Текст книги "Малёк"

Автор книги: Джон ван де Рюит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

7 марта, понедельник

Все еще мучаюсь с письмами Русалочке. Уже написал штук двадцать, и ни одно не нравится. Если не отправлю письмо завтра, она наверняка решит, что я про нее забыл. Умираю, как хочу ее увидеть – сойдет даже фотография. Весь вечер убиваю на то, чтобы сочинить двадцать первое за три дня письмо.

Дорогая Русалка!

Думаю о тебе постоянно. Я так люблю тебя, что каждую секунду своей жизни, даже когда сплю, не перестаю думать о тебе. Мечтаю тебя увидеть, любоваться тобой, поцеловать (а если бы я не был Малышкой Милли – то кое-что еще). На прошлой неделе, во время крикетного матча, мне показалось, что я тебя увидел – и я тут же превратился в жалкий комок нервов. Твое письмо я прочел 124 раза, отыскивая в каждой строчке скрытый смысл и подсказки, способные помочь мне понять, как ты ко мне относишься. До смерти боюсь одного – что ты меня не любишь.

От всего сердца,

Джонни.

P.S. Признаюсь – ты снилась мне обнаженной с полицейской дубинкой. Извини.

Пробежав письмо глазами, я решил, что оно, пожалуй, слишком откровенное, и остановился на менее радикальном варианте. Кроме того, нельзя называть ее Русалкой в лицо – еще подумает, что я впал в детство или вовсе спятил!

Дорогая Дебби!

Спасибо за письмо. Приятно, что ты меня не забыла. В тот вечер в бассейне было здорово, и надеюсь, мы это еще не раз повторим. Школа мне нравится, и дела у меня идут лучше некуда. Обожаю актерское мастерство, историю и английский (последнее потому, что у нашего учителя совсем с головой нелады). Еще я ходил на прослушивание в школьную пьесу – «Оливер» – и прошел первые два тура.

Не дрейфь,

Джонни.

P.S. Пиши скорее ответ.

Перечитав все двадцать два варианта дважды, я решил отправить последний с утренней почтой.

8 марта, вторник

Отправил письмо. Когда опускал его в почтовый ящик, мои руки дрожали. Потом я вдруг передумал его посылать и попытался сунуть руку в щелочку, но староста Маршалл Мартин принялся орать на меня – подумал, что я хочу украсть письма. Я же ответил, что хочу лишь проверить, наклеил ли марку на конверт. Он подозрительно посмотрел на меня и приказал убираться.

Интересно, скоро придет ответ? Укушенный видел, как я разговариваю с самим собой, и странно посмотрел на меня своим косым глазом. Затем покачал головой и ушел. Думаю, он считает меня не совсем еще ненормальным, но на грани.

А вот Криспо, похоже, совсем спятил. Он вызвал Гоблина, поставил его перед классом и стал изображать нацистский допрос. Криспо пытался выглядеть злобным, но его плохой немецкий акцент лишь рассмешил нас. Даже Гоблин не сдержался и захихикал прямо в лицо старому одуванчику, потешаясь над его никчемной игрой. Однако он резко перестал смеяться, когда Криспо выкатил зловещего вида аппарат, который он назвал «машиной для варки сосисок». Включив его в розетку, он попросил Гоблина снять штаны, чтобы подсоединить ржавые старые электроды к его мошонке. В классе воцарилась потрясенная тишина – мы поняли, что старый псих не шутит.

К счастью, почуяв опасность, сообразительный Гоблин вскочил и сказал Криспо, что прозвенел звонок и урок окончен. Бедолага Криспо посмотрел на часы и растерянно покачал головой, вконец запутавшись.

Папаша отменил сегодняшний обед – учительское собрание. Весь день провел с Бешеным Псом, стреляя из рогатки по краснокрылым скворцам.

Вместо того чтобы делать домашку со всеми, опять читал «Властелина колец». Боюсь, как бы эта книга не положила конец моим академическим достижениям.

