Текст книги "Исколотое тело"

Автор книги: Джон Кэмерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава IX. Арест Лоуренса

– Сержант Мэйтленд, – произнес Флеминг, – пройдемте ко мне в гостиную. Я хочу с вами поговорить. И захватите свой блокнот.

– Да, сэр. – Оба детектива сели за стол напротив друг друга.

– Что ж, – продолжил инспектор, – теперь в первую очередь запишите что нужно сделать, а потом мы поговорим. Отвезти этот разделочный нож в Скотленд-Ярд, чтобы проверить его на отпечатки пальцев. Между прочим, Мэйтленд, он точно соответствует нанесенной ране, и в лесу найден такой же обрывок бумаги. Конечно, сразу же сообщить результаты по телефону. Сравнить почерк на этом обрывке с журналом записей отеля. Послать запрос в Министерство иностранных дел, Министерство внутренних дел, а также служащим Сити о прошлом Мандуляна, в особенности, что касается шантажа. Также о том, где он был во время войны, и о положении его дочери в лондонском обществе. Передать главному констеблю… как его там, полковнику Хантеру… передать рассказ этого человека, Палмера. Пока это все. Есть что-нибудь от епископа?

– Да, сэр. Конфиденциальное письмо. – Мэйтленд подвинул к Флемингу запечатанный конверт с пометкой «личное». Тот вскрыл конверт и быстро просмотрел написанное.

– Хм, да… Холливелл посещал его… отказался от сана викария… миссионерская работа… хм, максимально вероятная кандидатура. Именно так, безусловно. Полностью подтверждает историю Холливелла. Далее – казначейские билеты. Какие-то из них уже обнаружились?

– Нет, сэр.

– И никаких следов этого Лоуренса?

– Нет, сэр.

– Ладно! А теперь вот что, Мэйтленд, касательно того случая утром у запруды. Просто выслушайте меня, а потом скажите, что обо всем этом думаете. Прежде всего, тело не могло быть сброшено в реку ниже Монашьей запруды, ведь оно не могло плыть вверх по течению. И не похоже, что убийца убил бы человека в таком идеально скрытом от глаз месте, а затем оттащил тело на три четверти мили вверх по течению только для того, чтобы сбросить его напротив коттеджа Перитона.

– Разве что он хотел, чтобы это выглядело как самоубийство, сэр.

– Оставив нож на три четверти мили ниже по течению, – сухо ответил Флеминг. – Нет, я все же думаю, что мы можем исключить этот вариант. Но чуть позже я вернусь к возможности самоубийства. Если борьба происходила у запруды, убийство было совершено в другом месте. Должно быть так. Поэтому в этой драме два акта. Что-то подсказывает мне, что дело обстояло примерно так: Перитон и другой мужчина…

– Лоуренс, сэр?

– Пока что я предпочитаю называть его просто «другой мужчина». Но почти наверняка это был Лоуренс. Они с Перитоном встретились у запруды, повздорили, подрались, затем кто-то из них достал нож, а другой получил ножевое ранение и отключился. Понимаете, Перитон не мог пострадать в этой потасовке, потому что на нем была лишь одна рана, и она сгубила его во всех отношениях мгновенно. Поэтому если следы крови и этот нож как-то с этим связаны, должно быть, был ранен именно этот другой мужчина. Что происходит после? Перитон вырубает его, берет нож, бросает его в реку и скрывается. Другой мужчина приходит в себя, встает на четвереньки и, наконец, выбирается из леса. Перитон по пути к себе домой был убит либо человеком, который дрался с ним в лесу и сумел его догнать, либо кем-то еще, кто той ночью бродил в поисках Перитона с ножом. Кем-то еще, Мэйтленд. Как насчет этого?

– Кажется маловероятным, что в одну и ту же ночь бродили два человека с одинаковыми разделочными ножами, сэр.

