Текст книги "Чингисхан"

Автор книги: Джон Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Я не стал расспрашивать о том, как это случилось. Голова у меня была занята едой: у нас остались два кусочка колбасы, пакет йогурта и полплитки шоколада. Женская еда – никакого мяса для тридцатикилометровой прогулки, которую, может быть, придется совершить нам, будет лить дождь или не будет лить дождь, все равно.

Придется поискать письменного отчета у других путешественников, главным образом у Шуберта и де Рашевильца, который прошел по его стопам 36 лет спустя. Мрачные небеса продолжали извергать водопады воды, а я принялся читать в который раз, но только намного внимательнее, то, что писал он.

Нужно сказать, что экспедиция де Рашевильца не была та кой уж легкой и гладкой. В его команде было десять человек, их маршрут длился две недели и проходил по нескольким историческим местам. В группе была женщина. Поскольку женщинам запрещено посещать Бурхан Халдун, пришлось прибегнуть к особому ритуалу, для чего специально пригласили шамана. Они передвигались на трех машинах и в Монгоморте наняли несколько лошадей, которые двигались следом и понадобились для последнего подъема. При такой мощной поддержке им удалось перейти Порог. «Жуткое дело, – написал он мне потом. – Мы несколько раз увязали и часами выкарабкивались из грязи».

У нижнего овоони разбили лагерь и стали готовить пиршество, а шаман тем временем занялся своим делом: «танце вал, бубнил, пел, бил в бубен, впадал в транс и все такое». Под конец пиршества «шаман сказал нам, что дух Чингисхана дает всем нам разрешение подняться на гору, чтобы поклониться ему». До первого плато они добирались минут двадцать, там Игорь, как и Шуберт, нашел осколки изразцов и кирпичей, а также две большие металлические вазы – все, что осталось от разрушившегося храма Камала.

Они двинулись дальше, на второй уровень, который Рашевильцу показался намного интереснее, чем его описал Шуберт, потому что в представлении Игоря здесь было на стоящее обширное кладбище. «Мы оказались на плоском го лом пространстве шириной несколько сотен метров, испещренном древними раскопами, т. е. ямами, которые сначала вырывались, а потом вновь засыпались землей, камнями и разным мусором, все ямы отчетливо выделялись на поверхности земли под редкими пучками травы». После еще одного крутого подъема они нашли пирамидки ово. «Не было видно никаких признаков захоронений, но если смотреть вниз, то за выступом горы можно различить следы человеческой деятельности». Свое описание Игорь сопровождал интригующим заключением, что «представляется вполне допустимым, даже весьма возможным, что здесь, на южной и юго-восточной стороне горы… лежат похороненными монгольские императоры».

Осознать, что я упустил шанс затратить каких-то два часа, чтобы попасть на кладбище, где может находиться могила Чингисхана, не было сил. Я выключил фонарик и лежал в темноте, чувствуя себя совершенно несчастным. Дождь не унимался. Вдобавок ко всем моим неприятностям, у меня не было ни пенопластикового матраца, ни подушки. Обессилев от мокроти и огорчения, я погрузился в долгий сон.

Я проснулся после десятичасового очищающего сна. Буря закончилась. Утро было великолепное, небо бледно-желтое, на всем окружающем, на кустах ивняка разлился легкий туман, он оседал на подошве горы и закрывал дорогу, по которой мы скоро пойдем.

Я простоял наружи всего несколько минут, когда до моего слуха из самой гущи тумана донесся некий звук. На миг мозг отказывался поверить ушам. Я бессмысленно уставился в пространство-молоко, из которого, словно явление потустороннего мира духов, выполз «газик», за рулем которого с самым невозмутимым видом сидел Эрдене.