9 марта, среда

21.45. Жиртрест зажег свечи и тихо загудел – значит, собрание по делу Макартура начинается. Мы собрались вокруг его шкафчика, нетерпеливо ожидая, когда же нам откроют очередной кусочек головоломки. Как обычно, Жиртрест тяжело попыхтел сперва и выдержал долгую паузу, а потом попросил Верна принести фонарик. Верн с радостью согласился, довольный, что в собрании ему отводится такая важная роль.

Жиртрест аккуратно открыл большой коричневый конверт и достал старую черно-белую (скорее черно-желтую) фотографию. Прижав ее плотно к груди, он оглядел нас мрачным взглядом. Затем аккуратно положил снимок на кровать и пригласил нас взглянуть. По одному мы изучали фотографию, а Верн держал над ней фонарик дрожащей рукой. На снимке были изображены суровые мужчины, у большинства были пушистые, закрученные кверху усы, и все они угрюмо смотрели вдаль. Они были разного возраста – от двадцати с небольшим до совсем дряхлого старикана, которому было не меньше ста! После того как мы все изучили фотографию, Жиртрест откашлялся и произнес:

– Господа, перед вами официальный снимок работников школы, сделанный в 1944 году. Второй слева в заднем ряду – Макартур собственной персоной.

Все как ошпаренные снова бросились к фотографии. Рэмбо даже зарычал на Саймона, чтобы увидеть первым. В конце концов очередь дошла и до меня, и я вгляделся в лицо человека средних лет с темными волосами и большими кустистыми усами. Он выглядел суровым, но едва ли подавленным. Я попытался представить, каково это – висеть на потолке часовни с высунутым языком, закатившимися глазами и сломанной шеей. Видимо, остальные думали о том же, потому что в спальне воцарилась тишина. Даже кот Роджер, казалось, был заворожен происходящим.

– Лицо покойника, – повторил Жиртрест, чтобы нагнать побольше страху. – Но есть еще кое-что. – Жиртресту явно нравилось всеобщее внимание, и из-за этого он решил растянуть интригу как можно дольше. – Друзья, эта фотография интересна не только тем, что на ней изображен Макартур. Она дает нам ключ, который может привезти к разгадке всей этой тайны. Прошу вас посмотреть повнимательнее. – Во время собраний Жиртрест все время очень важничал, но нам почему-то казалось естественным, что он называет нас «господами» и выпендривается, точно ему не тринадцать, а вдвое больше.

Фотографию снова передали по кругу. Все шептались и качали головами. Внезапно Бешеный Пес с криком подскочил и стал тыкать в снимок грязным ногтем:

– Понял! Это же как на ладони! Вы только посмотрите на этого парня! – Он снова ткнул в фото указательным пальцем. – Видите этого чувака? – Мы сгрудились у него за спиной; Верну приказали перестать трястись и навести фонарик. – Вот этот перец и есть ключ к разгадке! – Бешеный Пес с торжеством разглядывал освещенное фонариком лицо. – Взгляните на него – он не смотрит в камеру, он косится на Макартура, будто что-то подозревает! Будто ему любопытно. Этот парень знал, что что-то должно случиться, и потому наблюдал за Макартуром, вместо того чтобы смотреть в камеру.

По правде говоря, теория Бешеного Пса была притянута за уши. Тот человек смотрел скорее на пол, а не на Макартура, и при ближайшем рассмотрении мы решили, что он, пожалуй, косит на правый глаз. Бешеный Пес настаивал на своем. Лишь когда Жиртрест заметил, что фото было сделано за восемь месяцев до самоубийства, у него возникли сомнения.

После того как теория Бешеного Пса потерпела крах, Жиртрест отобрал у него фотографию и снова положил ее на кровать. Потом очень тихо произнес:

– Человек, способный разгадать эту тайну, стоит во втором ряду сверху. Он четвертый слева.