– Я пока не знаю, были ли это два человека с одинаковыми ножами, – сказал Флеминг. – Но я вполне уверен насчет того, что два одинаковых ножа имели место быть той ночью. Послушайте: мы знаем, что убийство не было совершено у запруды. Но там был найден нож, которым, как очевидно, нанесена рана. Не хотите же вы сказать, что убийца вернулся к запруде с ножом и выбросил его в реку там, где остались все следы и признаки первой борьбы? Исключено. Он зарыл его – в канаве, под кустами папоротника или где-то еще. Другими словами, поблизости лежит второй нож – он неподалеку от коттеджа Перитона. По моему опыту, люди, которые обнаруживают у себя в руках окровавленный разделочный нож, очень редко держат его при себе дольше необходимого, особенно когда они только что использовали его на человеке. Вам следовало бы вызвать еще пару людей и направить их на поиски другого ножа поблизости от коттеджа Перитона.

– Очень хорошо, сэр, но…

– Но что?

– Одинаковые разделочные ножи? Как-то не укладывается в голове.

– Что именно, Мэйтленд?

– Я не имею в виду этот нож, сэр, – ответил задумчивый сержант. – Я имею в виду ту версию, что их два. Мне кажется, в это несколько сложно поверить.

– Да, я знаю, – сказал Флеминг. – Знаю. В этом-то и чертовщина. Но я не вижу другого способа объяснить те факты, что мы собрали. Единственное, что утешает меня, так это то, что нож – стандартная схема, это так заурядно. Это, в известном смысле, слабое утешение, потому что, разумеется, нужный нож труднее отследить. Как бы то ни было, тут мы просто должны надеяться на благоприятный исход. А пока я предлагаю придерживаться той теории, в которую вам сложно поверить, а именно, что той ночью фигурировало два ножа. Следующий вопрос в том, кто же принес второй?

– Вот как! – с осторожностью произнес сержант Мэйтленд.

– Вот именно. А! Давайте просто проследим последние передвижения Перитона, насколько они нам известны. В субботу утром к нему пришла обворожительная мисс Мандулян, по ее словам, чтобы разорвать помолвку. Но поскольку ее визит завершился тем, что она назвала его дуралеем, я сильно сомневаюсь в том, что ее история правдива. Он сказал, что в любом случае собирается прийти этим вечером в поместье, но так и не явился туда. Он посетил миссис Коллис в шесть часов вечера и оставался там до половины восьмого. С этого момента мы теряем его след до свидетельства миссис Кители о том, что в воскресенье утром он сам приготовил себе завтрак, надел свой цветистый костюм, так раздражавший Холливелла, и ушел. И вновь мы теряем его из виду до тех пор, пока в тот же день в три часа он не появляется в поместье с мертвой куропаткой в руке. Примерно без четверти четыре он покидает поместье, уже без куропатки, но с шестью тысячами фунтов в казначейских билетах и очень яркой бутоньеркой, предназначенной для того, чтобы еще больше досадить Холливеллу. И вновь он пропадает из виду – вернее, о нем снова ничего не слышно до полуночи, когда Палмер услышал звуки потасовки у Монашьей запруды. А в понедельник в десять часов утра его тело находят в Килби-ривер. Много пробелов, Мэйтленд, чертовски много пробелов.

– Судя по всему, он был эксцентричным малым, сэр, и частенько исчезал на несколько часов подряд.

– Да уж, знаю. И беседа с этим парнем, Лоуренсом, может – и фактически должна – пролить свет на некоторые из его исчезновений. Но тут очень много всего, что необходимо разъяснить. И кстати, Мэйтленд, вот что странно: в воскресенье Перитон надел костюм, так раздражавший викария, а после обеда получил особенно большой и вычурный цветок от старого Мандуляна. Но не похоже, чтобы он крутился неподалеку от викария целый день. Видимо, он либо ходил в церковь, либо был рядом, когда прихожане выходили из церкви. Но в воскресенье его там не было.

– Вы должны помнить, сэр, что при нем тогда были все те деньги. Должно быть, он исчез, чтобы увидеться с Лоуренсом или спрятать эти деньги.

– Да, возможно. Эти деньги – неправдоподобная часть во всей истории. Есть в этом кое-что, чего я никак не могу понять. Согласно рассказу Мандуляна, он дал Перитону деньги, чтобы тот смог жениться на его дочери. При этом девушка клянется, что за день до этого она разорвала помолвку. Нет, Мэйтленд, чем больше я думаю об этой истории и о словах «Прощай, дуралей», тем больше убеждаюсь, что она вовсе не разрывала помолвку с Перитоном. А если она этого не делала, зачем, ради всего святого, она тогда хотела, чтобы мы поверили в это? Мы должны получше изучить эту молодую особу, как мне кажется.

