Текст книги "Кимоно"
Автор книги: Джон Пэрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Глава XXIII
Синто
С чем могу я
Сравнить этот мир?
С белой пеной, бегущей
Позади корабля,
Что ушел на заре.
Когда наступила осень и кленовые деревья стали ярко-красными, мужчины вернулись со своих долгих летних каникул. После этого судьба Асако стала еще тяжелее, чем прежде.
– Что тут толковать о высоких кроватях и специальной кухне, – сказал мистер Фудзинами Гентаро. – Эта девушка – японка. Она должна жить, как японка, и гордиться этим.
Итак, Асако должна была спать на полу рядом с кузиной Садако в одной из нижних комнат. Ее последнее имущество, последняя частная собственность, была взята у нее. Мягкие матрасы, из которых состоит туземная постель, не были неудобны, но Асако сразу же отвергла деревянную подушку, которую всякая японская женщина подставляет себе под шею, чтобы не пришла в беспорядок во время сна ее хитрая прическа. В результате ее волосы постоянно были в беспорядке, обстоятельство, которое без конца комментировали ее родные.
– Она совсем не выглядит теперь важной иностранной леди, – говорила миссис Шидзуйе, хозяйка дома. – Она походит теперь на посудомойку из деревенской гостиницы.
Другие женщины хихикали. Однажды явилась старуха из Акабо. Ее волосы были совершенно белы, а восковое лицо покрыто морщинами, как рельефная карта. Ее тело было перегнуто вдвое, как у рака, а глаза слезились целыми водопадами. Кузина Садако со страхом сообщила, что ей больше ста лет.
Асако должна была подвергнуться унижению позволить этой высохшей ведьме пройтись своими трясущимися руками по всему ее телу, щекоча и ощупывая его. От старухи страшно несло соленой редькой. Затем перепуганная девушка должна была отвечать на целую батарею вопросов о ее личных привычках и прежних брачных отношениях. Взамен она получила массу курьезных сведений о себе самой, знания, о которых до тех пор и не подозревала. То счастливое совпадение, что она родилась в час Птицы и в день Птицы, возвышало ее над остальными женщинами как исключительно одаренную личность. Но, к несчастью, злое влияние года Собаки было против нее. Если бы только это зловредное животное было побеждено и прогнано, Асако ожидало бы блестящее будущее. Фамильная колдунья согласилась с мнением Фудзинами, что, по всей вероятности, Собака удалилась вместе с иностранным мужем. Потом беззубая ведьма дунула трижды на рот, грудь, живот и ляжки Асако; и когда эта операция закончилась, она высказала мнение, что нет никаких причин гинекологического или таинственного характера, в силу которых искупленная дочь Фудзинами не могла бы стать матерью многочисленных детей.
Но о психологическом положении семьи в целом она сообщила далеко не утешительные новости. Решительно все в доме – рост деревьев в саду, полет птиц, шумы в ночное время – предсказывали крупное несчастье в ближайшем будущем. Фудзинами попали в «инге» (цепь причин и следствий), внушающую наибольшую тревогу. Несколько «гневных духов» скитались вокруг, и почти наверное они успеют навредить, прежде чем удастся смирить их ярость. Каковы же были средства исцеления? Трудно было предписать что-нибудь для такого сложного случая. Храмовые чары, во всяком случае, бывали действенны. Старуха назвала имена нескольких святилищ, специализировавшихся на экзорцизме – изгнании духов.
Через несколько дней были добыты талисманы – полоски рисовой бумаги со священными надписями и символами на них и развешаны на подставках и притолоках по всему дому. Это было сделано в отсутствие мистера Фудзинами. Когда он вернулся, то отнесся очень неблагосклонно к этому акту веры. Молитвенные ярлыки безобразят его дом. Они похожи на наклейки на багаже. Они разрушают его репутацию сильной личности. Он приказал студентам убрать их.
После такого кощунственного деяния старуха, прожившая в доме уже несколько недель, вернулась опять в Акабо, тряся седыми локонами и пророчествуя, что наступят ужасные дни.