Наверное, в десятый раз мы уставились на снимок. Мужчина, о котором говорил Жир, был, пожалуй, самым молодым из учителей, не старше тридцати. У него были светлые волосы и большие карие глаза. Он добродушно улыбался в камеру и казался до чертиков знакомым. Гоблину показалось, что он где-то раньше его видел. Другие говорили, что не узнают его, а Бешеный Пес и вовсе заметил, что он похож на гомика.

– Господа, – напыщенно проговорил Жиртрест, – человек перед вами – не кто иной, как Джон Райли Криспо, наш учитель истории.

Все затаили дыхание, а потом резко сорвались с места, снова пытаясь рассмотреть фотографию. Жиртрест оказался прав. Это действительно был Криспо – его лицо изменилось, волосы побелели, а глаза впали, окруженными морщинами, но вот улыбка осталась та же. Что-то было в нем такое, что совсем не изменилось с годами.

– Верьте или нет, – продолжал Жиртрест, – но это Криспо, недавно вернувшийся из Северной Африки с шрапнельным ранением в плечо. – Жиртрест пристально посмотрел на нас и добавил: – Криспо поможет нам раскрыть этот ящик Пандоры!

– Что еще за Пандора? – спросил Бешеный Пес, нахмурив лоб.

– Мама твоя, – бросил Рэмбо не моргнув. Теперь Бешеный Пес совсем запутался, но не успел он задать очередной глупый вопрос, как вмешался Жиртрест:

– Предлагаю одному из нас подойти к Криспо и попытаться выведать у него всю правду. И этим человеком будет Малёк!

– Почему это? – спросил я сорвавшимся голосом, который снова прозвучал как у ребенка. Все вокруг согласно кивали.

– Потому, – отвечал Жиртрест, – что ты лучше всех учишься, Криспо тебя любит, и ты единственный, кого он не считает поганым немцем.

Внезапно все глаза обратились на меня. Жиртрест медленно кивал, ожидая моего ответа. На лице Гоблина была ухмылка, точно он ждал, что я пойду на попятную. Рэмбо, казалось, только и ждет, чтобы я отказался, – тогда можно будет устроить мне свирепую взбучку.

– Хорошо, – ответил я, вдруг расхрабрившись. – Предоставьте Криспо мне.

Жиртрест сказал, что ждет моего отчета в следующую среду, объявил собрание закрытым, пукнул и задул свечи. Группа удалилась в поисках глотка свежего воздуха. Повисло долгое молчание, и вскоре мне начало казаться, что не сплю один лишь я. Я заснул под звук воды в школьном фонтане, разрабатывая стратегию нападения на великого полковника Криспо.

9 марта, четверг

17.45. Рэмбо рассказал, что у старшекурсника Грега Андерсона есть сестра, которая раньше была лучшей бегуньей в ЮАР. Ей принадлежал южноафриканский рекорд стометровки. Он сказал, что Андерсон любит поболтать о своей сестре и что я должен подойти и спросить, с какой скоростью она может пробежать стометровку. Это показалось мне немного странным, но, в надежде что у меня появится новый друг, я подошел к этому здоровому старшекласснику, который сидел в гостиной и читал газету. Он улыбнулся, когда я поздоровался с ним, и спросил, как у меня дела. И тут я спросил его, с какой скоростью его сестра бегает стометровку. Он невидящим взглядом посмотрел на меня, и его глаза вдруг наполнились слезами. Он отвернулся, вытер лицо рукавом и печально покачал головой. Газета упала на пол, и я вдруг почувствовал, что вишу в воздухе, а потом ударяюсь о стену. Воздух вышел из моего тела, как из сдутого шарика. Тяжело дыша, я смотрел в свирепые глаза разъяренного зверя.