Флеминг на несколько минут впал в задумчивость, а затем с улыбкой сказал:

– Проблема в том, что мотивом этой девушки могло быть практически что угодно. Она могла притвориться, что разорвала свою помолвку, чтобы потом не пришлось соблюдать траур. Или она сделала это потому, что уже подыскивала Перитону замену. Могло быть и так, что ее отец хотел, чтобы она порвала с Перитоном, и сам откупился от того шестью тысячами фунтов. Это вполне возможно. А если девушка хотела, чтобы Перитон остался ее любовником, она могла имитировать разрыв, просто чтобы угодить своему отцу. Но в этом случае, зачем Перитону было кричать ей вслед, что он в любом случае придет вечером на ужин, если их любовная история формально считалась оконченной? А ответ на это, мой дорогой Мэйтленд, таков: он не говорил, что придет на ужин. Он просто сказал, что придет.

– Тогда почему он не пришел?

– А откуда мы знаем, что он не приходил? Только из того, что мисс Мандулян так сказала, только и всего. А она должна была сказать, что он не приходил. Но я готов поспорить на что угодно, Мэйтленд, что Перитон все-таки отправился в поместье субботним вечером, чтобы увидеться с мисс Мандулян, как он часто делал это ранее, мой друг. Да, как он часто делал это ранее.

– В этом что-то есть, сэр, – все же признал Мэйтленд. – И к какому выводу это нас приводит?

– К какому выводу это приводит? – повторил Флеминг. – Это добавляет еще одного кандидата на честь обладания вторым разделочным ножом в ту воскресную ночь. Предположим, что Перитон приходил в субботу вечером; также предположим, что он пришел снова в воскресенье вечером и был застигнут старым Мандуляном. Что ж, я думаю, старик возненавидел мысль о той шеститысячной пачке купюр, на которую он раскошелился в половине четвертого на террасе.

– Мандулян! – воскликнул сержант Мэйтленд. – Мистер Мандулян! Да, это мысль.

– Но пока это останется только мыслью. Нет никаких доказательств, а сама идея основывается на одном из сотен возможных мотивов, что эксцентричная, восточная красавица могла притвориться, что разорвала свою помолвку. Но все же мы должны иметь в виду такую возможность.

Послышался стук в дверь, и вошел полицейский с телеграммой.

– Только что прибыла, сэр, – сказал он, отдавая честь.

– А-а! – воскликнул Флеминг, взяв телеграмму. – Не дожидайтесь ответа, благодарю. Послушайте, Мэйтленд, они взяли этого типа, Лоуренса. Поймали его у отеля «Серебряное руно» близ Ватерлоо и отправили сюда на машине, которая должна прибыть около четырех часов. Сейчас три. Поспешите туда и проследите, чтобы дело было сделано. Я собираюсь отдохнуть. И скажите хозяину гостиницы – пусть будет неподалеку, чтобы опознать Лоуренса, как только тот прибудет.

У Флеминга был час отдыха, и он провел его, играя в бильярд в гостинице. Бильярд был игрой, которая особенно увлекала его, отчасти сама по себе и отчасти потому, что она помогала ему отвлечься от неотложных забот и проблем. Он обнаружил это после часа праздного сбивания шаров и практики сложных ударов, когда вернулся к работе посвежевший, будто проспал пару часов.

Ровно в четыре часа он отложил кий, заказал чашку чая в общей гостиной и вернулся к занимающему его вопросу. В десять минут пятого подъехала полицейская машина, из которой вышли двое полицейских и один гражданский. Карью, занявший пост у двери своей гостиницы, мельком взглянул на него, затем повернулся к Флемингу и кивнул, а через минуту Флеминг сидел за столом со своим новым знакомым.

– Мистер Лоуренс, – начал он, – полагаю, вы знаете, зачем вас попросили приехать сюда.

Незнакомец был мужчиной среднего роста, худым, облаченным в скромный темный костюм и столь же скромным по поведению. Его волосы и усики были не выделяющимися, желто-коричневыми.

– Разумеется, – спокойно ответил он. – Вы хотите знать, могу ли я помочь вам с информацией об этом человеке, Перитоне.