По тем или другим причинам визит колдуньи не улучшил положения Асако. Ожидали, что она будет оказывать некоторые мелкие услуги, приносить пищу во время обеда и подавать мужчинам, склонив колени, хлопать руками, чтобы позвать служанку, массировать миссис Фудзинами, которая страдала от ревматических болей в плече, и тереть ей спину в бане.
Ее желания обычно игнорировались, а она все не осмеливалась оставить дом. Садако больше не брала свою кузину с собой в театр или в магазин Мицукоши, выбирать там кимоно. Она была раздражена неудачей Асако в изучении японского языка. Ей было скучно все постоянно объяснять. Она находила, что эта девушка из Европы глупа и не знает своих обязанностей.
Только ночью они болтали, как делают это девушки, даже враждебно настроенные, и именно в это время Садако рассказала ей историю своего романа с молодым студентом.
Однажды ночью Асако проснулась и нашла, что постель рядом с нею пуста и что бумажные шодзи отодвинуты. Волнуясь и беспокоясь, она встала и вышла на темную веранду снаружи комнаты. Холодный ветер дул через отверстие в амадо. Это было совершенно необычно, потому что японский дом в ночное время закупорен герметически.
Внезапно появилась из того же отверстия Садако. На ней было темное пальто поверх цветного ночного кимоно. При слабом свете лампадки в бумажном четырехугольном ящике Асако могла заметить, что пальто было мокро от дождя.
– Я была в бенджо, – сказала Садако нервно.
– Вы были снаружи, под дождем, – возразила кузина. – Вы совсем промокли. Вы простудитесь.
– Тише! – прошептала Садако, сбрасывая пальто, – не говорите так громко! Смотрите! – Она вынула из-за пазухи короткий меч в шагреневых ножнах. – Если вы скажете слово, я убью вас этим.
– Что вы делали? – дрожа, спросила Асако.
– То, что захотела, – был мрачный ответ.
– Вы были с Секине? – вспомнила Асако имя студента.
Садако кивнула в знак согласия. Потом она стала рыдать, закрывая лицо рукавом кимоно.
– Вы его любите? – не удержалась от вопроса Асако.
– Конечно, я люблю его, – кричала Садако, прерывая свои рыдания. – Смотрите на меня. Я больше не девушка. Он – моя жизнь. Почему мне не любить его? Почему не могу я быть свободной, как мужчины, и свободно желать и любить, как они? Я новая женщина. Я читала Бернарда Шоу. Я нахожу один закон для мужчин в Японии и другой для женщин. Но я хочу нарушить этот закон. Я сделала Секине моим любовником, потому что я свободна. Я спала в его объятиях в чайном домике у озера. Он дал мне такое чувство, чувство горы Фудзи, когда ее вершины коснется восходящее солнце!
Асако никогда не думала, чтобы ее гордая, холодная кузина могла дойти до такого потрясающего волнения. Ни разу до сих пор она не видела японской души, до такой степени обнаженной.
– Но вы выйдете замуж за Секине, милая Сада, тогда вы будете счастливы.
– Выйти замуж за Секине, – прошипела Садако, – за мальчика без денег, и позволить вам стать наследницей Фудзинами, когда я помолвлена с губернатором Осаки, который будет министром двора в новом кабинете!
– О, не делайте этого, – настаивала Асако, в душе которой проснулся весь ее английский сентиментализм. – Не выходите замуж за человека, которого не любите. Вы говорите, что вы новая женщина. Выходите замуж за Секине. Выходите за того, кого любите. Тогда вы будете счастливы.
– Японские девушки не бывают счастливы, – рыдала кузина. – Но я сохраню Секине. Когда я выйду замуж, он поступит ко мне шофером.
Асако с трудом перевела дух. Такая мораль смутила ее.
– Но это будет смертным грехом, – сказала она, – это не будет счастьем.