Гэвин, староста, живущий под лестницей, отложил свою диджериду и попытался успокоить Андерсона. Тот приказал ему не вмешиваться, и Гэвин, пожав плечами, вернулся к игре. Андерсон пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

– В прошлом году моя сестра потеряла обе ноги в автокатастрофе, придурок! – С этими словами он ослабил хватку и вылетел из гостиной, захлопнув за собой дверь. Затем я увидел ухмыляющегося Щуку, который покачал головой и сказал:

– Ты только что нажил себе заклятого врага, а он, между прочим, играет в команде старшеклассников по регби. Ты покойник, приятель. На твоем месте я бы собрал манатки и смотался отсюда, пока жив.

Хромая, я вышел из гостиной, по-прежнему тяжело дыша, и увидел Рэмбо, который хохотал как безумный в галерее. Я крикнул ему, что он полный придурок, но он лишь рассмеялся и пошел на ужин вместе с Гоблином.

Никогда в жизни я не чувствовал себя так ужасно. Мне было грустно и стыдно, и хотелось домой. Я медленно вернулся в спальню и начал собирать вещи.

10 марта, пятница

06. З0. Проведя ночь без сна, я решил посмотреть страху в лицо и извиниться перед Грегом Андерсоном. Я также решил разобрать чемодан и бороться за свою жизнь!

07.30. Андерсон не разрешил мне извиниться. Сказал, что ему противно со мной разговаривать и он больше никогда не хочет меня видеть. С тяжелым сердцем я вышел из его спальни. Но чем плакаться, решил занять активную позицию и опустил Рэмбо за завтраком. К сожалению, тот лишь посмеялся надо мной и сказал, что это была шутка и любой, у кого работает хоть половина мозга, догадался бы. После завтрака я написал письмо с извинениями и просунул его Андерсону под дверь.

Позвонила мама и сказала, что папа случайно переехал соседскую собаку. Мама теперь пытается убедить их, что это был несчастный случай, а не убийство. По ее словам, зрелище было ужасное, и машина теперь издает странный лязг, поэтому завтра они не приедут. Она спросила, не расстроюсь ли я. Я соврал и ответил, что нет. Похоже, у всех Мильтонов сегодня плохой день.

11 марта, суббота

От Грега Андерсона по-прежнему ни слова. Я понимаю, что очень сильно его обидел. Вдобавок ко всем моим мученьям я три раза бросил мимо и выставил себя полным неудачником в игре против школы Сент-Джулиус. К счастью, из-за тумана и дождя примерно в три часа пополудни матч было решено закончить ничьей. Саймон с Бешеным Псом храбро держались до последнего, пока Папаша не приказал всем покинуть поле, заявив, что в очках ничего не видит. Тренер команды противника не хотел уходить в такой маленький дождик, но Папаша увел его в учительскую топить обиду в вине. Должно быть, обид у него было много, потому что мальчики из Сент-Джулиуса остались с нами смотреть кино («Уолл-стрит») и уехали только в десять вечера!

По-прежнему терзаюсь угрызениями совести из-за Андерсона, который свирепо глазеет на меня при любой возможности. Надо не забыть помолиться за него и его бедную сестру на завтрашней службе.

12 марта, воскресенье

09.00. Проповедь преподобного Бишопа оказалась ударом ниже пояса! Он говорил о стыде и о жестокостях, которые иногда говорят друг другу люди. Провозгласив, что мы не должны пускать Сатану в двери, он сильно размахнулся и сбил вазу с розами, которая разбилась у подножия кафедры. Окинув взглядом осколки, преподобный вскричал:

– Будь проклят ты, Сатана! Прочь из дома Божьего!

Он выглядел реально злобным, поэтому никто не рассмеялся, кроме Щуки, но тот быстро притворился, что кашляет. Преподобный разглагольствовал еще полчаса, после чего сделал большой глоток вина из чаши для причастия и передал ее Глоку, у которого тоже горло пересохло.

Джефф спросил, не хочу ли я снова пойти к нему на ферму. Мне очень хотелось ответить «да», но я чувствовал себя слишком подавленным, поэтому соврал, что у меня много домашки.

