Текст книги "Чингисхан"

Автор книги: Джон Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Какое отношение ко всему этому имеют слова «войска Внутренней Монголии»? Ответ совершенно убедителен, но вам придется внимательно проследить за моими рассуждениями. Когда-то Монголия и Китай составляли одно целое под властью монголов, которые в силу этого фактически стали китайцами. Прошло время, и Монгольская империя распалась, а Китай уменьшился. Внешняя Монголия – Монгольская Народная Республика, как она стала называться, к несчастью, выпала из семьи в начале XII века, когда Китай был слабым. Но монголов во Внутренней Монголии, которая все еще часть Китая, больше, чем в самой Монголии, которая не является частью Китая. Таким образом, с точки зрения исторической реальности правильнее называть всех монголов «внутренними монголами», потому что для китайцев монголы происходят именно оттуда. Так что войска, захватившие Си Ся в XIII веке, были «внутренними монголами».

У этой проблемы есть еще одно измерение. Территория Си Ся занимала территории нынешних Синьцзяна, Ганьсу, Нанси и Внутренней Монголии, в отношении которых ни кто не усомнится, что это части Китая. Если бы тангуты были сегодня с нами, они, как и Чингис, и Джоригт, были бы китайцами, невзирая на то, что их язык родствен тибетскому, что они, победив китайцев, основали собственное государство и что они фактически прекратили свое существование или были абсорбированы задолго до того, как на свет появился единый Китай. В конце концов с лица земли их стер один из китайских народов, т. е. монголы. Это значит, что они неоспоримая часть великой семьи Китая, которая сложилась после 1949 года. Таким образом, безжалостно эксплуатируя суждения задним числом, можно рассматривать длительную борьбу за контроль над Внутренней Азией между тремя отдельными национальностями как небольшую размолвку между членами одной семьи.

Фотография во всю стену с изображением 56 национальностей, живущих в Китае, как бы ставит точку музейной экс позиции и подводит черту под всей этой историей. Гид ответил на мой само собой разумеющийся вопрос: «Эта фотография говорит нам, что среди 56 национальностей нет тангутской национальности. Но тангутская национальность влилась в эти народы. Сегодня все национальности сближаются и делают нашу страну все более прекрасной».

Официальным подходом к проблеме меньшинств нельзя не восхищаться. Все, за исключением одной, национальности из 56 составляют всего лишь 5 процентов населения страны, подавляющее большинство населения ханьцы, но каждая из этих национальностей теоретически имеет гарантированный голос, язык и культуру. Национальным меньшинствам предоставляется возможность воспринять более широкую культуру, что во все века было проблемой приграничных регионов и в судьбе мигрантов и что в наши дни в еще более обширном числе ситуаций повторяется в мире перемещенных меньшинств. Но ханьская исключительность поднимает много вопросов, особенно что касается истории. Восстановление исторических границ или захват новых районов стирает с лица земли приграничные культуры, которые с трудом вписываются в китайский контекст. Тибет тому самый яркий пример. В случае тангутов мы видим весьма странное искажение исторической правды, когда задним числом китайцами делают единственный некитайский на род, которым до той поры, пока он сам не создал собственного царства, правили ни кто иные, как тибетцы.

И в распространении понятия бывших китайских подданных на население, проживающее в современных границах других государств, таится скрытый политический смысл. Часть Маньчжурии, которая теперь принадлежит России, в то или иное время была китайской (или, по крайней мере, ляо или цзинь, что в китайском понимании одно и то же). Отсюда, в случае, если российский контроль над этой территорией ослабеет, возникнет весьма интересная ситуация.

Или взять Монголию. Если победоносный монгольский завоеватель, Чингисхан, становится китайским правителем и если в результате этого монголы рассматриваются как ки тайцы, тогда Китай может претендовать на Монголию, хотя сейчас это независимое государство. В этом кроется потенциальный конфликт по поводу того, кто мог бы на законных основаниях осуществлять управление большей частью пограничных территорий Внутренней Азии, проблема, как мы увидим, прямо связанная с наследием Чингисхана.

