Текст книги "Чингисхан"

Автор книги: Джон Мэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

В 1949 году, когда коммунисты были уже близки к завершению войны, националисты препроводили Мавзолей дальше на запад, перевезя его за 200 километров, в тибетский монастырь XVI века Таерши, где монахи приветствовали его песно пениями и молитвами. Ничего не помогло – через месяц коммунисты все равно праздновали победу. Националисты бежали на Тайвань. Японцев не стало, как не стало и их марионеточных режимов в Маньчжурии и Монголии. Видно, Небо выдало новый мандат на правление – председателю Мао.

Следующие пять лет Коммунистическая партия была по горло занята земельной реформой и тому подобными революционными делами. Внутренняя Монголия находилась в руках их генерала У Ланьху. В свое время, перед войной, коммунисты объявили, что районы нацменьшинств, если пожелают, смогут отделиться от Китая. Теперь об этом не могло быть и речи, в новом Китае это невозможно. Но коммунисты признали необходимость права на известную автономию, и У Ланьху предельно удовлетворил притязания монголов. Монголы составляли только 15 процентов населения Монгольской автономной области – в районе, который был полностью только монгольским, – но преобладали в руководящих органах области. Это подогревало революционный пыл выкорчевывать коллаборационистов, богатеев, лам и бывшую знать. Кое-кого казнили, ряд напуганных скотоводов перерезал свой скот, чтобы его не перераспределили, но в целом гибкая линия У Ланьху – «Будьте благожелательны к наемным пастухам! Будьте благожелательны к хозяевам стад!» – постепенно привела к нормализации обстановки. Это должно было быть взвешенным шагом к более «передовому» социализму.

При промонгольском руководстве и необходимости под готовить народ к дальнейшим переменам местные и национальные власти наконец обратились к Мавзолею. И для монголов, и для китайцев в равной степени Чингис заслуживал некоего престижного и постоянного мемориала, а не какой-то горстки юрт. Был подготовлен проект строительства на первоначальном месте абсолютно нового Мавзолея, стоимостью 1,2 миллиона юаней.

Весной 1954 года гроб героя вместе с его реликвиями по грузили на грузовики, а потом в железнодорожные вагоны и 20 апреля вернули в Ограду Господина, как раз накануне закладки первого камня нового мемориала. 15 мая, в наиболее благоприятствующий день, день самого важного ритуала, при стечении огромного числа юрт на соседних лугах и пастбищах, были заколоты и навалены в жертвенные кучи ба раны, состоялась мемориальная церемония, ознаменовавшая возрождение Мавзолея. Официальный оратор в первую очередь осудил гоминдановских «реакционеров» за перенос реликвий с их исторического места и подчеркнул заслуги новой власти за их возвращение.

В 1956 году строительство нового храма было закончено.

Прежде всего, нужно было правильно войти, как должен войти посторонний в любое место поклонения, т. е. сохраняя на лице смирение, положенное его неведению. Джоригт знал, как это делается. Мы должны приготовиться пожертвовать что-нибудь духу Чингиса. В одной из сувенирных лавочек, которые лепились у входа в ограду, мы купили отрезок голубого шелка – хатаг, бутылку водки и плитку чая. Миновав массивную статую Чингиса на коне, мы поднялись по ритуальной лестнице с 99 ступенями – 99 число младших духов, подчиненных всеобъемлющему божеству, – и обступившими ее соснами и кипарисами к входу в храм, арке под анфиладой выставочных залов, увенчанной белыми зубца ми. Пройдя арку, мы оказались в большом мощеном дворе, площадью метров сто, пред самим храмом, его центральное здание имело купол и два крыла, также с куполообразной крышей. Оглядываясь назад, легко удержаться от восхищения. Да, эти три крытые изразцом купола с голубым, похожим на якоря рисунком по золотому полю, несомненно, бы ли вдохновлены монгольскими гээрами. Но у монголов нет сколько-нибудь стоящей собственной архитектуры, она вся вышла из тибетского буддизма, который дал жизнь собственной архитектурной традиции в Китае. Так что это попытка 1950-х годов отдать должное всем трем элементам. Купола вы ступают из стилизованных под китайские пагоды крыш с кар низами, как пачки балерины, и все три соединены совершенно невыразительными коридорами, словно у архитектора на них не хватило фантазии.

