Текст книги "Исколотое тело"

Автор книги: Джон Кэмерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава XI. Теории Лоуренса

Доводы против Лоренса были настолько вескими, что Флеминг был этим все больше и больше недоволен. Чем больше он изучал их, тем более неопровержимыми они становились, и было понятно, что жюри определенно вынесет обвинительный приговор. Следы Лоуренса перемежались со следами Перитона на месте борьбы; клочок его пальто был найден на том же самом месте; банковские билеты, которые Мандулян передал Перитону в тот самый день, ​​были обнаружены в кармане Лоуренса; пять тысяч восемьсот других билетов с теми же сериями были внесены Лоуренсом на счет в его лондонском банке в понедельник утром; Лоуренс был задержан при попытке отправиться во Францию; один обрывок записки от Лоуренса, в которой содержалась договоренность о встрече в воскресенье вечером, был найден в коттедже Перитона, а другой – рядом со следами борьбы. Все это выглядело убедительно, и дело было закрыто. И все же Флеминг был обеспокоен. Все было слишком уж убедительным. Слишком уж быстро было закрыто дело. Все убийцы делают ошибки, это один из принципов или наблюдений, но немногие убийцы только и делают, что ошибаются. Они не допускают всевозможных глупейших промахов. А Лоуренс сделал просто все возможное – разве что не оставил подписанного и засвидетельствованного признания рядом с телом, – чтобы обеспечить свой арест и вынесение приговора. В целом это выглядело слишком уж убедительно. И оставался необъяснимый факт – тело было найдено выше по течению. Чем больше Флеминг обдумывал это, тем больше убеждался, что его теория была верна, и в ту роковую ночь имели место две отдельные встречи: первая – встреча Перитона и Лоуренса у Монашьей запруды, а позднее вторая – встреча Перитона и какого-то другого человека у коттеджа Перитона.

Конечно, существовала возможность того, что вторая встреча также имела место между Перитоном и Лоуренсом, когда последний, вполне оправившись от сокрушительного удара, последовал за Перитоном. Но это не объясняло того, почему он взял на себя труд вернуться к Монашьей запруде с тем ножом.

Неожиданно Флеминг понял, что в любом случае не может объяснить нахождение ножа у Монашьей запруды. Имелись явные следы крови на рукоятке, но при этом у Джона Лоуренса не было никаких признаков раны или даже царапины. Разумеется, не могло быть простым совпадением, что окровавленный нож был найден рядом с местом борьбы. Но как он мог быть в крови, если ничья кровь не была пролита? Конечно, была еще та царапина на лбу Холливелла. По его словам, он получил ее, пробираясь через кусты ежевики во мраке воскресного вечера, когда был на прогулке. «Проклятье! – сказал сам себе Флеминг. – Кажется, что в этой деревне живет целая группа отъявленных полуночников. Им место на Бродвее, а не в этой глубинке».

Он снова принялся размышлять. Лоуренс оставил свои следы – но не следа крови. Холливелл потерял немного крови, но не оставил никаких следов. Казалось, тут размышления заходят в тупик. Было ли возможно, что тут действительно имело место необыкновенное совпадение, и после второй встречи между Перитоном и неизвестным убийца сказал себе: «Где мне спрятать этот нож? Спрячу его в реке, ниже коттеджа Перитона, потому что никто не будет обыскивать территорию ниже по течению, и в любом случае Монашья запруда – отличное место для сокрытия вещей». Из этой теории вытекает следующее: во-первых, противником Перитона во второй встрече был не Лоуренс, и, во-вторых, убийца был форменным глупцом, предполагая, что никто не будет искать нож ниже по течению и что Монашья запруда – отличное место для того, чтобы что-то спрятать.

– Есть что-то подозрительное во всем этом деле, – произнес детектив, – и я не могу понять, в чем же эта неправдоподобность. Пойду повидаюсь с Лоуренсом.

Но как только он принял это решение, гостиничный слуга объявил, что господин Мандулян хотел бы коротко поговорить с инспектором, и минутой позже в комнате появился крупный армянин.

