Текст книги "Чингисхан"

Автор книги: Джон Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Часть IV Воскрешение

15 Создание полубога

К востоку от Иньчуаня и Желтой реки мы въехали в Ордос и очутились в мертвом царстве заводов и голубых грузовиков, окутанных облаками химических выбросов, беспорядочно го нагромождения скал и жесткой травы. Мы с Джоригтом были в надежных руках. Наш водитель был мускулист, как борец, с шеей толщиной с анаконду и зловещий вид, который он производил, дополнялся щегольскими шортами и теплыми ковровыми тапочками. Особенно обнадеживающе выглядели ковровые тапочки. Они никак не сгодились бы, сломайся мы в облаке токсичных газов или посреди выжженной степи в сердце Ордоса, где не увидишь живой души. У нас не оставалось никаких сомнений относительно уверенности шофера Чога в собственном мастерстве и надежности его машины. Для этого были веские причины. Да же когда дорога исчезала и мы начинали крутиться между набитыми углем трейлерами, надвигавшимися на нас сквозь поднятую ими же тучу пыли, и объезжать похожий на мертвого диплодока труп чудовища с вывернутыми наружу и рассыпавшимися по пустыне перегруженными внутренностями, даже тогда я ни секунды не сомневался, что водитель Чог с его ковровыми тапочками и шеей-анакондой пробьется. Мы направлялись в район, где, по некоторым легендам, действительно был похоронен Чингисхан. Или мог бы быть похоронен, что зависело от того, с кем ты разговариваешь, причем никто не мог сказать, где точно. Так или иначе, забудьте в этой главе о горах Монголии. Сейчас мы имеем дело с совершенно иной традицией, которая берет за исходную точку легенду о том, как «повозка духа» Чингиса застряла в грязи. По одной версии, сопровождавшие ее вспомнили другой случай, когда Чингису когда-то очень понравилось это самое место, и он сказал, что «пожилой человек может мечтать о таком месте упокоения». Возможно, именно потому и застряла повозка, ведь он сам выбрал это место для своей могилы. Эта мысль пустила корни и породила новые версии в новых декорациях, и все они рисовали романтический портрет человека, пораженного красотой луга, на котором только и гулять золотому оленю, гнездиться удодам и престарелым находить для себя вечный покой.

А вот другая версия той же темы, объясняющая, почему никому не известно точно, где находится место захоронения.

Как-то раз Повелитель пришел на прекрасное пастбище в районе Ордоса, к югу от великого изгиба Желтой реки. Оно было настолько красивым, что он промолвил: «Вот где я хочу быть похоронен, когда умру». Так оно было. И те, кто похоронили его там, не хотели, чтобы его останки тревожили. Но вместе с тем они хотели запомнить это место. Как они это сделали? Они знали, что у верблюдихи отличная память. Они нашли верблюдиху с верблюжонком, которого она кормила молоком. Они убили верблюжонка и закопали рядом с могилой Повелителя. И потом каждую весну они выпускали мать-верблюдиху, и она возвращалась к месту, где был закопан ее детеныш. Так было каждый год, пока верблюдиха не состарилась и не умерла, и тогда уже никто не мог знать, где похоронен Повелитель.

Но высокий Ордос – это иссеченное оврагами и покрытое редкими скудными лугами плато. Неужели монголы мог ли считать его таким красивым?

– Условия меняются, – сказал Джоригт. – Когда вы сего дня едете автобусом из Хух-Хота к монгольской границе, то вокруг один песок. А ведь десять лет назад тут было очень хорошо, – продолжал он, показав на серый пейзаж. – Кроме того, это же высокий Ордос. Никто не говорит, что его похоронили здесь.

Благодаря водителю Чогу мы смогли отметить свое спасение бульоном из бараньих ножек, сидя в цементном подобии гээра, отдаленно напоминавшем о временах, когда все вокруг было монгольским, пока сюда не пришли китайские поселенцы. Мы спустились из полупустыни к Дуншэну, столице Ордоса, и направились на юг через саванну, поросшую одинокими деревьями и лугами. Через час мы увидели стену, огораживавшую ельник, сквозь деревья виднелись красно – голубые купола с небольшими колоннами наверху, напоминавшими соски необычных татуированных грудей. Дорога проходила через небольшой городок, по выезде из которого мы свернули налево и, миновав ворота, оказались в гигантском дворе с рядами одноэтажных строений по сторонам. Длинный лестничный пролет вел через тройную арку на вершину холма, где возвышались разноцветные купола.

