Текст книги "Свидетели Цусимы"

Автор книги: Джон Вествуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

На следующий день я выехал в Лондон с моим главным грузовым помощником. Встреча состоялась в отеле «Виктория» на Черинг Кросс, где меня представили г-ну М.Л., делегированному сюда г-ном М.Г. из Петербурга. М.Л. дал мне последние инструкции. Адмирал Рожественский связывает со мной большие надежды, а М.Л. и его русские коллеги тепло присоединились к этим чувствам. Я поблагодарил этих джентльменов за доверие, которое они оказали мне, выбрав меня для выполнения такой высокой задачи. «Ступайте же! – сказал М.Л. – Отправляйтесь как можно скорее в Виго. Завтра, возможно, Вы встретите там Балтийский Флот и получите приказания от Адмирала Рожественского. Постарайтесь догнать флот в Ушане: вас распознают по белому флагу с тремя красными звездами. Адмирал ждет Вас. Bon Voyage, и храни вас Господь!»

И позже, несмотря на кризис, случившийся в последнюю минуту, «Esperans» все же вышла в море: «...Мой старший механик появился у меня в салоне, когда я как раз беседовал с господами С.С. и А., и сообщил, что чувствует себя не в состоянии выйти в море. Его обезоружило и испугало поведение некоторых членов команды. Короче, он просил расчета и увольнения от службы. Был час ночи. Остальные господа убеждали меня выйти в море в 4 утра (портовая администрация поговаривала, что через 24 часа все английские порты могут оказаться закрытыми для «Эсперанс»). Требование стармеха было неприемлемо. Я предложил ему добавочных 20 франков в месяц, доведя его плату до 800 франков, и он согласился остаться.

4 часа утра, и сеет дождь. Судно имеет крен на левый борт. Кормовая палуба все еще забита ящиками, корзинами, бочками. Команда, согретая парами виски, никак не может проснуться. Однако во что бы то ни стало мы должны покинуть этот порт, который на следующий день может стать для нас ловушкой. Я послал за лоцманом и буксиром и приказал проворачивать машины.

Когда забрезжило утро, английский берег был уже еле виден. Мы держали курс на юг, опасливо оглядываясь назад, невольно ожидая преследования. Весь пароход с его грузом (плюс вся наличность Балтийской Эскадры, о которой я еще не сказал), стоили 8 миллионов франков. Я был единственным человеком на борту, знавшим истинный размер доверенного нам состояния».

В то время как капитан Бутийе готовил в рейс свою «Эсперанс», 2-я эскадра собралась в Ревеле: «30 августа. Вчера мы покинули Кронштадт. Император на «Александрии» догнал эскадру и обошел ее.

Музыка играла, не переставая, люди кричали: «Ура!», эскадра салютовала. Зрелище было необыкновенное. Порою дым от выстрелов был такой плотный, что не видно было ближайших кораблей. Сегодня, в 7 утра пришли в Ревель. Говорят, что мы пробудем здесь почти месяц...»

Эта задержка была связана с «Орлом», «Олегом» и «Изумрудом», которые должны были быть готовы через четыре недели. Большинство офицеров эскадры получили свои назначения на корабли лишь этим летом, и этот ревельский период они потратили большей частью на ознакомление с самими судами, чем с их артиллерией или их вождением. На самых последних из достроенных судов за полтора месяца, проведенных на Балтике, едва ли нашлось время, чтобы с толком опробовать машины, орудия, радиоприборы. Что касается команды, то тут каждый третий был из запаса, и при их призыве совсем не учитывалось количество выслуженных ими лет: многие были откровенно стары либо давно уволены в запас. Другую значительную часть людей составляли молодые неопытные призывники.

Неудивительно, что в таких обстоятельствах было много сбоев и ошибок. Весьма красноречивым примером является приказ № 69 Рожественского по броненосцу «Суворов» в Ревеле: «Сегодня, в 2 часа ночи я приказал офицерам вахтенной службы сыграть тревогу минной атаки. Через 8 минут никаких признаков приготовления к отбитию атаки: команда и офицеры все еще спят, только несколько человек из всей вахты удалось с трудом оторвать от коек; но во всяком случае, даже проснувшись, они не знали, куда им идти. Ни один прожектор не был готов осветить цель; вахтенные торпедные специалисты отсутствовали; никто даже не подумал о палубном освещении, необходимом для работы орудий...».