– Верно.

– Что ж, боюсь, помочь я не могу. Я ничего о нем не знаю и, насколько мне известно, никогда в жизни его не видел.

– Вы останавливались здесь и внезапно уехали в понедельник рано утром.

– Да, верно.

– Почему вы так поступили?

Лоуренс пожал плечами.

– А почему нет? – сказал он. – Я свободный человек. Делаю, что вздумается. Недолго думая, я решил остановиться здесь и, недолго думая, решил уехать.

– В четыре часа утра?

– В любое подходящее для меня время.

– И как вы добрались до станции?

– Пешком.

– С двумя тяжелыми чемоданами? Пять миль? Ну-ну, мистер Лоуренс, это не могло быть внезапной прихотью свободного человека, делающего, что ему вздумается.

– Когда я сказал, что пошел пешком, – сказал Лоуренс немного угрюмо, – я имел в виду, что я начал идти, а потом меня подвезли на телеге с молоком.

– Но мой дорогой сэр, – воскликнул Флеминг, – разумеется, вы понимаете, что странность вашего поведения заключается не в том, прошли ли вы все эти пять миль пешком, или нет, а в том, что вы начали идти. Вы намеревались пройти весь этот путь.

– Я был уверен, что кто-нибудь меня подвезет.

– Понятно. Очень хорошо. Давайте обсудим кое-что еще. Вы никогда не слышали о Перитоне…

– Никогда.

– И все же в его доме найден фрагмент написанной ему вами записки.

– Я никогда не писал ему. Дайте мне посмотреть на эту записку.

Флеминг передал ему два обрывка бумаги, и Лоуренс внимательно их изучил.

– Да, – произнес он. – Это определенно мой почерк. В этом нет сомнений. Но Перитону я этого не писал.

– Кому же вы это писали?

– Откуда же я могу знать? У меня много друзей, и я пишу множество писем. Ведь здесь нет никакой существенной зацепки, верно? Всего лишь несколько слов.

– Отлично. Вот еще что, мистер Лоуренс: возможно, вы согласитесь сказать мне, куда вы обычно ходили каждую ночь во время своих поздних прогулок?

– Просто выходил, чтобы пройтись.

– Не в какое-то конкретное место?

– Нет.

– Это обычное дело для вас?

– Иногда бывает.

– В таком случае вот что мы имеем: какой-то абсолютно необъяснимый порыв подтолкнул вас остановиться в «Тише воды», гостинице в небольшой деревне, в пяти милях от железнодорожной станции; будучи здесь, вы каждую ночь ходили на прогулку в одиночестве без какой-либо особой причины; а спустя час или два после зверского убийства в деревне вас охватил еще один необъяснимый порыв – уехать в три или четыре часа утра с двумя чемоданами на руках, предполагая пройти с ними пешком пять миль. Так не пойдет, мистер Лоуренс, правда, так не пойдет. Все это слишком неубедительно выглядит. Даже самые импульсивные люди… – Флеминг вдруг умолк. – Вы, случайно, не поэт?

– Поэт? Отнюдь.

– А! Мне просто пришло в голову, что поэт мог бы вести себя подобным образом без какой-либо причины за исключением той, что он является человеком настроения. Поэты могут сделать все что угодно, такие они чудаки.

Мистер Лоуренс уже начал выглядеть так, будто он жалел о том, что не является поэтом или, по крайней мере, не претендует на вдохновение, подаренное музами. Флеминг продолжил:

– Надеюсь, вы не станете возражать: нам важно снять мерки с ваших ботинок. Это те же ботинки, что вы носили, будучи здесь?

Мужчина мгновение помедлил, прежде чем ответил:

– Не помню. Могут быть и они.

Сержант Мэйтленд, маячивший позади, как стервятник, и ждавший единственной части данного действа, действительно представляющей для него интерес, вышел вперед со своим педометрическим аппаратом, состоящим из нескольких листов специально изготовленной бумаги. Через пару минут он смог прошептать на ухо своему начальнику одно-единственное слово: «Идентично». Флеминг кивнул и поднял взгляд.