Потому никаких премий за дизайн. Что действительно удалось людям У Ланьху, так это создать впечатляющий комплекс с особенно выразительным окружением, использовав масштаб и театральный потенциал этого великолепного места. Храм смотрится как драгоценный фермуар на ожерелье из зелени, блистающий на вершине холма, как приношение Голубому Небу. После всех этих потогонных лестниц, ворот и арок, которые играют ту же роль, что и иконостас в православной церкви, скрывающий, а затем раскрывающий прячущуюся за ним тайну, я почувствовал, что меня тянет к чему-то более величественному, чем просто земное.

Внутри стояло само божество, огромная и утопающая в тени четырехметровая фигура Будды под нависающим фризом с изображением драконов. Ее охраняли одетые в двойки и в мягких фетровых черных шляпах – Черные Шапки, свирепые, как сторожевые собаки. Объявление предупреждало: не фотографировать. У ослушников пленку просто выдирали из фотоаппарата (у меня на глазах это совершили над несчастными монгольскими туристами). При виде того, с какой серьезностью они выполняют свои обязанности, я почувствовал, как у меня испаряются последние остатки скептицизма. Возможно, наглядное проявление веры у других, а не буквальное содержание этой веры производит чувство святости.

Молодой черношапочникпо имени Булаг провел нас ми мо маячившего над нашими головами мраморного воплощения веры, и, когда мои глаза привыкли к сумраку помещения, я увидел за его спиной колоссальную карту, демонстрирующую размеры Монгольской империи. Мы с самым смиренным видом проследовали в заднюю комнату, где под множеством свисающих вниз знамен, похожих на кричащие рождественские декорации, стояли три юрты. Это был Зал траура, и три юрты предназначались для самого Чингиса, его старшей жены Буртэ и для Гурбелчин, тангутской царевны, которую од ни превозносят, а другие, наоборот, клянут как убийцу, но тут обожают за верность. Мы положили наши хатагивместе с бутылкой. Мы преклонили колени. Мы зажгли благовоние. Булаг пробормотал молитву по-монгольски: «Святой Чингисхан, Джон и Джоригт пришли сегодня помолиться у твоей могилы. Просим тебя, даруй им удачу в их работе».

А потом, благодаря тому что Чингис отозвался на наши молитвы, ко мне вернулся скептицизм. В общем, это и было именно тем, что было необходимо для этой работы. Меня окружали реликвии, такие же невероятные, как щепка от Креста Господня. Тут были Святой Лук и Колчан, Чудотворное Молочное Ведро и Святое Седло, одно из двух экспонируемых, с серебряными луками. То, которое справа, сказал Булаг, это седло Чингиса. То, что слева, передали в Мавзолей в XVI I веке, оно принадлежало последнему монгольскому императору Лугданхану. Оба были в подозрительно хорошем состоянии.

Седло Лугданхана заслуживает небольшого отступления в нашем повествовании. Двойня седла Чингиса, оно представляет собой претензию на принадлежность к имперскому наследию. Лугдан предпринял обреченную на поражение попытку восстановить монгольскую независимость и единство, когда над Монголией нависла черная туча маньчжурского нашествия. Но к этому времени монгольская независимость уже была безнадежно подорвана внутренней междоусобицей и буддийскими связями с Китаем. Лугдан попробовал разрубить создавшийся клубок, объявив себя всем понемножку: китайским императором, наследником Юаньской (монгольской) династии, Чингисидом и буддийским святым с примесью монгольского шаманизма. Седло символизирует его попытку походить на Чингиса во всем, предмет за предметом и действием за действием, и в некоем новом целом. Он слишком разбрасывался, погубил свои планы алчностью и надменностью и в 1634 году умер от оспы. Через два года Монголия была в руках маньчжуров.

Написанные на стенах фрески рассказывали о славных днях правления Чингиса и очень сильно напоминали модные модели 1930-х годов – все изысканно, элегантно, и материя ниспадает красивыми складками, ничто не портит совершенства, мужчины и женщины воплощение счастья. Вот Чингис восседает над всей своей единой империей, там Хубилай дает титул основателя династии своему деду, который смотрит на него с Голубого Неба, а по бокам у него драконы. Певцы никогда не были так счастливы петь, девушки никогда не испытывали такой гордости, поднося шелковые шарфы. Иностранцы не могут дождаться момента, когда они смогут поднести свои дары и товары, потому что Чингис был человеком, который соединял Восток с Западом и поощрял обмен искусством, ученостью, обеспечивал благополучие всех и каждого.

