Текст книги "Пираты Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Вина посмотрела на мальчишку Фиша.

– Правильно, – кивнул он. – Иди вниз.

– Не знаю, кто как, – ответила Телима, – а я просто не могу находиться на нижних этажах башни. Воздух там спертый. У меня от него кружится голова, – заявила эта нахалка.

– У меня тоже, – улыбнулась Лума; ну, она-то могла бы и промолчать.

– Точно, – вставила свое идущая у них на поводу маленькая дуреха. – Запах внизу невыносимый.

– Ну что ж, – посочувствовал я, – придется вас выручать. Привяжем вас к лестничным перилам у входа в башню.

– Боюсь, у тебя на это не хватит времени, – заметил выглядывающий за край стены Самос.

Трубач в неприятельском лагере заиграл сигнал к атаке.

Снизу началось движение, послышался топот бегущих ног.

– Быстро вниз! – приказал я девушкам.

Они отошли на шаг и остановились, бросая исподлобья упрямые взгляды, но опасаясь, однако, открыто выказать неповиновение.

– Мы ведь признаем себя вашими рабынями! – наконец дерзко воскликнула Телима. – Если мы вас чем-то не устраиваем, накажите нас плетьми или убейте!

Над головой у нас просвистела выпущенная из арбалета стрела.

– Убирайся отсюда! – крикнул Вине Фиги.

– Если я в чем-то тебе не нравлюсь, накажи меня плетьми или убей, – со слезами в голосе пробормотала она.

– Ну нету у меня с сооой плети, не захватил! – рявкнул я, махнув рукой и отходя подальше от этих трех дур.

Фиш нежно поцеловал Вину и подошел к зубчатому парапету.

Девушки разобрали валяющиеся на полу мечи и, осторожно приблизившись, стали у нас за спиной.

– Прощай, мой убар, – едва слышно пробормотала Телима.

– Прощай, убара, – не оборачиваясь, ответил я.

Тут же все вокруг утонуло в воинственном кличе осаждавших, и над краем стены замелькали концы приставных лестниц и длинных, предназначенных для штурма крепостных стен шестов. Забрасываемые на веревках металлические крюки снова со скрежетом заскользили по каменным плитам стены и зацепились за края бойниц парапета.

До сих пор все атаки осаждающие производили с одной стороны крепостной стены, то есть со стороны площади. Теперь же я заметил группу арбалетчиков, прячущихся за каменными бойницами с той стороны стены, к которой вплотную подходили воды дельты реки и которую поэтому мы считали неприступной и безопасной. Арбалетчики боязливо озирались, опасаясь наших стрел, – не зная еще, что мы израсходовали их все до единой, – но они тем не менее уже стояли на парапете внешней стороны стены, и это свидетельствовало о том, что атаки теперь нам следовало ждать и отсюда.

То, что происходило за внутренней частью крепостной стены, тоже не радовало слух: голоса и крики взбирающихся по лестнице осаждающих звучали все громче, все ближе.

Арбалетчики, видя, что на головы им не обрушился град выпущенных нами стрел, и догадавшись, что это может означать, осмелели. Их предводитель приосанился и с гораздо более уверенным видом принялся отдавать распоряжения стоявшим рядом с ним людям. Он даже перегнулся через край парапета, очевидно, чтобы отдать приказание подниматься следующей группе осаждающих, но тут произошло нечто совершенно неожиданное.

Я вдруг заметил, как какой-то металлический отблеск, какая-то неяркая вспышка света, выпущенная откуда-то с дельты реки, блеснула у него перед закрывающим лицо шлемом и с силой отбросила его голову назад. Перегнувшийся над краем парапета человек секунду помедлил, словно в раздумье, а затем, продолжая наклоняться все ниже и ниже, без единого звука соскользнул со стены.

– Мне больно! – вскрикнула Телима. Я даже не заметил, как сдавил ей руку. Охваченный волнением, я вскочил на ноги.

– Не высовывайся из-за прикрытия! – крикнул Самос.

В это мгновение больше сотни металлических крюков одновременно взлетели над краем стены с обращенной к дельте стороны и, проскрежетав по каменным плитам, зацепились за край бойниц. Один из арбалетчиков бросился к краю стены и высунулся наружу, чтобы выяснить, что там происходит, но сильный удар отшвырнул его назад, и он упал, не успев даже взмахнуть руками. Из толстого шлема, закрывавшего ему лицо, торчала стрела, которая могла быть выпущена только из длинного крестьянского лука.