В свободное время читал, но даже величайшая книга в истории не способна была меня отвлечь.

В отчаянии решил позвонить Русалочке, но в последний момент струсил.

18. З0. Впервые за выходные посмеялся – смотрел программу Национального географического общества про бабуинов. Большой самец бабуина с огромным задом бил себя в грудь, пытаясь навести на всех страху, и тут Эмбертон закричал: «Смотрите, это же Глокеншпиль!» Весь корпус покатился со смеху, особенно когда бабуин попытался спариться с дрожащей от страха маленькой бабуиншей с ярко-розовой задницей.

Я сидел на улице один, когда вдруг рядом со мной возникла высокая фигура. Сердце подскочило от страха: я узнал Грега Андерсона, который, несомненно, явился мне отомстить.

– Малёк, – тихо проговорил он, – я должен тебе кое-что сказать.

Мое сердце упало. Наверняка сейчас начнет говорить о боли и страданиях, которые ему приходится переживать, или, чего хуже, перескажет аварию во всех кровавых подробностях. Он смотрел мне в глаза, как мне показалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло несколько секунд. Я видел его боль и страдания, ужас оттого, что у него сестра-инвалид. Если бы у меня была сестра-инвалид, я тоже бы ее защищал и помогал все время.

Андерсон наклонился ближе и произнес:

– У меня нет сестры.

С этими словами он встал и как ни в чем не бывало зашагал к корпусу. Я потерял дар речи. Меня охватило невероятное облегчение, а потом – чистая ярость. Все мои выходные были испорчены из-за какой-то идиотской тупой шутки. Я был готов наброситься на первого встречного (а это опасно, когда ты всего лишь новичок-первогодок). К счастью, первым мне встретился кот Роджер, и я с дикими воплями гнался за ним до самого сада Укушенного. (Кажется, я превращаюсь в копию своего отца.) К сожалению, я чуть не сбил с ног преподобного Бишопа, когда тот выходил из часовни после молитвы. Тот печально пробурчал что-то себе под нос и пошел дальше по своим делам. Теперь, вспоминая тот вечер, я рад, что мне под руку не подвернулся Верн, иначе он точно бы с перепугу заколол меня ножницами за то, что я терроризирую его кота.

То воскресенье вошло в историю также потому, что вечером был зарегистрирован самый долгий пук. Саймон засек часы и увековечил подвиг Жиртреста – 28, 6 секунды. Жиртрест пообещал улучшить свой рекорд в следующий раз, когда на ужин будет печеная фасоль.

13 марта, понедельник

Капкан расставлен. Я подошел к Криспо после урока истории. Тот яростно пересчитывал булавки в упаковке и предупреждающе поднял руку, когда я попытался его прервать. Пересчитав все булавки, он захлопнул крышку и ударил кулаком по столу.

– Сделано в Германии, и поглядите-ка… двух не хватает! – провозгласил он. – Что еще можно ожидать от немцев поганых?

Я покачал головой, сокрушаясь такому безобразию, и решил не напоминать Криспо, что он сам взял две булавки, чтобы прикрепить на стену карту Британии на прошлом уроке.

Я спросил, можно ли посидеть с ним и поговорить о войне. В его глазах блеснул огонек, и он тут же пригласил меня на чай. Я вежливо принял приглашение и ушел на математику, разрабатывая план послеобеденного нападения.

Классно пообедал с Папашей. Мы часами обсуждали первый том «Властелина колец». Папаша блестяще изобразил Гэндальфа, и мы вместе перечитали тот отрывок, где хоббиты спасаются от Черных Всадников. Откупорив вторую бутылку красного, Папаша разговорился (по большей части о том, что ждет меня в следующих главах). Но потом резко замолк и уставился на меня.

– Джонно, – сказал он слегка заплетающимся языком. – Если верить слухам, вскоре состоится твой актерский дебют.