Страх минных атак в домашних водах пронизал весь флот, от Рожественского до последнего трюмного.

Инженер-механик Михайлов с «Наварина» писал в июне: «…Недавно случилась странная история. Один наш крейсер задержал в море подозрительно выглядевшее судно под норвежским флагом. Оказалось, что это подлодка «Протектор», проданная американцами Русскому правительству... Теперь они посылают и нас проверять подозрительные суда «ввиду не слишком вероятных, но возможных торпедных атак», как значится в приказе».

Спустя месяц, инженер-механик Плешков записал: «Посылка нашей эскадры «куда-то» неминуема. Всех наших офицеров одолел отчаянный пессимизм. Если нашу эскадру отправят сейчас, они пошлют ее на верную бойню.... Касательно нашей отправки – ничего определенного, только масса различных, часто самых фантастических слухов.... Вчера вечером наши команды охватила паника. Вот как это было. «Генерал-Адмирал», броненосец с дополнительной парусной оснасткой, проходя порт Балтийский позавчера ночью, заметил транспорт-угольщик с тремя миноносцами. Они шли, пользуясь ночным туманом, и не отвечали на запросы «Генерол-Адмирала», как принято. Теперь подозревают, что эти корабли были японскими. Отсюда был издан приказ: нести бдительно каждую вахту и не заряжать впредь орудия холостыми, а только боевыми снарядами. Все это показывает, в каком напряжении все мы сейчас находимся...»

В письме, написанном в начале сентября, Михайлов подчеркивал, что и тогда напряжение в командах все еще не спадало: «..Мы стояли в Бйорко двое суток. Ночью пробила тревога. Восемь катеров с пушками были выделены для ночного патрулирования входа в гавань. В случае атаки японцев они должны были образовать цепь прикрытия. Катера имели приказ не впускать в гавань ни одного судна. Около 2 часов ночи катер № 4 заметил идущий под парусом бот и сделал выстрел ему под форштевень. Парусник пустился наутек, а катер погнался за ним, стреляя разрывными снарядами. Ветер и темнота помогли суденышку скрыться, но потом оно все же повернуло назад и пыталось проникнуть в бухту, держась вблизи берега. Но здесь оно наткнулось на катер №8, который открыл по нему огонь. Рыбацкая лайба снова пыталась улизнуть, но «Дмитрий Донской» уже держал ее в луче прожектора, и все катера бросились на свою добычу, как стая гончих. Они окружили ее и открыли по ней огонь, в спешке и сутолоке чуть не потопив друг друга. Бот оказался лайбой контрабандистов. В тот момент, когда все катера кинулись на несчастную посудину, японский миноносец мог свободно проскользнуть внутрь гавани, наделав там массу зла. За эту бездумную, азартную акцию молодые неопытные катерники получили от Адмирала большую взбучку и выговоры».

17 сентября «Орел» наконец оставил Кронштадт, ведомый буксирами, увозя с собой около ста рабочих, которые должны были доделать его по пути в Ревель. Почти тотчас же он сел на камни, из-за необычных приливных условий, создавшихся здесь вследствие шторма. Тогда на палубе появился адмирал Бирилев (или «Бибишка», как его называли), командовавший тогда «Кронштадтом».

Желая показать, как надо обращаться с броненосцем, «Бибишка» взбежал на верхний ходовой мостик и взял командование в свои руки. По его приказу свистки боцманских дудок, слившись в целый поток трелей, провозгласили сигнал «все на верх», и начался грандиозный спектакль, следовавший всем традициям морского искусства. На палубу высыпали шесть сотен матросов, не понимавших еще, что от них требуется. Офицерам и боцманам приказали построить людей в шеренгу на палубе, спардеке и на юте. По сигналу с мостика все 600 человек должны были разом, все вдруг, бежать на другую сторону судна.