– Инспектор, я думал об этом человеке, Лоуренсе, – начал он, не тратя времени на формальности, – и размышлял о том, где я видел его раньше. Его лицо показалось мне смутно знакомым, когда я как-то встретил его в деревне, но я больше не задумывался об этом. Подумал, что он был просто приезжим, который бывал здесь раньше и которого я видел где-то поблизости. Когда он был арестован по обвинению в убийстве, что, естественно, представило дело в другом свете, я начал ломать голову на его счет. И сегодня утром вспомнил его. Это человек по имени Шустер – Джордж Шустер, – и он сыграл довольно своеобразную роль во время войны. Я не знаю деталей, но, не сомневаюсь, вы могли бы узнать о нем все.

Флеминг очень внимательно наблюдал за чернобородым армянином в течение этого рассказа. Он вовсе не был расположен верить каждому слову, что тот говорил, а исключительная гладкость и плавность его речи делали его слова подозрительными.

– Это чрезвычайно интересно, – сказал он уклончиво. – Могу ли я спросить, как и где вы с ним встретились?

– Безусловно. Это было на последнем этапе войны. В то время я работал в Министерстве обороны и блокады Средиземноморского региона, и у нас было серьезное подозрение, что где-то между Порт-Саидом и Триестом, а также между Порт-Саидом и Смирной произошла большая утечка информации. Мы не могли вычислить ни людей, которые это сделали, ни их организацию, пока однажды этот Шустер не пришел в наш офис с историей, которая дала нам именно то, что мы хотели, и в сентябре 1918 года мы обезвредили всю шпионскую шайку и остановили утечку информации.

– Что ж, – сказал Флеминг, – мне не кажется, что его поведение было довольно своеобразным.

– Оно и не покажется вам таким, – сухо ответил армянин, – пока вы не узнаете продолжение истории. После войны мы обнаружили – хотя и не смогли это доказать, – что Шустер сам был главой организации, ставшей причиной утечки информации в Леванте. Когда он понял, что силы определенно не на стороне Германии и война долго не продлится, он очень осторожно обеспечил собственное отступление за счет своих коллег. Не сомневаюсь, вы сможете получить полную информацию из Министерства внутренних или иностранных дел.

– Удивительная история, – прокомментировал Флеминг. – В высшей степени удивительная история. Вы уверены в том, что это тот же самый человек?

– Абсолютно.

– Понимаю. Очень хорошо, мистер Мандулян, я очень благодарен вам за то, что вы рассказали мне об этом.

– Я подумал, вам это будет интересно, – ответил миллионер. – Если я смогу вспомнить о нем еще что-то, я дам вам знать.

– Спасибо. Кстати говоря – полагаю, он не затаил на вас злобу, верно?

– На меня? – рассмеялся Мандулян. – Как раз наоборот, я бы сказал. Ведь это мой отдел он водил за нос, – и, взяв свою шляпу и трость, он вышел.

Инспектор звонком вызвал Мэйтленда.

– Два задания, Мэйтленд. Служебное дело Перитона и история человека по имени Джордж Шустер, замешанного в шпионаже в Средиземноморье под конец войны. Мошенничество в Министерстве обороны и блокады. И подайте автомобиль.

Джона Лоуренса посадили в окружную тюрьму, и, когда Флеминга провели к его камере, то он обнаружил того спокойно читавшим книгу. Казалось, этого человека не потрясла внезапная перемена в его судьбе, и он выразил готовность выслушать инспектора.

Флеминг кратко изложил дело против Лоуренса, как оно обстояло на тот момент, и завершил свою речь словами:

– Это дело будет рассмотрено присяжными, Лоуренс, если оно дойдет до рассмотрения. Но лично у меня имеются сомнения насчет вашего дела. Сам я вовсе не уверен в том, что вы это сделали.

– Дело куда серьезнее, чем я думал, – ответил Лоуренс, слегка наморщив лоб. – Куда серьезнее. Тут надо немного поразмыслить.