– Мы не можем быть счастливы. Мы – Фудзинами, – сказала серьезно Садако. – На нас проклятие. Старуха из Акабо говорит, что это очень тяжелое проклятие. Я не верю в суеверия, но я верю, что есть проклятие. Вы также. Вы были несчастливы и ваши отец и мать. Мы все прокляты за женщин. Мы добыли столько денег от несчастных женщин. Их продают мужчинам, они мучаются и умирают, а мы от этого богатеем. В Акабо говорят, что в семье у Фудзинами – лисица. Это приносит нам деньги, но делает нас несчастными. В Акабо даже бедные люди не хотят вступать в брак с Фудзинами, потому что у нас – лисица.
Это народное поверье, еще широко распространенное в Японии, что некоторые фамилии имеют духов-лисиц, нечто вроде семейного домового, который оказывает им услуги, но и насылает проклятие.
– Я не понимаю, – сказала Асако, испуганная этой дикой речью.
– Знаете вы, почему уехал англичанин? – спросила резко ее кузина.
Наступила очередь Асако зарыдать.
– О, если бы я уехала с ним! Он был так добр со мной, всегда нежен и ласков.
– Когда он женился, – говорила Садако, – он еще не знал, что на вас лежит проклятие. Ему не надо было приезжать с вами в Японию. Теперь он знает, что на вас лежит проклятие. Вот он и уехал. Он сделал умно.
– Что вы называете проклятием? – спросила Асако.
– Вы не знаете, отчего Фудзинами так разбогатели?
– Нет, – сказала Асако. – Все идет ко мне от мистера Ито. У него фонды или что-то такое…
– Да. Но фонды – это значит паи в деле. А вы не знаете, что такое наше дело?
– Нет, – повторила Асако.
– Видели вы Йошивару, где девушек продают мужчинам? Это наше предприятие. Понимаете вы теперь?
– Нет.
– Тогда я расскажу вам всю историю Фудзинами. Сто или двести лет тому назад наш прапрадед пришел в Йедо, как тогда называли Токио. Он был бедным деревенским парнем. У него не было друзей. Он стал приказчиком на товарном складе. Один раз пожилая женщина спросила у него: «Сколько вам платят?» Он сказал: «Ничего, только кормят и одевают». Женщина и говорит: «Идем со мной, я дам вам пищу, и одежду, и плату». Он пошел с ней в Йошивару, где у нее был маленький дом с пятью или шестью девушками. Каждую ночь он должен был стоять перед домом и кричать: «Ирасшаи! Ирасшаи! (Входите, входите!) Красивые девушки, очень дешево! Новые девушки, молодые девушки! Входите, испробуйте их. Они очень милы и ласковы!» И вот пьяные работники, игроки и дурные самураи приходят, платят деньги и заставляют девушек услаждать их своим телом. Они платят и ему, прапрадеду. Когда девушки были больны или не хотели принимать гостей, он должен был бить их, морить голодом и жечь «о куйю» (лекарственное растение, употребляемое для прижиганий) на их спинах. Однажды он сказал женщине, бывшей хозяйкой заведения: «Ваши девушки уже очень стары и сухи. Богатые друзья больше не станут приходить. Продадим этих девушек. Я поеду в деревню и привезу новых, и тогда выходите за меня замуж и сделайте меня вашим компаньоном». Женщина сказала: «Если нам повезет с новыми девушками и мы заработаем денег, я выйду замуж за вас». Тогда наш прапрадед вернулся в свою деревню, в Акабо; и его старые друзья удивились, видя, как много денег он тратит. А он говорил: «Да, у меня очень богатые друзья в Йедо. Они хотят взять в жены красивых деревенских девушек. Смотрите, я плачу вам вперед пять золотых монет. После свадьбы дадут еще больше денег. Позвольте мне взять с собой в Йедо ваших самых красивых девушек. И у них у всех будут богатые мужья». Это были простые деревенские люди и поверили ему, потому что он был из их села, из Акабо. Он вернулся назад в Йедо с двадцатью девушками пятнадцати-шестнадцати лет. С этими девушками он добыл очень много денег. И вот он женился на женщине, которая содержала дом. Потом нанял большой дом, названный Томондзи. Он обставил его очень богато и решил принимать гостей только из высшего света. Пятеро из его девушек сделались очень известными ойран. Каждый из их портретов, сделанных Утамаро, стоит теперь несколько сотен йен. Когда наш прапрадед умирал, он был очень богатым человеком. Его сын был второй Фудзинами. Он купил еще больше домов в Йошиваре и еще больше девушек. Это был наш прадед. У него было два сына. Один, отец вашего отца, купил эту землю и построил здесь первый дом. Другой был мой дед, Фудзинами Генносуке. Они все богатели и богатели от девушек, но проклятие наложено на всех, особенно на их жен и дочерей.