И ни одного трупа.

Десять лет храм все с большим успехом выполнял отведенную ему роль и в 1960-е годы пользовался небывалым престижем. В 1962 году Монголия объявила 800-летие рождения Чингиса и наметила провести пышное празднование. В самой Монголии это обернулось катастрофой. Монголия была советским сателлитом. Для русских Чингисхан был агрессором, уничтожителем культуры. Празднование внезапно прекратилось, его вдохновители оказались в опале. Но что касается Китая, то там очень хорошо представляли себе, какие выгоды может принести культ Чингисхана, и в том же году в Ограде Господина собрали небывалое количество людей. В проведенной с небывалым размахом праздничной церемонии, которая прекрасно соответствовала официальной линии властей, приняли участие 30 000 людей, в основном монголов. При условии твердой поддержки партии со стороны монголов Внутренняя Монголия будет прочным бастионом в борьбе с надвигающейся через Гоби советской угрозой.

Но когда в 1967 году Мао развернул культурную революцию, Чингис вдруг впал в немилость. Не должно быть никаких сопоставлений с прошлым, новый герой собирался начать эру, которая затмит Чингиса. «Герой! – писал Мао в издевательском стихотворении. – Тот, кем Небо гордится не одно поколение! Что знал он, кроме охоты с беркутом». Вместе с культурной революцией Мао запустил волну ксенофобии. На монгольской земле монголы стали жертвами кампании, а главным объектом нападок стала Народно-революционная партия Внутренней Монголии, которую обвиняли в том, что она хочет полной независимости для Внутренней Монголии и ставит долговременную цель воссоединения с самой Монголией и будто бы создания новой Монгольской империи. Теперь массы должны объединиться против угрозы пан-монголизма.

Для монголов настали трудные времена, как вспоминал Джоригт. Его отец работал чиновником в одном маленьком городке, и эта работа позволила семье перебраться из степной юрты в городской дом. Потом пришло время, когда его арестовали.

– За то, что он был чиновником?

– Из-за того, что он был монголом!

– С ним плохо обращались?

– Конечно, плохо! Он мог ходить, но руки были перебиты. И у него на теле поставили клеймо. Он был «собакой», потому что был образованным, и, если я говорил об этом, меня называли «молодой собакой». Мы должны были стать «красными», а не «белыми», т. е. образованными. – Он задумался, охваченный воспоминаниями. – Это долгая история, столько опасного произошло.

– Что запомнилось сильнее всего?

– Слишком многое сильно вспоминается! Давайте не будем об этом говорить.

Главным символом монгольского националиста и монгольского религиозного чувства был, естественно, Мавзолей, но в глазах деятелей культурной революции он был символом реакционных устремлений, центром, порождающим предательство, штабом панмонгольских заговорщиков. В 1968 году хунвейбины разнесли Мавзолей и уничтожили все, что имело какую-то ценность: Лук, Колчан, Чудодейственное Молочное Ведро, знамена, юрты – не осталось ничего.

Все эти предметы обладали определенной ценностью, некоторым было сто, а некоторым, возможно, и несколько сот лет. Но с их уничтожением появилась соблазнительная мысль, что что-нибудь все же могло относиться и к более ранним временам, может быть, даже к временам Чингисхана. Начуг, руководитель Института исследований Чингисхана при Мавзолее, определенно уверен, что так оно и было. Как, например, быть с содержимым серебряного гроба, о котором Латтимору говорили, что в нем якобы находится тело Чингиса или его пепел? Ну, что вам сказать, Начуг не знает о теле. Как там могло быть тело, если его погребли в степи и место помнила только верблюдиха? Все, что ему известно, – это то, что, возможно, оно хранит «последнее дыхание Господина».

– Вы имеете в виду – просто… – Я не решался произнести это слово. – Просто воздух?

– Нет-нет. В ящике находился клок шерсти белого верблюда. И эта шерсть хранила последний вздох Чингисхана.

Я ничего не понимал. Все это пока звучало как волнение воздуха.

– Видите ли, на шерсти было немного крови.

Как-то само собой получилось, что к 1960-м годам легенда о теле развеялась, оставив после себя только легкий след. Пятнышко крови на пряди верблюжьей шерсти, которым пользовались как ватой, чтобы вытирать царские губы.