По крайней мере на пять минут воцарилось полное молчание, а затем заключенный тихо сказал:

– Нет. Я не вижу особых причин что-либо говорить сейчас. Возможно, позже, но не сейчас.

– Я не хочу принуждать вас, – ответил Флеминг. – На самом деле я и не имею права вас принуждать. Но вы, конечно, понимаете: если вы не убивали Перитона, в ваших же интересах будет как можно скорее сообщить нам все, что вы знаете. Вы ведь знаете, гончие лучше идут по горячим следам.

– Совершенно верно, – признал Лоуренс, – и все же, думаю, я буду придерживаться своего решения.

– Ну что ж, дело ваше. Я всего лишь честно вас предупреждаю. Доводы против вас очень сильны. И если можно доказать, что вы действительно Джордж Шустер…

– Ага! – мягко перебил его Лоуренс, а затем задумчиво произнес: – Так вот куда ветер дует, верно?

– Да, – сказал Флеминг, – так и есть.

Снова наступила пауза, во время которой Лоуренс пристально смотрел в потолок своей камеры.

– Это меняет дело, – заметил он. – По мне так сети уж чересчур затягиваются. Думаю, мне лучше поведать вам свою историю.

– Как вам будет угодно. Никакого принуждения, вы ведь понимаете.

– Обстоятельства вынуждают, любезный, – ответил Лоуренс, и первый намек на улыбку показался на его бесстрастном лице. – Слушайте, произошло вот что. В первую очередь, я живу своим умом, и всегда жил. До войны я странствовал по восточной части Средиземноморского региона, и во время войны остался там же. Кажется, весной 1918 года в Адалии – вы знаете, это в Малой Азии – я наткнулся на человека, который продал мне некоторую достаточно ценную информацию о Теодоре Мандуляне. После войны я вернулся, чтобы собрать доказательства, и я их получил. Поэтому я и направился сюда, чтобы узнать, во что оценит эти сведения старый Мандулян.

– Минуточку, – прервал Флеминг. – В каком году вы получили то, что называете своими сведениями?

Мужчина снова едва заметно улыбнулся.

– Точно, – сказал он. – Информацию я получил в 1922 году, а сейчас 1930 год. Вы это имеете в виду – чем я занимался все это время? Что ж, это не имеет ничего общего с нашей историей. Если бы я мог появиться здесь раньше, я бы так и сделал. Давайте оставим эту тему. На чем я остановился? Ах да. Я направился сюда, чтобы узнать, чего стоят мои доказательства. Мне нужно было соблюдать осторожность. Старый Мандулян опасен как старый черт, когда его затронешь, и я был настороже. Но ведь сам я вел честную игру, и в любом случае все карты были у меня на руках. Я пошел повидаться с ним, и он понял, что угодил в ловушку. Он умный и здравомыслящий человек и потому не пытался блефовать или грозиться. Это был только вопрос времени. Потребовалось немного времени, чтобы договориться об условиях.

– И какими же были условия?

– Было три письма. Две тысячи за каждое. Я мог бы получить и десять тысяч за каждое, если бы захотел рискнуть, но я тоже человек здравомыслящий. Куда лучше без усилий получить шесть тысяч – и обойтись без недовольства, чем вымогательством добиться тридцати тысяч и озлобленности против себя, особенно если это касается такого богатого, влиятельного человека, как старый Теодор. Я назначил невысокую цену, и он на нее согласился.

– Кстати говоря, – сказал Флеминг, – полагаю, вы понимаете, что сейчас признаетесь в шантаже.

– Все лучше, чем быть осужденным за убийство.

– Это верно. Продолжайте.