Чингис уже многое знал о Си Ся, потому что монголы и тангуты жили как подозрительные родственники, непрерывно наблюдая друг за другом. У тангутов были тесные связи со старым союзником и врагом Тогрулом, ханом кераитов. Якха, брат Тогрула, был мальчиком пленен и воспитан тангутами, потом они даже сделали его гамбу (большим военачальником или советником). Дочь Якхи стала одной из приемных дочерей Чингиса, а со временем матерью двух китайских императоров-монголов и первого монгола-владыки Персии. И когда Нилка, сын Тогрула, бежал, то бежал через территорию тангутов, предоставив отличный предлог для первых монгольских набегов в 1205 году. Итак, монголы знали о тангутах все – об их науке, военной ловкости, глубокой буддийской религиозности (всех тангутских императоров они называли «бурханом», что означало одновременно и Живой Будда, и Святой, тем же словом они называли свою священную гору Бурхан Халдун). Но это не имело никакого значения. Важно было лишь то, что тангуты были богатыми и уязвимыми.

Пока никаких имперских амбиций не возникало. Чингису, занятому походом на старых врагов меркитов, требовалась добыча для подкармливания армии, и, если возможно, получаемая не сразу, а постепенно. За источником необходимых средств не нужно было ходить далеко, это была Си Ся. Отсюда следовал вывод, что нужно обратить Си Ся в вассала, уплачивающего регулярную дань, и сделать это как можно быстрее, пока в войну не ввязалась Цзинь. Наверняка никто не думал об оккупации страны, скорее всего речь шла о том, как бы воспользоваться богатствами Си Ся в качестве трамплина к захвату Цзинь и получению там еще больших богатств.

Весной 1209 года вторжение началось. Для этой первой крупномасштабной кампании Чингис мог выбрать много разных маршрутов через Гоби. Возможно, он двинулся на юго-запад по пути, отстоящему от Авраги километров на 500, затем вниз по реке Онги, только начавшей освобождаться ото льда и полной талой воды, направляясь под укрытие хребтов Трех Красавиц. Здесь алтайские горы наконец растекаются на площади 20 000 квадратных километров горной страны с ее пиками, каньонами, высокогорными пастбищами, песками и гравийными полями. К западу разбегаются наперегонки цепочки поющих песков, высоких песчаных дюн, получивших такое название благодаря необычному непрерывному гудению, издаваемому подхваченными ветром частицами песка. На востоке простираются гравийные низины, где вода большая редкость и очень мало дичи. Но по сравнению с песками и пустынными равнинами Три Красавицы, с их ручьями, лугами, изобилием живности, имели все преимущества, чтобы выбрать их для сосредоточения войск перед трудным переходом. Век за веком дикие животные постепенно отступали перед натиском скотоводов, но сейчас это Национальный парк, дикие звери возвращаются, и таким образом начинаешь понимать, какими благодатными для них были эти края. Во время одного из приездов сюда я наблюдал горных баранов, балансирующих на гребне утеса, слушал жалобы скотоводов на волков, видел же ребенка, покалеченного снежным барсом. Говорили даже, что кто-то наткнулся на одного из редчайших млекопитающих, гобийского медведя, реликтовой разновидности, миллионы лет назад отрезанной от своих гималайских родственников наступающими пустынями. В XIII веке Три Красавицы были раем для диких ослов, которые давали не только отличное мя со, но и обеспечивали превосходные условия для тренировки войск – они перемещаются табунами и соперничают в скорости и маневренности с лошадьми (был случай, когда мне удалось заснять на видео несущийся галопом со скоростью 70 км в час табун, это было в отдаленном районе западной Гоби, куда возвратились получившие теперь защиту закона дикие ослы).

От Трех Красавиц путь лежал на юг еще 300 километров, до гор Хеланьшань, образующих восточный выступ пустыни Алашань. Если судить по карте, это не лучший маршрут, создается впечатление, что лучше пройти вниз по Желтой реке, там, где теперь проложена железная дорога. Но это потребовало бы пересечь плотно населенные земледельческие области, которые иссечены многочисленными каналами. Быстро передвигавшейся кавалерии было предпочтительней двигаться по твердой, открытой пустыне Алашань, где не встречаются на каждом шагу оборонительные узлы. Когда монголы захватили небольшой обнесенный стенами город, тангуты послали в Цзинь за помощью, ожидая, что те забудут прежние разногласия и обиды и поспешат выступить против общего врага. Но Чингис правильно рассчитал время для нападения. Цзинь управлялась новым правителем, князем Вэй, который цинично ответил тангутскому правителю: «Нам выгодно, когда наши враги нападают друг на друга. В чем здесь опасность для нас?»