Арбалетчики в страхе попятились.

Однако на помощь к ним пришли осаждающие, первые ряды которых начали сплошной лавиной перехлестывать через парапет.

Скоро они будут и на крыше башни.

И тут со стороны, выходящей к дельте реки, на стену волна за волной стали выплескиваться еще сотни и сотни людей.

– Ренсоводы! – вырвалось у меня.

За спиной у каждого из появившихся со стороны реки виднелся длинный лук. Слаженными движениями, действуя четко, как на занятии, они быстро выстроились в ряд, единым взмахом извлекли из колчанов стрелы, приложили их к тетиве и одновременно натянули луки, ожидая команды. У меня перехватило дыхание. За спиной выстроившихся в ряд людей, на верхнем выступе парапета я увидел Хо-Хака. Он резко опустил поднятую руку, сопровождая взмах громким криком. В воздух взметнулись сотни стрел, в мгновение ока преодолев расстояние от одного парапета крепостной стены до другого. По соседству от Ха-Хака я заметил взобравшегося на стену Турнока, этого широкоплечего крестьянина с неизменным длинным луком, а рядом – его неразлучного приятеля, Клинтуса, с сетью и трезубцем на плече.

Все вокруг нас словно взорвалось криками отчаяния, душераздирающими воплями и грохотом падающих приставленных к стенам лестниц и шестов. Вторая лавина обрушившихся на головы осаждающих стрел вызвала в их тающих рядах еще больший перепорешедший в настоящую панику. Напададающие – если теперь их еще можно было так назвать – уже не думали об оказании сопротивления, а искали лишь возможности укрыться где-от этой косящей всех подряд смерти. Они прятались и рассыпались по всей длине крепостной стены, протянувшейся от моего дома до занимаемой нами башни. Лучники вытянулись из-за парапета, обращенного к внутренней части имения, и обстреливали двор с отступающими по нему людьми. На мгновение среди мечущейся внизу толпы мне на глаза попался Лисьяк с побелевшим от ярости лицом, сжимахущий в руках свой капитанский шлем, украшенныйй гребнем из шерсти слина, рядом с которым, обернувшись к нам, отступал Хенрак – парень с повязкой на голове из перламутровых пластин, что так давно – или недавно? – продал за золото Порт-Кара своих ренсоводов-общинников. Следом за ними в развевающейся за спиной богатейшей накидке из пятнистых белых шкур морского слина, с мечом в руке шагал человек, лицо которого мне было незнакомо.

– Это Клаудиус! Клаудиус! – воскликнул стоящий рядом со мной мальчишка Фиш.

Так вот он каков, регент Генриса Севариуса, который пытался убить своего подопечного, подумалось мне.

Я заметил, что пальцы юноши, сжатые в кулаки, побелели от напряжения.

Трое человек вместе с толпой скрылись в моем доме.

Турнок, сидящий на парапете, помахал над головой своим луком.

– Капитан! – прокричал он.

Клинтус также взмахнул рукой.

Я поднял руку в ответном приветствии.

Кивнул я и Хо-Хаку, ренсоводу. Я видел, как его люди научились обращаться с длинным луком, и нисколько не сомневался в том, что, выпущенные мной на свободу после моего столь удачно закончившегося сражения с захватившими их работорговцами, они на вырученные от торговли средства приобрели это грозное оружие и сделали его своим, относясь к нему с той же любовью и гордостью, как крестьяне. Не думаю, что после этого ренсоводы останутся столь же беззащитными перед людьми из Порт-Кара, как прежде. Теперь, с таким оружием в руках, они, вероятно, впервые за все время своего существования были действительно свободны, ибо кто же может чувствовать себя по-настоящему свободным, если не способен эту свободу защитить?

– Смотри! – крикнул мне Самос.

С крыши башни нам были хорошо видны не только все мои владения, но и отходящий от громадного внутреннего водоема канал, и даже открытые сейчас ворота.

Я видел, как мечущиеся по двору люди покидают мои владения, но что гораздо важнее – я заметил, что по каналу, опустив мачту, медленно приближается один корабль, а за ним показывается из-за поворота другой.