Тумен был в палатке, он пробурчал себе под нос приветствие и стал выбираться из спального мешка, а Эрдене приступил к рассказу о драматических происшествиях и счастливых совпадениях предыдущего дня. Высадив нас, он почувствовал приближение дождя и решил вернуться тем же путем, каким добирался туда. Как он и предполагал, этого не получилось. Он попал в рытвину, и у него ничего другого не оставалось, как ждать, пока не вернемся мы и не вытянем его из ямы. Он лег спать. На следующее утро, приблизительно в то самое время, когда я неверно прочитал карту, его разбудили. Это были семь охотников, собравшихся побраконьерничать в Национальном парке и добыть лося (так что подъезд к горе в проезжем состоянии поддерживали не богомольцы, а браконьеры). Они пришли пешком, потому что накануне во время ливня их машина забуксовала в болоте в 7 или 8 километрах ниже по дороге. Для них увидеть Эрдене в его болоте показалось таким же невероятным чудом, как и их появление для него. Они вытащили его, попросили подвезти к их маши не, пригласили переночевать в их лагере, где он и провел вторую ночь, получив в благодарность за помощь зажаренного в собственной шкуре сурка, обмотанного проволокой и обработанного, как и положено, паяльной лампой. И вот он здесь, вовремя и вдобавок с мясом. Мы были спасены. Туман рассеивался, за ним открывалось голубое небо. День собирался быть прекрасным и обещал сухую дорогу для благополучного возвращения в Улан-Батор.

Мы основательно занялись сурком, чавкая сочным соком и с трудом выковыривая жесткое мясо из зубов, и тут Тумен, перебросившись несколькими короткими и быстрыми фразами с Эрдене, произнес самую поразительную вещь, какую я только слышал за все это поразительное путешествие.

– Ну так что? Идем теперь на Бурхан Халдун?

– Что?

– Вы что, не слышите, что ли?

Охотники сказали ему, что это не так уж сложно. Идти до конца дороги, где мы поставили машину, а потом – вверх.

Сперва эта идея показалась мне совершенно безрассудной. Я не сомневался, что мы туда попадем, это не проблема. Проблема заключалась в том, как мы выберемся отсюда. Один путь отсюда слишком крутой для джипа, другой – не проходимое болото. Они оба знали, что, скорее всего, нам отсюда без посторонней помощи не выбраться. Тумен наблюдал за тем, как на моем лице отразились сначала восторг, потом неверие, затем опасение.

– Раз уж мы здесь, – пожал он плечами. – Дело должно быть сделано.

Ну что же, когда помощь понадобилась, оказалось, что она уже ждет нас. Было ясно, что в них присутствовала уверенность, вовсе неявно и необязательно как проявление сильного религиозного чувства, уверенность в том, что Вечное Небо позаботится обо мне. Как мог я, ради которого вознесли молитву самому Чингису, перечить им?

– Хорошо. Пошли.

На миг я отвернулся, чтобы они не видели мои чувства, потому что их слова буквально растрогали меня. Я не видел, с чего бы им захотелось сделать такую безумную и такую щедрую вещь. Очевидно, время, проведенное вместе, все, что мы делили и разделяли сообща, породило в них чувство долга, которого не купишь за деньги.

Мы перепаковали наши рюкзаки, переложили наши вещи, мы снова поднялись на Порог, и Эрдене не придержал скорость ни на секунду. По крутому изъезженному спуску мы промчались, накреняясь то на один, то на другой бок, и не знали, то ли хохотать от веселья, то ли дрожать от страха, но только через полминуты мы были внизу и в целости и сохранности. Насколько я мог видеть, мы вверили свою судьбу полной беспечности Эрдене, очутившемуся снова на дороге, по которой проехал двумя днями раньше; вернее сказать, мы попросту оказались в западне, из которой не смогли бы вы браться самостоятельно. Этот человек брал плату за километраж, который вы проехали на его машине, и для него не имело значения, что километр километру рознь. Одному господу богу известно, сколько стоил последний наш километр по рыночным ценам, но нечего и говорить, что Эрдене не получил за него и малой доли этой цены.

Через сорок минут, влекомые залитой солнцем вершиной Бурхан Халдуна, мы уткнулись в сужение ущелья, и дорога пошла вверх через лес, пока не закончилась у плаката «Бере гите наши естественные места!». Под елями стояло гигантское, сложенное из стволов деревьев ово, о котором писали Шуберт и Игорь. Ово было беспорядочно забросано спутанными кусками шелка, между бревен было воткнуто множество флагов. Одно большое ово на Пороге, а теперь это, и будут еще – мы вступили на дорогу богомольцев, отмеченную святилищами. Мы трижды, непрерывно отбиваясь от мух, обошли святыню, и один за другим последовали по уводившей между деревьями вверх тропинке.

