Текст книги "Малёк"

Автор книги: Джон ван де Рюит

11 ноября, суббота

Впервые в жизни рад, что из-за дождя отменили крикет. Я должен заниматься и морально подготовиться к тому, что ждет меня сегодня вечером, что бы это ни было.

Танцы в школе Святой Катерины

Школа Святой Катерины похожа на нашу как две капли воды, только там одни девочки. Тот же красный кирпич, ухоженные лужайки, фонтаны и перекормленные золотые рыбки. Однако школьные корпуса не такие старые, и наверняка в них не водятся привидения.

Аманда выглядела чудесно, и я совсем оробел. Ее длинные рыжие локоны падали на молочно-белую шею. На ней было облегающее черное платье, которое подчеркивало все изгибы и открывало ее идеальные ноги. Я не то что заговорить, а вздохнуть мог с трудом. В форме я чувствовал себя полным идиотом, но в школе нам не разрешали носить гражданское.

Кристина ущипнула меня за задницу и сунула язык Грегу Андерсону в глотку. Мне стало жалко Геккона, но я был рад, что ему не пришлось видеть, как любовь всей его жизни облизывает другого. К тому же без нее ему будет лучше – Кристина бы только обидела его и выставила дураком. Настоящая стерва.

На меня нахлынули воспоминания о спектакле (прежде всего потому, что большинство девчонок по-прежнему зовут меня Оливером), и вскоре весь зал проникнулся волнением и восторгом тех нескольких недель и месяцев, что мы провели вместе.

Это случилось во время песни U2 «С тобой или без тебя». Помню, что в зале было темно и парочки танцевали медленный танец. Каким-то необъяснимым образом слова песни отразили все мои сомнения, всю мою жизнь. Может, в этом все и дело – всегда больше хочется того, что недостижимо, а то, что у тебя есть, кажется ненужным… Но я так и не смог понять.

Потом мы поцеловались. Я ведь дрожал, колени тряслись. Мне казалось, что таких, как Аманда, просто не бывает, это волшебство какое-то – еще более невероятно, чем появление Макартура!

Потом мы вышли на улицу, сели на старую деревянную скамью, и Аманда принялась гладить мои волосы и шептать что-то мне в ухо. Я тонул в ее прекрасных темных глазах. Они были как огонь, как океан. Может, Аманда – это Бог? И все это мне снится? (Никто не предлагал мне гамбургер, и я решил, что все же не сплю.)

Аманда улыбнулась:

– Знаешь, я такая глупая. Я просто хотела провести с тобой еще один вечер, как в старые добрые времена. Но ты должен понять, что это конец. Это наш последний вечер.

– Я знаю, – ответил я. – И я знал. Это был наш последний вечер, и я был счастлив. С завтрашнего дня мое сердце будет целиком принадлежать Русалке. Барабан перестал биться. Остались только я, ночь и мои мечты.

12 ноября, воскресенье

02.00. Меня разбудил ужасающий вопль. Гоблин с Бешеным Псом тоже проснулись и стояли у кровати Геккона. Он был весь мокрый. Сначала я подумал, что он описался, но потом понял, что это пот. У Геккона был жар, он бредил. Бормотал что-то про самолет.

Он был горячим, как раскаленная сковорода. Мы с Бешеным Псом потащили его в медпункт и позвонили в звонок ночного вызова. Через некоторое время дверь отперла недовольная сестра Коллинз. Бросив один взгляд на Геккона, она поставила ему диагноз: грипп. Дала лекарство, приказала выпить литр воды и отправила нас всех обратно в спальню. Мы дали Геккону три ложки лекарства и воду; сперва он отказывался, но мы заставили его и он проглотил. Потом сказал, что чувствует себя лучше, и мы пошли спать.

03.20. Снова вопли. На этот раз было еще хуже. Простыни Геккона опять промокли насквозь, но теперь у него еще пошла носом кровь, и он кричал, что у него вот-вот лопнет голова. Мы с Бешеным Псом снова потащили его в медпункт, готовые отразить гнев сестры Коллинз. Во второй раз мы позвонили в ночной звонок. Спустя целую вечность на пороге показалась сестра Коллинз и прорычала: «Ну что еще?» Она уже собиралась обругать нас, как вдруг замерла на месте. Из Гекконова уха текла тонкая струйка крови, пачкая мне пижаму.