Наступая на юг, пустыня справа, горы слева, монголы по дошли к крепости, закрывавшей единственный горный про ход к тангутской столице, нынешнему Иньчуаню. Сегодня вы можете добраться до прохода за полчаса без всяких трудностей. В дни Чингиса дорога пролегала по высохшему руслу реки летом или по подножиям гор в период наводнений, подъем был пологим, всего на сто-двести метров. Крутые подъемы конникам давались трудно и медленно. Так что проход был, как и сегодня, единственным путем через горный кряж. Это объясняет возведение крепости, это была база тангутской армии силой в 70 000 воинов, спешно усиленной еще 50 000 солдат (всегда следует помнить, что эти цифры почти наверняка очень щедрые).

Даже располагая осадными силами, овладеть этой крепостью было невозможно. Единственной надеждой Чингиса было выманить тангутов на равнину. После двухмесячной осады монголы прибегли к своей обычной для таких ситуаций тактике. Они сделали вид, будто решили снять осаду и отходят, но на самом деле укрылись за холмами, оставив не большой отряд в качестве приманки. Когда тангуты, как и ожидалось, вышли из крепости, чтобы напасть на него, монголы вышли из засады и одержали потрясающую победу. До рога на Иньчуань была открыта.

Но теперь встала еще одна проблема. Иньчуань был хорошо защищенный город, а монголы считались быстрой кочевой кавалерией. Им еще не доводилось брать города штурмом. У них не было тройных осадных луков, какими были вооружены Сунь и Цзинь, пускавших стрелы величиной с телеграфный столб, не имелось мощных катапульт, зажигательных бомб, начиненных низкокачественным порохом или расплавленным металлом, и они пока не располагали плененными экспертами, которые могли бы научить их ведению осадной войны. У них был опыт только мобильных и стремительных военных действий. Возможно, они смогли бы продержаться какое-то время за счет захваченных земель, но войска ждали быстрое вознаграждение, кроме того, опасно было задерживаться, пока тангуты не получат подкрепления из отдаленных областей империи Си Ся.

Выход оказался буквально под рукой – иньчуаньская система каналов, по которой из Желтой реки поступала вода для орошения полей Си Ся. Монголов не занимала мысль о сохранении таких капиталовложений, обслуживаемых презренными земледельцами. Поэтому они разрушили дамбы и попытались затопить город, чтобы вынудить его защитников капитулировать. Это была очень неудачная идея, ведь окружавшие Иньчуань сельскохозяйственные земли были совершенно плоскими, как Голландия. Выпущенные на волю воды растеклись во все стороны, но глубина водного покрытия оставалась небольшой. В городах дома не пострадали от наводнения, от него пострадали юрты и телеги. Монголы затопили самих себя и были вынуждены отойти назад, на более высокие места.

Тангутские вожди также оказались в трудном положении. Враг совсем рядом, посевы уничтожены, помощи от Цзинь не будет.

Патовая ситуация.

В поисках выхода из тупика оба уступили. Тангутский император уступил, отдав дочь (ее звали Чака) за Чингиса, и в качестве дани поставил монголам верблюдов, соколов и ткани. Убежденный в том, что у него теперь есть уступчивый вассал, который будет выплачивать дань и снабжать его армию всем необходимым, Чингис приказал отступать.

Но это был его первый мирный международный договор, и в нем не хватало прозорливости. Как покажут события, он сделался жертвой собственной неопытности и выдавал желаемое за действительное. Тангуты сдались, вздохнули с облегчением, но держали фигу в кармане. Им казалось, что гроза позади. Выскочки варвары могут вымогать целые телеги трофеев и табуны верблюдов, но, конечно же, никогда им не захватить мощное царство с двухсотлетней историей, хорошо укрепленными городами и армией в несколько сот тысяч воинов, так ведь?

7 Вторжение в Китай

Когда ко двору Чингиса приехала делегация из Цзинь, чтобы объявить о новом избранном цзиньском императоре, и потребовала отдать ему должные почести, говорят, что Чингис с презрением плюнул. «Я думал, что правитель Срединного царства должен спуститься на землю с небес. Разве он может быть таким слабым, как князь Вэй? С какой стати мне кланяться ему?»