– Мистер Лоуренс, – сказал он серьезным тоном, – отпечатки, оставленные вашими ботинками идентичны отпечаткам, оставленным воскресной ночью на мягкой почве у места, которое называется Монашья запруда, в Старом лесу Килби. Следы указывают на явные признаки борьбы с Перитоном. Его следы также отчетливо видны. Само по себе это не доказывает, что вы на самом деле совершили это убийство…

– Что? – воскликнул Лоуренс, вскакивая на ноги, но Флеминг удержал его за руку.

– Само по себе это не доказывает, что вы на самом деле совершили это убийство, но для меня этого достаточно, чтобы задержать вас по подозрению. Разумеется, вы имеете полное право дать показания сейчас, но я бы, конечно, посоветовал вам подождать, пока вы не увидитесь с адвокатом.

– Боже правый, что вы! – вскричал Лоуренс. – Я не убивал его! Говорю вам, я даже никогда его не видел. Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. Я никогда не слышал о Монашьей запруде, или как вы там это называете. Это все сплошное вранье.

– Если и так, тем лучше для вас, – ответил инспектор. – Но вы понимаете, что у меня нет иного выхода, кроме как задержать вас. Боюсь, это включает в себя и обыск.

– Обыскивайте, – с вызовом ответил Лоуренс. – Снимайте отпечатки пальцев, осматривайте мои чемоданы, посмотрите, числюсь ли я в Скотленд–Ярде в ваших прошлых обвинительных приговорах.

– Все это я и намереваюсь сделать, – спокойно сказал Флеминг. – А пока идет обыск и осмотр, возможно, вы могли бы сыграть партию в бильярд с одним из моих людей.

– Нет, спасибо, – кратко ответил мужчина. – Я буду ждать здесь.

Тщательный обыск в итоге дал только две вещи, представляющие интерес. Первой был бумажник с десятью новыми казначейскими билетами с той же последовательностью, что и найденные в кармане Перитона и выданные мистеру Мандуляну в прошлый четверг филиалом «Домашнего и имперского банка» на Ломбард-стрит вместе с пятью тысячами девятисот шестьюдесятью другими; второй же было твидовое пальто, из которого был неровно вырван треугольный кусок, по форме, размеру и текстуре идентичный найденному в Старом лесу Килби.

На основании этих двух находок инспектор Флеминг запросил и получил ордер на арест Джона Лоуренса по обвинению в предумышленном убийстве Сеймура Перитона.

Глава Х. Сыщик-любитель

Обстановка в доме Маколеев была напряженной. Поэт Людовик целыми днями и большую часть вечеров задумчиво бродил по саду Перротс. Он был глубоко несчастлив. Страдания прошлой недели, когда фавноподобное лицо и сатирический смех Сеймура Перитона играли первостепенную роль в жизни и мыслях Людовика, не тускнели и уж тем более не стерлись из памяти лишь оттого, что человек, ненавидимый им, встретил свой внезапный и насильственный конец. Перитон ушел, но причиненное им зло осталось. Так небрежно брошенные Робертом фатальные слова «лежалый товар» снова и снова эхом отзывались в голове поэта подобно звукам труб Судного дня. Фигурой, внешностью и манерами поэт напоминал гвардейца, но чувствительностью он походил на застенчивого студента, который писал свое первое стихотворение о розах. Как и у всех чувствительных людей, уж если его съедала ненависть, то он ненавидел глубоко, мрачно и неистово. Мысль хоть о каком-то сочувствии к умершему даже не приходила ему в голову. Людовик ощущал одну лишь ненависть к Перитону, и после смерти того она была ничуть не меньше, чем при его жизни. Он также постепенно заставил себя – бессознательно, но все же несомненно – распространить эту ненависть и на Ирен Коллис. Ведь эта женщина не отвергла Перитона, но поощряла его визиты и отправилась вместе с ним в Лондон. Роберту не требовалось многозначительно поднимать брови, отвечая на его вопрос, – и без того было понятно, что случалось с девушками, отправлявшимися в Лондон вместе с Сеймуром Перитоном. Также не требовалось и его едва заметного пожатия плеч и удивленной улыбки всякий раз, когда Адриан упоминал об Ирен Коллис, чтобы понять, какого рода женщиной должна быть та, что принимала предложения и приглашения Сеймура Перитона.