– Господи Иисусе, – выдохнула сестра. – Тащите его сюда – скорее!

Мы уложили Геккона на койку. Сестра Коллинз позвонила Укушенному и приказала срочно заводить машину. А нас отправила спать. Мы попытались спорить, но она заорала, что Геккон может всех нас заразить. Я неохотно ушел, зная, что все равно не усну.

07.00. Геккон в больнице. Никто не знал, чем он умудрился заболеть на этот раз. Укушенный не разрешил мне его навестить. Очевидно, Геккон лежит в карантине.

Червяк впал в кататонию. Уставился в стену и бормочет себе под нос какую-то тарабарщину, прижав к груди раскрытый учебник по математике. С надеждой спросил его, не слышал ли он новостей о Гекконе, но он лишь посмотрел на меня как на умалишенного и снова принялся бормотать.

13 ноября, понедельник

06.30. Лутули сказал, что у Геккона церебральная малярия. И дело плохо.

После обеда Укушенный вызвал меня в своей кабинет и сообщил, что Геккону стало хуже. Он непрерывно бредит, но когда ненадолго приходит в себя, зовет меня. Укушенный спросил, хочу ли я съездить к нему завтра. Без раздумий я ответил «да».

20.45. После самостоятельных занятий пошел к сестре Коллинз и стал расспрашивать ее о церебральной малярии. Она помрачнела и сказала, что это лихорадка, затрагивающая кору мозга, и если вовремя не спохватиться, то последствия могут быть серьезные. Сестра Коллинз чувствует себя ужасно – говорит, что должна была сразу понять, а не отсылать его в первый раз в кровать. Она приготовила нам по чашке горячего шоколада, и, слушая ее низкий голос, я чуть не уснул. Она обняла меня за плечи и сказала, что надо быть готовым к худшему. Потом она заплакала, высморкалась и улыбнулась.

– Помни, мальчик мой, – сказала она, – пути Господни неисповедимы. – Поцеловав меня в лоб, она сказала, что мне пора идти.

Сидел на подоконнике и смотрел на звезды. Никогда еще они не казались такими яркими. Помолился за Геккона – надеюсь, Бог меня услышал и немедленно взялся за работу.

14 ноября, вторник

Геккон выглядел ужасно (он и обычно-то выглядит не очень здоровым). Глаза выпучены, словно висят на ниточках. Он бредил, его лихорадило, но он изо всех сил пытался бороться. Я сидел с ним, пока он не уснул, и держал его за руку, пока он не проснулся. Это все, что я мог сделать.

День сменился ночью. Врач сказал, что я могу остаться в больнице.

15 ноября, среда

Ночью меня разбудила сестра:

– Он хочет тебя видеть.

Вылез из постели и поплелся в палату Геккона. Он сидел на подушках, не бредил и был в хорошем настроении. Я сел рядом, и мы поболтали – я больше, чем он, но с тех пор, как Червяк спятил, мне было не привыкать к длинным монологам. Я говорил об «Оливере», о Кристине и о наших приключениях у «адовых врат». Вскоре Геккон заснул с улыбкой на лице.

Когда он проснулся, то выглядел очень испуганным. Он схватил меня за руку и спросил, правда ли, что он поправится. Я ответил, что в следующую пятницу мы все вместе опять устроим ночное купание. Геккон просиял, сжал мою руку и попросил меня спеть для него. Я спел «Божью благодать» – наполовину песню, наполовину молитву. Думаю, мы оба понимали, что помощь свыше ему сейчас не повредит. Допев, я начал другую песню. Я перепел все псалмы, все партии из «Оливера» и перешел к популярным песням. Кажется, мое пение успокаивало мое друга. Он закрыл глаза и улыбался, несмотря на приступы лихорадки, сотрясавшие все его тело.