В течение целого часа боцманы надрывались над своими дудками, а корабль дрожал от топота матросских сапог. «Наблюдая это зрелище с кормового мостика,– вспоминал корабельный инженер Костенко, – я прикинул: 600 человек – это примерно 50 тонн; каждый пробег – это в среднем 50 футов, поэтому момент вращения составляет 2500 фт./тонн. Для судна в 150 00 тонн с метацентрической высотой 3 фута в свободной воде каждый пробег создает вращение порядка 3,5 градуса. Поэтому корабль можно было бы сорвать с мели, только если каждый пробег людей был бы точно скоординирован, по времени с движением судна.

В итоге данное предприятие не дало никакого результата. Броненосец твердо оставался на грунте, впечатанный по всей своей длине в песок. Беготня матросов не вызывала никакого вращения, т.к. помимо всего невозможно было регулировать периодичность пробежек. Люди набивались в узкие проходы и, несмотря на самую энергичную брань боцманов, не могли пробиться за семь секунд к противоположному борту; они только сталкивались в узких местах, тиская и калеча друг друга. Рецепт Бирилева, взятый им от старых парусников с их острыми вертикальными килями и свободными верхними палубами, позволявшими свободные перебежки, не подходил для современного броненосца».

«Орел» вскоре был вытащен на чистую воду более простыми средствами и доставлен в Либаву. К этому времени большинство офицеров и команды более или менее обжились и чувствовали себя на судне достаточно комфортно. Костенко вспоминает: «Недавно мне пришлось зайти в каюту мичмана Бибикова, где была горловина в бортовой отсек, Каюта выглядела, как бонбоньерка. Переборки покрыты тонким штофом, скрывавшим стойки и головки заклепок, над столом висел дорогой персидский ковер с развешанным по нему кавказским оружием. У письменного стола – шкура белого медведя, а вместо корабельного кресла казенного образца стояло весьма удобное кожаное кабинетное кресло. Несколько портретов в рамках, изящный письменный прибор и бронзовые статуэтки тонкой работы были расставлены на столе, а электрическая лампа с подставкой в виде обнаженной женской фигуры, несущей светильник, увенчана кокетливым кружевным абажуром.

Койка у тыловой каютной переборки была завешана шелковой портьерой на бронзовых кольцах, скрывавшей большую картину в золотой раме, изображавшую златокудрую нагую красавицу, купающуюся в лесном ручье.

На полке красовался ряд книг в сафьяновых тисненых переплетах, большей частью на французском языке. Все свидетельствовало о том, что хозяин каюты большой эстет, не стесняется в средствах и не видит причин отказывать себе в привычном комфорте и в ласкающей взор обстановке даже во время похода на войну.

Однако каюты большинства старших специалистов и инженеров выглядели вполне спартанскими. На голых переборках висели карты, диаграммы, чертежи различных механизмов, измерительных приборов и в крайнем случае фотографии судов либо ближайшей родни.

Что до матросских кубриков, то они и совсем лишены были всяких прикрас. Тем не менее на всех кораблях типа «Бородино» люди были не так уж плохо устроены. Почти все матросы были размещены на хорошо вентилируемых верхних и батарейных палубах, освещенных через бортовые иллюминаторы. Лишь очень немногие – в основном кочегары и другие работники самых нижних (под ватерлинией) отсеков – были помещены на темной нижней броневой палубе, за толстым броневым поясом и, конечно, без всяких иллюминаторов».

По готовности «Орла» было решено больше уже не ждать крейсеров «Олег» и «Изумруд», которые могли выйти позже и нагнать в пути. 26 сентября государь делал окончательный смотр. Корабельный инженер Костенко, один из наиболее радикально настроенных офицеров броненосца, оставил свое описание: «26 сентября. Царский смотр. В ожидании прибытия царя одновременно с утренним подъемом флага все корабли эскадры расцветились праздничным убранством. Сначала с вахты сообщили, что прибытия царя ждут к 10 часам, затем было сообщено по эскадре, что надо ждать его не ранее трех.