– А мой отец? – спросила Асако.
– Ваш отец написал книгу, в которой говорил, какая это дурная вещь, эти деньги, добытые из похоти мужчины и мучений женщины. Он рассказал в книге, как девушек обманом привозят в Токио, как их родители продают их, потому что они бедны или потому что наступает голод, как девушек везут в Токио по десять, по двадцать сразу и выставляют в аукционном зале для продажи в Йошиваре, как их запирают, будто пленниц, как к ним посылают очень грубых мужчин, чтобы сломить их волю и заставить быть йоро, чтобы они никогда не отказывали мужчине, хотя бы он был очень уродливый, и очень дурной, и очень пьяный. Даже если они больны и несчастны, если они даже беременны, они не должны отказывать. Делается испытание, чтобы узнать, насколько они сильны. Двадцать или тридцать мужчин посылают к одной девушке в одну ночь, одного за другим. Потом, когда сопротивление сломлено, их показывают в окнах, как «новых девушек», в красивых кимоно и с венками цветов на головах. Если им повезет, они избегают болезни несколько лет, но раньше или позже это приходит. Их посылают в больницу на излечение; или еще приказывают скрывать болезнь и принимать побольше мужчин. Так мужчины заражаются болезнью и приносят ее своим женам и детям, которые ведь ничего не сделали. Но девушки Йошивары должны работать все время, даже если они только наполовину вылечены. Поэтому они становятся старыми, некрасивыми и болезненными очень скоро. Тогда, если у них чахотка или что-нибудь такое, они умирают, а хозяин говорит: «Это хорошо. Она была уже слишком стара. На нее даром тратились деньги». И их поскорее хоронят на кладбище йоро, за чертой города, на кладбище мертвых, которых забывают. А некоторые, если они очень здоровы, живут, пока их контракт не кончится. Тогда они возвращаются в деревню и выходят замуж там и распространяют болезнь. Но, умирая, они все проклинают Фудзинами, которые наживаются на их горе и мучениях. Я думаю, что этот сад полон их духов и их проклятия бьются в стены дома, как ветер, когда он стучит ставнями.
– Как вы узнали все эти страшные вещи? – спросила Асако.
– Это описано в книге вашего отца. Я прочту ее вам. Если не верите, спросите Ито-сан. Он скажет вам, что это правда.
И несколько вечеров Садако читала этой иностранной Фудзинами слова ее собственного отца, слова предтечи.
Япония – еще дикая страна, писал Фудзинами Кацундо, японцы еще варвары. Сравнивать те условности, которые они ошибочно приняли за цивилизацию, с глубиной и высотой западного идеализма, который проповедовали Христос, и Данте, и св. Франциск Ассизский, и Толстой, – это все равно что сравнивать черепаху с луной. Япония подражает Западу в его самых худших наклонностях: грубому материализму, вульгарности, погоне за деньгами. Японцы должны быть скромны и должны сознавать, что самую трудную школу еще предстоит пройти. Урезанные и обескровленные системы бесполезны. Прусская конституция, техническое образование, военные успехи и бравады – это еще не прогресс. Япония должна отказаться от рабского почитания предков и уйти из-под власти мертвых. Она должна прогнать призраки суеверия и наслаждаться жизнью как вещью прекрасной и любовью как видением жизни еще более прекрасной. Она должна очистить свою землю от всей ее грязи и сделать ее тем, чем она могла бы быть, – Страной восходящего солнца.