Почти рассвело. Мне на руку легла чья-то сильная рука. Должно быть, я уснул, прикорнув на кровати Геккона. Обернувшись, я увидел преподобного Бишопа. Он тихо улыбнулся и попросил меня оставить их с Гекконом наедине. Я сжал руку Геккона, но он не проснулся.

У входа в палату Укушенный сосредоточенно беседовал с перепуганными мужчиной и женщиной – видимо, то были родители Геккона. Укушенный нас познакомил. Мама Геккона обняла меня, а его отец пожал мне руку и опустил ладонь мне на плечо.

По пути в школу Укушенный рассказал, что на самом деле случилось в тот день, когда его якобы укусил лев. Оказалось, ему пришлось сразиться вовсе не со львом, а кое с чем более свирепым – раком костей. Он смотрел на дорогу своим слегка косившим глазом и выглядел печальным, а я понял, что передо мной сидит человек, которому лучше других известно, что такое боль. Мы долго молчали, а потом он повторил слова сестры Коллинз и сказал, что нужно готовиться к худшему, но верить в Божьи чудеса. Он потер ладонью подбородок и окинул взглядом бескрайние зеленые холмы, что простирались вокруг нас. Я вдруг обрадовался, что к нему наконец вернулась жена. Этот человек заслужил счастье.

23.40. И снова меня растолкала чья-то сильная рука. Это был Лутули.

– Спустись в комнату старост, – сказал он.

Я вылез из-под одеяла, спустился по лестнице и осторожно вошел в комнату, отчасти ожидая, что это какой-то розыгрыш.

В комнате горел дровяной камин. Конспекты Лутули были разбросаны по всему полу. Он приказал мне сесть в старое мягкое кресло и поставил передо мной чашку сладкого чая с молоком. Я смотрел на огонь – я еще не проснулся и не совсем понимал, где нахожусь.

– Геккон умер. – Голос Лутули не дрогнул, но был полон печали. – Примерно полчаса назад.

Я тупо кивнул. Мой бесполезный мозг отказывался поверить в услышанное.

Лутули что-то говорил, но я не слушал. Я все смотрел в огонь, глядя, как пламя проглатывает толстые бруски дров, превращая их в пепел.

16 ноября, четверг

Встал с кровати посреди ночи и стал рыться в шкафчике Верна, пока не нашел фонарик. Я все еще не мог поверить – ведь Геккон сам показывал нам огромные зеленые таблетки от малярии! Я открыл шкафчик Геккона и сразу их нашел – они так и лежали в коробке из-под обуви. Двенадцать зеленых пилюль все еще в упаковке, все целые. Геккон сдержал свое обещание. Он же поклялся больше никогда не пить таблетки.

20 ноября, понедельник

Хотел бы я написать, что прошедшие несколько дней были плодотворными. Но на самом деле писать особенно нечего. Помню крикетный матч, помню, как пытался готовиться, как собирал вещи Геккона. Я не плакал до вчерашней переклички, когда Берт случайно выкрикнул его имя, а потом торопливо перешел к следующему. Почему-то только тогда я понял, что мой друг не вернется. Я выбежал на пустые поля, где можно было спокойно поплакать, – и даже там мне казалось, что кто-то вот-вот выскочит и начнет надо мной смеяться.

Кажется, сегодня я впервые завалил экзамен. География и так сложный предмет, а когда к ней не готовишься, то и подавно. Физика была еще сложнее – не уверен, что сдал и ее. Но мне все равно. Теперь все кажется неважным.

21 ноября, вторник

Еще два экзамена позади. Завтра я буду петь на похоронах Геккона. Его мама сказала, что это было его предсмертное желание, но я об этом и так знал. Я как сейчас помнил тот день, когда мы сидели у «адовых врат» и он сказал, что хочет, чтобы я спел на его похоронах. Но я не думал, что этот день придет так скоро.

22 ноября, среда

12.00. На похоронах я не очень-то слушал, что говорили. Все было как в бреду. Я просто не мог поверить, что это мой друг лежит в лакированном деревянном ящике, накрытом цветочным венком. Помню, как увидел Кристину в церкви и рассердился. Аманда тоже была там, но мне было все равно. Пусть когда-то девчонки занимали все наши мысли и все разговоры были только о них, но сейчас все это казалось совершенно неважным.