– В прошлую пятницу он отправился в Лондон, чтобы получить казначейские билеты – чеки не для меня. В ночь на субботу – я не встречался с ним до наступления темноты – он пришел сюда, и мы встретились на дороге, примерно в полумиле от «Тише воды» на дальнем конце деревни. Я передал ему первое письмо, и он забрал его к себе домой, чтобы убедиться в том, что оно подлинное. Такова была договоренность. Если он убеждался в том, что первое письмо является подлинным, то должен был передать мне шесть тысяч за остальные два. Он забрал письмо и вернулся домой – по крайней мере, я полагаю, что он так поступил. Во всяком случае, он ушел. Затем воскресным утром я получил от него телефонограмму. Все было в порядке, и тем вечером я должен был отправиться в поместье в половину одиннадцатого. Меня это устраивало – за исключением того, что надо было отправляться в поместье. Я не слишком-то беспокоился на этот счет и, в конце концов, как следует обдумав это, решил, что он в любом случае ничего не сможет сделать. Я человек бывалый, мистер Флеминг, и, как правило, могу о себе позаботиться. В десять часов я положил в карман пистолет и направился к поместью. Мандулян ждал на своей террасе, и мы вошли. Он был очень вежлив, и я спросил у него, почему он так спокойно все это воспринимает. «Что ж, мистер Лоуренс, – сказал он, – если бы под вами в течение восемнадцати или девятнадцати лет лежали три мины, которые могли взорваться, и вы нашли бы возможность навсегда от них избавиться, заплатив шесть тысяч фунтов, вы бы тоже были довольны, как и я». Он все это время знал о существовании этих писем.

– Что было в этих письмах? – спросил Флеминг, но Лоуренс покачал головой.

– Это к нашей истории не относится, – сказал он.

– Пусть так. Продолжайте.

– Мы сели, и он вытащил небольшую сумку и протянул мне деньги – шесть тысяч в казначейских билетах. Я, конечно, не пересчитывал их, просто просмотрел и сделал примерный подсчет. Когда я положил большую часть этих денег в банк, то оказалось, что там не хватало около тридцати фунтов.

– Эти тридцать фунтов нашли на трупе Перитона.

– Вероятно. Что ж, я передал письма Мандуляну. Он просмотрел их, затем бросил в огонь, сел и вытер пот со лба. Затем он предложил мне выпить. Я отказался, и он сказал, что если я не возражаю, он сам выпьет стаканчик. Там был поднос с бокалами, виски и сифонами, и он налил себе какой-то яркий крепкий напиток, залпом выпил и налил еще стакан. Этого для меня было достаточно – я сказал, что передумал и все-таки выпью стаканчик. Я налил себе, выпил, и следующим, что я увидел, был старый Мандулян, пошатывающийся, будто он был пьян. Когда он повалился на диван, я начал понимать, что нас обоих одурманили наркотиком, а затем я повалился на пол как бревно.

– Честное слово, – сказал Флеминг, – это самая удивительная история.

– Я рад, что вы находите ее такой, – мрачно ответил Лоуренс. – Я снова очнулся в четверть второго. Мандулян все еще лежал на диване. Огонь в камине почти погас, но это было единственное, что изменилось в комнате. Деньги по-прежнему лежали в кармане моего пальто. Как вы понимаете, это было первое, что я проверил. Я попытался разбудить Мандуляна, но он только перевернулся и заворчал. Он выпил гораздо больше виски, чем я. Мне показалось, что в таком случае ничего не остается, кроме как уйти. И я ушел. Я отправился в гостиницу, собрал свои вещи и с ужасной головной болью отправился на станцию.

– Почему вы уехали так рано?

– Это было частью нашего соглашения: я должен был уехать сразу же. И я не хотел шататься по округе после того как получил свои деньги. Мандулян из тех людей, с которыми непросто работать, и я не знал, не передумает ли он в любой момент. У миллионера в руках огромная власть, как вы знаете.

– И поэтому вы уехали?

– Поэтому я и уехал. Положил большую часть денег в банк и направился в Париж. А добрался только до Дувра.

– Понимаю. Как я уже сказал, это удивительная история. А теперь скажите мне вот что, мистер Лоуренс... Кстати, не предпочтете ли вы, чтобы я называл вас Шустером?

– Шустер – это имя из прошлого. Меня зовут Лоуренс.

– Отлично. А теперь, мистер Лоуренс, когда я совсем недавно попросил вас поведать вашу историю, вы отказались обмолвиться хоть словом, пока я не упомянул, что знаю о Шустере. Почему так?