У него было достаточно оснований презирать Вэя. Новый цзиньский император правил неустойчивым государством, в котором 3 миллиона его юрченов господствовали над 40 миллионами китайских крестьян, и население было измучено стихийными бедствиями, голодом и разрухой. Несколько больших цзиньских чиновников и вассальный киданьский князь, чувствуя, откуда дует ветер, уже перебежали к монголам и принесли с собой ценную информацию. Пограничное племя онгутов, оседлавшее транзитную зону между степями и земледельческими районами, предлагало монголам свободный проход. Информация об обороне Цзинь поступала также от купцов-мусульман, благодарных за безопасность, обеспеченную им расширяющейся империей Чингиса. Как всегда, система ветшающих «великих стен» не могла реально остановить воинов-кочевников. И его армия переживала подъем после победы над Си Ся.

И все же нападение не будет легким. Из своего населения, в десять раз большего, чем монголы, цзиньский император мог набрать кавалерию и пехоту в составе нескольких сотен тысяч воинов, а его города были основательно укреплены. Подступы к Бейджину прикрывали две огромные крепости, что делало его неуязвимым для прямого приступа. Весной 1211 года монголы собрались в долинах к югу от Хентея и начали поход через Гоби. Они удачно рассредоточились и шли несколькими волнами, с тем чтобы не исчерпать немного численные и разбросанные по пустыне колодцы и водоемы, наполненные талыми водами. Это была гигантская операция по любым стандартам. Представьте себе 100 000 воинов с 300 000 лошадей, разделенных на 10–20 групп по 5– 10 тысяч человек, за каждой телегой следуют впряженные верблюды, и между ними все время скачут связные, и так вся армия растянулась на 800 километров по безжизненному каменистому пространству. И все же редакционная команда «Тайной истории» не обмолвилась об этом ни словом, и совершенно правильно. Все проходило достаточно гладко. Та кое совершалось не раз и войсками кочевников, и китайца ми и будет совершаться потом. Монгольская аудитория ждала рассказа о личностях и увлекательных подвигах, и для нее эти бытовые подробности звучали бы банальностью. Поэтому сведения об этом походе можно найти только в китайских источниках, и они слишком немногочисленны.

Когда монгольская армия проникла в Северный Китай и приблизилась к проходу, называвшемуся в те времена Хуань Эрцзуй – Барсучья Пасть – и открывавшему дорогу на Бейджин, командующий войсками Цзинь по имени Чжи Чжун, по-видимому, совершил непростительную ошибку. У него была возможность нанести монголам неожиданный удар в момент, когда они увлеклись мародерством. Вместо этого, возможно, чтобы выиграть время, он послал воинского командира Минана для обсуждения условий мира с Чингисом. Минан моментально перебежал к монголам и сообщил, что Цзинь поджидают их в дальнем конце прохода. Там цзинь-ская кавалерия, оказавшаяся зажатой между двумя высокими горами, была осыпана тучей стрел, затем атакована монгольскими всадниками. Цзиньские воины повернули назад и ста ли давить собственную пехоту. Трупы, «наваленные, как кучи трухлявых бревен», пишет «Тайная история», валялись на всем пятидесятикилометровом протяжении долины, которая, понижаясь, выводит к Калгану (теперь Чжанцзякау), по граничному городу между плато Внутренней Монголии и равнинным Китаем. Монголы будут всегда считать битву при Барсучьей Пасти одной из своих величайших побед.

Через десять лет, когда даосский мудрец Чаньчунь, направляясь к Чингисхану, проезжал по тем местам, на крутых откосах вдоль дороги все еще белели кости погибших в том бою. «Свежий ветерок разогнал облака, и воздух был очень приятным», – записал один из спутников Чаньчуня.

К северу не было ничего, кроме обдуваемых ветром песков и жухлой травы. Здесь внезапно заканчивается Китай – его обычаи и климат. Но не должен ли каждый даос научиться с радостью принимать любую обстановку, в которой может оказаться? Сун Дефан и остальные (ученики Чаньчуня) указали на скелеты, разбросанные по полю боя, и изрекли: «Давайте, если благополучно вернемся домой, отслужим за их души службу Золотых Таблеток, ибо кто знает, не было ли это наше путешествие предопределено еще и для того, чтобы мы смогли помочь им обрести вечный покой?»

На обратном пути в начале 1224 года Чаньчунь остановился в городке, находившемся в 100 километрах от поля битвы, на пути бегства цзиньской армии. Здесь, где глазам открывался вид все еще разоренных войной деревень, он выполнил свое обещание и две промозглые ночи и три дня молился «за одиноких убиенных».