Адриан вносил свой вклад в обычное течение жизни в Перротс, довольно часто упоминая Ирен Коллис. Хотя он знал о ее существовании уже два-три года – впрочем, смутно, – присущая ей красота души и характера открылась ему лишь недавно. Это случилось примерно за две недели до описываемых событий, когда в Килби-Сент-Бенедикт пешком прибыл человек с тачкой, в которой было около дюжины клеток с канарейками. По меньшей мере три птицы находились в до того маленьких клетушках, что не могли даже расправить крылья. Случайно встретивший этого человека на улице Адриан был настолько ослеплен яростью и гневом от этой картины, что даже не смог собраться с духом и напасть на этого человека, как несколькими днями позже он напал на Карью.

Его хватило только на то, чтобы опуститься на скамейку у обочины дороги, сжав голову в руках и задыхаясь от гнева. В этот момент появилась миссис Коллис – она тянула за руку сопротивляющегося полицейского констебля Джека Бакстера. Не прошло и пяти минут, как она не только купила и освободила всех птиц, но и выдвинула против торговца канарейками обвинение в жестком обращении с ними, в результате чего этот человек был приговорен к тридцати дням принудительных работ.

С этого момента Адриан начал время от времени замечать, что если на свете и есть такие люди, красоту, добродетель, утонченность и очарование душевных качеств которых можно сравнить, например, со стрекозами или зимородками, то Ирен Коллис, несомненно, входит в их число. И если такая мысль приходила ему в голову в присутствии брата или отца, он не стеснялся тут же высказать ее самым поэтичным и восторженным слогом. Всякий раз, делая это, он не замечал, что его отец тут же утыкается взглядом в тарелку, в пол или в землю, а Роберт переводит взгляд на отца – Адриан вообще не привык замечать что-либо в поведении своих ближних.

Роберт был так же молчалив, как и всегда. Дома он появлялся только для того, чтобы поесть. Все остальное время он посвящал новому занятию – любительскому расследованию. Все свои способности к упорному труду и все умение концентрироваться он сосредоточил на убийстве. Казалось, оно захватило его. Он был полностью им поглощен, и вскоре вся деревня уже знала о том, что среди них есть сыщик-любитель. Его неустанные поиски следов на земле, настойчивые расспросы каждого, кто хотя бы с какой-то вероятностью мог предоставить нужную информацию, и его постоянные посещения всех трех пабов, где можно было услышать сплетни, вскоре привлекли всеобщее внимание. И действительно, спустя пару дней деревню охватил некий спортивный инстинкт, и за кружками пива стали делаться ставки на то, кто же победит: сыщик-любитель или профессионалы. Местечковый патриотизм склонил их на сторону «мистера Роберта», и ему была доступна вся информация, известная местным жителям.

Через день-другой упорной работы он пришел к выводу, что источником информации является «Тише воды». Ползать по окрестностям с лупой в руках оказалось хорошо лишь в книгах. В реальности было намного полезнее находиться поближе к полиции, где можно наблюдать и прислушиваться к обрывкам разговоров, в том числе телефонных бесед, а также к инструкциям, выдаваемым полисменам и, фактически, ко всему, что могло иметь хоть какое-то отношение к делу. По этой причине Роберта обычно можно было застать в баре гостиницы «Тише воды», где он потягивал тоник, прислушиваясь и присматриваясь. Его многочасовое терпеливое ожидание было вознаграждено сторицей, когда он увидел, как в номер Флеминга провели Лоуренса, в котором он мгновенно узнал того самого незнакомца, которого в пятницу ночью видел на террасе поместья.

Бесстрастное лицо Роберта ничем не выдало охватившего его торжества. Наконец-то он обнаружил что-то, что может представлять исключительный интерес. Он встал и подошел к Карью.

– Это арест? – спросил он, указывая через плечо в сторону скрывшегося незнакомца.

– Не спрашивайте меня, – со смехом ответил Карью. – Спросите полицейских. Я не в курсе их намерений.

– Кто этот человек?

– Его зовут Лоуренс.

– Откуда вы знаете?

– Потому что он прожил здесь всю прошлую неделю, – Свойственное Карью желание посплетничать одержало верх над чувством долга, призывавшим его не обсуждать государственные дела, он оглянулся и, понизив голос, добавил:

– Я думаю, это тот самый человек. И думаю, что они тоже так думают. Он сбежал в Лондон в понедельник утром, в четыре часа – молочный фургон подвез его до Пондовера. А что вы об этом знаете?