– Я скажу вам почему, – с готовностью ответил Лоуренс. – На тот момент я считал, что некто третий добавил наркотик в тот виски, чтобы застигнуть старого Мандуляна врасплох, а я попался в эту же ловушку по чистой случайности. Поэтому я решил для себя: «Они определенно намерены выяснить, кто убийца, без моего содействия, и поэтому я только выставлю себя дураком, если стану признаваться в шантаже». Но когда вы продолжили и рассказали мне, что Мандулян распространил этот вздор насчет Шустера...

– Я этого не говорил.

– Нет, но вы не могли получить эту информацию от кого-либо еще. Должно быть, Мандулян сказал вам. Тогда я сказал себе: «Раз Мандулян выпустил этого кота из мешка, то, когда я расскажу свою историю о визите к нему и о шантаже, мне заведомо не поверят». Видите ли, инспектор, это совсем другое дело. Я рассказываю свою историю. «Ха, – скажет Мандулян, – не верьте ему. Он всего лишь грязный экс-шпион». «Действительно? – спросите вы. – Почему же вы не сказали об этом раньше?» Это бы поставило его в тупик. Вместо этого он пришел к вам со своей историей. А затем я рассказываю вам свою версию. «Ха, – скажет Мандулян, – это всего лишь выкрутасы экс-шпиона. Что я вам говорил». Нет-нет, господин инспектор, как только я услышал об истории с Шустером, я понял, что не было третьего человека, который подмешал наркотик в тот виски. Это Мандулян подмешал его, и себе, и мне, а затем его сообщник убил Перитона, оставил все эти фальшивые следы моих ботинок и положил некоторые из моих заметок в карман Перитона, а письмо, которое я написал Мандуляну, оставил в коттедже Перитона. Разве на обрывках того письма, что вы нашли, указано имя лица, которому оно было адресовано? Или дата встречи? Нет. Любопытное совпадение. Это письмо, которое я написал Мандуляну, конечно, с сообщением о том, что я встречусь с ним в половину одиннадцатого в субботу вечером. Я никогда в жизни не писал Перитону.

Инспектор Флеминг посмотрел на Лоуренса с искренним восхищением.

– Что ж, ей-богу, – сказал он, – вы, конечно, говорите исключительно правдоподобно. Просто удивительно правдоподобно. Мне редко доводилось слышать, чтобы такую ​​гениальную версию составляли за такой короткий промежуток времени.

– Это не составило труда.

– Почему?

– Потому что так случилось, что это правда.

– И это можно подтвердить? Можно ли подтвердить какую-либо часть этой истории?

– Мандулян и его приятель могли бы, но, разумеется, они не станут этого делать. Пастор может подтвердить, что я подошел к поместью в половине одиннадцатого. Но от этого мало проку.

– Пастор! – воскликнул Флеминг. – Вы видели его той ночью?

– Да. Он стоял на каменном мосту на дороге, что ведет к усадьбе.

– Вы узнали его в темноте?

– У меня был с собой фонарь, и свет упал на него. Но я не думаю, что он видел меня.

– Скажите мне, – нетерпеливо спросил Флеминг, – вы четко видели его лицо?

– Бог мой, да. Между нами не было и ярда, когда я заметил его. Я был довольно-таки шокирован и автоматически включил свой фонарь.

– Был ли у него большой кусок лейкопластыря на лбу?

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно. На нем не было шляпы, и я бы это ​​заметил.

– Понимаю. Но кроме него у вас нет прямых доказательств.

– Нет. Ни малейших. Разве что кто-то видел меня на террасе с Мандуляном, когда я пришел. Но это крайне маловероятно. Было очень темно.

– Что ж, Лоуренс, – сказал Флеминг, поднимаясь, – то, что вы рассказали мне, очень изобретательно и очень правдоподобно. Обещаю вам одно: я буду внимательно выискивать любые мелочи, которые могли бы подтвердить вашу историю. Мне крайне неприятна мысль, что будет повешен невиновный человек.

– Чувство, которое делает вам честь, – сухо ответил Лоуренс.

