчике на Страда Нуова.

– Посмотрите внимательно, – посоветовал я.

За столиком слева от нас сидела семья и ела. Мужчина в черном, женщина в сером, две маленькие девочки в длинных юбках. Все они смотрели в камеру. В лице мужчины явно читалось что-то такое, что мне не понравилось.

– И здесь, – я пододвинул к нему через стол еще одну фотографию.

Лора на площади Святого Марка кормит голубей. Едва заметные в толпе, до недавнего времени, две маленькие девочки смотрят, на этот раз не в камеру, а на Лору.

– Есть и другие, – проговорил я. – Нужно хорошо поискать, но они есть. Иногда дети сами по себе, иногда женщина, иногда все трое.

– А как насчет мужчины?

– Он присутствует только на фотографии в ресторане.

Льюис кивнул, внимательно изучая фотографии одну за другой. Он использовал одно из тех странных увеличительных устройств, которые носят с собой фотографы, – небольшую подставку, приподнятую над плоскостью примерно на дюйм.

– А это? – спросил он, постучав пальцем по второй стопке.

– Вчера я их проявил, – ответил я. – Это фотографии, которые мы сделали за неделю или две до Рождества, вплоть до… До исчезновения Наоми.

Он начал листать их. Его движения отличались удивительной аккуратностью и точностью, как у антиквара, работающего с редким фолиантом, или у садовода, высаживающего новый экземпляр орхидеи. Между его внешностью и изящностью движений чувствовалось огромное несоответствие. Из-за этого я чувствовала себя странно комфортно, из-за этой его особенности, из-за того, как деликатно он держал и сортировал фотографии. Возможно, думал я, возможно, он поймет, как это произошло, возможно, он будет знать, что делать.

Когда он наконец поднял голову, его лицо приобрело пепельный оттенок.

– Боже милостивый, – прошептал он. Больше ничего. Они не были такими красивыми на тех фотографиях, эти маленькие девочки. Не так… хорошо выглядели.

Придя в себя, он положил фотографии обратно в папку. Теперь он уже не так бережно обращался с ними, его движения стали более грубыми.

– Ваша жена, – сказал он. – Вы ей это показывали?

Я покачал головой.

– Хорошо, – пробормотал он. – Лучше не надо.

– Да, – согласился я. – Знаю.

– Скажите, – продолжал я. – У вас есть идеи, почему эти фигуры возникли в том виде, в каком они есть? Почему они появляются на пленке, но не видны невооруженным глазом?

Он медленно покачал головой.

– Не совсем, – ответил он. – Я, конечно, много думал об этом, но так и не смог найти ответы. По-настоящему хорошие ответы. Полагаю, это как-то связано с тем, как свет падает через линзу. Возможно, они видны, если поймать их в правильном свете, под правильным углом. Я не знаю. Это не моя специализация.

– Я почувствовал их, – признался я, ощущая, как по коже поползли мурашки, при воспоминании. – Я их чувствовал. На чердаке. Уверен, что это были именно они.

– Вы делали еще какие-нибудь фотографии после… смерти вашей дочери?

– Не здесь, – сказал я. – Зачем нам фотографии? Но когда мы ездили в Египет – да, мы сделали там несколько снимков. Я не знаю зачем, мы ведь были не в том настроении. Но казалось, это то, что нужно, чтобы отвлечься.

– Вы их уже проявили?

Я покачал головой.

– Нет. Я убрал пленки в ящик после нашего возвращения. Никому из нас они не нужны. О чем бы они нам напоминали, в конце концов? Это просто… отвлекало. Мы ни на что не смотрели. Там были статуи, гробницы, жаркое солнце: это все, что я помню.

– Позвольте мне взять пленки. Я проявлю их сегодня позже.

– Но в Египте..?

– Они ведь последовали за вами в Венецию? Я не думаю, что расстояние имеет для них значение.

– Да, – согласился я. И мне стало интересно, где еще они нас преследовали. И когда все это началось.

– Я хотел бы получить ваше разрешение, – сказал Льюис, – чтобы сделать здесь больше фотографий. По всему дому. Особенно в детской и на чердаке. Я бы хотел посмотреть, что получится. Если можно.

Эта мысль ужаснула меня, но я кивнула. Он прав. Нам стоило это узнать. Он взял свой фотоаппарат, и я сопровождал его в каждую комнату по очереди. Он фотографировал окна, дверные проемы, проходы, лестницы, места, где кто-то мог стоять. Смотрел. Слушал. Лоры не было дома. Предвидя визит Льюиса, я попросил ее провести день с подругой. Она с готовностью согласилась.