Под звуки школьного гимна члены Безумной семерки внесли гроб Геккона. Глок произнес речь, потом выступил преподобный Бишоп, и наконец Укушенный. Всё летело мимо ушей. Его все называли Генри, и мне казалось, что все они говорят о ком-то другом. Моего друга звали Геккон, и я запомню его как Геккона.

Преподобный подал мне знак кивком. Я подошел к алтарю и спел «Дорогой Господь и Отец рода людского». В нагрудном кармане моего пиджака лежала коробочка с пометом краснолицей макаки. Помню звуки органа и гробовую тишину вокруг, нарушаемую лишь воркованием голубей под крышей. Так я и стоял, и пел своим девчачьим голоском о всеобщей любви к Богу, который позволил моему лучшему другу умереть, так и не удостоив его своей милости.

 
Дорогой Господь и Отец рода людского,
Прости нам глупости наши…
Вдохни сквозь жар желаний наших
Прохладу Твою и утешение Твое,
Да онемеют чувства, да отступит плоть,
Глаголь сквозь землетрясения, ветры и огнь,
О, тихий глас спокойствия,
О, тихий глас спокойствия.
 

23 ноября, четверг

Когда сдаешь экзамены, к которым даже не готовился, в тебе просыпается какая-то удивительная смелость. Возвращаясь с экзамена по английскому, наткнулся на доктора Зу. Тот спросил, не хочу ли я прийти к нему на прием. Я покачал головой и ответил, что теперь справлюсь со всем, что бы ни случилось.

Саймон убежден, что Макартур знал, что Геккон умрет, и поэтому прошел сквозь него, когда явился нам. Верн теперь считает, что в ту ночь, когда он видел призрак Макартура в часовне, тот сказал вовсе не «эхо», а «Геккон». Жиртрест разволновался и устроил собрание в своей каморке.

Я лежал на кровати и притворялся спящим.

24 ноября, пятница

Экзамены кончились.

Выпускники собрались во дворе после защиты дипломов и исполнили новозеландский танец маори, который репетировали несколько недель. Остальные одобрительно заревели, прощаясь с выпускниками 1990 года и демонстрируя им тем самым наше уважение. В нашем корпусе лишь Лутули (староста корпуса) и Грег Андерсон, который надеется попасть в сборную Натала по регби, вернутся в школу в следующем году, чтобы продолжить обучение перед поступлением в университет. Джулиан приедет на рождественские каникулы и возглавит хор.

Я пожал Червяку руку. Тот улыбнулся и похлопал меня по спине, а потом подарил мне двадцать баксов и кучу своей старой одежды. Он был несказанно рад, что экзамены закончились. Внимательно посмотрев на меня, он махнул рукой и подарил мне также три своих драгоценных карандаша, приказав заботиться о них как следует.

Я отнес его чемоданы в машину его родителей. Это было последнее, что я сделал в качестве раба.

25 ноября, суббота

Последний матч по крикету

10.00. Школе Сент-Сиприан не надо было даже пытаться тягаться с машиной смерти, т. е. с нашей командой. Бешеный Пес, Саймон и я играли с черными повязками на рукавах и посвятили этот матч памяти Геккона.

Я сбил четыре калитки и заработал нам победные очки – наконец-то у меня возникло чувство, что я действительно принес пользу своей команде.

В раздевалке Папаша был в ударе. Он произнес великолепную речь, спел пару песенок и вспомнил Кингз-колледж недобрым словом. Потом вдруг резко попрощался и сказал, что идет домой и собирается нажраться как последняя свинья! Отвесив поклон на манер шекспировского актера, он зашагал по полю и ни разу не обернулся.

26 ноября, воскресенье

09.30. Джефф Лоусон пообещал, что устроит вечеринку года, и сдержал свое слово. Шестьдесят мальчишек разбежались по его ферме. Мы тут же устроили импровизированные матчи по крикету и тач-регби и разгоряченное соревнование «кто поймает самую большую рыбу». Повсюду были угощение и музыка. Верна первым бросили в воду, и вскоре почти все последовали его примеру. Безумная семерка выиграла водяной бой, забросав противников комьями грязи, но проиграла лодочную гонку, конкурс «угадай мелодию» и «кто больше выпьет» (воды).