Такова была задача отца Асако, когда он писал свою книгу «Истинное Синто».
– Нам не позволяют читать эту книгу, – объясняла Садако, – правительство запретило ее. Но я нашла тайную рукопись. Это было недостойным поступком со стороны вашего отца – написать такие вещи. Он уехал из Японии, и все сказали: «Это хорошо, что он ушел; он был дурным человеком; он позорил свою страну и свою семью».
В книге было много такого, чего Асако не могла понять. Ее кузина старалась объяснить ей это. И много ночей провели обе девушки, сидя вместе и читая при слабом свете. Это было возобновлением старой дружбы. Иногда тихий свист раздавался снаружи дома. Садако откладывала книгу, надевала пальто и выходила в сад, где ожидал ее Секине.
Предоставленная самой себе, Асако первый раз в жизни начала мыслить. До сих пор ее мысли касались просто ее собственных радостей и горестей, улыбок или недовольства окружающих ее, маленьких событий и пустых проектов. Но, должно быть, отцовская кровь текла еще в ее жилах, потому что в некоторых отношениях она понимала его книгу лучше, чем ее переводчица Садако. Она знала теперь, почему Джеффри не хотел касаться ее денег. Они были грязны, они были заражены, как несчастные женщины, заработавшие их. Конечно, ее Джеффри предпочел бедность такому богатству. Могла ли бы она встретить бедность с ним? Ну, она уже была бедна в доме своих родственников. Куда делась вся та роскошь, которую покупали ей ее деньги? Она жила теперь жизнью служанки и пленницы.
Чем все это кончится? Конечно, Джеффри вернется за ней и возьмет ее с собой. Но теперь у него нет денег, а так дорого стоит доехать до Японии. И потом, эта ужасная война! Джеффри был солдатом. Он, наверное, был там, во главе своих людей. Может быть, он уже убит?
Однажды ночью она увидела во сне, что его тело привезли к ней, мертвое и окровавленное. Она закричала во сне. Садако проснулась, испуганная.
– В чем дело?
– Я видела во сне Джеффри, моего мужа. Может быть, он убит на войне?
– Не говорите так, – сказала Садако. – Разговоры о смерти приносят несчастье. Это смущает духов. Я говорила вам, что дом полон ими.
Разумеется, для Асако дом Фудзинами потерял свое очарование. Даже красивый ландшафт казался мрачным. Каждый день две-три женщины из Йошивары умирали от болезни и небрежности, говорила Садако, и, следовательно, каждый день невидимое население сада Фудзинами росло и все увеличивался клубок их проклятий. Духи шипели, как змеи, в бамбуковой роще. Они вздыхали в ветвях сосны. Они питали карликовую растительность своими извержениями. Под водами озера тела – женские тела лежали рядами. Их тонкие руки касались тростника. Их бледные лица всплывали ночью на поверхность и смотрели на луну. Осенние клены пятнали землю своей отравленной кровью, и каменные лисицы перед святилищем Инари зевали и скалили зубы перед бесовским миром, который вызвала к жизни из темной почвы разврата, жадности и болезней их злая волшебная сила.
Глава XXIV
Осенний праздник
Если б в этом мире
Не было для нас
Воловьей телеги
Буддийской религии
Как из дома мыслей
Ускользнуть могли б мы?
В октябре все семейство Фудзинами выехало из Токио на несколько дней, чтобы выполнить свои религиозные обязанности в храме Икегами. Даже дедушка Генносуке вылез из своего особого домика, везя свою жену О Цуги. Мистер Фудзинами Гентаро вез свою жену Шидзуйе-сан, Садако и Асако. Только Фудзинами Такеши, его сын и наследник, со своей женой Мацуко отсутствовал.