После разгрома у Барсучьей Пасти монголы погнали цзиньских военачальников назад к Бейджину и захватили несколько крупных городов и крепостей. Бейджин затаился, предоставив монголам безнаказанно грабить и насильничать по всей стране. Чингисхан двинулся с основным войском на юг к Желтой реке, до которой оставалось 300 километров, а Джебе, один из самых блестящих его военачальников, устремился дальше на восток, в Маньчжурию, перешел замерзшую реку Ля о и нанес удар по старой маньчжурской столице Мукдену (теперь Шеньян). Этот второй по величине после Бейджина город оказался неприступным для прямого нападения, поэтому Джебе совершил то, что всегда делали монголы. Он сделал вид, будто монголы в панике бежали, в беспорядке побросав все свои обозы. Когда цзиньские разведчики подтвердили, что монголы отошли на 150 километров, обрадованные горожане принялись праздновать но вый, 1212 год, начав с того, что высыпали далеко за городские стены, чтобы собрать неожиданно свалившееся на них богатство. Монголы действовали как распрямившаяся пружина, они совершили безостановочный суточный бросок – и вот он перед ними, город с распахнутыми крепостными воротами и пирующими горожанами. Внезапность была полной. Они сорвали Мукден, как созревшую сливу.

Довольный своими победами, Чингис отошел на север, в пограничные районы между степями и Гоби. Для него и его армии победа не значила ничего, кроме награбленной добычи, разрушений и подтверждения своего господства. По своему духу он ощущал себя не более чем вождем банды, главарем налетчиков, который не ставит цели занять завоеванные земли и управлять ими. Но, сам того не подозревая, он втягивался в новый вид военных действий, взятие городов, что превращало его в совершенно иного вождя.

Осенью 1212 года новый поход прервался, едва начавшись, когда Чингиса ранило стрелой и он приказал уходить на от дых и передышку. Он вернулся следующим летом, вновь овладел городами по пути наступления, снова напал на Барсучью Пасть с ее двумя мощными крепостями. Источники повествуют, что вся окружающая крепости территория, глубиной 50 километров, была усеяна железными шариками с четырьмя шипами, которые протыкали копыта лошадей, но два знаменитейших Чингисовых военачальника, Джебе и Субудай, обошли равнину стороной, проведя свои войска вдоль горных гребней, и захватили южный форт на дальнем конце прохода, вынудив таким образом сдаться северный. Наконец дорога на Бейджин была свободна.

Цзинь переживала апокалиптические времена. Тысячи солдат полегли на полях сражений, монголы отбирали продовольствие, крестьяне голодали. В осажденных крепостях обороняющиеся становились каннибалами. Бейджин сотрясали политические междоусобицы. Честолюбивый императорский любимчик и сумасбродный военачальник Чжи Чжун был прощен за катастрофическое поражение при Хуань Эрцзуй и, чтобы показать всем, что ни во что не ставит монгольскую угрозу, предался увлечению охотой в окрестностях столицы, для чего использовал собственную частную армию. Монголы приблизились, и тогда он понял, что такое ухарство до добра не доведет и может оказаться самоубийственным, но полагаться на ненадежную волю своего императора у него не было никакого желания. Он устроил заговор, перебил 5000 солдат, охранявших Запретный город, убил императора, посадил на трон марионетку, а себя провозгласил регентом, по поводу чего устроил пир, собрав на него самых знаменитых и красивых куртизанок города.

Когда через два месяца монголы окружили город, Чжи Чжун направил против них 6000 солдат, пригрозив смертью их командиру Гао Чи, если он не сумеет справиться с монголами, чего сделать Гао Чи не смог. Он понимал, что его ждет верная смерть, и решил опередить Чжи Чжуна. Захватив с собой небольшой отряд, еще до того, как известие о поражении достигло города, он подстерег Чжи Чжуна и отрубил ему голову. С отрубленной головой регента Гао Чи прибежал к императору и признался во всем. Император настолько об радовался избавлению от железной хватки самозванца-регента, а может быть, настолько испугался при виде ужасного зрелища отрубленной головы, что тут же сделал Гао Чи командующим войсками империи.