Двадцать минут подъема через прохладный, расточающий сладкий аромат ельник – и мы на плоской поляне, усеянной мшистыми холмиками. Поверхность поляны выглядела подозрительно ровной, наводила на мысль, что это дело рук человеческих. Очевидно, это было то место, где когда-то стоял храм Камала. И сейчас это был своего рода храм, потому что между стройными елями стояло еще одно овоиз еловых стволов, а перед ним – два огромных металлических котла для жертвоприношений и алтарь, также сложенный из бревен. На алтаре были навалены кучи пустых бутылок и плошек для благовоний. С похожих на вигвам бревен овосвисали тибетские молельные флаги. Я походил между холмиками, раздумывая, что может в них скрываться. Что сделалось с храмом? Были его стены из камня или деревянные? Он сам разрушился или ему помогли? Куда подевались камни после того, как их видел Игорь, – разворованы, увезены для других построек или ушли под землю?

На самом краю ровной площадки, где мягкая земля была утоптана ногами, я увидел куски, осколки керамики. С бьющимся сердцем я подобрал парочку. Они у меня хранятся до сих пор, эти два черепка серо-коричневой керамики, так, ничего особенного, грубо обработанные, с одной стороны гладкие, не глазированные. Я пишу эти слова, а от черепков чуть пахнет влажным торфом. Это были полуцилиндры двух размеров, один диаметром со столовую тарелку (21,5 см), другой диаметром с блюдце (9 сантиметров). Судя по крошечным отпечаткам на внутренней поверхности, их формировали или сушили на ткани, похожей на мешковину. Джессика Хэррисон-Холл, эксперт по китайской керамике Британского музея, уверяет, что это типичные китайские черепицы для крыш и спокойно могут относиться к четырнадцатому веку, возможно, их делали тут же из принесенной откуда-то глины.

Мы продолжили подъем, он делался все круче, и стоявшие по сторонам ели становились все более чахлыми из-за высоты. Я шел и пытался представить себе картину: деревянные стены, портик с крышей, крытой мелкой черепицей, ведет в простую комнату с алтарем, подставкой для возжигания благовоний и портретом прадеда Камала, изображенного под стать горе, которую он обозначил как святую. Это можно было представить себе только в фантазии. А у меня в руке было упрямое доказательство, подтверждающее теорию. Нет, не теорию, а факт. Что это Бурхан Халдун и что могила должна быть где-то в этих местах. Камала не стал бы выбирать неверное место.

Но если Чингис похоронен где-то поблизости, то где? Здесь, на этом плато? Конечно же, нет. Если Камала действительно хотел выполнить пожелания Чингиса, он бы сохранил могилу в тайне, и в этом случае разве стал бы он привлекать внимание к этому месту, собрав тут рабочих, чтобы выровнять площадку, срубить деревья, привезти глину, поставить печь, изготовить черепицу, ввести регулярные богослужения, исполнять ритуалы? Нет, вторая площадка, где находятся заполненные камнями ямы Игоря, выглядит более обещающей.

Тропинка еще раз ушла круто вверх, петляя между деревьями с вылезающими из земли могучими корнями. Нельзя сказать, чтобы подъем был трудный, каким он и должен быть для священной горы – и как это я только сразу не сообразил! Мои рассуждения относительно преднамеренной дезинформации властей были просто смехотворными. Весь смысл идеи священной горы в том, что она должна быть доступной, – это не значит, что попасть на нее ничего не стоит, потому что ее попросту затопчут, но в то же время путь к ней не должен быть подвигом. Для того, кого не остановит долгий подход, который можно совершить на лошадях с одной – двумя палатками, следуя расставленным указателям, Бурхан Халдун не труднее пиренейского отрезка пути пилигримов на богомолье в Сантьяго де Компостела, хотя и без радости увидеть приют для пилигримов.

– Похоже, жить здесь не так-то просто, – заметил я Тумену, пыхтевшему рядом со мной. Эрдене быстро ушел вперед, и его уже не было видно за соснами и лиственницами. – На чем мог тут существовать Чингис?

– На кедровых орешках, – выдохнул, стараясь поравняться со мной, Тумен. – Осенью это хорошая еда. Тут есть еще и ягоды. И олени, лоси, и антилопы. А чуть пониже сур ки и белки.

– А как насчет волков?

– Не проблема, я думаю. Волки предпочитают домашний скот. А в этих безлюдных местах откуда скот.