Произошли еще какие-то неприятности в семействе, которые скрывались от Асако и которые заставляли торопиться запастись помощью религиозной благодати. Фудзинами были последователями куддизма, секты ничирен. Их ревностное благочестие и богатые подарки священникам храма считались причиной возрастания их богатства. Покойники семьи Фудзинами, начиная с прапрадеда, который первый явился в Йедо искать счастья, хоронились в Икегами. Здесь священники давали каждому покойнику новое имя, которое и писалось на маленьких черных таблицах – «ихай». Одна из таких таблиц с именем покойника хранилась в домашнем святилище в Токио, другая – в храме Икегами.
Асако взяли с собой на октябрьский праздник потому, что отец ее тоже был погребен на земле храма – собственно, одна маленькая косточка, «икотсу», или «священная кость», посланная домой из Парижа прежде, чем его останки подверглись чуждому погребению на кладбище Пер-Лашез. По мертвому была отслужена заупокойная служба, и Асако показали его табличку. Но она не испытала того сильного волнения, которое овладело ею во время первого посещения дома Фудзинами. Ведь теперь она уже слышала собственный голос своего отца. Она знала его отвращение к претенциозности всех видов, к лживой условности, к ложным чувствам, его ненависть к священникам и их влиянию, его осуждение семейного богатства и его презрение к почитаемым всеми мелочам в японской жизни.
Храм в Японии – не просто здание, а целый поселок. Место для этих поселков избиралось с тем же самым вдохновением, которое руководило и нашими бенедиктинцами и картезианцами. Храм Икегами расположен на длинном обрывистом холме на половине пути между Токио и Йокогамой. Он окружен деревьями криптомерии. Эти темные вечнозеленые деревья, похожие на громадные кипарисы, придают местности мрачный, молчаливый, невозмутимый характер, все то, что Беклин сумел выразить в своей картине «Остров мертвых». Эти величественные деревья являются существенной частью храма. Они напоминают колонны наших готических соборов; крыша – синий свод неба, а настоящие постройки – только алтари, часовни и памятники.
Крутая ступенчатая дорога спускается, как водопад с вершины холма. Вверх и вниз по этим ступеням непрерывно постукивают деревянные галоши японцев, как капли дождя. Наверху лестницы стоят башенные ворота, окрашенные красной охрой, ведущие к внутренним помещениям. Хранители – стражи ворот, Ни-О, два гигантских царя, перешедшие в японскую мифологию из Индии, поставлены в клетках в самой постройке ворот. Их клетки и самые их особы засорены липкими кусками жеваной бумаги, с помощью которой поклонники буквально оплевывают их своими молитвами.
Внутри ограды находятся различные храмовые здания: колокольня, библиотека, прачечная, зал обетных приношений, священные купальни, каменные фонари и помещения для паломников; также два громадных зала для богослужения, которые подняты на низких столбах над уровнем земли и соединены между собой крытым мостом; так они выглядят двумя кривыми ковчегами спасения, ровно на пять футов возвышающимися над житейской суетой. Эти здания по большей части окрашены красным цветом; бывает изящная резьба на панелях, фризах и верхушках. Позади этих двух святилищ находится часовня мертвых, где хранится память многих величайших людей страны. Позади нее помещения священников с красивыми закрытыми садами, висящими на склонах крутого обрыва; главный вдохновитель их – старая сосна, под которой сам Ничирен, современник и соперник святого Доминика, любил размышлять о своем проекте Всемирной Церкви, основывающейся на жизни Будды и руководимой апостолами Японии.
В течение целой недели Фудзинами жили в одной из верениц совершенно лошадиных стойл, похожих на пустые ящики, внутри ограды храма. Празднество, по-видимому, имеет нечто родственное с еврейским праздником, когда благочестивые люди оставляли свои городские жилища и жили в палатках за стенами города.
Поклонение Дивному Закону Лотосовых Письмен! Знаменитая формула священников секты ничирен повторялась снова и снова под аккомпанемент барабанов; потому что в самом священном тексте лежит единственный путь к спасению. С примерной настойчивостью мистер Фудзинами Генносуке отбивал такт молитвы деревянной колотушкой на мокигио, деревянном барабане, имеющем форму рыбьей головы.
