Текст книги "Чингисхан"

Автор книги: Джон Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Теперь монголы властвовали над всем северо-востоком Китая. Они разрезали империю Цзинь пополам, оставив два ее фланга, южную часть за Желтой рекой и Маньчжурию. На вновь завоеванных территориях те несколько городов, которые все еще держались, теперь сложили оружие. Уцелевшие гарнизоны отказались повиноваться прежним военачальникам и перекидывались на сторону новых. Голод и разруха погнали миллион китайцев на юг к новой столице Цзинь. Но Чингису этого было мало, так как цзиньский император, основавшийся теперь в Кайфэне, не желал окончательно покориться. Нужно было нанести решающий удар, вернее, два удара – полностью покончить с властью Цзинь в Маньчжурии и напасть на Кайфэн.

Маньчжурия была тихой заводью земледельцев, скотоводов и охотников, здесь самый сильный киданьский вождь Лью-ке в 1212 году объявил себя вассалом Чингиса и сделался властелином большей части Маньчжурии, господином на 600 000 семей. Остальная часть региона давно уже отослала свою молодежь в войска Цзинь. Поход на Маньчжурию будет теперь легкой прогулкой.

Так и получилось, когда Мукали и брат Чингиса Касар прошлисьпо Маньчжурии в 1214–1216 годах. Мукали, славившийся своей силой, кудрявыми бакенбардами, велико лепной стрельбой из лука и умением тщательно планировать свои действия, в свои 45 лет был одним из лучших полководцев Чингиса, неотлучно находился рядом с ним в течение пятнадцати лет, и ему предстояло стать централь ной фигурой в подавлении Севера Китая. Одной из главных задач был захват Пекина, старой провинциальной столицы Ляо, и справиться с ней удалось очень необычным способом. Монгольский военачальник по имени Есень, владевший как местным тюркским наречием, так и китайским языком, уст роил засаду и захватил вновь назначенного цзиньского коменданта города, который направлялся принять командование гарнизоном. Есень воспользовался его документами и убедил стражу у ворот города, что он и есть их новый начальник, а затем в качестве начальника города приказал страже покинуть городские стены. Мукали вошел в город, практически не встретив сопротивления и заполучив целый город со 100 000 домов и всем имевшимся в них продовольствием и оружием. После этого по всей Маньчжурии сопротивление прекратилось. Решив наказать два города, которые продолжали сопротивляться, Мукали велел перерезать всех горожан, кроме плотников, каменщиков и, хотя звучит неправдоподобно, актеров. Нужно думать, что монголы изголодались по легким развлечениям.

Небольшое войско продолжало поход, покрыв оставшиеся 300 километров до дальней оконечности Ляодуньского полуострова, и к осени 1216 года вышло на берег Тихого океана, оставив по пути отряд для преследования нескольких тысяч мятежных киданей, ушедших за реку Ялу в Корею. Перебив одних и взяв в плен других, вызывающе державший себя монгольский эмиссар отправился с визитом ко двору корейского царя в городе Кесоне, богатом и космополитичном речном порту, который лежит на границе между Северной и Южной Кореей. Наплевав на придворный этикет, он вошел в покои царя с мечом и луком, чтобы сообщить тому новость, что Корея была только что спасена от грабителей киданей. Что мог предложить царь в компенсацию за услугу? В сложившихся обстоятельствах очень немало – 100 000 самых больших листов корейской бумаги, Чингис, судя по всему, хотел, чтобы его только что овладевшие грамотой чиновники имели достаточное количество канцелярских принадлежностей.

С Южной Маньчжурией было покончено. Район, размерами с половину Франции (или равный штату Вайоминг), присоединили к монгольским владениям с вынужденного согласия уязвленного монарха с востока.