– Это «Верна»! – закричал я. – И «Тела»!

На носовой палубе «Верны» в надетом на голове шлеме, с копьем в руке стоял Таб.

Я мог себе представить, чего стоило ему привести сюда «Верну» и «Телу». Они, должно быть, шли сюда на поднятых парусах, которые теперь, несомненно, разодраны в клочья. Он рисковал не удержать корабль под беснующимся ветром и сделать его игрушкой волн, которые недолго забавлялись бы с ним, прежде чем превратить в обломки. Остальные корабли, конечно, все еще находятся в сотнях пасангов к югу.

– Да, матросы Порт-Кара действительно мастера своего дела, – задумчиво заметил Самос.

– Так ты тоже любишь этот город? – спросил я.

Самос рассмеялся.

– Еще бы! – ответил он. – Ведь здесь мой Домашний Камень!

Я усмехнулся.

Мы видели, как оба корабля вошли во внутренний водоем в центре моих владений, и лучники, выстроившись вдоль бортов, начали поливать стрелами тех, кто еще прятался среди строений двора.

Продолжать сражение было бессмысленно, силы были слишком неравны, и вскоре мы увидели, как люди начали покидать укрытие и, бросив на землю оружие, опускались на колени.

Я подхватил Телиму на руки; она смеялась и весело кричала.

Потом я по веревке спустился с крыши башни на крепостную стену. Самос и Фиш поспешили следом.

Навстречу уже шли Турнок, Клинтус и Хо-Хак.

Мы обнялись.

– Я вижу, вы все же подружились с длинным луком, – заметил я Хо-Хаку после первого приветствия.

– Ты очень наглядно нам в этом помог, воин, – ответил он.

В двух словах они рассказали, как Клинтус с Турноком, Турой и Улой обратились за помощью к ренсоводам, извечным недругам Порт-Кара, и те, к моему полному недоумению, подвергая риску собственные жизни, поспешили мне на выручку.

Да, что ни говори, я слишком плохо разбираюсь в людях.

– Спасибо, – сказал я Хо-Хаку.

– Не за что, воин, – ответил он.

Только такое вот «не за что» и имеет значение в подобной ситуации, только с нем скрыто настоящее мужество.

Мы спустились с крепостной стены.

– Здесь еще троих поймали, – сообщил подошедший матрос, кивая на мой дом.

Мы с Самосом, Клинтусом, Турноком, Хо-Ха-ком и многими другими вошли внутрь.

В центральном зале в окружении арбалетчиков стояли Лисьяк, Клаудиус и Хенрак.

– Приветствую тебя, Таб, – поздоровался я, входя в зал.

– Здравствуйте, капитан, – ответил он.

К этому времени трое девушек, Лума, Вина и Телима, тоже спустились с башни и присоединились к нам.

Лисьяк, едва завидев меня, вытащил спрятанный в складках одежды кинжал и бросился на меня. Реакция моя была быстрой, а наша стычка короткой. Через минуту он уже лежал на полу, выронив из рук свой шлем, украшенный гребнем из шерсти слила, этим символом принадлежности к Совету капитанов.

– Я богат, – обратился к нам Клаудиус, поднимая глаза от окровавленного тела своего сообщника. – Я могу заплатить за свое освобождение.

– Совет капитанов будет решать, как с тобой поступить, – ответил Самос.

– Сначала этот вопрос буду решать я, – раздался у нас за спиной твердый голос.

Мы обернулись.

В дверях с мечом в руке стоял Фиш, мальчишка-раб.

– Это ты! Ты! – закричал Клаудиус. Самос удивленно посмотрел на юношу и снова повернулся к Клаудиусу.

– Странно, что ты приходишь в такое волнение при виде обычного раба, тем более мальчишки, – заметил ему Самос.

Я вспомнил, какая цена была назначена за голову юного убара Генриса Севариуса.

И вот он стоял перед нами, пусть клейменый, пусть с ошейником и в жалких обносках раба, но все тот же убар, что чувствовалось во всех его движениях и в гордой, царственной посадке головы. Он уже не был мальчиком. Он познал любовь женщины, познал ярость сражения. Он стал мужчиной.