– Там еще была пуповина. Вот что было в гробе, которому мы здесь поклонялись.

– А это действительно там было?

– Ну, что я скажу, ящик никогда не открывали. Только поклонялись.

Мы снова оказались с досужими домыслами, легендой, слухом, почти наверняка с мифом. Но здесь должно же было быть хоть что-нибудь, поддающееся проверке. Представьте себе, гроб вскрыли, сколько бы там ему ни было лет, двести, триста, и там ничего не нашли, только клочок белой верблюжьей шерсти с запыленным ржавым пятнышком на нем и сморщенный кусочек высохшей плоти, ну, какие там тесты могли быть сделаны, какие теории возникнуть. Но теперь благодаря революционному рвению, не проведешь никакого анализа ДНК, никакой углеводородной пробы не возьмешь, проверить, есть ли в словах Начуга хоть доля правды, способа нет. Почти наверняка нет, остается только гадать. Итак, храм построили в середине 1950-х годов, «реликвии» были изготовлены в 1970-х, огромная мраморная статуя закончена в 1989 году (о чем свидетельствует подпись скульптора Жуан Хуня). Казалось, что единственными «подлинными» элементами были молитвы, песни, ритуалы самих церемоний. Но даже и они могли затеряться, если бы не старания нескольких преданных людей, вроде Гурилджаба, Черной Шапки, для которого делом всей жизни стало собирательство песен, связанных с ритуалом Чингисхана. Он рассказывал Жиху Су, как сохранилась его работа:

– В 1968 году меня посадили в тюрьму больше чем на 70 дней. Некоторые сидели еще дольше, по пять-шесть месяцев. Тексты моих песен пропали. Вдруг в какой-то день хунвейбины пришли обыскать мой дом. Они забрали меня и все мои рукописи с собой в штаб. Я очень беспокоился, потому что мои записи песен почти все были среди этих рукописей. Когда они ушли по есть и заперли меня в комнате вместе с моими материалами, я быстро вынул их из пачки и засунул в карман. Поскольку они меня уже обыскивали, я подумал, что не будут обыскивать еще раз. К счастью, они не стали этого делать. После того как я просидел у них три дня, пришла моя жена и принесла мне поесть. Не сразу, но все-таки они позволили ей войти в комнату, но разговаривать по-монгольски нам не разрешили, только по-китайски. Они боялись, что мы по-монгольски обменяемся важной информацией. Как только я увидел, что хунвейбины, стоявшие у дверей в коридоре, не смотрят на нас, я быстро сунул свои пес ни к ней в сумку и сказал, чтобы она положила их в какое-нибудь не привлекающее внимания место, например в сарай, где эти люди не станут искать. Если придут с обыском во второй раз, и чтобы это место было обязательно сухим… Как только я вернулся домой, я спросил жену, куда она их положила. Она сказала, что они между стропилами и крышей нашего сарая. Они были завернуты в кусок ткани и засунуты в дырку. После того как я вынул их оттуда, я тут же сделал еще экземпляр… Так я спас песни, которые в противном случае навсегда пропали бы.

– Осталось ли еще что-нибудь?

– Седло подлинное, – сказал Начуг. – Спасли только седло. Но как, он точно сказать не мог. Ему всего сорок с чем-то, и здесь он сравнительно недавно. И все это было так давно. Если я хочу узнать больше, мне нужно поговорить с Сайнджиргалом, он прежде был старшим научным сотрудником в храме, а теперь на пенсии.

Сайнджиргал жил в городке неподалеку, в небольшом аккуратном домике с маленьким двориком на тихой боковой улочке. Он совсем не походил на мрачных Черных Шапок в храме, у него были живые глаза, в них все время горели искорки, он неизменно улыбался из-под глубоко надвинутой шляпы, которую не снимал никогда. Даже дома. Ему было за семьдесят, но он выглядел сильным и лет на двадцать моложе своих лет. Нет, он совсем не из этих мест, он из Шилинголя и приехал сюда учительствовать, но заинтересовался поклонением Чингисхану – «Я не Черная Шапка, но я монгол. Он мой предок», – и он стал на всю жизнь местным историком.

– Историком восьми Белых юрт, – кивнул я.