Наверху, в детской, все оставалось по-прежнему. Льюис взял в руки несколько игрушек, как будто прикосновение к ним могло вызвать у него какую-то реакцию.

– Мне здесь не нравится, – сказал он. – Какое-то неприятное чувство. И не должно быть так холодно, как здесь.

– На чердаке еще хуже, – отозвался я.

– Да. Чердак. Мы сейчас поднимемся туда, если вы не возражаете.

Я нашел ключ и последовал за Льюисом вверх по лестнице. Когда открыл дверь, меня снова охватило ощущение угрозы, как будто что-то физическое прыгнуло на меня через вход.

– Вы чувствуете это? – спросил я.

Он кивнул. Даже с отодвинутыми ставнями здесь было мрачно. Глубокие тени цеплялись за углы комнаты. Я включил принесенный с собой большой фонарь и быстро обвел лучом крытое помещение. Все выглядело так, как я оставил его несколько дней назад.

Льюис взял с собой штатив. Он выбрал место в центре чердака и установил его.

– Я не хочу использовать вспышку, – объяснил он. Здесь достаточно света, если использовать длинную выдержку.

Он не торопился, используя разные настройки, разные фильтры, разное время. Пока он работал, температура, казалось, неуклонно падала. Ощущение угрозы в комнате ощущалось очень сильно. Оставаться там становилось все труднее.

Последний кадр предстояло сделать от окна, выходящего на чердак. В дальнем конце находилась старая стена, прямо напротив камеры. Льюис установил штатив и наклонился, чтобы посмотреть в видоискатель. По мере того как он это делал, выражение его лица менялось. Он выпрямился.

– Вы чувствуете это? – спросил он. Его голос дрожал.

– Что? Угрозу?

– Угроза? Нет, нет, дело не в этом. Это что-то другое, я думаю… Ради Бога, давайте уйдем, нам нужно уходить отсюда.

Я был поражен.

– Что там? Что вы чувствуете?

Но он уже взял в руки камеру и штатив и направился к лестнице.

– Поспешите ради Бога. Оно становится сильнее.

Мы побежали к лестнице. От интонации голоса Льюиса у меня на затылке зашевелились волосы. Он страшно испугался. Он не остановился, а покатился вниз по крутой лестнице, таща за собой штатив. Я спотыкался позади. У подножия лестницы я повернулся и сильно хлопнул дверью. Задыхаясь, повернул ключ в замке.

– Что это было? – потребовал я, переводя дыхание. – Что вы там почувствовали?

Льюис опустился на пол, прижавшись спиной к стене. Его трясло. Несмотря на холод, на его лбу выступили капельки пота. Он поднял голову и посмотрел на меня. Прошло полминуты, наверное, минута, прежде чем он заговорил.

– Как будто… – Когда он наконец заговорил, его голос звучал слабо и невнятно. – Я был жив, – сказал он, – но понимал, что это не настоящая жизнь. Я мог видеть и слышать все вокруг, но не мог прикоснуться к этому. Кроме… – Он вздрогнул. – Кроме как вновь пережить свою смерть.

Глава 11

Вскоре после этого Льюис уехал. Он забрал с собой рулоны египетской пленки, а также те, которые сам снял в доме во второй половине дня. Несмотря на странную панику на чердаке, он как никогда сохранял решимость докопаться до сути тайны. Почти сразу после того, как он покинул чердак и спустился вниз, его настроение изменилось. Два больших бокала кальвадоса вернули нам обоим былую невозмутимость и самообладание. Я немного посмеялся, пытаясь представить в шутку, как мы внезапно поджали хвост и стремительно сбежали вниз по темной крутой лестнице, словно дети, испугавшиеся ночью. Но Льюис оставался мрачным.

– Я почувствовал это, – сказал он. – Ту угрозу, о которой вы говорили. Я почувствовал ее, как только ступил на чердак. Ну, это даже не столько угроза, сколько ощущение угрозы, если вы понимаете, к чему я клоню.

– Да, – согласился я. – Полагаю, что это оно. Как будто кто-то другой желает вам зла.

– О да, – подтвердил Льюис. – Несомненно. Но не только это. – Он медленно потягивал свой бренди, не столько для того, чтобы насладиться им, сколько для того, чтобы постепенно успокоить нервы. Желтая жидкость забулькала в бокале. – Как будто они желают вам зла, – продолжал он, – физического зла. Как будто хотят причинить зло. Это ненависть, полагаю. Ужасная ненависть. И обида, я тоже ее чувствовал. И что-то еще. Ревность, я думаю.

– Это то, что вы имели в виду, когда сказали, что вам захотелось пережить собственную смерть? Что кто-то хотел убить вас? Из ревности?