Клаудиус, сбросив с плеч накидку из шерсти белого морского слина и обнажив спрятанный под ней меч, с громким криком бросился на юношу и со всего размаху нанес ему сокрушительный удар.

Юноша отбил его, не нанося ответного удара.

– Как видишь, я не новичок в обращении с мечом, – сказал он. – Поэтому давай сразимся по-настоящему.

Клаудиус оказался неплохим мечником, но вовсе не блестящим.

Вскоре Фиш уже склонился над брошенной на пол накидкой из шерсти белого морского слина и вытер об нее измазанное кровью лезвие меча.

Клаудиус еще мгновение стоял посреди зала, выронив меч и зажимая руками рану на груди, и затем беззвучно упал на каменные плиты.

– Превосходно, – заметил Самос. – Клаудиус мертв. Причем погиб от руки простого раба. Фиш, мальчишка, рассмеялся.

– Ну, а этот, – кивнул Хо-Хак на Хенрака, – из ренсоводов. Поэтому он – мой. Хенрак стоял побелевший как мел.

– На ренсовом острове убили Зекиуса, – сказал, глядя ему в лицо, Хо-Хак. – Это был мой сын.

– Не прикасайся ко мне! – взвизгнул Хенрак.

Он бросился.было бежать, но бежать было некуда.

Хо-Хак неторопливо, с какой-то торжественностью снял с себя оружие и бросил его на пол. Его горло все еще охватывал ошейник, который он носил с тех пор, как был рабом на галерах. С ошейника свисал, позвякивая при каждом его движении, тот же столь знакомый мне обрывок цепи. Непомерно крупные уши Хо-Хака были плотно прижаты к голове.

– Осторожно! – закричала Лума. – У него нож!

Хо-Хак медленно приблизился к Хенраку, пригнувшемуся, словно для прыжка, и выставившему перед собой длинный нож.

Хенрак нанес удар, и Хо-Хак поймал его за запястье. Мощными руками, копившими силу все долгие годы сидения на веслах рабской галеры, Хо-Хак вывернул Хенраку руку, и нож со звоном упал на пол.

После этого Хо-Хак схватил Хенрака за шиворот и за поясной ремень, поднял его над головой и, кричащего, отчаянно вырывающегося, вынес из зала.

Мы вышли следом и с удивлением наблюдали, как он скрылся в башне и затем, какое-то время спустя, появился на крепостной сине, все так же неся Хенрака на вытянутых руках над головой. Он подошел к самому краю парапета, к той стороне стены, что была обращена к подходящим вплотную к ней болотам. Здесь он замер на какое-то бесконечно долгое мгновение, четко вырисовываясь на фоне голубого неба, и, размахнувшись, швырнул дико визжащего Хенрака со стены.

Тарларионов в этой части болот хватало.

– Стояла поздняя ночь.

Мы хорошенько подкрепились и выпили, воспользовавшись запасами, принесенными с «Верны» и «Телы».

Прислуживали нам за столами Вина и Телима, на которых все еще были надеты короткие туники кухонных рабынь. Фиш тоже сидел вместе с нами, и девушки подносили кушанья и ему. Прислуживали нам и Мидис, Тура и Ула, хотя ошейники с них были сняты.

Когда столы были накрыты и мы утолили первый голод, девушки также сели рядом с нами.

Мидис старательно отводила от меня глаза. Она была очень красива. Подойдя к Табу, она опустилась рядом с ним на колени.

– Никогда не думал, – заметил Таб, обнимая ее за плечи, – что могу испытывать хоть какой-то интерес к свободной женщине.

– В крестьянском хозяйстве, – загудел Турнок, словно оправдываясь за то, что отпустил Туру на свободу, – от свободной женщины толку больше. И работает она лучше.

В волосы сидящей рядом с ним Туры был вдет цветок талены.

– Ну а я, – заметил, жуя, Клинтус, – всего лишь бедный рыбак. Иметь рабыню мне не по карману.

Ула рассмеялась и положила голову ему на плечо.

– При ваших настроениях, – сказал Самос, обсасывая крылышко вулоса, – приходится только удивляться, как в Порт-Каре могло остаться хоть несколько рабынь.

Вина и Телима, обе в ошейниках, смеясь, опустили головы.