Молчание и незаинтересованный вид Роберта, казалось, говорили о том, что он ничего об этом не знает. Владелец гостиницы продолжил:

– Странный тип. Выходил по ночам, а днем отсыпался. Как-то вечером я встретил его, он насвистывал старую немецкую песню, ну точно жаворонок. Но потом он клялся, что не знает ни о чем немецком и даже о том, что это вообще за мотив. Ну не странно ли?

– Очень странно.

– Как бы то ни было, мир состоит из разных людей, – радостно заключил Карью, кивнул и пошел встречать фермера, заглянувшего выпить.

Роберт Маколей вернулся к своему тонику и погрузился в глубокое размышление. Его очень заинтересовали новое появление незнакомца и история, рассказанная о нем Карью. Роберт чувствовал, что мистер Джон Лоуренс вполне мог оказаться ключом к разрешению загадки, которую ему так хотелось разгадать. Роберта не волновали ни абстрактная справедливость, ни собственно то, как Перитон встретил свою судьбу и почему он ее встретил. Он не беспокоился о двух арестованных и повешенных людях, как и о том, был ли вообще кто-то арестован и повешен, или нет. Единственное, что его интересовало – и очень интересовало, – так это то, может ли он доказать, что один из Мандулянов или оба члена этой семьи имеют отношение к делу. Вот что было решающим вопросом для Роберта. Если он может это доказать, то это решит его жизнь. Он был вполне готов в течение многих лет работать по четырнадцать часов в день, чтобы в итоге достичь своей цели – финансовых вершин. Но насколько заманчивее было бы избежать долгих лет тяжелого труда и достигнуть богатства, положения и власти в один миг, сделав лишь один смелый блестящий ход. Достичь богатства в шестьдесят – это уже кое-что и лучше, чем не достичь его вовсе. Но стать богачом в двадцать семь! Это ошеломительная удача. Если он сможет доказать, что Теодор Мандулян или Дидо замешаны в убийстве Перитона, то ценой этого доказательства станет партнерство в «Мандулян Бразерс» и Дидо в придачу. Для зятя Мандуляна не будет ничего невозможного. Для него не будет никаких ограничений в действиях. Молодость, ум и огромное богатство вместе образуют великолепное сочетание. Он даже сможет позволить отцу жениться на Ирен Коллис – при этой мысли на его плотно сжатых губах не появилось и подобия улыбки – и завести с ней сколько угодно детей. Для зятя Мандуляна количество сводных братьев и мачех не имеет никакого значения. Они смогут забрать себе его долю в наследстве Маколеев.

Но с другой стороны, мог ли Лоуренс шантажировать Мандуляна? Или же Дидо? Быть может, он был частным детективом, следившим за Дидо и Перитоном? А что если он был в сговоре с Перитоном? Было множество возможных вариантов, но отправной точкой, от которой отталкивался Роберт, было то, что у Теодора Мандуляна так или иначе есть уязвимое место, и если он сможет найти эту ахиллесову пяту, то заживет припеваючи.

В том, что девушка будет участвовать в сделке, Роберт совершенно не сомневался. Он был абсолютно уверен, что если он убедительно докажет, что в интересах Мандулянов принять его в семью, а не отказать ему в этом, то Дидо сразу же примет его предложение. Преимущество сейчас определенно было на стороне Роберта, ведь Дидо в любом случае собиралась принять предложение; но она была непостижимым и непредсказуемым созданием, и Роберт хотел убедиться. Он был человеком, не пренебрегающим никакими полезными мерами предосторожности. Разумеется, как он честно себе признался, шантаж миллионера – это, вероятно, дело достаточно рискованное, но при этой мысли Роберт лишь еще сильнее сжал губы и мрачно подумал о том, что он достойный противник для большинства людей, и мир об этом скоро узнает – как только он положит начало своему пути наверх.

Он не боялся Мандуляна. Он не боялся никого. Он глубоко презирал любую трусость, как нравственную, так и физическую.

Роберт допил свой тоник и заказал еще один; он сидел, наблюдая и слушая.