Он покачал головой с неохотой, как будто хотел сказать «да» и оставить все как есть. Потребовалось некоторое время и несколько глотков из бокала, чтобы привести его в чувство.

– Нет, – объяснил он. – Нет, кое-то другое. Сначала этого не было. Это отличалось по качеству от первого впечатления, от угрозы. Как будто я чувствовал то, что чувствовал тот другой человек. Как будто я был тем, кто хотел совершить убийство. Ужасно! Отвратительное ощущение. Но хуже всего то, что я не чувствовал себя жестоким, совсем нет. Сначала я ощутил приподнятое настроение. Воодушевление. Затем я почувствовал себя мрачным, как будто на меня навалилась депрессия. Во мне бурлил гнев, но контролируемый, очень контролируемый. И он нарастал во мне с каждой секундой, когда я оставался наверху. – Он посмотрел вверх. – Я мог бы убить вас, если бы мы задержались.

– Конечно, нет. – Но я пристальнее вгляделся в его обычно безмятежное лицо и понял, что он прав. И я вспомнил момент, когда мы с Лорой уходили с чердака несколько дней назад, перед тем как повернулся, чтобы закрыть дверь, когда волна гнева захлестнула меня, и я чуть не ударил ее.

Я не сказал об этом Льюису. Я держал это при себе. Как будто желал, чтобы это осталось тайной, как вы скрываете сексуальную фантазию или глупую надежду.

Уже за полночь. Часы пробили минуту назад. Я завожу их раз в неделю, это одна из моих немногих регулярных привычек, один из немногих отголосков моего прошлого. Часы выполнены в стиле модерн, по форме напоминают египетский пилон, толстые у основания, сужающиеся к верху, где они становятся квадратными с выступающим бортом. Циферблат круглый, выполнен из латуни, на нем выгравированы мелкие цифры черного цвета. Они меньше дедушкиных часов, с большим маятником из дерева и латуни, который с огромной скоростью отбивает секунды: тягучие, нетерпеливые часы. Наоми запретили играть с ними, хотя качание маятника завораживало ее, когда она была совсем маленькой.

Иногда они останавливаются. Это всегда плохо, когда они останавливаются, как будто обычное время каким-то образом вытесняется и его место занимает совершенно иное. Их время. Возможно, поэтому я так пунктуально завожу их.

В доме наступила тишина. Передо мной лежат все фотографии, хотя сейчас они мне вряд ли нужны. Они не могут показать мне ничего такого, чего бы я не видел непосредственно, своими глазами. Если я переживу эту ночь, если часы не перестанут тикать, завтра я пойду в церковь и попрошу об экзорцизме. Прошло слишком много времени, слишком много времени. Но согласятся ли они провести обряд экзорцизма? Без исповеди ничто не окажется эффективным. Он захочет исповедовать меня, молодой увлеченный священник, которого назначили главным в приходе с прошлого года. Я знаю его, он ничего не сделает без этого. Возможно ли, чтобы я смог заставить себя согласиться на исповедь? После всего этого времени? Вряд ли, и все же… эта тишина что-то предвещает. Тиканье часов кажется сегодня очень неуверенным.

Льюис позвонил в тот вечер около девяти. Я думаю, он был пьян, хотя не столько пьян, сколько напуган. Он проявил фотографии.

Лора вернулась домой за несколько часов до этого. Мы сидели вместе в гостиной, читали, притворяясь, что жизнь нормальная. Она просматривала слайды картин из музея Фицуильяма, ранние итальянские работы эпохи треченто, триптихи, полные красного цвета и сверкающего золота. Она вернулась на прежнюю работу и должна была приступить к ней через две недели. Я читала нудный дневник Марджери Кемпе, готовясь к семинару. Я тоже планировала вернуться на работу на следующей неделе. Лицо Лоры оставалось наполовину в тени, наполовину на свету. Я не мог прочитать ее выражение. Большую часть времени не существовало никакого выражения, которое можно было бы прочитать. Даже свет и тень не могут оживить пустое лицо.

– Что вы обнаружили? – спросил я. – Есть что-нибудь?

– Я не могу сказать вам по телефону, – заявил он. Льюис нервничал. – Мне нужно приехать еще раз.

– Что такое? Вы кажитесь… – Я не мог сказать «испуганным», Лора могла услышать. – Вы кажетесь расстроенным, – неубедительно закончил я.

– Господи, я чертовски напуган, откровенно говоря. Это фотографии с чердака, те, что я сделал сегодня днем. Вы не знаете, что у вас там. Те шаги, которые, по словам вашей жены, она слышала – они были настоящими. Слава Богу, что вы не поднялись в тот раз. Послушайте моего совета, дружище, и убирайтесь из этого дома. Если не ради себя, то ради жены. Сегодня вечером, если сможете. Придумайте какое-нибудь оправдание, но убирайтесь к черту.