С утра ярко светило солнце, и разукрашенная гирляндами пестрых флагов, нарядная колонна броненосцев и крейсеров блистала свежевыкрашенными бортами.

В ожидании смотра с утра офицеры облачились в шитые золотом мундиры, блестящие палаши на портупеях стесняли их беготню по трапам вверх и вниз.

Через 20 минут Николай II со свитой уже поднимался по правому трапу на спардек «Орла». Выстроенная фронтом по левому борту команда напряженно замерла. Офицеры стояли против парадного трапа с соблюдением старшинства в чинах, сначала флотские офицеры, затем механики и врачи. Я оказался на самом правом фланге, т. е. последним в шеренге офицеров.

Николай II поднялся на палубу в сопровождении Рожественского, генерал-адмирала Алексея Александровича, морского министра Авелана, далее следовали младшие флаг-офицеры адмиралы Фелькерзам и Энквист, какие-то штатские и, наконец, жандармский генерал.

Николай, проходя вдоль фронта офицеров, каждому подавал руку. Командир называл фамилию и должность представляемого офицера, а царь удостаивал его несколькими «милостивыми словами», которые обыкновенно относились к его родословной. Николай II хорошо запоминал чины, фамилии и лица, а также всякие незначительные эпизоды из прежней службы офицеров и на смотрах старался показать свою осведомленность.

По мере того, как он продвигался вдоль фронта, головы всех поворачивались в его сторону. Я видел, что он задержался около лейтенанта Гирса, слышал заданные ему вопросы: сначала о его родне, затем о службе на Востоке в составе Тихоокеанской эскадры. Следующая более длительная остановка царя была около мичмана Бубнова. Незначительность заурядного и уже сильно помятого царского лица и тусклого выражения его оловянных глаз не могла быть скрыта даже под маской деланой любезной улыбки, раз и навсегда застывшей на его будничном лице. Хотя он был в форме капитана первого ранга, но морской мундир сидел на нем по-сухопутному, а походка выдавала непривычку к палубе корабля. (Николай II был «вечным полковником». Александр III не успел произвести его в генералы, а сам он от этого чина отказался и до конца жизни оставался полковником. Во флоте этот чин соответствовал капитану 1 ранга.)

Поравнявшись со мной и услышав от командира, что я корабельный инженер, он сказал:

– На «Ослябе» также был корабельный инженер. – И, обращаясь к Рожественскому, спросил:

– Разве на все броненосцы назначены инженеры-строители кораблей? – На что командующий дал краткое объяснение.

Я смотрел ему прямо в глаза. Один момент он сделал движение, как будто хотел обратиться ко мне с очередным любезным вопросом, пораздумал и направился далее, к фронту команды.

– Здорово, молодцы! – прозвучало негромкое обращение царя к 900 матросам.

– Здравия желаем, Ваше императорское величество! – нестройно прокатилось по рядам. Несколько десятков глоток на левом фланге рявкнули с опозданием на три секунды, и Рожественский сделал презрительную гримасу командиру, а на боцмана Сайма сверкнул глазами.

Николай поднялся на средний переходной мостик и, стоя на этой возвышенной трибуне, обращаясь к команде, произнес следующую краткую речь:

– Надеюсь, братцы, вы поддержите славу русского флота, в историю которого ваши товарищи на Востоке вписали столько громких подвигов, и отомстите за «Варяга» и «Корейца» дерзкому врагу, который нарушил спокойствие нашей матушки России.

Затем, повернувшись к офицерам, он добавил:

– Желаю всем вам, господа офицеры, победоносного похода и благополучного возвращения целыми и невредимыми на Родину.

При этих словах он пробежал глазами по фронту, как бы стараясь угадать, кому вопреки его пожеланиям предопределена близкая гибель.

В самый момент отъезда царя произошел комический эпизод, доставивший всей команде немалое развлечение. Героем инцидента оказался наш судовой пес, которого по приходе в Ревель кто-то подобрал на стенке порта и привез на корабль. Псу по общему решению наречено было имя Вторник в память того знаменательного дня, когда он был зачислен в штат корабля и поставлен на «морское довольствие».