Наму миохо ренге Кио. Из всех углов храмовой ограды неслись выколачиваемые молитвенные призывы, как шум молотьбы. Католическая совесть Асако, проснувшаяся теперь, когда она почувствовала влияние чар Японии, возмущалась ее участием в этих языческих обрядах. Чтобы изгнать из своих ушей эхо этой литании, она попыталась сосредоточить свое внимание на собравшейся толпе.
Наму миохо ренге Кио. Вокруг нее была густая масса паломников, сотни и тысячи развлекающихся, торгующих и глазеющих. Некоторые из них, как и Фудзинами, наняли временные помещения и имели с собой поваров и слуг. Некоторые расположились лагерем на открытом воздухе. Иные просто посещали храм и уезжали в течение одного дня. Люди толпились и кишели, как муравьи в муравейнике. Любопытство скорее, чем благочестие, было господствующим настроением; потому что это один из немногих в году праздников токийских рабочих и ремесленников.
В центральных зданиях, на пять футов выше этого шумного стечения народа, там, где сидели на тронах золотые фигуры Будды, священники в митрах и коричневых ризах, расшитых золотом, выполняли обряды своего культа. Справа и слева высокого алтаря чтецы, сидящие у своих красных лакированных столиков, декламировали сутры в строфах и антистрофах. Поднимались облака фимиама.
В прилегающем здании серьезный молодой проповедник увещевал собрание пожилых и сонных леди избегать плотских наслаждений и отказаться от мира и его суеты, отмечая каждый пункт в своей речи взмахами веера. Служитель храма, с лисьим выражением лиц, вели бойкую торговлю амулетами против всевозможных несчастий и священными свитками с печатными молитвами и фигурами ничирен.
Двор храма представлял собой обширное ярмарочное поле. Храмовые голуби отчаянно кружились в воздухе или опускались на крыши, не будучи в состоянии найти ни одного свободного квадратного фута на тех камнях, где они привыкли бродить и клевать. Лавочки тянулись вдоль мощеных дорожек и заполняли пространства между зданиями. Продавцы предлагали всякие священные предметы, святые изображения, амулеты и украшения; но там были и цветы для женских причесок, игрушки для детей, пирожные и бисквиты, пиво и лимонад, и отвратительный горьковатый напиток, именуемый «шампанским сидром», и всевозможные пустяки. В одном углу площади работал вовсю театр; актеры переодевались на глазах публики на балконе над толпой, чтобы возбудить ее любопытство и привлечь посетителей. Сзади расположился кинематограф, выставив безобразные объявления с изображением убийств и привидений; а еще дальше устроился цирк с целым зверинцем опаршивевших животных.
Толпа была удивительно смешанная. В ней были зажиточные купцы из Токио со своими женами, детьми, слугами и приказчиками. Были студенты в своих пятнистых бело-голубых пальто, с кепи, значками своей школы и с неуклюжей походкой. Была современная молодежь в «йофуку» (европейском платье), в шляпах-панамах, в ботинках, с франтовскими тросточками, с высокомерным выражением, гордые своим неверием. Была масса детей, самых разнообразных, державшихся за руки и кимоно старших или мелькающих у ног толпы, как листья в водовороте.
Были группы экскурсантов из деревень, в кимоно, отогнутых у колен, с тупо смотрящими, цвета обожженной глины, лицами; каждый нес красный цветок или цветной платок для удостоверения. Были работники в узких штанах и куртках, на которых были написаны имя и профессия их нанимателя. Были гейши в лучших нарядах, под руководством профессиональных «тетушек»; их можно было узнать только по элегантному покрою платьев да по широкому расстоянию между воротником и затылком, занимаемому их черным шиньоном.