Глава XII. История викария

Когда Флеминг вернулся в Килби-Сент-Бенедикт, голова у него шла кругом. Конечно, любой детектив привыкает выслушивать ложь и лжецов. Это является частью ежедневной рутины. Но в этом случае Флемингу казалось, что дело становилось немного запутанным. Казалось, что каждый либо лжет, либо что-то утаивает. Последнее дополнение в этом спектакле было потрясающе правдоподобным. Но был ли Лоуренс лжецом, или он говорил правду? Если верно последнее, то Мандулян, по меньшей мере, утаивал правду. Если же первое, то он был самым способным обманщиком, которого когда-либо встречал Флеминг. Было очень сложно поверить в то, что каждое слово в этой истории не соответствует действительности, что в ней не было ни слова правды. Его версия насчет фрагментов письма была интересной. В письме все указывало на то, что Лоуренс согласился на встречу с кем-то в половину одиннадцатого в один из вечеров. Но ни имя, ни конкретный вечер не были известны. Да, это было интересно, весьма интересно. И еще история о виски с подмешанным наркотиком. Если бы это было правдой…

Флеминг, откинувшись в автомобиле, который возвращал его в Килби, закрыл глаза и представил, что каждое слово, сказанное ему Лоуренсом – правда. Мандулян и Лоуренс оба выпили виски с наркотиком, подмешанным туда кем-то, кто наверняка знал, что Мандулян в тот вечер решит выпить, но мог и не знать, что Лоуренс будет там. Поэтому предположение Лоуренса, что Мандулян сам намеренно одурманил себя, чтобы дать сообщнику выполнить всю работу, казалось неправдоподобным. Это возможно, но притянуто за уши. Флеминг предпочел другой вариант: кто-то намеренно одурманил Мандуляна и непреднамеренно – Лоуренса. Для какой цели человек, который знал, что Мандулян будет пить виски, подмешал туда наркотик? Чтобы встретиться с Перитоном в поместье. Потому что если не в поместье, то зачем тогда было одурманивать Мандуляна?

Кто знал, что Перитон будет в поместье тем вечером? Человек, который знал, что Перитон приходил в поместье почти каждую ночь. Человек, которому Перитон весело крикнул вслед из окна своего коттеджа: «Все равно я приду сегодня». Человек, у которого в субботу утром произошла бурная ссора с Перитоном, закончившаяся разрывом помолвки с ним. Человек с эксцентричным, томным, страстным, восточным темпераментом. Тут Флеминг открыл глаза и ударил по мягкому сиденью автомобиля рядом. «Черт возьми, – воскликнул он, – она не разрывала помолвку с ним тем утром. Она сказала: «Прощай, дуралей», – а так помолвки не разрывают».

Флеминг был самым стойким приверженцем здравомыслия. Если теория, казалось бы, была абсолютно совершенной, если она соответствовала всем фактам, если она отвечала на все вопросы, но все-таки противоречила здравому смыслу, Флеминг инстинктивно сомневался в ней. И это был хороший пример тому: теория, что Дидо Мандулян одурманила наркотиком своего отца, чтобы иметь свободу действий тем воскресным вечером, безнадежно рушилась под напором инстинктивного здравого смысла Флеминга. Эта теория не согласовывалась с роковыми словами «Прощай, дуралей», и поэтому он отверг ее и решил больше не предаваться теориям, пока еще раз не поговорит с миллионером.

Он отправился в усадьбу и был приглашен в кабинет Мандуляна. Флемингу сразу показалось, что крупный армянин очень насторожен, что его самообладание несколько чересчур бросалось в глаза, а его действия казались слишком продуманными.

– Я был у вашего человека, Шустера, – начал инспектор, – и он не отрицал, но и не признал предположение, что вы когда-то его знали. С другой стороны, он рассказал мне странную историю – что он пришел сюда в воскресенье вечером; что оказался под воздействием наркотиков – как, кстати, и вы; что вы отдали ему все шесть тысяч фунтов, за исключением тридцати, в фунтовых банкнотах в обмен на три письма; что он пролежал на диване до четверти второго в ночь на понедельник, а затем ушел, оставив вас спящим на другом диване. Вот, вкратце, его история.