От империи к этому времени мало что осталось. Император оказался запертым в своей столице, большинство городов застыли в ужасе от страха, и Чингису было достаточно выслать небольшое войско, чтобы опустошать страну и захватывать города. Его армия все еще оставалась армией кочевников, у нее не имелось тяжелого осадного снаряжения, но Чингис воспринимал уроки. Монголы пользовались жестокостью, как другие катапультами. Выстроив перед собой тысячи пленных, они гнали их перед рядами штурмующих. Осажденные часто, узнавая родственников в копошащейся у стен массе, не находили в себе силы убивать близких людей и капитулировали. Таким образом разделенная на три колонны стотысячная армия двигалась на юг и запад к Желтой реке и на восток к Тихому океану, сравнивая с землей города на своем пути. Площадь, захваченная Чингисом, составила прямоугольник в 750 километров длиной и 450 километров шириной – территорию размером с Германию. «Повсюду к северу от Желтой реки, – писал китайский биограф велико го монгольского полководца Мукали, – стояли клубы пыли и дыма, и дробь барабанов слышалась на небесах». За два месяца нынешние провинции Шаньси, Хэбэй и Шаньдун превратились в руины.

Но Бейджин держался, так как еще за сто лет до этого его превратили в неприступную твердыню. За пределами городских стен построили четыре форта-деревни, в каждом имелись собственные зернохранилище и арсенал, и каждый был соединен со столицей подземным ходом. В этих фортах спрятались военачальники и вельможи, и с ними по 4000 солдат в каждом. Стены крепости, толщиной 15 метров у основания, защищались тремя рвами, питавшимися водой из озера Куньмын. Крепость была построена в форме прямоугольника с периметром в 15 километров. Зубчатый парапет возвышался над землей на 12 метров, стены имели 13 ворот и сторожевые башни каждые 15 метров, всего их насчитывалось 900 штук

Защитники этих основательных оборонительных сооружений располагали не менее серьезным вооружением. Двойные и тройные арбалеты стреляли трехметровыми стрелами на километр (эти поразительные данные были засвидетельствованы персидским источником во время нападения монголов на замок ассассинов в 1256 году). Другой осадный лук времен Тан мог стрелять семью видами стрел на 500 метров, и они «пробивают все, во что бы ни попадали, даже городские стены и валы». Роль артиллерии выполняли катапульты, которые называют «боевой рогаткой», они были установлены на подвижной платформе с рычагами до 10 мет ров длиной, на одном конце которых нагружали камни, а другую оттягивали канатами. Команда из шести человек под руководством «артиллериста» со стены могла, натянув канаты, швырнуть 25-килограммовый булыжник на 200–300 метров. Все это оружие могло быть приспособлено для стрельбы широким набором зажигательных снарядов, ибо шли первые пробы применения пороха в военном деле. Горящие стрелы, выпускаемые осадными луками, зажигательные ядра, забрасываемые боевыми рогатками – некоторые делали из воска, если они должны были гореть медленно, другие со специальными острыми шипами, чтобы те застревали в дереве, иные, изготовленные из керамики и наполненные расплав ленным металлом, – все они были предназначены для поджигания штурмовых лестниц и осадных башен. Китайцам было известно, как очищать сырую нефть и получать нафту, которую можно было разбрасывать в горшках или бутылках, наподобие коктейлей Молотова. Они умели также перегонять нефть и пользоваться ею, как пользовались «греческим огнем» в Европе. Устав 1044 года описывает грубый, но эффективный огнемет: трубу, наполненную греческим огнем, можно было поджигать с помощью пороховой камеры и разбрызгивать горящую смесь на головы штурмующих. Возможно, китайцы применяли и «ядовитые дымовые бомбы», наполненные химикалиями или экскрементами. Это оружие не только сдерживало монголов, но и служило учебным пособием. Для того чтобы брать и удерживать города, следовало овладеть этим оружием с помощью пленных и перебежчиков.