Мы приехали к Мавзолею Чингисхана, Эдсен Хоро, как он называется по-монгольски – Двору Господина, где Чингис претерпел последнюю и самую необычную часть своей метаморфозы из вождя варваров в божество. Это история эволюции религиозной секты от исторических корней через легенду к ритуалу, который в свою очередь дал жизнь новым легендам и одновременно создал самодостаточное целое – с общиной, храмом, обрядами, системой верований, т. е. начиная подавать признаки зарождения универсальной теологии. Это поразительный пример того, как из старой религии может возникнуть, и разрастаться, и процветать новая.

Несмотря на то что Чингис тайно похоронен в горах Монголии и никто не знает места его упокоения, он должен почитаться, принадлежавшие ему вещи должны свято храниться, и нужно сделать так, чтобы ему продолжали поклоняться. На Западе и в Китае поблизости стоял бы храм, но в начале XIII века монголы едва ли построили что-нибудь, кроме Авраги. Новую имперскую столицу Каракорум только еще начали строить. Его наследник Угедэй нашел оригинальное и приемлемое для кочевников решение. Он повелел постро ить, по словам Сагана Цецена, написанным в XVII веке, «восемь белых юрт для почитания». Для охраны юрт несколько монгольских семей были освобождены от всех других повинностей, с тем чтобы их члены на вечные времена оставались хранителями вещей Господина – его лука, седла, одежды, его штандартов с хвостом яка – и наблюдали за выполнением обрядов его почитания. Таким образом Чингис будет смотреть за своим народом века вечные.

Поначалу главным объектом поклонения было, конечно, возможное место погребения на Бурхан Халдуне. Периметр Запретной ограды, как называли это место, хорошо охраняли и не скупились на приношения и исполнение ритуалов. Но потом этим стали временами пренебрегать, секретное место в центре ограды зарастало травой и кустами. Его затаптывали без зазрения совести. Спустя 70 или больше лет один из потомков Чингиса подумал, что нужно иметь, если не в самом этом месте, то в его районе, что-то памятное, об этом рассказывает Рашид ад-Дин, передавая события, происшедшие после смерти Хубилая в 1294 году.

На собрании, где решалось, кто из двух внуков Хубилая станет преемником, Камала или Темур (поскольку Чэньчин, официально объявленный наследником сын Хубилая, умер за десять лет до этого). Начались споры. Одна из жен Хубилая предложила такое решение: Хубилай говорил, что пусть станет править тот, кто лучше знает высказывания Чингиса. Согласились, что нужно устроить соревнование. Темур был младше, у него был хорошо подвешен язык, он хорошо декламировал, и Темур прекрасно выполнил задание, а Камала был заикой и не шел ни в какое сравнение с ним. Все закричали: «Темур знает лучше!.. Он, именно он достоин короны и трона!» Посему и порешили.

Потерпевшего поражение Камала (1267–1302) щедро вознаградили, ему передали под команду ордосы Чингиса, его дворцы-юрты, другими словами, его собственные владения. Рашид пишет, что эти владения включали «великий Хориг (Запретную ограду) Чингисхана, которую они называли Бурхан Халдун и где все еще находятся великие ордосы Чингисхана. Эти последние охраняет Камала. Всего есть девять ордосов[13]13
  Называют разные цифры. Саган, писавший в XVII веке, называет восемь. Возможно, поначалу было девять, но ко времени Сагана осталось восемь. (Прим. авт.)


[Закрыть] – четыре больших и пять других, и никого туда не пускают. Там сделаны их (семьи) портреты и постоянно жгут благовония. Камала также построил там для себя храм».

В какой-то момент, возможно после беспорядков, последовавших за крушением Юаньской династии, центр поклонения переместился на юг. Может быть, здесь всегда был двойной центр, с отдельным храмом в Шанду, летней резиденции Хубилая. А может быть, хранители памяти Чингиса постоянно перемещались между этими двумя местами, а может быть, и другими, возя с собой юрты и реликвии. Во всяком случае, главной святыней стало не какое-то одно место, а сами юрты.