– Кстати, а где Сандра? – спросил я у Турнока.

– Она пряталась в башне, – ответил он. – Мы нашли ее в вашей комнате с сокровищами.

– Ее там как раз и не хватало, – ядовито заметила Телима.

– Не будем к ней несправедливы, – сказал я и, снова обращаясь к Турноку, поинтересовался: – И что же вы с ней сделали?

– Заперли дверь снаружи, – ответил Тур-нок. – Она, конечно, кричала, пыталась выломать дверь, но запоры там крепкие. Не зря же в этой комнате хранят сокровища.

– Правильно, – согласился я.

«Пусть посидит там пару дней среди золота и драгоценностей. Ей, наверное, это будет приятно», – подумалось мне. Правда, ей доставило бы гораздо больше удовольствия, если бы в комнате была еще вода и питье, но, думаю, недолгое голодание пойдет ей на пользу.

– Когда ее выпустишь оттуда, почему бы тебе не запереть ее в клетке для рабов? – поинтересовалась Телима.

Ну что с нее возьмешь: Телима настоящая горианка.

– Ты хочешь, чтобы я запер ее в клети для рабов? – спросил я.

– Да, – ответила она.

– Почему?

– Ты сам знаешь, – усмехнулась она.

– В своих объятиях я нахожу ее настоящей рабыней, – поделился я своими впечатлениями, – покорной и готовой во всем услужить.

– В твоих объятиях, – опуская глаза, сказала Телима, – я могу быть в гораздо большей степени подходящей рабыней, чем это может когда-либо удаться Сандре.

– Ну что ж, – согласился я. – Пожалуй, стоит провести между вами соревнование.

– Очень хорошо, – саркастически ответила Телима. – Будем соревноваться. Мне бояться нечего. Победа будет за мной.

Я рассмеялся, и Телима ответила мне удивленным взглядом. Я обнял ее за плечи и притянул к себе. Нет, она, конечно, горианка до мозга костей.

– Через два дня, – сказал я, – когда Сандра выйдет из комнаты с сокровищами, я собираюсь отпустить ее на волю и дать ей золота, чтобы она могла идти, куда захочет, и делать, что ей вздумается.

В глазах Телимы отражалось полное недоумение.

– А вот Телиму я не выпущу, – продолжал я.

Ее глаза были широко открыты. Она попыталась вырваться.

– Телиму я навсегда оставлю своей рабыней.

Она рассмеялась и потянулась ко мне губами. Поцелуй получился весьма продолжительным.

– Моя бывшая хозяйка умеет целоваться, – признался я.

– Твоя рабыня так рада, что хозяин не считает ее неприятной, – ответила она.

– А не пора ли отправить кого-нибудь из рабов на кухню? – предложил Фиш.

– Верно, – заметил я и, обращаясь к нему самому и Вине, распорядился: – А ну-ка, вы оба, рабы, отправляйтесь на кухню, и чтобы до рассвета я вас не видел.

Фиш поднял Вину на руки и вышел из-за стола.

В дверном проеме он остановился и под звонкий смех обнимавшей его девушки долго примерялся, как ему лучше пройти в дверь со своей ношей, с той, что некогда была Вивиной, высокородной дамой, которой предназначалось стать убарой Коса и которая сейчас весело болтала ногами, лежа в объятиях Фиша, такого же раба с полоской металла на шее, как и она сама. И все же я искренне сомневаюсь, что Вивина нашла бы более привлекательным для себя ложе убара Коса, нежели девчонка-рабыня Вина – подстилку и покрывало кухонного раба Фиша, выделенные им в доме Боска, капитана из Порт-К ара.

– Я вижу, ты все еще носишь золотой браслет, – обратился Хо-Хак к Телиме.

– Да, – ответила она.

– Именно по нему я и должен был тебя узнать, когда много лет назад ты появилась на болотах, – покачал он головой.

Его слова озадачили Телиму.

Самос поставил на стол опустевший кубок.

– Как обстоит положение дел в городе? – спросил он у Таба.

Выражение лица у того стало серьезным.

– Убары Силиус Максимус и Этеокль вместе со своими людьми уже оставили город. Имение Генриса Севариуса также брошено беглецами.

Здание городского Совета хотя и пострадало, но не разрушено. Город, как мне кажется, удалось спасти. Через четыре-пять дней флотилия уже будет здесь.