Ладно, волков можно не бояться. Мы молча поднимались еще с полчаса и вышли на второе плато, где между низкорослыми хвойными деревцами гулял прохладный ветерок. Прямо перед нами маячил выступ лысой вершины с ее загадочным белым глазом, который, как я теперь мог разглядеть, был всего лишь пятном нетающего снега. Вокруг все было так, как описал Игорь, – десятки, а может быть, и сотни бес порядочных каменных куч, некоторые из них размерами подходили для могил. Виднелось несколько овои прото-ово, куда богомольцы, проходя мимо, бросали подобранные здесь же с земли камни. Под влиянием игоревских слов: «Древние раскопы… Ямы, сначала вырытые, а потом засыпанные… можно различить следы человеческой деятельности… здесь… лежат похороненными монгольские императоры» – я начал видеть, как могли быть сделаны эти могилы: вот по крутому подъему взбирается к горе-собору процессия с гробом, вот роют неглубокие ямы, вот отправляют церемонию предания тел земле, вот аккуратно складывают камни величиной с кулак в невысокие холмики, вот совершают ритуалы препоручения умершего Вечному Небу, вот печальная и почтительная толпа поворачивается уходить, а потом наступают века, когда дожди, морозы и снег постепенно выравнивают холмики, и они становятся такими, как они выглядят сегодня.

Есть одно только «но» – я не доверяю своему воображению, потому что теперь, когда я видел те каменные пятна, я не могу поверить, что это могилы.

Подозрение возбудила «могила», которую я видел накануне в болотистой и непроезжей низине. Тогда мне показалось, что ее очертания и особенности говорят за то, что они имеют естественное происхождение. Теперь, когда я увидел оба «могильника», подозрение укрепилось. Кучи камней были одинаковыми и в том, и в другом случае – некоторые неправильной круглой формы, но большинство с бесформенными краями, похожие на лужи, и все разных размеров, от одного до 3–4 метров в поперечнике. Если то, что мы видели внизу, не могилы, то и те, что находятся на горе, тоже не могилы.

Я был почти на сто процентов уверен, что этим «могилам» имеется совершенно иное объяснение, и более поздние исследования только подтвердили мои мысли. Это зона веч ной мерзлоты, и здесь за лето оттаивают лишь верхние несколько футов почвы. Вечная мерзлота такого типа живет своей собственной специфической жизнью, так как зимой, замерзая, земля расширяется как лед, а летом снова сжимается, и изменения в верхнем слое земли зависят от типа твердых пород и почвы, от формы склона и количества поверхностных вод. Естественные силы соединяются с минеральными материалами самыми невероятными способами, и в результате получаются свойства, которые незнакомы тем, кто живет в умеренном климате, но достаточно известны эскимосам и лапландцам – и геокриологам, редкой породе специалистов, имеющих дело с геологией холодных регионов. Из гравия, булыжников и скальных пород окололедниковое окружение производит удивительное разнообразие форм многоугольников, кругов, колец и холмов, которые очень похожи на искусственные, словно природа в гигантских масштабах увлеклась дзен-садоводством (и первые ученые в Арктике думали, что они и в самом деле искусственные. Мир геокриологии пользуется многими терминами из жаргона дзен-садоводов, но только все они означают результаты, по форме, процессов, связанных с ежегодным циклом замерзания и таяния, который сказывается на многих каменных формах).

Я полагаю, что «могилы» на Бурхан Халдуне – это «каменистые земляные круги». Для того чтобы понять, как они образуются, представьте себе камень, покрытый осенью мок рой почвой. Наступают первые морозы. Поскольку камень проводит тепло лучше, чем окружающая почва, земля под камнем замерзает быстрее, чем земля, граничащая с ним. Вновь замерзшая земля расширяется, выталкивая камень вверх. Садоводы сталкиваются с этим явлением каждую весну, когда клумбы загадочным образом покрываются камешками. То же самое происходит с телеграфными столбами по всем монгольским степям – если их не вкопать в постоянно замерзшую землю, они выпирают из земли, наклоняются и падают. Камни разных размеров двигаются с разной скоростью, и в местах скопления камней незначительная разница в температуре и коэффициенте расширения выталкивает лежащие на периферии камни внутрь скопления и вверх. В конце концов камни собираются в группы близкого размера. Поднимаясь к поверхности, ветер и дождь выгребают мусор, сухую траву и семена. Получается своего рода каменный фонтан, выбрасывающий «струи» вверх и в стороны, бесконечно медленно переходя, возможно – возможно, так как никто еще не наблюдал за подобным процессом на протяжении десятилетий, – от одной формы в другую.