После обеда Рэмбо произнес тост за тех, кого больше нет с нами. Все согласно замычали, допили колу и бросились обратно к запруде искать неуловимое озерное чудовище, которое, как говорят, живет в темной канаве рядом с камышовыми зарослями на дальнем конце дамбы. Чудовище так и не нашли.

27 ноября, понедельник

Последний обед с Папашей. Сегодня мы говорили о смерти и жизни после смерти. Папаша прочел мне огромное количество стихотворений и отрывков из произведений классиков. А потом вдруг воскликнул:

– Нельзя бояться смерти, Мильтон! Не будь спесива, смерть![53]53
  Первые строки стихотворения английского поэта-метафизика Джона Донна (1572–1631) «Death be not proud»:
  He будь спесива, смерть, хотя слывешь
  Ужасной ты; ведь всяк избранник твой
  Восстанет, смерть, из недр твоих – живой. (Пер. Валерия Савина.)


[Закрыть]

Я не совсем понял, о чем он говорит, но мне стало полегче. Да и все мысли были лишь о предстоящих долгих летних каникулах. К тому же я так устал, что постоянно зеваю. Еще четыре дня… и можно будет поспать.

Когда настало время уходить, я пожал Папаше руку и пожелал ему хорошо провести праздники и Рождество. Он же прижал меня к себе, обнял и сказал:

– Ты стал мне почти как сын, Милли. Ты все переживешь, сам знаешь, и это сделает тебя лучше. – С этим он хлопнул меня по спине и добавил: – Не унывай и помни – когда будет тяжело, бери книгу и читай. Книги – друзья, которые не умирают.

Я сказал «спасибо». Он кивнул, взъерошил мне волосы и проводил меня до двери.

28 ноября, вторник

Без старшеклассников и старост в школе как-то непривычно. Лутули с Грегом Андерсоном остались, чтобы в корпусе не разразился хаос. Но по правде, все только и думают о том, как бы поскорее отправиться домой. Чемоданы собраны, планы составлены, заветные желания загаданы… Даже корпусам из красного кирпича словно хочется, чтобы эти три дня поскорее прошли.

среда, 29 ноября

19.00. Вся часовня была в свечах. Звучал орган. Я тихо зашагал вперед, держа в руках свечу святого Михаила (не настоящую его свечу, конечно). Желтое пламя тихонько колыхалось. Тепло свечи грело мне щеки. Сотни людей развернулись, чтобы посмотреть на меня. На этот раз я не нервничал. Мне не казалось, что это поет кто-то другой. Мой голос был чистым, как колокольчик, и эхо его разносилось под громадным церковным куполом. Когда я допел свое соло и хор подхватил мелодию второго куплета, я поднял глаза и взглянул на ту балку, на которой повесился Макартур. Мне стало любопытно, слушает ли он сейчас «В городе короля Давида» – в сорок шестой раз со своей смерти. Я подумал о своем друге – может, и его призрак сейчас витает в этих стенах бок о бок с Макартуром? А может, они в раю и наблюдают за мной оттуда, а Геккон говорит своему старому приятелю, что у него от моего голоса мурашки. Хорошо, если это так.

30 ноября, четверг

Убираясь в шкафчике, нашел маленький сверток, запакованный в рождественскую бумагу, с надписью: «Мильтон. 20.04.90». Папашин подарок на день рождения – я его спрятал и совсем забыл. Разорвав обертку, я увидел «Сборник стихов Джона Мильтона (1608–1664)».

Внутри была надпись, сделанная размашистым почерком Папаши: «За все начинания и возможности, что они принесут».

А внизу он написал:

Когда померк, до половины лет,

Свет для меня в житейской тьме кромешной,

«К чему мне, – вопросил я безутешно, —

Талант, который зарывать не след?

Как может человек, коль зренья нет,

Предвечному Творцу служить успешно?»[54]54
  Перевод Ю. Корнеева (Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Том 45. М.: Художественная литература, 1976).