Эти юрты формой отличались от обычных гээров, у них была крыша, поддерживавшаяся шестом, который высовывался сверху как небольшой шпиль – «гээр с шеей» называли такую юрту монголы. Во время богослужений главную юрту, где хранились реликвии Чингиса, покрывали желтой материей, делая ее «золотым дворцом». После крушения Юаньской династии в 1368 году юрты последовали за монголами, ушедшими из Китая обратно в степи своих предков, юрты сопровождались их хранителями. Конечно, Чингису поклонялись и в других святилищах, вроде Имперского храма предков в Бейджине, возведение которого завершилось в 1266 году, и в храме Камала на самом Бурхан Халдуне, а так же в трех других святилищах в разных местах Монгольской империи. Но Белые юрты были сердцем того, что скоро стало культом, превратившим Чингиса из героя и утраченного вождя в божество.

Тела никто не видел, сведения о могиле хранятся в тайне, святыня в виде передвижных юрт – все это говорило о том, что с самого начала дело было нечистым. Вскоре, наверное, потому, что главным центром поклонения сделались Белые юрты, и потому, что храм Камала забросили, стали рассказывать, что Чингис вовсе не на Бурхан Халдуне, что его туда вообще не привозили. Поскольку название ордосов, золотых дворцов-юрт, перенеслось на весь район к югу от Желтой реки, возникли легенды, что на самом деле его похоронили именно там, в Ордосе.

Шли годы. Белые юрты переезжали с места на место, как передвижное святилище, пересекая Гоби туда и сюда, к горам Алтая на западе, к восточным степям и к полупустыням Ордоса, пока часть из них не обосновалась на одном месте, превратившись в храмы для особых ритуалов. Это было на восточном краю Ордоса, в местности, богатой водой, прекрасными луга ми, где олени грызли зеленые листья на разбросанных тут и там деревьях. Тогда потомки тех, кого назначили хранить Белые юрты, стали придумывать истории и менять названия, пока через несколько поколений им не стало казаться, будто и в самом деле в этих местах застряла повозка с телом Чингиса, и будто Чингис именно здесь хотел быть похоронен, – будто он похороненздесь, хотя никто не знает точного места. Поверья и ритуалы стали украшаться деталями традиционных тибетских и китайских культов. Когда оставшиеся Белые юрты, теперь уже признано, в общем количестве восемь, окончательно остановились в одном месте – это произошло в пятнадцатом столетии, – это место назвали нынешним именем Эдсен Хоро, Ограда Господина.

К этому времени, как можно почерпнуть из рассказов очевидцев XIX века, каждая из юрт, весьма возможно, имела свое особое назначение. Одна была для Чингиса и его пер вой жены Буртэ, в ней стоял черный стол, служивший алтарем, ларец и различные предметы – подставка для масляной лампы, маленький горшочек с драгоценными камнями и зерном, символизирующими богатство, зеркало для наблюдения за Монголией, разноцветные ленты, означающие регионы и народы империи, древко стрелы, составленное из тринадцати частей (Чингис принадлежал к тринадцатому поколению своей семьи и стал героем в тринадцать лет). Другая юрта была для его второй жены, третья для священной белой лошади, воплощение которой выбирали каждый год и привязывали к «Золотой колоде (коновязи)» во время главной церемонии поклонения. Номер четыре, что очень странно, предназначалась для Гурбелчин, царевны, которая, по одной версии легенды, порезала Чингиса и бросилась в Желтую реку, а по другой – они любили друг друга, и она утопилась с горя. Пятая юрта отводилась для ведра с кобыльим молоком, сделанного из сандала, копии подлинного ведра, куда Чингис собирал молоко 99 божественных кобыл пред выходом в поход. Юр ты шестая, седьмая, восьмая хранили его лук, седло, золотые, серебряные вещи и драгоценные камни.

За храмом и ритуалами наблюдал и наблюдает особый клан, который называют Черными шапками. Члены клана утверждают, что происходят от 500 семей, которые после смерти Чингиса были назначены хранителями Белых юрт. Это утверждение скорее фольклор, чем история, наряду с другими, например о том, что эти семьи – потомки Чингисовых полководцев, иногда говорят – двух, иногда – девяти. Один из этих Черных шапок, Суриху, рассказывал Риху Су, автору великолепной монографии «Мавзолей Чингисхана и племя его хранителей»:

Когда Чингисхан готовился уже перейти в мир иной, наш предок, Борчу, стоял у его изголовья. Он очень печалился и рыдал: «Что будет, когда умрет Великий хан? Что будет с моими потомками?» Наконец Чингис сказал: «После моей смерти твои потомки будут жить со мной, поколение за поколением». Вот так это дело было поручено Борчу. Когда Чингисхан умер, мы, потомки Борчу, стали заниматься приношениями и охранять Мавзолей. И эти обязанности продолжаются без перерыва. Я тридцать девятое поколение семьи Борчу.