Такая сортировка происходит и в более значительных масштабах. Рядом с полем каменных кругов находилось другое единообразное поле, в поперечнике метров двести, оно состояло из красноватых камней от человеческого кулака до валуна. По ним было ужасно трудно ходить, всюду торчали ребра и углы, на которых я то и дело рисковал подвернуть ногу. Даже такие крупные камни двигаются, отталкивая друг друга в сторону и оставляя на своем бывшем месте несколько маленьких травянистых кружков, микро-экология которых повторяет каменные круги, где с удовольствием развалились Эрдене и Тумен, интересовавшиеся погодой больше, чем святостью и еще чем-нибудь окружающей их обстановки. На самом дальнем конце этого поля стояло ово из точно таких же острых камней, построенное в том месте, откуда богомольцы могли лицезреть захватывающий дух пейзаж лежащей внизу долины с извивающимся по ее дну Богдом, вдоль которого мы шли накануне, маленькой речушкой, переливавшейся всеми цветами радуги между деревьями по пути к заливным лугам и Порогу, лежащему за 20 километров отсюда. Справа от меня, на несколько сотен метров ниже, виднелось озеро, отвоевавшее себе место у каменной осыпи и леса. Это было место отнюдь не для семейной жизни, а для одинокого индивида, который знал эти склоны и следил, не появились ли в долине враги, он мог прятаться здесь вечно, здесь он мог найти пищу и воду и находиться всего в часе езды от пастбищ.

Годилось ли это место для захоронения хана в тайной могиле? Должно было бы подойти, но я ее не видел. Немного численные свидетельства говорят о степи, вытоптанной скачущими конями, и о густых лесах, обеспечивающих безопасное и тайное уединение. Но до этого плато не добраться большому табуну, деревьев тут небогато, к тому же через плато пролегает дорога на вершину – это самое людное место, какое только можно найти в округе тысячи квадратных километров.

Я взглянул вверх и увидел, как высокий алтарь этого природного собора вдруг окутался плотным облаком, которое угрожающе покатило вниз.

– Джон, уходим! Идет туман!

Я было замешкался, но потом махнул рукой и пошел за ними. Придется поверить на слово описаниям вида на верховья Онона и поле многочисленных ово.

Мы побежали по каменным кругам с плато, которое не было кладбищем, промчались по разровненной площадке, где когда-то стоял храм Камала, скорее, скорее – к нашей машине. Я покинул те места с уверенностью, что дух Чингиса сделался вездесущим благодаря постоянному поклонению, приношениям и созданием ово, но, что касается его останков, мне думалось, что искателям могилы следует обратить свои взоры в другое место, на более пологие и более богатые лесом склоны. Искать им следует, но ожидать, что найдут, вряд ли.

И все же я не чувствую самой полной уверенности, что должен расстаться с такой надеждой, отчасти из-за настойчивого слуха, что есть люди, знающие точно, где на Бурхан Халдуне могила, и отчасти потому, что Игорь Рашевильц полностью со мной не согласен.

Послушайте, как он пытается образумить меня:

Они (каменные круги) не геологические образования, а результат человеческого труда. Также рядом с раскопами много мусора, как и следует ожидать. Если бы у вас было больше времени, чтобы осмотреть все место, вы бы не пропустили очень красноречивые детали. Конечно, возможно, что некоторые могилы пустые, поэтому только пробы, вроде тех, которые брали «Триречье» и мистер Кравиц, могут показать подлинное содержимое. А так остается только гадать. Несмотря на свою веселую маску, монголы очень скрытный народ, и при (коммунистических премьер-министрах) Чойбалсане и Цеденбале Чингис было табу, но некоторым ученым удалось обойти систему и пере дать информацию. Все это нужно воспринимать cum grano salis, но определенная картина вырисовывается. Когда вы эту информацию собираете и складываете вместе, чтобы сопоставить с информацией из других источников… Точные места захоронений Чингиса и более поздних императоров могут все еще ускользать от нас, и я даже уверен, что знатоки-монголы не могут указать на них пальцем, но я лично убежден, что общий район императорских захоронений – это выступ между святилищем Камала снизу и площадкой с многочисленными ово вверху.