– Почему обязательно восьми? – поправил он. – По традиции мы ходим на охоту с восьмью желтыми собаками, но это может быть и шесть, и десять. Наши цифры всегда приблизительные. Если мы называем число, то это значит, что хотим придать предмету качество, соответствующее этому числу. Юрт стало восемь только при маньчжурах (т. е. в XVI I веке). Кто может знать, сколько их было поначалу?

В нем было очень мало или не было совсем взятого от Чингисхана или Мавзолея, он лучился собственным достоинством, щедростью, умом и интеллектуальным жаром. Он жил отнюдь не в мире ритуалов и благовоний, его мир состоял из свидетельств, собранных в книгах, заполнявших полки в его доме. Его прямота, непосредственность и ясность мысли необычайным контрастом подчеркивали, что храм – это одна только догма и напыщенное самодовольство. И тем не менее именно эту догму он выбрал, чтобы погрузиться в нее и сделать ее своей профессиональной деятельностью, собирая детали обрядов, молитв, песен и верований.

Все это не мешало ему быть объективным. «Большинство людей здесь видят в Чингисхане бога. Они не видят его как человека. Я уважаю его только как человека, который объединил свой народ. Да, я участвую в церемониях, я поклоняюсь ему. Но я использую поклонение как форму уважения к человеческому существу – это как монгольские дети молятся отцу с матерью – и своим предкам».

Работа Сайнджиргала была в самом разгаре, когда Мао вы пустил своих хунвейбинов. Он видел этих мальчишек, молодых монголов, например, как они кинулись на храм, ломая и уничтожая все, что попадалось под руку, все артефакты, юрты, реликвии, все, кроме седел. Ах да, седел. Как их сохранили?

– Думается, кто-то спрятал их под куполом, – проговорил он, но его здесь не было в то время.

– Что с вами произошло?

– Во время культурной революции меня арестовали. – Он произнес эти слова с улыбкой, с озорным огоньком в глазах, словно рассказывая о чем-то занятном. – Я просидел в тюрьме с год, потом меня послали заниматься физическим трудом, и это было похуже тюрьмы. Мне связывали вытянутые руки и били палками. Заставляли стоять у огня и жгли меня.

– Но за что?

– За то, что я поклонялся Чингисхану, и это стало преступлением! Мне говорили, что я шпионю для монгольских борцов за независимость и для русских. Это было тогда, когда с Россией у нас были плохие отношения.

Джоригт резко бросил: «В то время любого можно было обвинить в чем угодно».

– Китайцы говорили, что каждый монгол враг, – проговорил Сайнджиргал. – Но это был только предлог.

– Вы так спокойно об этом говорите. У вас нет чувства обиды?

Он рассмеялся: «То, что я пережил во время культурной революции, пошло мне на пользу». У меня возникло вдруг чувство, что я неправильно его понимаю, что он сейчас начнет плести старую партийную сказку о достоинствах перевоспитания. Ничего подобного. Когда его освободили в 1974 году, семь жутких лет его не сломили, наоборот, он воодушевился: «До этого мы верили, что малые народы всегда будут иметь такие же права, как все остальные. Теперь я видел правду. Какую правду? Что большие нации могут притеснять малые. Это придало мне силы. Я знал, что должен бороться за нашу куль туру. Я должен опубликовать историю своего предка».

Удивительная преданность, если вспомнить состояние Мавзолея в 1970-е годы, тогда из него устроили соляной склад. Он прочитал в моих глазах недоверчивое выражение. «Да, склад для соли! На целых десять лет! Это готовились к войне».

– Для войны? – повторил я, не совсем понимая, что он имеет в виду.

– Соль для войны! Хранить соль на случай войны с Россией! Безумство того времени совсем выпало у меня из головы, забылась острота советско-китайского раскола, забылись бои на реке Уссури, наследие страха, раздуваемого официальной пропагандой. Теперь я вспомнил докатившееся до Запада отдаленное эхо, вспомнил, как купил книгу Хэррисона Солсбери «Грядущая война между Россией и Китаем», чтобы подготовить себя к апокалипсису, который не состоялся.