Перед смотром старший офицер приказал боцману запереть Вторника, чтобы он не путался под ногами. Однако псу не понравилось сидеть взаперти, и он стал громко звать на помощь, пока кто-то не выпустил его из заключения. Увидев фронт команды, он стремглав промчался мимо него и бросился к парадному трапу. Заметив внизу у площадки готовый к отходу царский катер, он немедленно решил прокатиться на берег и кубарем покатился по ступенькам вниз. Но когда он уже намеревался перескочить на нос катера, два мичмана, стоявших фалрепными на нижней площадке трапа, успели ухватить его за уши и заставили лечь. Спрятать его было некуда, так как Николай в этот момент уже спускался вниз. Садясь в катер, он должен был переступить через Вторника, при этом он потрепал пса по голове, а за ним и вся свита, даже Рожествснский, метавший молнии в старшего офицера.

Когда наконец царский катер благополучно отвалил от борта и мичманы отпустили Вторника, старший офицер, обращаясь к боцману, с чувством произнес:

– Эх, балда, старая ворона, не сумел даже как должно кобеля привязать.

На это боцман виновато оправдывался:

—Да он, ваше высокоблагородие, сукин сын, чтоб ему сдохнуть, такой хитрый, ну прямо как озорной матрос. Ума не приложу, как он отвязался и дверь открыл».

Сразу после окончания смотра корабли эскадры оставили Ревель и вышли в Либаву, где их уже поджидали несколько менее крупных судов. Затем, после трех дней стояния в этом порту, 2 октября 1904 года 2-я Тихоокеанская эскадра вышла в море.

Глава вторая
ИНЦИДЕНТ НА ДОГГЕР-БАНКЕ

2-я эскадра по выходе из Либавы была поделена на шесть эшелонов, которые последующей традицией перечислялись следующим образом.

1-й отряд эскадренных броненосцев: «Князь Суворов» (флагманский корабль командующего эскадрой Вице-адмирала Зиновия Рожественского), «Император Александр Третий», «Бородино», «Орел» и приданные им суда снабжения: «Анадырь», «Горчаков» и «Роланд».

2-й отряд эскадренных броненосцев: «Ослябя» (флагман контр-адмирала Фелькерзама), «Сисой Великий», «Наварин», «Адмирал Нахимов» плюс судно снабжения «Метеор».

1-й отряд крейсеров: «Дмитрий Донской» (флагман контр-адмирала Энквиста), «Аврора» плюс ремонтное судно (плавмастерская) «Камчатка».

2-й отряд крейсеров: «Светлана», «Алмаз» и «Жемчуг».

1-й дивизион эскадренных миноносцев: «Блестящий», «Безупречный», «Бодрый», «Прозорливый» плюс транспорт «Корея».

2-й дивизион эскадренных миноносцев: «Бедовый», «Буйный», «Быстрый», «Бравый» плюс транспорт «Китай».

В балтийских портах оставались крейсера «Олег» и «Изумруд», вспомогательные крейсера «Днепр» и «Рион», эсминцы «Громкий», «Грозный», «Пронзительный» и «Резвый» (они вышли в море 3 ноября под командованием капитана Добротворского и догнали основные силы у Мадагаскара). Эсминец «Прозорливый» присоединился к этим кораблям после того, как ранее был отделен от главных сил и отправлен назад из-за утечек в холодильнике. Этот эсминец, а также «Пронзительный» и «Резвый» так и не дошли до Мадагаскара вследствие различных дефектов и поломок.