Когда известия об этих завоеваниях дошли до Чингиса, он потребовал от своего нового вассала Си Ся 30 000 солдат и, получив их, направил армию на юг в Ордос, вдоль Желтой реки, с задачей овладеть Кайфэном с тыла. Разразилась еще одна большая война, затянувшаяся на целый год. Монгольские и тангутские войска, числом 60 000 воинов, вторглись на глубину 1000 километров на территорию врага, где им противостояли превосходящие силы противника, опиравшиеся на бесчисленное количество укрепленных городов, и дошли до окрестностей самого Кайфэна. Произошло с полдесятка крупных сражений, по большей части зимой, после чего, убедившись, что цзиньская оборона им не по зубам, нападавшие в конце концов отступили. Во время самого напряженного этапа этой войны армия завоевателей прошла вдоль Желтой реки около 800 километров за 60 дней. Сравните это с наступающей механизированной армией. В начале августа 1944 года после июньской высадки в Европе американцы под командованием генерала Паттона продвигались по 30 километров в день, и то только три дня подряд, не встречая практически никакого сопротивления по длинным прямым мощеным дорогам Бретани, а в 1216 году монгольская конница проходила по 13 километров в день по пересеченной местности, выиграв четыре крупных сражения и испытывая постоянную угрозу новых нападений в течение двух месяцев.

Не приходится удивляться тому, что Цзинь запросила мира. Один китайский источник приводит реакцию Чингиса, задавшего своим военачальникам вопрос: «Мы взяли всех оленей и всех других зверей, остался один кролик, может быть, отпустить его?» Это была проверка его военачальников, и один из них высказался: мир может наступить только тогда, когда император больше не император, а всего лишь князь-вассал нашего хана. Этого-то ответа и ждал Чингис. Война продолжится, и она продолжилась, завершившись полной победой над Цзинь почти 20 лет спустя.

Победа пришла бы намного раньше, если бы события на западе не отвлекли внимание Чингиса, открыв новую главу в истории монгольских завоеваний.

8 Мусульманский холокост

История монгольских завоеваний уже соединила две несхожие между собой культуры, перенеся нас из монгольских травянистых степей в урбанизированное богатство и стабильность Си Ся и Северного Китая. Этот процесс пока не принес положительных результатов, пролилось море крови, не внеся ничего нового в исторический процесс, такое бывало и раньше… Теперь события развиваются таким образом, что вовлекается третья культура, религия ислам, и последствия этого процесса совершенно беспрецедентны в мировой истории. Ни одна культура до этого не производила столь разрушительной мощи, как монголы, ни одна культура не страдала еще так, как предстояло пострадать мусульманскому миру. Количество смертей в Китае измерялось десятками тысяч. События, которые вот-вот развернутся перед нашим внутренним взором, умножают эту цифру по меньшей мере в десятки раз.

Цифры, вне всякого сомнения, преувеличенные исламскими писателями, но тем не менее ужасающие, вызывают мысль о невероятном разгуле страшной расовой или религиозной ненависти и беспощадности и нетерпимости к чужой идеологии. Но не было ничего похожего, не было честолюбивого стремления любыми средствами утвердить великую истину шаманизма в пику всем иным конфессиям, не было решимости господствующей расы искоренить презренных противников или завоевать «лебенсраум», жизненное пространство, в Центральной Азии. Единственным всепоглощающим и всепобеждающим побуждением было завоевание, потому что каковы бы ни были таинственные причины этому, но так написано на роду Чингиса, так предопределили его судьбу Небеса. Разрушение было вопросом стратегии. Случалось, оно имело субъективный характер, когда тот или иной правитель или город наносил оскорбление, но, как правило, в этом не было ничего личностного, только порождение бесконечной и непоколебимой веры в собственное превосходство – не над какой-то определенной группой людей, а над всеми расами вообще. Расизм избирателен, а им у монголов и не пахло. Склоняться перед ними должны были все без разбору. (Это чувство было свойственно и нескольким другим народам, пережившим апогей своих империй, англичанам – в начале 1900-х годов, китайцам – XVI II века, американским неоконсерваторам – в 2003 году.) Города, области, царства и империи – все подминал беспощадный каток, единственно с тем, чтобы открыть дорогу к следующей победе, а смерть и разрушения были лишь побочным продуктом достижения цели. Все, что приносит победу, – хорошо, все, что ей мешает, – плохо. Все очень просто.