– Значит, – подытожил Самос, – Домашний Камень Порт-Кара в безопасности. Он поднял кубок. Мы выпили.

– Уже поздно, – заметил Таб, – и если мой капитан не возражает, я бы хотел удалиться.

– Пожалуйста, – разрешил я. Он коротко кивнул и вместе с Мидис вышел из зала.

– Не думаю, чтобы для ренсоводов было разумным надолго задерживаться в Порт-Каре, – вступил в разговор Хо-Хак. – Думаю, нам лучше уйти из города под покровом ночи.

– Еще раз спасибо вам и вашим людям, – поблагодарил я его.

– Ренсоводческие общины, образовавшие, кстати, конфедерацию, – всегда в твоем распоряжении, – ответил Хо-Хак.

– Спасибо, Хо-Хак.

– Мы перед тобой в неоплатном долгу, – продолжал Хо-Хак, – и за то, что ты спас наших людей от налетчиков из Порт-Кара, и за то, что подружил нас с длинным луком.

– Этот долг уже оплачен, – заверил я его.

– Значит, у нас больше нет долгов друг перед другом?

– Нет, Хо-Хак.

– Тогда будем друзьями, – сказал он, протягивая руку.

Мы обменялись рукопожатиями.

– Знай, что на болотах у тебя есть друзья.

– Спасибо.

Хо-Хак попрощался с остальными и поднялся из-за стола. Его мощная широкоплечая фигура бывшего гребца на галерах заняла добрую половину дверного проема. Даже здесь, в зале, был слышен его громкий голос, когда он собирал во дворе своих людей.

– С вашего позволения, капитан, – откланялись Клинтус и Турнок. – Уже поздно.

– Спокойной ночи, друзья, – пожелал я.

– Спокойной ночи, – ответили они. Теперь за столом остались только я, Телима и Самос. Огромный зал опустел.

– Скоро утро, – заметил Самос.

– Да, до рассвета час, не больше, – согласился я.

– Давайте набросим плащи и поднимемся на башню, – предложил Самос.

Мы отыскали плащи, вышли из дома, пересекли внутренний двор и по узким ступеням поднялись на башню.

Отсюда нам видны были матросы с «Верны» и «Телы», выставленные Табом на посты. Большие морские ворота, перекрывающие канал, ведущий в город, сейчас были закрыты. Ренсоводы спускались по веревкам с крепостной стены, выходящей к дельте реки, и рассаживались по своим легким, сплетенным из тростника лодкам.

Последним со стены спускался Хо-Хак. Мы подняли руки. Он тоже махнул рукой на прощание и исчез за краем стены.

Болота отливали тусклым светом в неярком предутреннем сиянии трех горианских лун.

Телима посмотрела на Самоса.

– Значит, мне было позволено убежать из вашего дома, – сказала она.

– Да, – подтвердил Самос. – И тебе было позволено взять этот золотой браслет, чтобы Хо-Хак и его люди смогли узнать тебя по нему на болотах.

– Я встретила их очень скоро.

– Они ждали тебя.

– Я не понимаю, – призналась Телима.

– У меня были насчет тебя кое-какие соображения, – задумчиво произнес Самос. – Поэтому я и купил тебя, еще когда ты была ребенком.

– Bы воспитывали меня как свою собственную дочь, – с волнением произнесла Телима. – И вот, когда мне исполнилось семнадцать…

– Да, – перебил ее Самос, – с тобой обращались с крайней жестокостью, как с настоящей рабыней, и затем, через несколько лет, позволили бежать.

– Но почему? – воскликнула она. – Почему?

– Самос, – включился я в их беседу, – это от тебя несколько месяцев назад на заседании Совета капитанов я получил записку, где говорилось о необходимости увидеться и поговорить?

– От меня.

– Почему же ты отказался, когда я у тебя об этом спросил?

– Подвалы здания городского Совета капитанов показались мне неподходящим местом для обсуждения дел Царствующих Жрецов.

– Царствующих Жрецов? – с замирающим сердцем пробормотала Телима. Я рассмеялся.

– Место действительно не совсем подходящее, – признался я. – Но ведь когда записка была отправлена, тебя еще даже не было в городе.