Меня словно током ударило, но как я ни упрашивал его рассказать поподробнее, он не поддавался и быстро сменил тему, заговорив о моем отвратительном выступлении на крикетном поле в прошлую субботу. Я объяснил это стрессом из-за дурацкой шутки с Андерсоном и несуществующими ногами его несуществующей сестры. Папаша расхохотался и весело захлопал в ладоши. Оказалось, тридцать пять лет назад он попался в точности на такую же удочку. Только тогда ребята заставили его мучиться целый месяц, прежде чем раскололись! Трудно представить, что Папаша когда-то учился в школе (а тем более был старостой). Мне кажется, он был бы полным лузером – но в те дни все, должно быть, было иначе.

15.15. Пришлось прервать Папашу, декламировавшего в лицах сонеты Шекспира – я понял, что уже на пятнадцать минут опаздываю на чаепитие к Криспо. Сломя голову побежал по тропинке и наконец очутился у старого дома, заросшего плющом и окруженного толстой живой изгородью. На просторной веранде в старом кресле-качалке сидел мой учитель истории.

15.17. – Будь ты в армии, Мильтон, тебя бы расстреляли за дезертирство. – На лице Криспо появилась невеселая улыбка. – Конечно, – продолжил он, – солдатам кое-какой страны хватило и семнадцати минут, чтобы пуститься в бегство, как жалкие крысы. Но оставим на потом этих треклятых итальяшек, верно?

– Извините за опоздание, сэр, я задержался…

Криспо оборвал меня, недовольно заворчав и махнув рукой, от старости покрывшейся чешуйками. Его домработница Глория поставила перед нами чай с печеньем и ласково мне улыбнулась.

– Милая девчушка, эта Глория, – сказал Криспо, когда она ушла. – Заботится обо мне с тех пор, как моей Сибил не стало. Только взгляни, какие красивые лилии она посадила. Белые. В старости такие вот только мелочи и радуют, Мильтон.

Тут я впервые обратил внимание на большую клумбу с белыми цветами. Из сердцевины каждого цветка торчала длинная желтая тычинка. Криспо был прав: только взглянешь на них – и на душе сразу хорошо.

– Итак, – сказал он вдруг, расплевав по своему свитеру крошки от печенья, – с чего мне начать и что именно ты хочешь знать?

Не успел я ответить, как Криспо начал свой рассказ о войне с самого прихода Гитлера к власти в начале 1930-х. Время пролетало незаметно, мы пили чай с печеньем, и я напрочь позабыл о часах, погрузившись в ужасный мир прошлого. Иногда я задавал вопрос или ахал от удивления, искреннего или притворного, но парадом командовал Криспо, и остановить его было так же сложно, как Жиртреста на кондитерской распродаже.

День сменился вечером. Близилось время ужина и домашних заданий, а я по-прежнему даже не заикнулся про Макартура. (Более того, проговорив почти три часа, Криспо дошел лишь до весны 1941-го!) Я неохотно попросил разрешения уйти, но Криспо отказывался отпускать меня.

– Кто твой заведующий корпусом? – спросил он.

– Уку… мистер Уилсон, – ответил я.

Криспо позвал Глорию, и та принесла телефон. Затем он позвонил Укушенному и сообщил, что я сегодня буду заниматься у него дома. Дело было сделано. Глория принесла одеяло и накрыла старику ноги, чтобы от осеннего сквозняка у него не ныли кости, и мы снова вернулись в мрачный 1942 год.

Наевшись от пуза вторым за сегодня ростбифом, я проследовал за Криспо в уютную гостиную, где горел дровяной камин. Вся комната была увешана картами, схемами и артефактами времен Второй мировой. Наконец мне удалось улучить минутку, когда Криспо замялся, вспоминая день нападения на Россию, и я заговорил о школе в те годы. Криспо пришел в восторг, когда я упомянул ту учительскую фотографию 1944 года.