Первое звено в этой цепи событий было выковано многие годы назад, когда отпрыск найманского правящего дома Кучлуг бежал на запад с остатками своих разгромленных войск. Ему удалось создать еще одно обширное царство, которое, наподобие Си Ся, было сокрыто от современного взгляда своей отдаленностью во времени и пространстве.

Тем не менее, какими бы забытыми и далекими они ни были, Кучлуг со своей новой базой сыграл важнейшую роль в этой истории, так как они привлекли внимание Чингиса к западу, миру ислама, что, в свою очередь, создало предпосылки для дальнейших завоеваний дальше и дальше на запад.

Если мы хотим разобраться в том, что произошло, придется перевести стрелки часов на сто лет назад. Когда кидани, правившие в Китае под именем Ляо, были в 1124 году свергнуты с Трона Дракона юрченами, член киданьского правящего дома Янь Люй Даши собрал 200 человек своих людей и бежал на запад, найдя убежище за 2500 километров, перейдя пустыни Синьцзяна и Горы Тянь, где его не могли настигнуть новые владыки Северного Китая. Здесь, десятилетие спустя, в забытом всеми анархическом уголке Внутренней Азии, населенном невообразимой мешаниной тюркских племен и исламских народов, Даши создал царство трав, гор и пустынь размером с Западную Европу. Центром его царства сделался Киргизстан, кроме него, туда входили территории, которые сегодня являются Западным Китаем, Южным Казахстаном и Таджикистаном. Даши взял себе титул Гур (Вселенский) хан и назвал свое царство Кара-Китай, или Черный Китай, по названию своего собственного киданьского племени. Окрепнув, он начал взимать дань со своего мусульманского соседа (о ком поговорим ниже).

Когда через 70 лет туда добрался Кучлуг, тогдашний Гур-хан встретил его с распростертыми объятиями. Кучлуг упрочил свое положение при дворе хана, женившись на его дочери. Затем, говоря словами персидского историка конца XIII века, «он бросился, словно стрела, выпущенная из мощного лука», и захватил трон. Предательство вряд ли подарило ему много друзей. Но он поступил еще хуже – по желанию своей новой жены он обратился в буддизм, сделался ярым врагом ислама и потребовал, чтобы все вожди-мусульмане отказались от своей веры, настроив, таким образом, против себя своих новых подданных. Когда имам Хотана в южном Синьцзяне стал его проклинать: «Пыль тебе в рот, враг веры!» – Кучлуг распял имама на дверях его собственного медресе. Естественно, Чингис не мог не догадываться, что этот взбалмошный фанатик в один прекрасный день может воспользоваться своим новым положением, чтобы попытаться отомстить за отца и деда. Ради будущей безопасности монгольской нации его следовало уничтожить.

После многолетних войн в Китае это не представляло собой трудной задачи, и в 1218 году Чингис поручает Джебе выступить в поход на Кучлуга. Осаждать большие города его 20 000 воинам не придется. Самую трудную задачу ставил географический фактор: нужно было преодолеть 2600 километров, сначала через монгольские степи, затем перевалить через 3000-метровые Алтайские горы, а за ними – скалистые хребты Тянь-Шаня, где пики поднимаются на высоту больше 5000 метров. Следуя одним из маршрутов Шелкового пути, армия обогнула бы Иссык-Куль, второе по величине в мире альпийское озеро с его уникальной экологией. Глуби на водной массы, термальная активность и соленость дела ют озеро аккумулятором тепла, и благодаря ему его долина имеет достаточно теплый климат, чтобы там можно было сажать виноград и шелковицу для выращивания шелковичных червей. В 80 километрах от западной оконечности Иссык – Куля располагалась столица Кучлука Баласаган, теперь от нее ничего не осталось, только торчит 25-метровый остаток минарета XI века, называвшегося Башня Бурана.