– Верно, – согласился Самос. – Я надеялся, что в случае отказа эта простая уловка поможет мне отрицать связь между этой запиской и мной самим, ее отправившим.

– Впоследствии ты никогда не пытался снова установить со мной контакт, – заметил я.

– Ты не был к этому готов. Да и Порт-Кар нуждался в твоем присутствии.

– Значит, ты состоишь на службе у Царствующих Жрецов, – задумчиво произнес я,

– Да, – согласился он.

– И именно поэтому ты пришел на помощь тому, кто некогда тоже был у них на службе.

– Не только. Ты многое сделал для моего города. Именно благодаря тебе у Порт-Кара есть теперь свой Домашний Камень.

– Это имеет для тебя такое значение? – с удивлением спросил я у этого хищного, жестокого, бесчувственного ларла в облике человека, работорговца и убийцы.

– Конечно, – ответил он.

Мы отвели взгляды друг от друга.

В тающем свете горианских лун, серебрящемся на серой поверхности болот, беззвучно скользили по воде легкие суденышки ренсоводов, исчезающие в чернеющих вдали зарослях тростника.

– Возвращайся на службу к Царствующим Жрецам, – глядя мне в лицо, предложил Самос. Я старательно отводил глаза.

– Не могу. Я этого недостоин.

– В душе каждого человека, будь то мужчина или женщина, есть зачатки трусости и жестокости, злобы и эгоизма, самолюбия и коварства, – всего того мерзкого и уродливого, что мы таим от всех окружающих, а зачастую и от самих себя.

Мы с Телимой удивленно посмотрели на него.

Самос не без некоторой нежности, совершенно для него неожиданной, положил одну руку на плечо мне, а вторую – на плечо Телиме.

– Человеческое существо, – продолжал он, – это хаотическое переплетение подлости и благородства, ненависти и любви, великодушия и эгоизма – всего того, что достойно величайшего презрения и не менее великого восхищения. В основе всех его поступков лежат мотивы высокие и низкие. Все это старые истины, но мало кто их понимает по-настоящему.

Я снова взглянул на болота.

– Значит, меня вовсе не случайно перехватили на болотах, на пути к Порт-Кару.

– Это не было случайностью.

– Хо-Хак тоже состоит на службе у Царствующих Жрецов?

– Он об этом не знает. Но много лет назад, когда он бежал с галер и вынужден был скрываться, я спрятал его у себя в доме, а позже помог ему добраться до болот. Поэтому с тех пор он иногда оказывает мне небольшие услуги.

– И что ты сказал Хо-Хаку насчет меня?

– Что мне стало известно о том, что вскоре один из жителей Порт-Кара будет проплывать по болотам.

– И это все?

– Ну, за исключением того, что им следует выставить Телиму приманкой для твоей поимки.

– Ренсоводы ненавидят людей из Порт-Кара.

– Да, – согласился Самос.

– Они могли убить меня.

– Да, определенный риск у меня, конечно, был.

– Ты с такой легкостью играешь судьбами людей, – заметил я.

– На карту поставлены судьбы миров, капитан, – возразил Самос. Я кивнул.

– Миску, Царствующему Жрецу, что-нибудь об этом известно? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Самос. – Он бы этого не допустил. Но Жрецы, со всей их мудростью и проницательностью, слишком мало знают о людях. – Он тоже бросил взгляд на болота. – Есть люди, которые выступают связующим звеном между Царствующими Жрецами и человеком, координируют их действия, служа тем самым общему делу борьбы с Другими.

– А кто это – «Другие»? – спросила Телима.

– Не вмешивайся в разговор мужчин, – оборвал ее Самос.

Телима обиженно насупилась.

– Когда-нибудь я тебе все объясню, – пообещал я.

Самос держался вежливо, но, как ни крути, он оставался рабовладельцем.

– Мы предвидели, – продолжал он, – что твоя человеческая сущность возобладает над перспективой бессмысленной смерти на болотах, заставит тебя пресмыкаться и униженно молить о сохранении тебе жизни.

Сердце мое разрывалось от боли.

– Bcе так и было, – пробормотал я.

– Как говорят воины, ты предпочел позорный ошейник свободе умереть с честью.

У меня на глаза навернулись слезы.