Осада Бейджина длилась почти год, до весны 1214 года. Это было трудным временем для монголов, у которых, как рассказывали, разразилась какая-то эпидемия, у них закончились припасы и расцвел каннибализм (впрочем, сообщения об этом исходили из немонгольских источников, многие из которых намеренно преподносили монголов в самом невыгодном свете). К весне положение защитников крепости было еще хуже. Чингис предложил снять осаду: «Небеса настолько ослабили тебя, – передал он императору, – что, если бы я к тому же напал на тебя в твой трудный час, что подумали бы обо мне Небеса?» Естественно, императора еще нужно было убеждать: «Какие условия ты предложишь, чтобы я мог успокоить моих командиров?» Это было предложение, от которого император не мог отказаться. Он согласился отдать дочь, 500 мальчиков и девочек, 3000 лошадей и порази тельное количество шелка – 10 000 «свертков» (в развернутом виде их совокупная длина составляла около 90 километров ткани). Обещая уйти с миром, Чингис приказал своим нагруженным награбленным добром войскам возвращаться на север, в ожидавшие их степи.

Цзиньский император получил горький урок. Окруженный разоренными областями, с постоянной угрозой нападения кочевников, теперь уже научившихся осадной войне, Бейджин не мог более считаться неуязвимым. Изобиловавшая проломами и обветшалая Великая стена, теперь уже не столько символ вековой мощи, сколько свидетельство бессилия, больше никогда не защитит от таких, как Чингис. В безопасности можно чувствовать себя только за настоящей географической границей между Срединным царством и кочевниками. Он решает перенести столицу не в Маньчжурию, родные места Цзинь, а подальше на юг, в древнюю китайскую столицу Кайфэн. Цзинь окончательно порвут со своими юрченскими корнями и бесповоротно заявят себя китайцами.

Это было колоссальное предприятие. Источники говорят о 3000 нагруженных сокровищами верблюдах и 30 000 телегах с документами и царским имуществом, два месяца двигавшихся по 600-километровому пути на юг в поисках укрытия за Желтой рекой. Получилось наоборот. Около 2000 воинов императорской гвардии были киданями из Маньчжурии, и для них переезд на юг был признанием слабости, им, конечно, не улыбалось забираться еще глубже в китайские земли, отдаляясь все больше от домов предков. Отойдя от Бейджина километров на пятьдесят, они подняли бунт, поскакали назад, раскинули там свои юрты и послали гонцов к Чингису с просьбой принять их под свою защиту.

Монгольская армия стояла лагерем километрах в 4000 к северу от опустошенной цзиньской столицы у озера в степях Внутренней Монголии. Чингис пришел в ярость, узнав об отъезде цзиньского правительства. Китайский источник так передает его слова: «Цзиньский император не доверяет мне! Он пользуется миром, чтобы обманывать меня!» Он, конечно, понял, какая невероятная возможность открывается перед ним: Бейджин оставлен императором, а мятежные войска готовы поддержать монголов. Но действовать нужно было быстро. Новая столица в Кайфэне может стать базой для будущего наступления Цзинь, и тогда будет намного труднее разделаться с ним. К сентябрю монголы снова стояли под стенами Бейджина.

Попыток штурма не предпринималось. Осень сменилась зимой, а монголы стояли и стояли, не предпринимая никаких активных действий. Весной император послал из Кайфэна две колонны войск на помощь осажденным. Монголы разгромили обе и захватили 1000 телег с продовольствием. В руки монголов перешел еще ряд провинциальных городов. В Бейджине начался голод. Как нередко случалось в осажденных крепостях, живые стали поедать мертвых. Отцы города вели жаркие споры, умереть ли, сражаясь, или спасаться бегством. Заместитель Гао Чи, гражданский градоначальник, покончил с собой. Начальник войска выскользнул из города, прихватив с собой родню (он добрался до Кайфэна, и там его казнили за предательство). В июне оставшиеся без руководства и потерявшие всякую надежду жители города распахнули ворота и капитулировали.

Сам Чингис к этому времени передислоцировался к окраине степей, на 150 километров севернее Бейджина, и теперь двигался назад к Керулену. Не чувствуя его сдерживающего влияния, монголы бесчинствовали вовсю. Они разграбили город, перебили тысячи людей. Дворец императора заполыхал, и часть города горела в течение целого месяца.

Через год сюда приехал посол следующего противника Чингиса, шаха Хорезма, чтобы убедиться собственными глазами, правда ли, что такой огромный и хорошо защищенный город мог пасть под натиском каких-то кочевников. Доказательства были более чем очевидными. Он докладывал, что кости перебитых жителей навалены рядами, что земля пропиталась человеческим жиром, что часть его свиты умерла от болезней, распространяемой разлагающимися трупами. Он также поведал поистине страшную историю о том, как 60 000 девушек бросились с городской стены, только бы не попасть в руки монголов.