Ну что же, он очень убежден, и мне остается гадать, есть ли способ примирить могилы с каменными кругами. Возможно, есть. Что, если среди нескольких сотен естественных каменных кругов есть один, который имеет не природное происхождение? Как лучше всего спрятать царскую могилу, если не разместить ее у всех на виду, прямо на дороге к священной вершине, но так, что ее невозможно отличить от такого большого количества похожих ложных могил? Могу пред ставить себе вполне правдоподобную картину, одиночные простые похороны, яма копается до вечной мерзлоты, сверху тонкая насыпь из камней, ничем не отличающаяся от других каменных пятен, лошадей, на которых перевозили гроб и на которых приехали сопровождающие, гоняют по площадке до тех пор, пока даже присутствующие не смогут отличить рукотворное от естественного.

Конечно, эта тайна будет раскрыта с помощью соответствующих археологических исследований. Но это будет колоссальное предприятие, нужно исследовать каждый из сотен каменных кругов, исключая один за другим, пока, наконец, возможно, не будет найдена подлинная могила, а под ее заглушкой из перемешанных погодой камней не обнаружится запрятанный гроб, а может быть, и что-нибудь помимо него.

Было бы намного легче, если бы имелись люди, знающие, которая из могил подлинная. Здесь мы подходим к другой и еще более глубокой тайне – к сущности секретности, которая окружает могилу. Многие говорят, что кто-то где-то знает подлинное место нахождения могилы. Как писал Игорь,»они провели исследования и определили точное место могил на горе». Самый видный монгольский академик профессор Ринчен сказал Игорю, что «район был положительно идентифицирован еще до 1970 года». То же можно услышать от многих ученых. Бадамдашу сказал мне: «Могила находится в предгорьях Бурхан Халдуна. Это государственная тайна». Но в чем суть этого государственного секрета? Кто это «они»? Никто не называет имен, нет никакого законодательства, ничего не опубликовано, все одни разговоры. Предположительно, это государственный секрет, так как могила священна, что распространяет особую форму защиты не только на могилу, не только на информацию о могиле, но также на вопрос, существует ли вообще какая-нибудь ин формация. Мы в зеркальной комнате и обсуждаем секрет о секрете.

Я посетил одного из самых уважаемых монгольских историков, Далая. Старый друг, еще один Эрденебаатар, специалист по скотоводству, который сопровождал меня в Гоби шесть лет назад, разыскал его в каком-то мрачном стандартном жилом строении, из тех, что выросли в Улан-Баторе после войны. Ему было за семьдесят, когда мы встретились, но выглядел он старше, этаким нестареющим мудрецом. История, которой он отдал всю жизнь, была написана на его испещренном морщинами лице, звучала в его мощном басе, заполняла полку за полкой книгами на старомонгольском, китайском, русском, японском, корейском, даже английском языках – среди них была книга Оуэна Латтимора «Монгольские путешествия», которая послужила мне одним из источников по Мавзолею Чингисхана. Я попросил разрешения взглянуть на нее. Меня поразило посвящение: «Далаю. В знак 10 лет дружбы. Оуэн».

– Вы тоже его знали? – спросил он и как бы между прочим заметил, указывая на пыльный угол: – У меня фотоаппарат Латтимора. Он оставил его здесь на случай, если он вернется. И его проектор. И костюм». Латтимор умер в 1979 году в возрасте 89 лет и не бывал в Монголии с 1970-х. Фотоаппарат, проектор и костюм прождали его 30 лет, но он так и не приехал.

Когда я поинтересовался могилой, Далай сказал: «Сейчас много людей ищут могилу Чингиса, но я никогда не пытался найти ее. Мое сердце мне не позволяло этого. Я вспоминаю приказ Чингиса: «Не трогайте моей могилы!» С тех пор никто ее не трогал. Это святое место, и трогать его не следует».

В каком-то отношении, сказал Далай, могила не так уж и важна. Важно то, что сам Чингис был для него столь же реальным, как его отец. «Давайте я попробую описать вам Чингиса как личность, – проговорил он. – Он был очень открытый человек, очень умный, а не просто военный герой. Нам, монголам, совсем не хочется видеть его только военным вождем. Это был человек, у которого была связь с Голубым Небом. Наш Чингисхан спит в священной земле, и ему не понравилось бы, если бы вы описывали его только как завоевателя».

Существует ли могила? Существуют ли секретные сведения о его могиле? На оба эти вопроса ответа нет, потому что, невзирая на то, что многие утверждают, будто и то и другое действительно существует, по-видимому, никому неизвестно, кто точно знает это. Возможно, те, кто знает это, знают и то, что сведения об этой тайне хранят члены тайного общества, поклявшиеся никогда не нарушать взаимного доверия и всегда (подобно Далаю и Бадамдашу) охранять основателя их нации, окутав его пеленой святой неприкасаемости.