– Я обесчестил свой меч, свой город. Я предал все, чему был верен!

– Ты познал себя, познал свою человеческую сущность.

– Я предал свои принципы! – воскликнул я.

– Именно в такие моменты человек учится понимать, что окружающую его реальность, правду жизни нельзя разложить по полочкам. Она слишком сложна и многообразна, чтобы из нее можно было вывести собственные принципы.

Я внимательно посмотрел на него.

– Мы знали, что если ты не будешь убит, ты станешь рабом. Имелась у нас и кандидатура на роль твоего учителя, который сам прошел через всю жестокость и унижения рабства и горел желанием продемонстрировать тебе, воину, мужчине, все его прелести – тебе, человеку, которому предназначалось действовать в этом средоточии человеческих пороков, в Порт-Каре.

Телима грустно уронила голову.

– Вы хорошо подготовили меня для этой роли, Самос, – пробормотала она.

– Нет, Самос, – покачал я головой, – я не могу больше находиться на службе Царствующих Жрецов. Вы перестарались, и я перестарался, выполняя вашу задачу. Как человек, я полностью уничтожен. Я потерял себя, потерял все, чем я был, все, что имел.

Телима уткнулась лицом мне в грудь.

– Ты тоже считаешь, что этот человек уничтожен? – спросил у нее Самос. – Что он потерял себя?

– Нет, – ответила девушка, – мой убар не уничтожен. Он не потерял себя.

Я с благодарностью потрепал ее по плечу.

– Многое из того, что я позволял себе, было непростительно, – сказал я.

– Так поступает каждый из нас, – рассмеялся Самос. – Или поступил бы, или мог бы поступить: все зависит от обстоятельств, с которыми ему пришлось – или не пришлось – столкнуться на своем пути.

– Если кто и был уничтожен, – едва слышно пробормотала Телима, – то это я.

Во взгляде Самоса появилась не свойственная ему теплота.

– Ты пошла за ним даже в Порт-Кар, – заметил он.

– Я люблю его, – ответила Телима. Я крепче прижал ее к себе.

– Значит, ни один из вас не был ни уничтожен, ни потерян для себя самого, – усмехнулся Самос. – Вы – люди, и вам присуще все человеческое.

– Даже слишком, – уточнил я.

– В борьбе с Другими нельзя не быть человечным, – заметил он.

Услышать от Самоса нечто подобное? Я не верил собственным ушам.

– Вы оба узнали себя лучше, чем прежде, – продолжал он, – и это знание поможет вам глубже понять остальных – их силу и их слабости.

– Скоро рассвет, – словно отвечая собственным мыслям, пробормотала Телима.

– Осталось лишь одно препятствие, – заметил Самос, – и ни один из вас, по-видимому, даже теперь до конца его так и не понимает.

– Что же это? – спросил я.

– Ваше высокомерие, – ответил Самос, – столь развитое в вас обоих, – он усмехнулся. – Теперь, когда вы распрощались с иллюзиями, с собственными представлениями о самих себе и познали истинную суть своего характера, когда разрушены ваши прежние идеалы, ваше высокомерие может толкнуть вас в другую крайность. Ведь вы ни в чем не признаете золотой середины. Вы непременно должны быть или Царствующим Жрецом, или животным. Ваше высокомерие потребует от вас либо рождения новых мифов, новых иллюзий, еще более высоких и прекрасных, либо полного отречения от веры во что бы то ни было. Крайность – основная черта вашего характера. Если уж я не лучший, значит, непременно должен быть худшим, думаете вы. Если нет высоких, поражающих своей красотой идеалов, значит, пусть вообще ничего не будет. – Голос Самоса зазвучал тише и мягче. – Но есть и еще нечто, – продолжал он, – между образом, порождаемым воображением поэта, и чавкающим животным, утопающим в грязи.

– И что же это? – спросил я.

– Человек, – ответил Самос.

Я снова окинул взглядом открывающуюся перед нами панораму. Но теперь я смотрел не на бескрайние серые болота, а на город. На «Верну» «Телу», бок о бок стоящие у берега внутреннего причала в моих владениях, на длинные руки калов, зажатые стенами домов и стремящиеся дотянуться до моря, на взметнувшиеся в небо крыши зданий, нетерпеливо замерших в ожидании первых лучей солнца.