Рожественский, предвидя поломки и повреждения, могущие случиться в ходу, назначил на основные суда корабельных инженеров. Один из них был упоминавшийся выше Костенко, назначенный на «Орел», когда он заканчивал учебу в Инженерно-морском училище. Главным корабельным инженером стал Политовский, взятый в штат Рожественского на «Суворов». На следующий день после выхода из Либавы он писал домой: «3 октября. В море по дороге к острову Борнхольм. Время бежит. Новые впечатления, опасения, разговоры, работы. Накануне ухода из Либавы вечером на «Суворове» был молебен с коленопреклонением за «болярина Зиновия и дружину его». Вчера была всенощная, а сегодня – обедня. Все так торжественно, парадно. Погода дивная. Завтрак с музыкой. И вдруг приходят докладывать, что миноносец «Быстрый» протаранил «Ослябю», получил пробоины и испортил себе минный аппарат. «Быстрый» подходит к «Суворову». При помощи мегафонов адмирал разговаривает с ним. Дыры кое-как залатали, но мне еще предстоит работа с ним. У острова Борнхольм станем на якорь. Там думаю и починить миноносец.

Сегодняшняя ночь опасна. Все будут спать не раздеваясь, все орудия будут заряжены. Пойдем узким проливом. Опасаются нарваться в этом проливе на японские мины. Может быть, мин и не будет, но принимая во внимание то, что японские офицеры давно уже приехали в Швецию и, говорят, поклялись уничтожить нашу эскадру, надо опасаться.

Этот же пролив наиболее подходит для нападения миноносцев и для постановки в нем мин. Когда ты, получишь это письмо, опасное место будет уже позади, и беспокоиться тебе нечего.

У Куропаткина опять дела пошли скверно. Как это тяжело! Будет ли конец нашим неудачам?

4 часа дня

Остров Борнхольм прошли, не останавливаясь у него. Были видны южные берега Швеции. По дороге встречаем много пароходов. Идем с большими предосторожностями. Эскадра разбита на несколько эшелонов, идущих на значительном расстоянии друг от друга. Около каждого эшелона миноносцы. Как только заметят, что по нашему курсу или прямо к нам навстречу идет пароход или лайба, то миноносец подходит и очищает дорогу, т. е. прогоняет их в сторону. Красивая картина – миноносец, идущий полным ходом! Он, как змея, быстро-быстро стелется по морю».

«Орел», все время отставая, скоро скрылся за кормой, и это заставило всех поволноваться, так как его радиостанция молчала, не отвечая на запросы флагмана. Машины его все еще были не в порядке. Костенко, его корабельный инженер, сообщает, что «Орлу» не везло с самого начала: «...Особенно трудное положение создалось внизу, в машинном отделении, т.к. броненосец имел ряд серьезных дефектов из-за отсутствия должной наладки и неоконченных испытаний. В некоторых местах дефекты прямо свидетельствовали о непригодности материалов. Машинная команда, надо сказать, была в порядке. Люди многому научились еще в Кронштадте, когда из-за небрежности, по недосмотру, корабль чуть не перевернулся. Очень многие тогда, даже среди орудийной прислуги и кочегаров, были совершенно не обучены. Были и такие матросы, которые не знали даже имени своего командира».

Полковник Парфенов был направлен на «Орел» за несколько дней до ухода из Кронштадта. Он должен был проверить и привести в порядок машины, потому что состояние их не соответствовало предъявляемым к ним требованиям. Испытания проводились наспех, на скорую руку, и многие дефекты остались незамеченными, вот почему Парфенов теперь должен был тратить столько времени и усилий, чтобы их устранить. Целый месяц он не вылезал из машины и спал в одежде. Он был постоянно в заботах и находился на грани нервного срыва из-за бесконечных недоделок и ошибок, допущенных при сборке машин, которые приводили к частым поломкам. Например, паропроводы разрывало пять раз, при каждом случае полностью выводя корабль из строя. Парфенов жил с беспокойным сердцем, что вот-вот может взорваться котел, а завтра «полетит» еще что-нибудь.

Оставшиеся корабли эскадры ожидали отстающего «Орла» в водах Дании, принимая там уголь, как было условлено заранее. Затем корабли взяли курс на Скаген, где обменялись сообщениями с ледоколом «Ермак». «Ермака» вскоре ожидали неприятности: Рожественский приказал дать выстрел под корму ледокола, когда там не сумели дать свой опознавательный сигнал. Настойчивость Адмирала в плане предосторожностей и всяческих процедур опознания была не случайной: это было следствием того состояния нервозности, которое порождали в нем бесконечные предупреждения Морского министерства о японских миноносцах в Северном море.