Какова бы ни была правда о Черных шапках, но они стали элитой, их освободили от налогов и военной повинности, разрешили получать деньги со всех монгольских земель, что они и делали, соединяя эмоциональный шантаж с чистосердечием, как это делали продавцы индульгенций и отпущения грехов в средневековом христианстве. Так продолжалось на протяжении 700 лет.

Столетиями эти функционеры, согласно закону, что бюрократические группы всегда имеют тенденцию к усложнению, делились на подгруппы и вырабатывали для каждой новой подгруппы специфические обязанности, столь же мистические и тривиальные и столь же ревностно хранимые и защищаемые, как у средневековых гильдий или профсоюзов красильщиков, с той разницей, что у хранителей Белых юрт они были древнее и намного священнее. Это были, конечно, одни мужчины, и все обязанности переходили по наследству от отца к старшему сыну. Что-либо подобное трудно себе представить. Ну, к примеру, попробуйте представить себе старую семью наследственных типографских наборщиков, которая может проследить свою генеалогию за несколько столетий и которая к тому же проникнута до мозга костей мыслью, что члены семьи занимаются этим делом только потому, что выполняют долг, возложенный на них богом-царем-предком.

Есть две линии поколений, которые пошли от двух Чингисовых полководцев, Борчу и Мухали (лучше не вникать в подробности, как эти утверждения соотносятся с девятью полководцами и 500 семьями). В соответствии с этим объяснением потомки Борчу были среди тех, кто отвечал за Мавзолей и проводимые в нем церемонии. Вторая группа – потом ки Мухали, и в их обязанности входило хранить военные штандарты – пики с косматыми хвостами яков, прикрепленными под самым наконечником, и вести церемонии в их честь. В обеих группах наблюдалось разделение труда между более мелкими подгруппами, а также индивидами, отвечавшими за мельчайшие детали ритуала – содержание в порядке колокольчика с конской сбруи, строгий этикет, чтение молитв, чтение указов, раскладывание приношений, руководство церемониями со спиртным, варка баранов, ношение фонарей, закалывание лошадей и назначение смены караула. С XVI века оригинальные шаманские ритуалы уступали место буддийским. Чингис стал воплощением бодисатвы (или «Будущего Будды») Ваджрапани, Носителя грома, который в тибетской мифологии борется с демонами, защищая буддизм. Ритуалы разбивались на серию в 30 ежегодных церемоний с четырьмя великими праздниками, самый великий из них – каждую весну. Каждый ритуал состоял из пения, молитв и инкарнаций, многие начинались словами, которые, измените только имена, могут читаться христианскими священнослужителями:

 
Неборожденный Чингисхан,
Рожденный волей священного неба,
Тело Твое небесного имени и ранга,
Ты, взявший на себя верховенство над народами мира…
 

Власть, собственность, действия, внешность, жены, дети, кони, пастбища – все призывается в поддержку благословения Господня для преодоления препятствий низвержения, демонов, изгнания болезней, ошибок и раздоров.

Возьмем одну из многих церемоний. Она проводится раз в год перед главным ово, священной кучей камней на самой высшей точке холма. Ее проводят в память Золотой Колоды, к которой Чингис привязывал своего коня, коня белоснежного, такого, каким дозволяют сегодня бродить по храму. Говорят, что однажды вор увел такую лошадь и в наказание простоял всю ночь с вросшими в землю ногами в качестве «Золотой Колоды» с привязанной к нему лошадью. После этого обязанностью одного определенного человека стало представлять одну ночь эту «Золотую Колоду». Приходят люди и кидают в него монетами. Потом из храма приносят молоко и 99 раз окропят им землю, пользуясь особой ложкой с дырками. Священник смотрит, какой рисунок получается на земле – его называют «Цветком Богов», и по нему предсказывает, будут ли хорошими пастбища и здоровым ли будет скот. Затем после церемонии человека освобождают, он отдает лошадь, быстро собирает монеты и убегает, а люди в знак ритуального осуждения кричат ему вслед: «Держи вора!» Часть этой церемонии уходит корнями в традицию, описанную Марко Поло во времена Хубилая:

Вы должны знать, что Каан держит огромный табун белых коней и кобыл, их у него больше 10 000 и все чисто белые без единого пятнышка… Так вот, 28 августа Господин, как мне рассказывали, выезжает из Парка (в Шанду), у всех лошадей собирают молоко и разбрызгивают по земле по повелению Идолопоклонников и их священнослужителей, которые говорят, что очень хорошо разбрызгивать это молоко по земле каждое 28 августа, чтобы Земля и Воздух, и Вероломные Боги получили свое, а также духи, населяющие Воздух и Землю. И таким образом эти существа будут охранять Каана и его детей, и его жен, и его народ, и его имущество, и его скот, и его лошадей, его зерно и все, что есть у него.

Этот ритуал, как и все остальные, со временем изменился. Никто теперь не стоит ночью со вкопанными ногами. Вместо него пятьдесят лет назад в землю врыли настоящий столб. Денег никто не кидает, и никто не кричит «Держи вора!». Сегодня дети и взрослые бегают туда-сюда между столбом и ово, брызгая молоком на бревно и вспоминая старинный добуддийский ритуал.

Мавзолей и его запутанная система ритуальной практики остались для монголов «коза ностра», к которой не допускаются китайцы и другие иностранцы. За эту исключительность хранители готовы умереть. Два историка Мавзолея, Синджиргал и Шаралдай, которых цитирует Сужиху, сообщают, что в 1661 году умер император Маньчжурии Шуньцзуй, монголы отказались выполнять официальный указ о трауре. Вызванная в Бейджин для объяснения такого неповиновения группа Черных шапок заявила, что им приказано всю жизнь исполнять траур только по одному императору, Чингисхану: «Если мы будем в двойном трауре, мы совершим серьезную ошибку в отношении доблестного сына Святого Господа… мы предпочтем умереть, повинуясь воле нашего отошедшего в мир иной императора, чем жить, нарушая (ее)». Маньчжурские чиновники поняли, что им нечем крыть, и даровали монголам право вести себя по своим традициям, без существенного вмешательства властей, и это право исполнялось в течение последующих трехсот лет.

До недавнего времени Оуэн Латтимор был одним из очень небольшого числа иностранцев, видевших собственными глазами Ограду Господина и ее церемонии и, конечно, первым взглянувшим на нее критическим глазом. Он приехал в Эдсен Хоро в апреле 1935 года во время весеннего праздника. Прибыв на эту «аудиенцию с Чингисханом», как он назвал свой живой рассказ, он увидел пять (а не восемь) юрт, окруженных двумя дюжинами гээров, телег, запряженных волами, стреноженных лошадей и рядами юрт победнее, принадлежавших торговцам и слугам, и раздачу одежды, ведер, моты, лопат, кнутов, седел «и всякого рода жалкой рос коши, иллюзии изобилия для нищего люда».

Церемония началась со смиренного приближения к юрте Чингиса, находившейся в тридцати шагах и содрогавшейся от ледяного ветра и иссекавшейся потоками летящего песка. В юрте был низкий, оправленный в серебро стол, который служил алтарем, и оправленный в серебро деревянный сундук, «гроб». Подразумевалось, что в нем кости или пепел самого Чингиса, но Латтимор, великолепно знавший монгольский, заметил на серебряной оправе надпись, свидетельствующую о том, что сундук маньчжурский и ему не больше трехсот лет. Были у него сомнения и относительно других выставленных там предметов, если учесть, сколько было всяких восстаний и бандитских налетов.

Затем паломники отдавали свое подношение, шелковые платки, девять раз падали ниц и отступали назад на 30 шагов, отпивали кумыс из серебряных чаш, еще шесть раз подходили и отходили, после чего приносили в жертву овцу, снова падали ниц и получали взамен шелковый платок поменьше, которым терли о «гроб». Потом обходили вокруг остальных четырех юрт, три из которых были посвящены императрице, восточной императрице (той, которая была взята при вторжении в Маньчжурию) и лукам и колчанам Чингиса, а последняя Белая юрта предназначалась для молитвы. Латти мор заметил, что ритуалы в основном носили монгольский характер, буддийские ламы играли весьма незначительную роль, их главной задачей было дуть в изогнутые тибетские трубы, издававшие звук, напоминавший «треск от лопнувших гигантских штанов». В заключение церемоний на следующий день все пять юрт, не разбирая, целиком погрузили на повозки, в которых было впряжено по два священных белых верблюда, и затащили обратно в ограду.

Латтимору было ясно, что по своему происхождению культ как бы повторяет пройденное. Обычно ритуалы предназначаются для освящения традиционных верований, вы предполагаете увидеть тело, похороны, а следом освящающие тело ритуалы. Но здесь не было никакого тела, никакого настоящего мавзолея, «реликвии» носили сомнительный характер. А «что касается традиции, гласящей, что тело Чингиса, или его пепел, находится в Эджен Хоро (?), то здесь это не прозвучало вовсе». Получалось, что первое – это ритуалы, а верования нужны для их поддержания. Процедура ритуалов основывалась, очевидно, на придворных церемониях тринадцатого века и, не исключено, на еще более древних ритуалах поклонения предкам. Давным-давно императорские подданные, послы и покоренные народы приносили хану в его ордосесвои дары и дань, затем после его смерти теми же почестями, включая дары, стал пользоваться его дух, потом, поскольку на дух предков распространяется ореол божественности, ритуалы приобрели свое религиозное содержание, и очень может быть, что только после этого появились «реликвии», чтобы придать поклонению физическую конкретность.

Война, которую удалось избежать Латтимору, переменила все. В его время борьба за обладание духом Чингиса шла между шаманом и буддистом, благодаря неторопливому характеру наступления буддизма на шаманизм, это было подспудное соперничество. Теперь же история переключила скорости. С началом нового столетия китайские власти поощряли колонизацию исконных монгольских земель китайскими крестьянами, которые распахивали пастбища и платили за это более высокую арендную плату. К 1930-м годам монголов практически вытеснили из долины Желтой реки на окраинные пастбища. В этот момент вмешались три новые фактора: Япония, расширявшая свои захваты в Маньчжурии, и два китайских соперника, националисты во главе с Чанкайши и коммунисты Мао.

Японцы набросились на Китай, как это делал в свое время Чингис, но только с противоположной стороны. В 1931–1932 годах Маньчжурия стала японским марионеточным государством и прелюдией к планировавшемуся завоеванию Монголии, Китая и Сибири. Первым долгом нужно было овладеть Восточной и Внутренней Монголией, получившей свой марионеточный режим, монгольское автономное правительство и, в дополнение, новый революционный календарь, начинавший отсчет времени с года рождения Чингиса. Подавив сопротивление националистической армии Гоминдана, японская армия в 1937 году подошла к Желтой реке и восемь лет оккупировала захваченную территорию.

Осенью 1937 года в Ограду Господина прибыл неожиданный гость. Он назвался представителем императорской японской армии в Баутоу, городе, расположенном в ста километрах к югу. Он выставил ряд требований. Власти должны были объявить, что они против обеих китайских партий и за японцев, и передать восемь Белых юрт со всем их содержанием под защиту японцев. Японцы поняли, что тот, кто правит в Ограде Господина, тот и держит в своих руках ключи от Монголии и этой части Китая, и что тот, кто правит монгольскими землями, тот и располагает прекрасной базой для начала захвата остального Китая и Сибири. Внезапно реликвии Чингиса, сама душа Чингиса сделались ключом к империи в Азии.

Шаке, глава провинциальной администрации, оказался в пиковом положении. Реликвии находились тут 700 лет, может, больше, может, меньше, и местные монголы охраняли их так, будто «берегли собственные глаза», кроме того, со всем неподалеку стояли войска националистов. Шаке нашелся и сказал, что, если Мавзолей перевезти в другое место, начнутся беспорядки, которые вряд ли нужны японцам. Захватчики поняли его и отказались от своих требований.

Но их действия уже нанесли ущерб ситуации. Многие монголы в Китае присоединились к собственному движению за независимость, другие обратились за помощью к националистам, прося их перевести реликвии в безопасные, недоступные для японцев места. Гоминдановское правительство дало согласие и планировало перевезти все на грузовиках и верблюдах в горы к югу от Ланьджоу на Желтой реке, за 600 километров на юго-восток. Эти места выбрали по соображениям безопасности, хотя в числе аргументов в пользу такого решения было то, что от него недалеко (всего – то 150 километров!), за горами Люпань, Чингис провел свое последнее лето.

17 мая 1939 года двести солдат националистической армии без предупреждения приехали в Мавзолей, вызвав тревогу местных жителей, которые встали перед ними стеной и не давали им пройти. Представитель националистов объяснил, что нужно защитить это место от «дьяволов Восточного Океана». Паника сменилась переговорами. Националисты пообещали, что все расходы будут оплачены, что часть Черных шапок может сопровождать обоз и что будет разрешено продолжать все церемонии. Новость распространилась мгновенно. Сотни, потом тысячи людей пришли к восьми Белым юр там и провели ночь, отправляя церемонии при зажженных фонарях, плача и вознося молитвы, пока юрты разбирали и нагружали на повозки. На рассвете колонна двинулась в путь, задержавшись на какой-то момент, когда один старик распростерся перед ней в пыли. Говорят, один из сопровождавших колонну солдат сказал другому: «При такой преданности не удивительно, что Чингисхан побеждал во всех своих войнах». Как писал один журналист, повозки медленно прошли через «море слез» и также медленно двинулись на юг, в сторону Яна – ни, им предстоял путь в 400 километров.

Янань была базой Центрального комитета Коммунистической партии. После переговоров, которые не были оформлены письменным документом, коммунисты позволили кон вою, сопровождавшемуся националистическим контингентом, вступить на их территорию. Поскольку Чингис был, конечно, китайским императором, а весь Мавзолей китайской реликвией, старались превзойти друг друга в восхвалении Чингиса как символа китайского сопротивления захватчикам и рассматривали его не как основателя монгольской нации, а как основателя Юаньской династии. Поэтому в этом, на первый взгляд альтруистическом жесте просматривалась политическая подоплека: монголы не должны забывать, что завоевания Чингиса были вовсе не завоеваниями, а небольшими трудностями, которые привели к тому, что ки тайское большинство недолгое время управлялось, не иностранцами, конечно, а китайским меньшинством. Короче говоря, они должны помнить, что Монголия – это часть Китая.

Таким образом, в середине июня коммунисты оказали Чингису честь. Повозки с верблюдами заменили восьмью грузовиками, один грузовик на каждую юрту, а первую машину с гробом задрапировали желтым атласом, конвой встречали 20 000 человек, собравшихся на улице, ведущей к помещению, которое должно было стать похоронным залом. Здесь на гигантском свитке было начертано, что Чингис был «Гигантом Мира», рядом красовалась стихотворная надпись:

Монгольская и китайские нации сплотились еще больше, Продолжая традицию духа Чингиса бороться до конца.

К святилищу вела арка с надписью: «Добро пожаловать, гроб Чингисхана», в самом помещении была гора венков, один из них персонально от Мао. В течение четырех часов с десяток партийных и военных руководителей произносили речи в честь похоронной процессии, кульминацией церемонии стало «возвышенное и страстное» выступление генерального секретаря КПК Он «вознес хвалу Юань Тайжу (первому императору Юаньской династии) как герою мирового масштаба» и тут же связал его с делом Коммунистической партии, призвав «монгольский и китайский народы объединиться и сопротивляться до конца». На следующий день похоронная процессия двинулась на юг по улицам, на которые высыпала огромная толпа зрителей. (Это не все, что про изошло в Янани из относящегося к пребыванию там «гроба» Чингисхана. Весной следующего года в городе открыли свой мемориальный зал Чингисхана, там была статуя, танцующий дракон и росписи на стенах.) Вот как нужно поступать с захватчиком-варваром – задним числом сменить ему национальность и превратить в символ китайской культуры, стойкости духа и единства.

Через три дня колонна с «гробом» снова перешла в руки националистов. В Сяни националисты устроили прием, намного превосходивший блеском и шумом тот, который уст роили в Янани их соперники. Здесь встретить колонну на улицы вышли 200 000 человек. Выражая свою особую радость, власти приказали принести в жертву корову и 27 овец. Зрелище было поразительное, тем более если учесть, что все это происходило в китайской глубинке, где монголов можно было перечесть по пальцам. Чингис в свое время превратил этот район в пустыню. Тем не менее простые люди под давались его чарам, потому что он был китайским императором, хотя и посмертно, к тому же они поклонялись культу предков, а Чингис, конечно, был великим предком, пусть да же и не их собственным. Так что они становились на колени и кланялись, кланялись процессии, не выпуская из рук дымящиеся палочки для курений.

1 июля, преодолев еще 500 километров на запад, траурная процессия благополучно прибыла в горы Синлун, к югу от Ланьджоу и остановилась в буддийском храме Дуншань Да – фо Диань, который на следующие десять лет стал местом пребывания Мавзолея.