– Что вы видели? Скажи мне ради Бога. – Я забыл о присутствии Лоры, страх Льюиса оказался заразительным.

– Я не могу описать это по телефону. Послушайте, позвоните мне в офис завтра утром. Сообщите, где вы находитесь, я приеду ближайшим поездом. Но ради Бога, убирайтесь, пока есть возможность.

Он отключился. Моя рука дрожала, когда я положил трубку на место. Лора подняла глаза от своих бумаг.

– Ты не можешь избавиться от него, Чарльз? Что ему вообще нужно? – Она догадалась, что это Льюис. Я рассказал ей о его визите во второй половине дня. Мне безумно хотелось найти какое-то объяснение его приходам и уходам. И как я могу объяснить его требование, чтобы мы переехали из дома? Что нам грозит опасность, если мы останемся? Какого рода опасность? спросила бы она. С какой стороны? Об отъезде не могло быть и речи.

– Ну? – Лора настаивала. Ее нервы все еще были расшатаны, и с каждым днем расшатывались все больше и больше. Отъезд не помог бы. Рождение другого ребенка не помогло бы. Она хотела Наоми, но Наоми больше нет.

– У него есть несколько фотографий, – сказал я наконец.

– О, Боже. Но не больше. Полагаю, он пытается продать их в «Новости мира» или что-то в этом роде. Ну, ты можешь просто сказать этому жалкому гаду, что мы не хотим его здесь видеть. Если ты не скажешь, то скажу я.

Я солгал ей о первых фотографиях, сказал, что это были просто снимки дома, сделанные Льюисом, что ему нужно мое разрешение, чтобы продать их для публикации. Я не уверен, что она действительно поверила мне. Между нами все еще сохранялись напряженные отношения, большую часть времени мы вели себя как чужие люди.

– Послушай меня, Лора. – Не стоило продолжать обман, в конце концов, это только ухудшило бы ситуацию. – Я не все рассказал тебе о тех фотографиях. Тех, что принес Льюис. Может быть, будет лучше, если я просто покажу их тебе. Это поможет тебе понять.

Я думал, что поступаю очень глупо, но не мог придумать, что еще можно сделать. Лора ничего не сказала. Она молча ждала, пока я сходил в кабинет за папкой, в которой хранились наборы фотографий – Льюиса, снимки Венеции, рождественские снимки. Я сел рядом с Лорой и достал фотографии Льюиса.

– Это несколько фотографий, которые Льюис сделал вокруг дома некоторое время назад, – пояснил я. – Они были сделаны после того, как… Наоми ушла. Я не собирался показывать их тебе, потому что некоторые из них могут… расстроить. Но я думаю, ты должна знать.

Один за другим, я положил их перед ней, придержав тот, на котором была изображена Наоми. В состоянии Лоры это могло показаться особой жестокостью.

Она взяла в руки фотографию двух маленьких девочек, на которой они стояли рука об руку возле качелей. На ее лице появилась улыбка.

– Это прекрасно, – сказала она. – Очень хорошее сходство.

Должно быть, она удивилась, почему я так странно на нее смотрю.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я. – Ты видела их фотографию раньше?

Она покачала головой. Свет от камина поймал ее щеку, коснулся ее золотом.

– Нет, – ответила она. – Я видела их. Они играли в саду. Они кажутся такими счастливыми, что у меня не хватает духу прогнать их. Они очень милые, но немного странные.

– Милые?

– О, да. Я разговаривала с ними. Они говорят, что живут здесь, разве это не очаровательно? Но они не говорят, где живут на самом деле, кто их родители и, кто одел их в такую старомодную одежду.

Она снова посмотрела на фотографию, затем на несколько других, на которых оказались девочки. Наконец, она подняла на меня глаза.

– Кто они, Чарльз?

Я не ответил. Не сразу. Я думал о сочельнике, об обеде в «Дикинс и Джонс» с Наоми, о том, как я улыбался, когда она говорила о воображаемых подругах.

– Пожалуйста, Чарльз, кто они?

Я вытянул палец и указал на фотографию.

– Это Виктория, – сказал я. – А это ее сестра Кэролайн.

Глава 12

Лора не хотела уходить. Она испугалась, конечно, испугалась; а кто бы не испугался? Но не так, как перепугались мы с Льюисом. Я думаю, она хотела… Думаю, что, узнав о маленьких девочках, она догадалась о Наоми. Поэтому я показал ей фотографию, на которой были изображены она и я, а Наоми на заднем плане наблюдала за тем, как мы идем по тропинке.