Во время этого рассказа господин Мандулян все больше и больше подавался вперед, с открытым ртом. В конце концов, он глубоко вздохнул и сухо сказал:

– О! Так вот что он говорит, вот как?

– Да. У вас есть какие-то замечания к этому рассказу?

– Какие-то замечания? – пробормотал Мандулян, поглаживая черную бороду и пристально глядя на Флеминга из-под тяжелых бровей. – Какие-то замечания? Да, если подумать, они у меня есть. И первое – то, что в этой истории нет ни слова правды. Я ничего не знаю об этом человеке, кроме того, что рассказал вам. Его три письма, то, что я заплатил ему шесть тысяч фунтов, его визит сюда той ночью, наркотик в виски – все это просто одна сплошная ложь. Ни единого слова правды. Истинная правда насчет всего этого очевидна, не так ли?

Он умолк, но так как Флеминг не ответил, продолжил:

– Да, теперь это становится все более очевидным, не так ли? Его история на самом деле сплошная ложь; если ее слегка изменить, то она будет куда ближе к истине. Шустер не приходил сюда шантажировать меня, он приходил шантажировать Перитона. Должно быть, он был посредником в этом дельце Перитона с хористкой, о котором я рассказал вам. У Шустера были письма, но это были письма Перитона, а не мои. Я дал или, скорее, одолжил Перитону деньги, как я уже говорил вам, чтобы он мог свободно жениться на моей Дидо. Перитон передал деньги Шустеру и… – он остановился.

– Продолжайте, – сказал Флеминг. – Что произошло потом?

– А! Тут моя версия подходит к концу. Я предполагаю, что между ними произошла некая ссора, которая вылилась в борьбу, и Шустер убил Перитона в порядке самообороны.

– Возможно, – задумчиво ответил Флеминг, – возможно. А после того, как Шустер убил Перитона, он приступил к проработке поддельного алиби для себя; и, поразмыслив несколько дней, он решил, что лучшее алиби, которое можно придумать, – то, которое заставит от него утверждать, что с половины одиннадцатого до четверти второго он лежал одурманенным на одном диване, в то время как вы, также одурманенный, лежали на другом. Я в свое время слышал много вариантов алиби, и хороших, и посредственных. Но за всю свою жизнь мне никогда не встречалось столь плохого алиби.

– Да, оно неудачное, – охотно согласился Мандулян. – Но говорят, что преступники часто теряют голову после того, как совершают преступление, и не могут размышлять объективно и последовательно.

– Это правда, – признал Флеминг, а затем сменил тему: – Господин Мандулян, есть маленький момент в этом расследовании, который немало меня озадачил. Не могли бы вы пролить свет на него?

– Разумеется, если это в моих силах.

– Речь идет о вашей дочери и мистере Перитоне. В начале прошлой недели они были помолвлены и готовились к свадьбе, во всяком случае, неофициально. В течение недели Перитон пришел к вам и рассказал о тех компрометирующих письмах от хористки, и вы согласились дать – или одолжить – ему шесть тысяч фунтов, чтобы вернуть эти письма. Вы отправились в Лондон...

– В пятницу.

– …в пятницу, забрали из банка шесть тысяч и вернулись сюда. Но в то же время отношения между вашей дочерью и Перитоном приняли неожиданный поворот: в субботу утром, то есть после вашего возвращения с деньгами для Перитона, как заявляет ваша дочь, она отправилась в коттедж Перитона и разорвала помолвку. Тем не менее, она не сказала вам об этом, в результате чего в воскресенье во второй половине дня вы передали Перитону деньги. Он тоже не сказал об этом ни слова. Теперь, господин Мандулян, я признаюсь, что не вижу здесь никакого смысла, и практически единственным возможным объяснением является то, что помолвка не была разорвана в субботу утром. Можете ли вы что-то сказать мне по этому поводу?