С военной точки зрения победа далась легко, как и предвидел Чингис. Узнав о приближении монголов, Кучлуг бежал за триста километров на юг, возможно через перевал Торугарт, а оттуда вниз к Кашгару, большому рынку Шелкового пути, что на западной окраине пустыни Такла Макан. Пустившись вдогонку, Джебе запретил мародерство, и кашгарские уйгуры встречали его с радостью. Кучлуг продолжил бегство через пустыню в сторону Памира, лежащего в 100 километрах к юго-западу от Кашгара, возможно желая держаться глубокого ущелья реки Гез, выходящего к землям, которые сейчас относятся к Пакистану. «Преследуемый, как бешеная собака» монголами, пишет Джувайни, Кучлуг с горсткой людей попал в глухое, не имеющее выхода ущелье. Монголы сказали встретившимся местным охотникам, кого они ищут, и те, увидев возможность подзаработать и прославиться, пойма ли Кучлуга и отдали монголам. Заплатив охотникам, монголы отсекли Кучлугу голову и разъезжали с ней, демонстрируя победу, по городам своих новых владений. Так закончилась борьба Чингиса с тремя поколениями найманских правителей.

Победа над Кучлугом привела монголов к установлению контактов с их исламским соседом, царством, занимавшим территорию нынешних Узбекистана и Туркменистана, вместе с частью Ирана и Афганистана. Оно называлось Хорезм (это одно из полудюжины произношений) по названию его главной провинции. Этот беспокойный регион на восточной окраине исламского мира, два столетия составлявший часть Сельджукской империи, стал образующим ядром нового царства за полвека до описываемых событий, и это создало обстановку непрерывных войн между несколькими заинтересованными сторонами, среди них были ханы Кара-Китая, и они некоторое время контролировали большую часть Хорезма, потому же собирали с него дань. К концу XII века Хорезм, в свою очередь, расширился за счет соседних провинций Хорасан и Трансоксиана. Получилось, что у него в руках сосредоточился контроль над великим рынком Шелкового пути – над Самаркандом, Бухарой, Ургенчем, Ходжендом, Мервом, Нишапуром, а также над пограничной рекой, Амударьей, в классические времена называвшейся Оксусом. Область, известная как Трансоксиания, или Трансоксиана, земли «за Оксусом», простиралась почти на 500 километров через пустыню Кызылкум до бесплодных берегов Сырдарьи (старинного Джаксартеса). Борьба за этот регион, в достатке снабжаемый водой с тающих ледников Памира, почти не оставила следов в письменных документах или традиции, историки составляют о ней представление по монетам. Время было сложное и жестокое, один только Самарканд выдержал 70 нападений кара-китайцев, почти по одному в год. В такой обстановке хорезмшах Мухаммед заключил союз с Кучлугом, в тот момент бывшим на подъеме. В результате, когда Кучлуг захватил власть в Кара-Китае, у Мухаммеда были развязаны руки начать строительство собственной империи, положив тем самым начало развитию событий, которые привели к следующей стадии в продвижении Чингиса к трансконтинентальному владычеству.[7]7
  Источники трактуют по-разному последовательность почти всех этих событий. Возможно, монголы вступили в контакт с Хорезмом еще до поражения Кучлуга Но даже если все эти детали меняются местами, суть дела, причины войны, причинно-следственные связи, заставившие Чингиса двинуться на запад, остаются теми же самыми. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Трудно сказать, как бы развивались события в дальнейшем, если бы не характер Мухаммеда. Ни у кого не находится доброго слова об этом жутком человеке, навлекшем на свой народ и свою веру невиданное бедствие. Его мать Теркен, жившая собственным двором, также разделяет с ним большую долю вины. Очень похоже, что именно по ее наитию этот капризный, беспечный и ненадежный тюрк попытался силой навязать свою волю народу, большинство которого составляли иранцы.

Некий Отман, султан Самарканда, поднял восстание, для начала перебив всех хорезмийцев в городе, буквально изрезав их на куски и развесив их на базарах. Когда Мухаммед снова захватил город, было умерщвлено 10 000 человек, а вместе с ними Отман тоже. Так что, когда шах сделал Самарканд своей столицей, население вряд ли встретило его с восторгом. Вдобавок он вел войны с высшей духовной властью ислама, Багдадским халифатом, и не могло быть и речи, что бы представлять себя защитником веры. Ну и, наконец, его репутация, мягко говоря, оставляла желать лучшего, о его распутстве ходили легенды. Вот как описывают его современники: «Только и знает, что постоянно удовлетворять свои желания в компании смазливых танцовщиц и непрерывно пить красное вино».

Чингису не было никакого смысла вмешиваться в это месиво вражды, он говорил, что ему нужны только торговые связи. Однако шах Мухаммед уже имел сообщения о том, как был разграблен Бейджин, его посол рассказал ему о горах костей и озерах человеческого жира. Можно ли поверить, что кровожадный вождь воинственных орд вдруг, ни с того ни с сего, превратился в поборника мира? Как ни странно, но ответ на этот вопрос скорее всего звучит «да», поскольку еще не был завоеван Северный Китай, и на это потребуется еще двадцать лет. Ответ Мухаммеда прозвучал верхом глупости, продемонстрировав его слабость, наивность, невежество, ксенофобию и надменность: «Для меня нет разницы между тобой, Гурханом или Кучлугом… Пусть будет война, в которой ломаются мечи и трещат копья!»

Чингис продолжал добиваться развития торговли, поскольку война в этом регионе означала дополнительное напряжение для монгольского царства, еще одну кампанию, удлинение границ, которые придется защищать, и, кто знает, возможно, поражение. Главные же перспективы развития торговли были прекраснейшие. В Монголию приезжали три купца из Бухары, желавшие изучить маршрут, который внезапно наметился в связи с монгольскими завоеваниями в Се верном Китае. Теперь, когда они вернулись еще раз, Чингис послал с ними огромную торговую делегацию из 100 (согласно «Тайной истории»), а может быть, 450 (как утверждают другие) торговцев, все они были мусульманами, кроме стоявшего во главе монгола. Целью делегации было наладить торговлю с исламскими странами. Им предстояло за несколько недель преодолеть 2700 километров. Делегация везла с собой еще одно послание Чингиса к Мухаммеду, объяснявшее, что они прибыли, чтобы «иметь возможность приобрести удивительные изделия тех стран, и что впредь нарыв зла можно будет вскрыть улучшением отношений».

Или что-то в этом роде. Существует несколько версий относительно того, что на самом деле сказал Чингис, все они принадлежат исламской стороне, и ни одна из них не звучит враждебно. Как свидетельствует еще один источник, Чингис претендовал на равенство или называл Мухаммеда «самым возлюбленным из моих сыновей», что любому главе государства не могло не показаться покровительственным, но назвать это объявлением войны никак нельзя. Но Мухаммед воспринял его именно так.

В 1217 году делегация добралась до Отрара, города на реке Сырдарья. Сегодня Отрар нужно искать на западе современного Казахстана, от него сохранились всего лишь несколько поросших травой холмов и беспорядочно разбросанные развалины. В начале тринадцатого столетия это был процветающий пограничный город, раскинувшийся на 20 гектарах. Правителем города был еще один злой гений этой истории, которого источники называют по рангу или титулу Инальчук («Маленький господин») или Кадир-хан («Могущественный хан»). Наместник Икс, Инальчук, как его принято называть, приходился родственником властной матери Мухаммеда и ни за что не стал бы рисковать, действуя по собственной инициативе. Именно он, по кивку или движению глаз повелите ля, распахнул ворота в ад, вдвойне надругавшись над посланниками Чингиса. Во-первых, он обвинил их в шпионаже и, во-вторых, бросил в тюрьму. Чингис пришел в страшное негодование, но не поддался на провокацию. Он в последний раз протянул Мухаммеду оливковую ветвь, послав трех эмиссаров, которые представили все дело так, чтобы Мухам мед воспользовался случаем и, сославшись на полную неосведомленность о поступке своего наместника, выдал им виновного для наказания. Мухаммед вместо этого нанес монголам смертельное оскорбление. Он велел убить одного, а возможно, и всех троих послов.

И потом, «ни минуты не раздумывая, – пишет Джувайни, – шах тут же приказал, чтобы эту группу мусульман (чингисовых торговцев в Отраре)… лишили жизни», а их богатые товары конфисковали. «Маленький господин» Инальчук перерезал всю делегацию. А это были, напомню, его единовер цы, все, кроме возглавлявшего делегацию монгола. Опреде ленно, такой поступок вряд ли мог вызвать восторг у его соб ственного народа. Фактически Мухаммед проиграл войну за сердца и умы еще до того, как прогремела первая битва. Джувайни, как это часто у него бывает, поднимается до поэтиче ских высот, оплакивая поспешность совершенного дейст вия, которое, как показали события, «разорили и опустоши ли целый мир… и капли их крови переполнили целый Оксус».

Достаточно было убить одного посла, чтобы спровоцировать войну, а что говорить о 100, а то и о 450, или сколько их было там. Когда Чингис получил сообщение о происшедшем, как описывает Джувайни, он был вне себя от ярости, пламя гнева заставило воду политься из глаз, и потушить его могла только кровь. Он пошел «один на вершину горы» – я думаю, мы можем принять, что если он поступил именно так, то это должна была быть Буркан Халдун, – обнажил голову, обратил лицо к земле и три дня и ночи возносил молитву, говоря: «Нет вины моей в этой беде, надели меня силами свершить мою месть».

Так начался новый этап в возвышении Чингиса. До этого момента его вели традиции. Наследием любого монгольско го правителя был наказ захватить Китай, и для этого главным условием было единство племен, это, в свою очередь, оправдывало преследование вождя-соперника, даже если далеко за пределами монгольских владений, в данном случае в Кара-Китае, а это, как понял бы любой хороший стратег, затрагивало бы и Си Ся. Но разве найдешь вождя кочевников, всегда привязанного к своему кочевью, который охотно отправится за тридевять земель подавлять чью-то империю, не говоря уже о том, что эта империя господствует во всей Внутренней Азии. Однако в представлении Чингиса у него не было иного выбора. Его не только унизили, ему не только открыто бросили вызов, этого мало, так как если он не ответит на угрозу, то почти наверняка сам падет жертвой амбициозного шаха, который не прочь прибрать к рукам богатые китайские земли. Как написано в «Тайной истории», у него ни на миг не возникало сомнений, что следует сделать: «Давайте направим наших коней против исламского народа, чтобы отомстить!»

По-видимому, решение, принятое Чингисом, вызвало в его семье обсуждение вопроса о преемнике. Вопрос поста вила Юсуй, одна из его жен, которых у него теперь было не сколько. «Тайная история» вкладывает ей в уста следующие слова:

 
Когда твое тело, словно старое и высохшее дерево,
С шумом рухнет на землю,
Кому ты оставишь свой народ?
 

Чингис понимал, о чем идет речь, потому что по традиции его наследник станет старшим в клане, пока будет в состоянии отстаивать свое право, хотя он, может быть, должен быть лучше других подготовлен к тому, чтобы взять на себя правление, и, возможно, необязательно это будет один из сыновей вождя. Однако теперь наследнику представляло управлять кое-чем побольше клана, и все его сыновья, каждый по-своему, опытные военачальники. Правила будут изменены. Должен править один из его сыновей. Но который? Чингис изложил проблему открыто перед всеми четырьмя. Трон, по правилам, должен был бы достаться Джочи, старшему, но отцом Джочи мог сделаться меркит, когда его мать была в плену. Разгорелась перебранка, подробно описанная в «Тайной истории».

Джагатай, второй сын, крикнул: «Ты хочешь сказать, что нами будет управлять меркитский ублюдок?»

Джочи схватил брата за грудки: «Наш отец, хан, никогда не говорил, что я какой-то другой. Как смеешь ты? Думаешь, ты умнее меня? Только вспыльчивей!»

Два военачальника, Борчу и Мукали, разняли их, а окончательно разрядил атмосферу шаман Кокочос, напомнив, какие опасности преодолел Чингис, чтобы основать единую на цию – когда не оставалось пить ничего, кроме слюны, хан все равно не сдавался и продолжал борьбу, пока от пота с бровей не промокали ноги. А ваша мать? Она ради вас ходила голодной и вытащила вас за шею, чтобы были не хуже других.

Джагатай принял упрек. Хорошо, он будет работать с Джочи, сказал он, и предложил в качестве компромисса третьего сына, Угедэя: «Угедэй милосердный, пусть получит титул». Чингис еще больше утишил страсти. Он сказал, что первым двум братьям нет нужды работать вместе – Мать-Земля большая, и у нее много рек, каждый получит свою часть во владение. Из Тули, самого младшего, вышел бы хороший хан, он храбро проявил себя в китайском походе, но жена у него кераимская княжна, несторианская христианка, женщина с большими амбициями и большого ума. Что, если под ее влиянием наследники Чингиса перестанут уважать свои собственные традиции? (Он как в воду глядел. Княжна, Соргагатани, проявит себя самой деятельной для своих лет женщиной, это ее сыновья в конечном итоге разделят между собой имперское наследство.)

Что должен был сказать Угедэй? Он знал, что ему просто улыбнулось счастье. Способный и щедрый – да, но что касается «милосердия» – вернее было бы сказать «недостаточно жестокий». К тому же он горький пьяница. В его неуверенном ответе он проявился как нельзя ясно, со всеми своими сильными сторонами и слабостями. Ну что же, он будет стараться, но за своих потомков ручаться не может. Не очень впечатляющая речь, но и этого было достаточно. Наследник выбран, клан и нация по-прежнему едины.

И для похода на запад был заложен фундамент.

Взяв на себя личное руководство кампанией, требовавшей тщательного планирования, Чингис искал себе помощников. Помощников особенно в сфере, с которой монгольский вождь никогда прежде не имел дела, – в сфере управления завоеванными территориями. Нужно полагать, что Чингис не мог не заметить, что глупо дважды, а то и трижды завоевывать уже завоеванное, как случилось в Китае, где по нескольку раз приходилось осаждать и брать одни и те же города. Среди монгольских князей было несколько человек, имевших хотя бы зачаточные представления о том, что такое управление, так как они выучили принятое несколько лет назад уйгурское письмо. Но не было настоящего чиновничества. Оно понадобится, если Чингис не хочет повторить ошибки китайских войн.

Возможно, именно в этот момент он или кто-то из приближенных вспомнил одного пленного, взятого три года на зад в Бейджине, где его сводный брат Шиги составил опись имперских сокровищ и переписал знатных пленников. Среди цзиньских чиновников выделялся один – выделялся и в буквальном смысле слова – он был очень высоким молодым человеком (ростом 8 чу, примерно два метра), 25 лет, с бородой до пояса и прекрасным звучным голосом. Он был киданем, одним из тех, кто, будучи подданными Ляо, одно время правили северо-восточным Китаем и были смещены Цзинь. Его звали Чу Цзай, он принадлежал к семье Янь Люй, одной из самых видных в империи Ляо и уходивших корнями на двести лет назад ко времени основателя династии Ляо. Если уточнять, то его отец был приемным сыном, но Чу Цзай считал себя до кончиков ногтей Янь Люем. Его отец служил императорам Цзинь, сначала переводчиком – он говорил на китайском, киданьском и юрченском, – а потом и важным чиновником, разбогател и стал влиятельной фигурой. Чу Цзай родился в семье, открывавшей ему самые радужные перспективы, показывал блестящие успехи в учебе, был по этом и администратором, знатоком буддийской литературы. Когда в страну вторгся Чингис, он служил вице-префектом провинции. Его отозвали в столицу, и он служил в ней всю осаду. Пережив страшное разграбление города, он укрепился в убеждении, что истине и добродетели лучше всего служить, соединив доктрины трех мудрецов – Конфуция, Будды и Лао-цзы, основателя даоизма. Теперь его призывает к себе Чингис, которому нужен человек для организации и управления имперской бюрократией. Это была большая честь, и Чу Цзай должен был проявить все свое смирение в благодарность за освобождение от прежних господ.