Через час после того, как мы покинули гору, перед нами во всю высоту, как баррикада, встал Порог. Эрдене совершенно определенно знал, что объехать болото дальним путем по краю не получится. Оставалось попробовать крутой, прямой и в равной степени невозможный путь непосредственно от реки и на ово, что стоит на горе. Он не спеша прошел всю дорогу, готовясь к штурму чересполосицы разбитых колей, плутающих между кочками и теряющихся на участках размокшей почвы. Я начинал видеть цель в его кажущемся безумным решении. Тут и там колеса наших предшественников не превратили почву в жидкое месиво, а на краю, за линией ивового кустарника, виднелся кусочек твердой почвы, который, наверное, раньше был частью пешей тропы, и на нем не было следов автомобиля.

Мы с Туменом остались на склоне и смотрели, как Эрдене развернул машину на крайнюю колею, нажал на скорость и тронулся по кочковатому, но плоскому участку дороги, с ревом начал подниматься по нижнему склону и встал, уткнувшись в четыре вырытые его колесами собственные могилы. Он вылез из машины, оценивая ситуацию, попробовал ногой почву. Теперь стало понятно, почему он выбрал путь по этой крутой дороге. Он завяз не намертво, так как мог пользоваться силой земного притяжения, чтобы подать машину назад и выскочить из грязи по самые оси. Он отъехал назад, как это делает прыгун в длину, измеряя разбег перед прыжком, поддал газу и снова кинулся вверх по склону. И снова за вяз, на этот раз несколько выше, снова попробовал землю и там и сям, опять подал назад почти до самого конца боковой колеи. Теперь мне была понятна стратегия, которую он пытался применить, – соединить скорость и направление с тем, чтобы иметь возможность перепрыгивать с одного твердого участка на следующий, от этой высушенной солнцем кочки до того ивового куста, а там до оставшегося не тронутым пятнышка зеленой травы и при этом пользуясь каждой новой опорной базой для того, чтобы не потерять скорость. Но каждое такое твердое пятнышко представляло свои трудности, и каждый новый метр продвижения вперед был замешенным на болотной слякоти перемолотыми колеями. Это было все равно что пытаться попасть в цель рикошетом, сидя на пуле. Он попробовал этот маневр дважды, но оба раза неудачно. Он еще семь раз подавал назад, выстрели вал, делал рывок вперед, невероятно подскакивая на кочках, почти переворачиваясь в рытвинах, страшно визжа колеса ми, когда они в очередной раз зарывались в густую жижу, и тут же давал задний ход. Единственно, что внушало мне не которую надежду, так то, что при всем этом он оставался абсолютно невозмутимым и что некоторые из его попыток вы носили «уазик» на метр-другой вверх по склону.

Десятая попытка была чистым волшебством. «Уазик» попал на твердую кочку, выскочил на жесткую траву, вломился в ивовый куст, из него попал на тропинку и галопом, взбрыкивая, как дикий зверь, промчавшись мимо меня, исчез за гребнем горы. За полминуты снизу вверх. Блестящая демонстрация продуманных действий, уверенности в себе, мастерства и непоказной смелости.

Мы побежали, чтобы присоединиться к нему наверху. В последний раз я чувствовал такой прилив радости, когда смотрел первую высадку человека на Луне. Может быть, моя реакция была несколько экспансивной, но последние три дня были настоящими «русскими горками», когда меня по нескольку раз бросало от экстаза к разочарованию. И никакого значения не имело, что в последний бешеный рывок у нашего джипалопнула пружина. Свое восхищение я промямлил дрожащим голосом, как взволнованная встречей со своим кумиром девочка – поклонница таланта:

– Ты когда… когда-нибудь такое делал раньше?

– Сколько раз. Ведь я двадцать три года за рулем.

Почему мои спутники согласились на такие приключения? У меня есть теория: когда исследователи человеческого генома наконец возьмутся за монгольские гены, они откроют нечто уникальное: ген верности, результат мутации, которая позволила скотоводам колонизовать степи 4000 лет тому назад. Это генетическое наследие Чингиса, которым он пользовался и в жизни, и в смерти, гарантировало то, что его благополучно доставят к тайной могиле, то, что у меня в по исках ее будут надежные спутники, и то, что его потомки, если им это станет известно, навечно сохранят тайну его захоронения.