Но когда в конце концов книга Сайнджиргала «Поклонение Золотой палате» вышла из печати, он уже решил, что сделал далеко не все, чего достоин предмет. И он выбросил книгу, начал все сначала, собрал новый материал и совсем недавно опубликовал в книге, за которой потянулся к полке и, надписав, протянул мне. «Монгольское поклонение» – труд всей жизни Сайнджиргала, квинтэссенция его работы уместилась на 600 страницах фолианта с золотой обложкой, напечатанного старым вертикальным монгольским письмом, которым продолжают пользоваться во Внутренней Монголии. Он с полным основанием гордится своим трудом, его глубиной, тридцатью годами своих усилий, своей последовательностью и верностью своим идеалам. «После 1949 года писатели восприняли марксизм, и все, что имело отношение к буддизму и древним обычаям, считалось дурным. Но для того чтобы изучать монгольское поклонение, необходимо изучать монгольские документы, относящиеся ко временам до основания Народной республики. Что я и сделал в своей книге».

«Монгольское поклонение» еще одно свидетельство того, насколько почитаемый в молитвах и ритуалах сегодняшний Чингис отдален от исторического Чингиса завоеваний и геноцида. Но и это далеко не все. Эта книга – дань уважения решимости одного человека сохранить в неприкосновенности главный идеал, на котором держится сегодня целостность народа, а также символ надежды, вытекающий из того, что столь могучая и всеохватывающая культура, как китайская, дала увидеть свет самоутверждению такой многокорневой субкультуры, как монгольская. Сорок лет назад можно было бы считать, что Сайнджиргалу несказанно повезло, если бы он выжил после того, как просто принес свою рукопись в издательство. Со временем обстоятельства меняются.

Большинству верующих монголов достаточно делать под ношения и молиться святому Чингису, как если бы он был сам бог. Но чингисидская теология совсем не простая, как показал нам Начуг по возвращении в Мавзолей. Пройдя по огромному двору перед храмом, мы подошли к возвышению в виде платформы, на котором развевались военные знамена с хвостами яков, символом военной доблести монголов. Начуг рассказал историю о том, как Чингис получил их, добавив при этом странному набору верований целый новый элемент:

«Однажды, когда святой Чингис воевал за объединение монгольских племен, он отчаялся и обратился к небесам. Он сказал: «Люди зовут меня Сыном Бога, а я не сумел добиться своего! Я прошу Хох Тенгер, Голубое Небо, наделить меня силой, чтобы я мог победить!» Тут же прогромыхал гром, и что-то упало между деревьями. Он не смог добраться до этого предмета. Поэтому он приказал своим генералам срубить деревья и достать его. Этот предмет оказался штандартом с хвостом яка. В благодарность Чингис принес в жертву 81 ба рана, а остатки оставил «небесным собакам» (волкам). Так этот штандарт, султ, сделался флагом, знаком, посланным Голубым Небом, чтобы объединить монголов, с ним монголы идут в бой. Вот почему мы сегодня почитаем султ.

В заключение он добавил несколько слов, благодаря которым весь Мавзолей и все его церемонии стали видеться в новом свете: «Эта форма поклонения даже выше, чем поклонение Чингисхану. Если сам Чингисхан почитал штандарт, то штандарт должен быть выше его самого. Это символ самих Небес». Как таковой он обладал собственной силой. Некоторые говорят, что пролетающие над ним птицы падают замертво.

До этого момента я думал, что Чингис бог. Теперь я видел, что в пантеоне богов, где он жил, он занимал место отнюдь не на самой вершине, а скорее рядом с ней, он был полубог, не Зевс, а Александр Великий, которого обожествляют некоторые индуистские секты. И, возможно, с намеком на еще более мистическое, на своего рода монгольскую Троицу, с Богом Отцом и Святым Духом, отражающимися в Голубом Небе, Чингисе и Штандарте. Теперь мы исчерпали все наличные возможности разобраться, что здесь к чему. Этот предмет для постоянного теолога храма Шаралдая, он сможет объяснить следующий уровень сложного верования. Шаралдай был в Улан-Баторе. Возможно, если улыбнется удача, я смогу разыскать его там и расспросить по поводу монгольской троицы.

Подобно собору, Мавзолей больше чем место, притягивающее верующих для отправления ритуалов или привлекающее внимание сочинителей легенд. Это еще и туристический объект, один из самых привлекательных в Китае, как следует из туристической литературы. Несмотря на то что он расположен в стороне от проторенных маршрутов, еже годно он может похвастаться 200 000 посещений, что обеспечивает ему достаточные финансовые поступления для существования, немаловажный фактор в сегодняшнем Китае, вставшем на путь капитализма и приватизации. Большинство посетителей китайцы, но все деньги получают монголы. Это еще одна деталь проблематического статуса монгольской национальной идентичности.