В письме, ставшем потом знаменитым, Чингис обратился к нему со словами: «Ляо и Цзинь поколениями были врагами. Я отомстил за тебя».

Чу Цзай ответил с неожиданной сдержанностью: «Мои отец и дед оба верно служили Цзинь. Могу ли я, и как подданный, и как сын, таить в сердце неискренность и считать мое го суверена и моего отца своими врагами?»

Это произвело впечатление на Чингиса, и он предложил этому выдержанному и умному молодому человеку посту пить к нему на службу. И Длиннобородый, как прозвал его Чингис, позаботился о том, чтобы эти завоевания стали доказательством того, что Чингисом руководит Провидение. С этого времени Чу Цзай, используя большой интерес своего господина к духовным вопросам, будет играть важную роль в формировании характера хана и его империи. Почти с полной уверенностью можно утверждать, что именно Чу Цзай сочинил в 1219 году пространное обращение Чингиса к мудрецу Цянчуню, обрисовав Чингиса как воина-аскета, ведущего самый простой образ жизни и сражающегося за торжество добродетели.

Небеса устали наблюдать, как в Китае чувства высокомерия и пристрастия к роскоши перешли всякие границы. Что касается меня, то я живу в диких областях Севера, где не может родиться алчность и стяжательство. Я возвращаюсь к простоте, я соблю аю умеренность. Я ношу то же платье, ем то же мясо, чти и последний пастух, и конюх в конюшне. Я забочусь о простых людях, как заботятся о малом ребенке, а к солдатам отношусь как к своим братьям. Я участвовал в 100 сражениях, и всегда скакал в первом ряду. За семь лет я завершил огромную работу, и в шести направлениях пространства все подчиняется одному закону.

Возвращение к простоте кочевого образа жизни? Не совсем, ибо единство и добродетель еще не стали всеобщим достоянием, воля Небес еще не выполнена. Чингис рассылает просьбы о войсках всем своим вассалам в приграничной Монголии, в уйгурских землях, в Северном Китае, в Мань журии и, наконец, в Си Ся. Он победил Си Ся, получил дань, его царь-буддист, Бурхань, обещал ему помощь, когда она потребуется, и наверняка поведет себя как подобает вассалу. Чингис отправляет послание императору: «Помнишь, ты обещал быть моей правой рукой? Так вот, мне нужно свести счеты с мухаммедистами, поэтому «стань моей правой рукой и скачи бок о бок со мной!».

Однако в ответ Чингис получил пощечину, едва ли не та кую же, как от шаха Мухаммеда. Пощечину отпустил ему не сам правитель Си Ся, а Аша, его первый военачальник, или гамбу, реальная сила за спиной императора. Когда посланец Чингиса объяснил, что требуется от императора и зачем, Аше, видимо, показалось, что у него появилась потрясающая возможность восстановить независимость Си Ся. Монголы еще не добились окончательной победы в Северном Китае, а теперь им грозит еще одна война, к тому же вести ее придется на западе за 2000 километров от Монголии. Вряд ли найдется на земле держава, которая способна выдержать две разные войны на фронтах, отдаленных друг от друга на та кое расстояние. Аша опередил своего государя с полным презрения отказом: «Если Чингис и в самом деле такой слабый, зачем он вообще назвался ханом?»