[Закрыть]

О своей слепоте

С днем рождения

Папаша

Мне всегда было трудно понять скрытый смысл стихов, особенно написанных на староанглийском, но почему-то в тот момент я понял, что это стихотворение моего однофамильца сейчас наполнено совсем другим, большим смыслом, чем если бы я прочел его тогда, в свой день рождения.

23.45. Никто даже не голосовал. О том, что последнее ночное купание состоится, не нужно было ни спорить, ни раздумывать. Ночь была теплая и ясная. Идеальная ночь. Полная луна, несомненно, облегчила бы наш последний поход за священным Граалем, каким являлось для нас нарушение школьных правил после отбоя. Но мы могли проделать этот путь и с закрытыми глазами. Крыша, окно, галерея, часовня, склеп, розарий, лимонное дерево, поле для крикета, забор. И теплая вода, в которую мы окунулись с головой. Мы снова играли, ныряли и брызгались. Рэмбо преследовал Верна, а тот смеялся. Гоблин подкрадывался к Саймону и Жиртресту, чтобы их напугать, а Бешеный Пес взбирался на дерево и прыгал в темную воду. Теперь мы были Безумной семеркой, нас стало одним меньше, но мы по-прежнему умели веселиться!

Потом мы помчались по полю обратно, ставя друг другу подножки. Мы бежали и смеялись; где-то вдалеке залаяла собака, и Бешеный Пес залаял в ответ. Нам больше нечего было бояться. Мы были всего лишь четырнадцатилетними мальчишками в одних трусах, которые бежали по полю посреди ночи.

1 декабря, пятница

День X!

09.00. На последнем школьном собрании Глок попрощался с нами и раздал еще кучу медалей и дипломов. Закончив свою громогласную речь, он вышел из зала, как всегда взметнув полами своей черной профессорской мантии.

Мы пожали друг другу руки и попрощались. Даже Щука был в хорошем расположении духа и пожелал мне удачных каникул, а потом попытался плюнуть мне на ботинки.

Постепенно все ребята разошлись по шикарным родительским тачкам. Папа сказал, что опоздает на час, но я не возражал – мне нужно было еще кое-что сделать.

Взбираясь по холму, я чувствовал, как пот липкими лужицами скапливается в разных уголках. Африканская жара беспощадна, особенно если на тебе школьная форма.

Я не был у «адовых врат» со смерти Геккона, но хотел еще раз взглянуть на школу перед отъездом. Еще разок окинуть взглядом долину. Посмотреть и повспоминать.

Я и забыл, как здесь красиво. Все вокруг ожило и наполнилось красками. Повсюду летали разноцветные птицы и бабочки, а цикады наконец вернулись и завели свой пронзительный летний скрежет. Подо мной раскинулись изумрудно-зеленые поля, в середине которых словно по волшебству вырастали из земли школьные корпуса из ярко-красного кирпича. Меня переполнила гордость оттого, что я почти живу в таком прекрасном месте. Справа были поля для крикета и Трафальгар, дальше ручей и старый дом Криспо. Я видел его лилии – отсюда они казались белыми крапинками на зеленом фоне. Старик был прав: только взглянешь на них, и на душе сразу хорошо. Я вспомнил, как он сидел в кресле-качалке у камина. Тогда он повернулся ко мне и кое-что сказал. Я до сих пор помнил его слова. Он сказал: «Запомни, мальчик. Бог дал нам величайший дар из всех. Это не любовь, не здоровье и не красота – и даже не жизнь. А выбор. Величайший Божий дар – это возможность выбирать».

Даже не знаю, почему эти слова вспомнились мне именно сейчас. Может, со временем они и помогут мне посмотреть на мир по-другому, но сейчас мне казалось, что Бог не так уж часто предоставляет нам возможность выбирать. Он сдает карты, а уж мы ими играем.

Внизу старый зеленый «рено» взбирался по тропе пилигрима. На мой камень села птица, черно-белая, с ярко-оранжевым гребешком, подозрительно взглянула на меня и погналась за жуком. Я встал, потянулся и в последний раз оглядел все вокруг. Потом спустился с холма и пошел встречать папу.