Несколько месяцев назад министерство выделило 300 тысяч рублей плюс 540 тысяч франков на проведение разведопераций по предотвращению внезапных атак, которые могли совершить японцы во время похода 2-й эскадры. Из этой суммы почти 150 тысяч рублей ушло некоему Геккельману (он же Хартманн), который в 1904 г. состоял на службе в берлинском отделении русской секретной полиции. Он-то и предложил свои услуги 2-й эскадре.

Вообще-то Морское министерство надеялось, что русские консульства за границей будут в состоянии организовать наблюдение за иностранными портами с целью выявить приближение японских военных судов к европейским водам. Но консулы не оправдали надежд: они слишком мало знали о военных судах вообще. Тех немногих отставных офицеров-моряков, что были завербованы для разведывательной деятельности, заслали в район Красного моря, и располагать ими теперь для службы в Европе было попросту нереально. Поэтому предложение Геккельмана было сразу же принято: чиновник с сомнительным прошлым, несколькими именами и огромной самоуверенностью, он произвел хорошее впечатление в высших эшелонах.

С британским паспортом в кармане на имя Арнольда он остановился в отеле «Феникс» в Копенгагене. Скоро он сплотил вокруг себя группу людей, более ста агентов, плюс к тому девять различных плавсредств, позволявших держать под наблюдением скандинавские воды. Бережно относясь к суммам, которые тратило на него русское правительство, он, стараясь оправдать эти деньги, тратил их с максимальной отдачей. По телеграфным шифровкам своих людей он сочинял фантастические, тревожные истории о японских миноносцах, притаившихся в узких датских проливах. И хотя в Морском министерстве сомневались в правдивости этих донесений, за невозможностью их проверки их отправляли прямо Рожественскому.

Эти донесения шли неделю за неделей, и, когда Рожественский стоял в датских водах, он получил еще два пространных рапорта. Один был от геккельмановского судна «Елена» о замеченных двух японских миноносцах, в другом, совершенно независимом от секретной полицейской сети, русское гидрографическое судно «Бакан» сообщало о двух подозрительных миноносцах у берегов Норвегии. Поэтому, наэлектризованный всем этим, Рожественский приказал, чтобы впредь орудия наводились на каждое приближающееся судно. По той же причине он решил оставить Скаген на сутки раньше, чем планировал. На этом отрезке пути он сохранил свои шесть двигавшихся независимо отрядов. Последним снялся с якоря его собственный отряд: четыре новых эскадренных броненосца и транспорт снабжения.

Незадолго до этого крейсера адмирала Энквиста, которые вышли раньше, потеряли контакт с сопровождавшей их плавучей мастерской «Камчатка». Последняя, укомплектованная частично гражданскими, медленно и верно отставала и скоро осталась позади всех кораблей, включая и отряд Рожественского. 9 октября около 8 часов вечера «Камчатка» радировала, что ее атакуют миноносцы. Вот как один из членов команды описал этот инцидент в письме домой несколько дней спустя: «Все шло хорошо до Скагеррака. Здесь к вечеру 7 октября броненосец «Бородино» был принужден открыть огонь по трем рыбацким судам, которые стремились приблизиться к эскадре, несмотря на наши предупреждения. Снаряды прошли выше цели, прошелестели у нас над кормой и упали в воду совсем близко. Ночью мы ожидали атаки и вдруг ... страшный удар и треск. Оказалось, что на полном ходу мы врезались в рыбацкую шхуну и она мачтами своими сильно повредила нам борт. На следующую ночь нас со всех румбов атаковали миноносцы. Была лунная ночь, тихо, и все, кто был на борту и видел эти суда, говорят, что это точно были миноносцы. Мы шли в компании с «Авророй» и «Дмитрием Донским» и каким-то образом оказались позади и слева от них. Около 8 часов вечера к нам стали приближаться огни. Мы набрали сигнал «Не подходи близко», в ответ сигнал узнавания, как предыдущей ночью, и снова настойчивые попытки к нам приблизиться. «Камчатка» увеличила ход до полного и стала маневрировать, в то время как подозрительные суда окружали нас все теснее. Прозвучал сигнал «минная атака», и по миноносцам был открыт огонь.