У самой могилы Ничирена стоял японский представитель Армии Спасения, ревностный и увлеченный молодой человек, носящий красно-синий мундир армии генерала Бутса, – с японской подписью «Кайсейгун» (Армия спасения) на околыше шапочки. Он стоял перед ящиком, на котором был написан в японском переводе первый стих гимна: «Вперед, о воины Христа!». Музыка гимна отдаленно напоминала свой западный прототип. Евангелист тщетно пытался побудить терпимую, но равнодушную толпу присоединиться к пению.
Повсюду по площади бродили нищие, достигшие различных степеней отвратительности. Некоторые, однако, были так ужасны, что их не впустили в ограду храма. Они выстроились среди стволов криптомерий, среди маленьких серых могил со стершимися надписями и покрытых мхом статуй ласкового Будды.
Асако положила пенни в протянутую руку одного несчастного, лишенного зрения урода.
– О, нет! – закричала кузина Садако, – не подходите близко к ним. Не касайтесь их! Это прокаженные.
У некоторых из них не было рук или были какие-то обрубки, кончающиеся чем-то красным и уродливым, похожим на изжеванную собакой кость. У некоторых не было ног, и их возили на маленьких платформах с колесами их менее увечные товарищи по несчастью. Некоторые вовсе не имели черт лица. Их лица были просто гладкие доски, с которых совершенно исчезли нос и глаза; только рот оставался, беззубая дыра, обрамленная спутанными волосами. У некоторых лица ненормально распухли; выдающиеся лбы и тяжелые щеки придавали их выражению каменную неподвижность византийских львов. Все были страшно грязны и покрыты ранами и насекомыми.
Проходящий народ смеялся над их безобразием и бросал им медяки, из-за которых они толкались и дрались, как звери.
Наму миохо ренге Кио. Родственники Асако провели весь день в еде, питье и болтовне под шум бесконечных молитв. Это был великолепный осенний день; осень – лучшее время года в Японии. Теплое, яркое солнце освещало великолепные цветы осени, блестящую красную и желтую листву, одевающую соседние холмы, широкую коричневую равнину с тисненными на ней планами обнаженных рисовых полей, коричневые дачи и домики, прячущиеся в свои ограды из вечнозеленых растений, как птицы в гнезда, красные стволы криптомерий, темный ковер опавших сосновых игл, серые нагроможденные камни старого кладбища, остроконечные кровли храма и беспорядочные рои людей; они молились, бросали свои медяки в огромную чашу для милостыни перед алтарем, ударяли в медные колокольчики, молились об удаче и возвращались опять домой со своими расшалившимися, веселыми детьми.
Асако больше не чувствовала себя японкой. Зрелище желтосерой тысячной монотонной толпы земляков доводило ее до болезни. Шиканье и клохтанье их непонятного языка отдавалось в ее мозгу неприятным, мертвящим звуком, как падение дождевых капель для того, кто нетерпеливо ждет возврата хорошей погоды.
Здесь, в Икегами, далекий вид моря и судов в Йокогаме манил Асако к бегству. Но куда она могла убежать теперь? В Англию? Она больше не англичанка. Она оттолкнула своего мужа, и по совершенно недостаточным причинам. Она винила себя в холодности, недостатке любви, узости ума и глупости. Она признавала теперь, что действовала под сильным влиянием других. Как дура, она поверила тому, что ей говорили. Она не вверилась своей любви к мужу. По обыкновению, ее мысли обратились к Джеффри и вечной опасности, угрожающей ему. За последнее время она несколько раз принималась писать ему письма, но ни разу не пошла дальше обращения: «Милый Джеффри».
Она была рада, когда прошел этот волнующий день, показались между стволов криптомерий розовые закатные облака, спустилась ночь и, будто лампы на их ветвях, повисли крупные звезды. Но ночь не принесла с собой тишины. Вокруг храма зажгли бумажные фонари, и ацетиленовые огни осветили ярмарочные лавки. Болтовня, крики торговцев и покупателей, стук деревянных гета стали еще страшнее, чем днем. Казалось, что находишься в клетке диких зверей, слышимых, чувствуемых, но невидимых.