– Ах да, 1944-й! В моем плече тогда было с полтонны шрапнели. Подумать только – тридцать два года мне было тогда, и я по-прежнему здесь. – Он надолго замолчал: перед его глазами проносились годы. Я решил, что настал момент: сейчас или никогда.

– Скажите, сэр, что случилось с Макартуром?

На секунду Криспо растерялся, словно припоминая что-то, но потом его глаза вдруг потемнели в свете пламени.

– Это давно забытые дела, Мильтон. Что тебе до них? – Теперь настала моя очередь растеряться. Я пытался что-то промямлить в ответ, но Криспо снова заговорил, не дожидаясь ответа: – Макартур был хорошим человеком. Но… сложным. И хорошим другом. Мы с ним частенько болтали – его сын тоже был на войне. – Снова долгое молчание. Криспо уставился на огонь, погрузившись в размышления.

– Почему он покончил с собой? – Я решил не ходить вокруг да около. Криспо посмотрел на меня странным недоуменным взглядом.

– Покончил с собой? – спросил он. – Говоришь, он покончил с собой, Мильтон? Я… хмм… я… – И тут он замолчал. Неужели он хотел сказать, что это было не самоубийство? А несчастный случай или даже… убийство? Мое сердце бешено колотилось – я, Джон Мильтон, вот-вот разгадаю тайну Макартура!

Но потом Криспо проговорил:

– Я не видел его смерть и рад этому. В то время я был на пути в Северную Африку. Я навсегда запомнил его гордым и жизнелюбивым человеком. Хорошим человеком. – Он снова замолк.

Мне хотелось порасспрашивать его еще, но его лицо вдруг показалось мне совсем усталым и обессиленным. Я вспомнил, что сказал Бильбо Бэггинс Гэндальфу во «Властелине колец» – мы с Папашей тем днем как раз перечитывали этот отрывок. Старый хоббит сказал волшебнику: «Я устал, Гэндальф. Я как масло, которое намазали на слишком большой кусок хлеба».

Потом Криспо заговорил снова, на этот раз тихим, безжизненным голосом:

– Говорят, его призрак по-прежнему обитает в школе. Кое-кто видел его в часовне и старых корпусах вроде вашего, Мильтон. Блуждающий призрак ищет покоя, а может, пытается подсказать разгадку своей тайны… кто знает… сам я никогда не верил в такие вещи…

Мы вместе уставились на огонь – старик со множеством воспоминаний и историй и мальчик, которому пока нечего было вспоминать. Спустя некоторое время он повернулся ко мне и сказал:

– Слышал, тебя кличут Мальком. – Я кивнул и почувствовал, как кровь прилила к щекам. Он улыбнулся и сказал: – Меня тоже так называли. Я долго оставался ребенком.

Я взглянул на Криспо и попытался представить его мальчишкой, Мальком. Это было невозможно – он был слишком старый.

После очередной долгой паузы Криспо снова заговорил. На этот раз его взгляд не отрывался от пляшущих оранжевых языков, а голос казался странно далеким, словно такой голос был у него в молодости, а сейчас звучал будто сквозь толщу времен.

– Запомни, мальчик. Бог дал нам величайший дар из всех. Это не любовь, не здоровье и не красота и даже не жизнь. А выбор. Величайший Божий дар – это возможность выбирать.

Он посмотрел на меня недолго, а потом снова повернулся к огню. Старые часы пробили одиннадцать. Одиннадцать! Я вскочил с кресла и поблагодарил Криспо за гостеприимство. Старика совсем загипнотизировало пламя, и он кивнул, не глядя на меня. Я повернулся и пошел к двери. Когда я отворил ее, он окликнул меня:

– Приходи еще, мой маленький друг, мне еще так много нужно тебе рассказать.

Снова поблагодарив Криспо, я оставил его у камина. Было темно, и я вдруг поймал себя на мысли, что бегу к корпусу со всех ног, высматривая призрак Макартура.