В километре от Мавзолея, если ехать по проселочной до роге через бескрайний луг, находится целая деревня гээров, где туристы могут остановиться, поесть и поездить на лошади. Наш обед затянулся, тостам не было конца, и Начуг рассказывал о трудностях и переменах, с которыми сталкивается Мавзолей. Он получал 3 миллиона юанейв год от пожертвований и кассовых сборов, что определенно недостаточно для покрытия расходов на содержание Мавзолея и города с трехтысячным населением, в особенности 500 Черных Шапок, которые по-прежнему зависят от храма и обслуживают его. Есть планы развития города. Через несколько лет тут будет большая гостиница. Она обойдется в 200 миллионов юа ней, которые предполагается получить от правительства и частных инвесторов.

Но развитие требует места, а единственным таким местом являются пастбища, а пастбища принадлежат скотоводам. Таким образом, для того чтобы обеспечить стабильность и благополучие для этого, самого монгольского из всех поселения, нужно будет приобрести у скотоводов пастбища, а у китайцев получить деньги. И как после этого сохранить духовную атмосферу места, как уберечь ее от нашествия ки тайских туристов? «Если мы примемся за реализацию этого плана, то все должно быть сделано по-монгольски, построено по-монгольски. У нас будут скачки, шоу с монгольскими песнями и танцами. Монгольский город с домами в монгольском стиле и улицами с монгольскими названиями».

Начуг видел весь парадокс предлагаемого достаточно яс но. И все-таки ему казалось, что стоит рискнуть. А почему бы и нет, это место выбрал Чингис, и сам Чингис пошел на сближение с теми самыми людьми, которых победил, и стал нанимать их на службу чиновниками. Он сам перекинул мостик между культурами. При удаче и хорошем руководстве эта община может стать подлинным отражением своего героя, только без мертвых тел.

Сохранил ли дух Чингиса свою силу? Ну, это не место для чудес, где можно сделать слепого зрячим, а хромого заставить ходить прямо. И люди тут молятся без упования на то, что их молитвы обязательно будут услышаны. Но у большинства людей есть свой практицизм, они считают, что Чингис посредничает между землей и небом и в определенных случаях, если правильно попросить, может вмешаться.

Я поинтересовался у Начуга напрямую, верят ли люди в то, что дух Чингиса помогает.

– «Байн, баш, байн! (Да, да, да!) Люди верят, что дух Чингиса их благословит. Наша местность не богатая, но каждая семья делает пожертвования, и все получают пользу, поклоняясь Чингисхану». А если они плохо веруют, то страдают. Черная Шапка Гурильджаб рассказывал в 1993 году: «Все, кто сделал Чингис хану что-нибудь плохое и был активистом, громившим Мавзолей во время культурной революции, все мертвые. Они были примерно моего возраста. Я видел, как они один за другим умирали. Все умерли слишком тяжело. У одного случилось что-то вроде удара. Он не мог двигаться лет восемь или десять и только потом умер. У другого голова распухла и стала в три раза больше, чем его нормальная голова. Да, это воздаяние. Один верховодил у этих хунвейбинов, так его потом обвинили в том, что он член Народно-революционной партии Внутренней Монголии, его избили, а потом прикончили длинным гвоздем, взяли и вколотили гвоздь в голову. Его жена и дочь умерли, а сын сошел с ума. А вот еще другой, так тот свалился в яму с нечистотами и утонул».

У каждого находилась своя история, доказывавшая могущество Чингисхана. Группа солдат нарушила табу и убила двух змей в Мавзолее, и их автомобиль попадает в аварию, и шестеро погибают. Молодой человек напивается допьяна на церемонии принятия алкоголя и мочится на стену, в ту же ночь умирает его жена. Как-то по ошибке после культурной революции пропустили церемонию – начался падеж овец. В каждой из таких историй таится скрытое предупреждение: не забывай об уважении! Берегись! Чингис и после смерти так же могуществен, как и при жизни!

И в конце концов получается, что он совсем не тот, кем был при жизни, вечный мститель, а сила, приносящая добро. Словами Гурильджаба: «Для нас, Черных Шапок, монголов, если возникает проблема, или кризис, или еще что-нибудь, то нужно сделать подношение Чингисхану, и это наверняка помогает, все удается».