Я оставался в кочегарке 16 часов без перерыва. При первых выстрелах, когда я переходил из одной кочегарки в другую, многие кочегары, напуганные, бросились в разные стороны. Тогда я схватил несколько человек из гражданской вахты и приказал им оставаться здесь, пока я не найду сбежавших. Некоторые из моей морской вахты настолько ошалели, что совсем опустили руки, прекратив шевелить уголь. Первые две атаки были между 8 и 12 часами вечера, а третья около 2 часов ночи. Несмотря ни на что, мы все время держали пар на марке. Когда у нас раздались первые выстрелы, мне стало почти плохо, но потом это прошло. Может, от сознания того, что моя приближающаяся смерть все равно неизбежна....

С верхней палубы некоторые видели, почти у самой кормы, как один миноносец выпустил в нас торпеду, но «Камчатку» спас удачный поворот. Наш корабль выстрелил 296 снарядов, и к утру миноносцы оставили нас в покое... Теперь стало ясно, как мало ценят у нас «Камчатку». Ведь мы радировали Адмиралу, что мы в окружении миноносцев, что нас начинают терзать, указывали наши координаты – никто не пришел на помощь. Крейсера, которые нас сопровождали и должны были нас охранять, открыли наше местонахождение лишь через 24 часа».

Этот непроверенный, но искренний рассказ типичен для всех, кто описывал события той ночи. Сам его автор ничего не видел, оставаясь все время в кочегарке, он только передавал «из вторых рук» то, что дошло до него от других.

Рожественский постоянно должен был считаться с возможностью того, что в Северном море, при попустительстве Британии, его эскадру могут поджидать японские миноносцы, и, когда он услышал, что торпедные корабли атакуют «Камчатку» в 50 милях позади него, он подсчитал, что они догонят четыре его броненосца около часу ночи, и объявил готовность № 1.

В официальных Правилах Судовождения, имевшихся на всех судах, плававших от Балтийского моря до Тихого океана, четко и ясно было сказано, что Доггер-Банка наводнена рыболовецкими судами, затрудняющими судоходство, особенно в ночное время суток, когда неожиданно возникают их огни. Броненосный отряд контрадмирала Фелькерзама был, видимо, вполне осведомлен об этих «источниках неприятностей», т.к. он мирно прошел Доггер-Банку, ослепив немного рыбаков прожекторами. Зато отряд Рожественского открыл огонь по траулерам из Гулля, которые во главе со своим самопровозглашенным «Адмиралом» Карром ловили рыбу, координируя, как обычно, свои движения сигналами ракет.

Свидетельства, приведенные ниже, не всегда согласуются между собой, ведь каждый очевидец видел только малую часть общей картины. Рапорт «Адмирала» Карра его судовладельцам от 22 октября 1904 г. (западный календарь):

«Северное Море

Дорогие Господа!

Занимаясь ловом рыбы в точке с координатами 55° 18' северной широты и 5 восточной долготы в 11.30 в ночь на 21 октября при ветре SSE, мы неожиданно увидели большую колонну кораблей, внезапно возникших на подветренной стороне. Одна эскадра прошла на подветренной от нас стороне, другая же, состоявшая из четырех броненосцев, двигалась наперерез нашему курсу, освещая нас лучами прожекторов. Как только они повернули к ветру, они начали в нас стрелять; снаряды проносились над палубами целых четверть часа, некоторые выстрелы пришлись под нижний парус гротмачты в такой опасной близости от людей, что они поспешили исчезнуть в трюме; один из снарядов прошелся между ними. С сожалением должен сказать, что другим из нашего флота не так повезло. «Крэйн» потонул, шкипер и третий помощник убиты, а вся остальная команда ранена, за исключением кока.