Господин Мандулян внимательно обдумал этот вопрос, прежде чем ответить, и, наконец, сказал:

– Вы знаете, что из себя представляют девушки. Возможно, она поссорилась с ним и даже могла пригрозить разорвать помолвку, но я не сомневаюсь, что она не намеревалась предпринимать ничего, что нельзя было бы изменить. Конечно, она бы сказала мне, если бы это было так.

– Это именно то, что я имел в виду, – сказал Флеминг, – и сразу по нескольким причинам я рад тому, что ваше мнение совпадает с моим. Видите ли, – добродушно продолжил он, – говоря профессионально, я хотел бы исключить из дела посторонние мотивы. Если Перитон бросил вашу дочь, то это дало бы ей абсолютно достаточный мотив для убийства на почве ревности.

Глаза Флеминга пристально наблюдали за миллионером, и он мог бы поклясться, что проблеск какой-то эмоции отразился на его лице, но Мандулян хорошо себя контролировал, и этот проблеск почти тут же исчез.

– Но, – продолжил Флеминг, – если мы смогли убедиться, что она не ссорились с ним, во всяком случае, серьезно, тогда, разумеется, этот мотив сразу отпадает.

Мандулян встал и прошелся туда-сюда по комнате.

– Она не могла поссориться с ним всерьез, Флеминг, – сказал он. – Тогда бы она пришла прямо ко мне. Она всегда приходит прямо ко мне насчет всего. Это совершенно не в ее характере – скрывать что-то от меня, да и от любого, на самом деле. Она открыта и откровенна. Она бы вернулась сюда из коттеджа Перитона и сказала бы: «Папа, все кончено».

– Именно так, – согласился Флеминг и добавил про себя: «Вы, кажется, вдруг чрезвычайно заинтересовались этой новой теорией, приятель». Вслух он продолжил, медленно, подбирая слова: – Конечно, если это была размолвка влюбленных, то это списывает со счетов возможный мотив у вашей дочери – если он у нее вообще был, так сказать, – но в то же время это почти наверняка доказывает, что Перитон приходил сюда в субботу поздно вечером, как и намеревался утром.

На этот раз на лице миллионера не появилось ни проблеска эмоций, разве что ускорилось дыхание и проявились общие признаки нервозности, которые всегда выдают преступников, когда они понимают, что преследователи на верном пути. Но господин Мандулян прекратил свое хождение и застыл, как бородатый ассирийский сфинкс посреди комнаты. Он не шевелился и не моргал. Флеминг намеренно смотрел в пол и задумчиво продолжил:

– Да, он сказал, что придет в субботу, и, вероятно, сделал это.

Господин Мандулян ответил тихо, как можно более непринужденно и естественно:

– О нет, он не пришел к ужину в субботу.

– Я не имел в виду ужин, – мягко ответил Флеминг. – Я имел в виду, что он пришел позже  – намного позже.

– Правильно ли я понял, мистер Флеминг, – холодно сказал Мандулян, – вы намекаете на мое бесчестье, как отца?

– Я думаю, – ответил Флеминг, – что будет лучше, если мы закончим этот разговор в присутствии вашей дочери.

После минутного колебания хозяин позвонил, и они в молчании дождались прихода Дидо Мандулян.

– Боюсь, мисс Мандулян, у меня есть еще вопросы, – сказал инспектор, выдвигая вперед стул.

Девушка пожала плечами и молча села.

– Во-первых, как звали хористку?

Она посмотрела на него с удивлением.

– Хористку?

Мандулян вмешался.

– Вы имеете в виду ту, от которой я помог откупиться Перитону?

– Да.

– А, та, – апатично сказала Дидо. – Я не знаю. Я никогда не слышала ее имени.

– А вы, сэр?

– Нет. Перитон никогда не говорил нам этого.

– Понимаю. И вы действительно порвали с Перитоном в субботу утром?

Мандулян снова вмешался, легко и естественно.

– Да, Дидо, мистер Флеминг и я размышляли, не было ли это просто размолвкой влюбленных, которая ничего не значит.

Тут не было никаких сомнений: отец подавал дочери знак.

Однако Дидо его не заметила и сказала: