Текст книги "Фея"

Автор книги: Джон Герберт (Херберт) Варли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– А можно узнать зачем? В смысле, если надо, то я готов, но что это значит? Прямо игра какая-то.

– Да, Крис, это именно игра. Это просто случайность; никакого смысла в ней нет. Если ты не сможешь взобраться по этой паршивой лесенке, тебя и на Гею посылать не стоит. Давай-давай, топай, парнишка. – Титанида улыбалась, а Крис подумал, что, несмотря на ее притворную симпатию к людям, чертовой твари будет весело, если он навернется. Тогда он поставил ногу на первую ступеньку, подтянулся ко второй – и вдруг почувствовал у себя на плече руку титаниды.

– Когда доберешься до Геи, – сказала Валторна, – не жди там слишком многого. Отныне и впредь ты будешь находиться во власти могучей и очень капризной силы.

ГЛАВА III
Визжач

Ковен был основан в конце двадцатого столетия, хотя и под иным названием. И было в нем вначале больше политики, чем религии. Большинство отчетов о ранних временах секты утверждают, что первые ее члены особенно серьезно к своим занятиям не относились. Очень немногие действительно веровали в Великую Матерь или в магические силы. Колдовство было поначалу всего лишь тем социальным клеем, что держал сообщество воедино.

Но время шло, дилетанты все больше пресыщались, более умеренные и мягкосердечные отходили в сторону – а оставшееся ядро стало воспринимать ритуалы на полном серьезе. Тогда пошли слухи о человеческих жертвоприношениях. Поговаривали, что ведьмы с холма топят человеческих младенцев мужеского пола. А в результате секта только теснее сплотилась против окружающего враждебного мира. Несколько раз им приходилось переезжать, пока они не оказались в отдаленном уголке Австралии. Там Ковен наверняка почил бы с миром, ибо все члены секты поклялись не рожать до тех пор, пока на Земле девственное размножение не станет реальностью. Но тут прибыл Визжач – и все изменил.

Визжач был астероидом – миллионы тонн железа, никеля, льда плюс вкрапления, что бежали подобно венам у «кошачьего глаза». В одно прекрасное майское утро Визжач сделался шипящей световой линией на южном небе. Лед быстро испарился, зато железо, никель и вкрапления врезались прямо в пустошь на самом краю владений Ковена. Одним из вкраплений оказалось золото. Другим – уран.

Хорошо еще, что Визжач угораздило рухнуть у самого края, ибо и на таком расстоянии ударная волна прикончила шестьдесят процентов верных ортодоксов. Новости о составе астероида разнеслись стремительно. За одну ночь Ковен из самой что ни на есть заурядной вымирающей секты превратился в религию, способную сравниться богатствами с католиками, мормонами и сайентологами.

Это также привлекло к группе нежелательное внимание. Не только австралийская пустошь стала теперь казаться неподходящим местом для поиска пристанища, достаточно удаленного от общества, – даже пустыня стала теперь чересчур легко достижимой.

К тому времени шел уже 2030-й год, и случилось так, что теперь у секты оказалось идеальное место для желанного пристанища.

Известно, что когда два тела вращаются вокруг общего центра гравитации, как, к примеру, система Луна – Земля, то создаются пять точек гравитационной стабильности. Две из них располагаются на орбите меньшего тела, но в шестидесяти градусах друг от друга. Одна находится между двумя телами; еще одна – на дальней стороне меньшего тела. Именуются они точками Ла-Гранжа и нумеруются от Л1 до Л5.

Л4 и Л5 уже содержали колонии, а другие только застраивались. Лучшим выбором представлялась Л2. Оттуда Земля оказалась бы полностью скрыта Луной.

Там и построили Ковен. Представлял он собой цилиндр семи километров в длину и в два километра радиусом. Искусственная гравитация обеспечивалась вращением; ночь – простым закрытием окон.

Но дни изоляции к тому времени как раз и закончились. Ковен стал одной из первых негосударственных групп, массовым порядком перебравшихся в космос. Первой – но не последней. Вскоре технология космической колонизации была улучшена, удешевлена, превратилась в обыденность. Строительные компании принялись выпускать такие колонии пошустрее, чем Генри Форд свою «модель-Т». По размерам колонии варьировались от умеренно гигантских до настоящих Бробдингнегов.

Подобное соседство начало напоминать Левиттаун, а главное – соседи были весьма странные. Едва ли не каждая мало-мальски экстремистская клика, банда сепаратистов или другое бредовое сообщество могло теперь позволить себе обзавестись домом в лагранжианах. Л2, к примеру, приобрела известность как Саргассова точка среди пилотов, которые тщательно ее избегали; а те, кому все же случалось через нее пролететь, именовали ее Игральным автоматом – причем без тени улыбки.

Некоторые из групп не желали отягощать себя обслуживанием и питанием сложного оборудования. Такие рассчитывали существовать в чисто пасторальном запустении внутри того, что, по сути, представляло собой большую и пустую консервную банку. Строители часто бывали счастливы оказать придуркам подобную услугу, понимая, что, если смонтировать грязной сволочи все это дорогостоящее оборудование, оно все равно будет варварски загублено. Каждые несколько лет одна из таких колоний раскалывалась и запускала своих обитателей поплавать в открытом космосе. Еще чаще происходило какое-нибудь нарушение экологии, и тогда люди отдавали концы от голода или удушья. При этом всегда находились желающие занять одну из оставшихся бандур, простерилизовать ее вакуумом и продать по сходной цене. На Земле всегда хватало отчужденных и разочарованных. ООН готова была от них избавиться и лишних вопросов не задавала. То было время спекуляции – внезапных возвышений и грязных приемчиков. От сделок, что заключались в те дни, пришел бы в ужас даже флоридский торговец недвижимостью.

Саргассова точка инкубировала в себе культуры, которые скорее напоминали раковые опухоли, чем человеческие сообщества. Самые репрессивные режимы за всю историю человечества зарождались и гибли в лагранжианах.

Но Ковен был не из таких. Хотя на Л2 его обитатели жили всего пятьдесят лет, их вполне можно было считать старожилами. И, подобно всем первым поселенцам, их поражали качества аборигенов. Все прежнее было напрочь забыто. Возраст, благосостояние и окружение вначале разрыхлили сообщество, а затем сплотили в жизнеспособную группу с удивительной долей личной свободы. Либерализм тайком заполз в их умы. Группы реформаторов сменили прежних сторонников жесткой линии. Ритуал вновь отошел на задний план, и женщины обратились к тому, что, пусть даже сами они того не знали, составляло изначальную этику их группы – к лесбийскому сепаратизму. Термин «лесбийский», впрочем, уже не имел своего прежнего строгого значения. Для множества женщин на Земле лесбиянство сделалось откликом на те несправедливости, что они терпели от мужского пола. В космосе же, в изоляции, оно сделалось естественным порядком вещей, неоспоримой основой всей реальности. Мужчины вскоре стали смутно припоминаемой абстракцией, страшилками для детишек – причем страшилками не особенно занимательными.

Девственное размножение так и осталось мечтой. Чтобы зачать, женщинам требовалось импортировать сперму. Евгеника была весьма проста и незатейлива: зародышей мужского пола определяли в матке на ранней стадии и уничтожали. Но со спермой, как и со всем остальным, лозунгом по-прежнему было «caveat emptor».

ГЛАВА IV
Маленькая великанша

Робин легко кралась на цыпочках по кривому коридору. Гравитация в ступице маскировала усталость, которую Робин уже чувствовала в спине и плечах. Но, даже совсем измотанная, она бы этого не показала – как не показала бы и той жестокой хандры, что всегда преследовала ее после того, как она стояла на страже.

Одета она была в старомодный скафандр с водяным охлаждением, а шлем с засунутыми туда перчатками и ботинками тащила под мышкой. Скафандр был совсем растрескавшийся и залатанный, весь металл на нем побурел. На инструментальном ремне висел автоматический кольт 45-го калибра, а также резной деревянный фетиш, украшенный перьями и птичьей лапкой. Босоногая, с длинными бордовыми ногтями на руках и ногах, светлыми растрепанными волосами, с заляпанными пурпуром губами, да еще с болтающимися из проколотых мочек и ноздрей колокольцами, Робин вполне могла бы сойти за величайшее достижение исчезающей варварской технологии. Вид, впрочем, бывает обманчив.

Правая рука Робин вдруг затряслась. Девушка остановилась и посмотрела на свою руку, не меняя выражения лица, изумрудный Глаз, вытатуированный в самом центре ее лба, принялся источать пот. Ненависть вскипела в ней, будто старый приятель. Эта рука была не ее, не могла быть ее, ибо это означало слабость – тоже ее, а не что-то, прокравшееся извне. Глаза Робин сузились.

– Прекрати, – прошептала она, – или отрежу.

Девушка говорила совершенно серьезно и, чтобы это подтвердить, даже указала ногтем большого пальца на обрубок мизинца. Самым сложным, что удивительно, оказалось отчаянно дергающейся рукой довести нож до нужного места.

Тряска прекратилась. Порой угрозы было достаточно.

Рассказывали, что Робин как-то откусила собственный палец. Она же ни разу не проронила ни слова, чтобы это опровергнуть. Еще бы. Все ведьмы ценили то, что у них именовалось лаброй. Что-то вроде местного понятия о доблести, стойкости и презрении к боли, близкого к восточным представлениям о чести. Лабра могла повлечь за собой смерть ради определенной цели и в определенной форме – или, скажем, выплачивание любой цены для покрытия долгов, будь то отдельной личности или обществу в целом. Настоятельное желание стоять на страже, когда ты подвержена приступам паралича, содержало в себе много лабры. Отрезать палец, чтобы не допустить приступа, – еще больше. Ведьмы поговаривали, что у Робин столько лабры, что можно наполнить десятки обычных женщин.

Но стоять на страже, когда знаешь, что можешь поставить под удар все сообщество, – нет, тут никакой лабры не было. И это понимала не только Робин, но и наиболее рассудительные члены Ковена – те, которых не ослепила ее юная легенда. Она стояла на страже только потому, что никто в Совете не мог взглянуть в ее пронзительные глаза и обвинить девушку. А Третий Глаз, бесстрастный и всеведущий, лишь добавлял весу к ее уверениям, что она якобы способна одним усилием воли остановить приступ. Только десяток ведьм заслужили право носить Третий Глаз.

И все – вдвое старше Робин. Никто не мог встать на пути у Робин Девятипалой.

Предполагалось, что Глаз – знак непогрешимости. Тому, разумеется, были пределы, и все молчаливо с этим соглашались, но все равно это было полезно. Некоторые из носительниц пользовались Глазом для подкрепления своих абсурдных заверений – чтобы, к примеру, завладеть желаемым, говоря, что оно принадлежит им по праву Глаза. Такие наживали лишь общее негодование. Робин же всегда выдавала голую правду насчет всякой ерунды, приберегая Глаз для Большой Лжи. Так она заслужила уважение, которое ей требовалось больше чем кому бы то ни было. Когда тебе только девятнадцать и ты в любой момент можешь с пеной у рта рухнуть на землю… конечно, в такие уязвимые минуты всегда требуется уважение.

Во время своих приступов Робин никогда не теряла сознания – и никогда не бывало ей трудно припомнить, что же произошло. Она лишь полностью лишалась контроля над своими произвольно сокращающимися мышцами на период от двадцати минут до трех суток. Приступы были предсказуемы, но лишь в одном отношении: чем выше оказывалась местная гравитация, тем чаще они приходили. В результате почти все свое время Робин проводила наверху, больше уже не спускаясь к основанию Ковена, где был уровень максимальной гравитации.

Это ограничивало ее свободу, превращало в изгнанницу с вечным видом на дом. Края цилиндра, именуемого Ковеном, представляли собой наборы террасных концентрических колес. Жилища располагались на нижних кольцах, где людям было комфортнее. Основание Ковена оставили для земледелия, содержания домашних животных и парков. Оборудование же располагалось наверху. Робин никогда не спускалась ниже уровня с одной третью жэ.

То, чем страдала Робин, не было обычной, излечиваемой эпилепсией. Ковенские доктора ни в чем не уступали земным, но неврологический статус Робин смущал и их. Подобный недуг можно было отыскать только в новейших медицинских журналах. Земляне окрестили его «комплексом высокого жэ». Комплекс высокого жэ представлял собой генетический беспорядок, новейшую мутацию, которая выражалась в циклических нарушениях нервных пучков, усугублявшихся сгущением крови, когда тело больной находилось под действием гравитации. В невесомости же измененная химия крови несколько сдерживала приступы. Механизм болезни был неясен, а лекарства от нее так и не нашли. Дети Робин непременно должны были получить «комплекс» – и передать дальше.

Причина ее несчастья секретом не была. Все вышло из-за гнусного розыгрыша некоего лаборанта. Многие годы заказы на человеческую сперму поручались мужчине, который все знал про Ковен и терпеть не мог лесбиянок. Хотя поставки тщательнейшим образом проверялись на предмет болезней и всевозможных генетических отклонений, просто невозможно было засечь синдром, о существовании которого ковенские врачи и понятия не имели. Результатом подлой шутки явилась Робин и еще несколько сестер. Выжила одна Робин.

Из-за вмешательства шутника получился и еще один побочный эффект, о котором никто из сестер даже не догадывался. Женщины получали сперму коротышек, рожденных от низкорослых родителей. Не имея стандарта для сравнения, обитательницы Ковена и понятия не имели, что все они едва ли не карлицы.

Через вращающуюся дверь Робин проскочила в душевую, прямо на ходу скидывая с себя скафандр. Одна женщина, сидя на деревянной скамейке меж двумя рядами шкафчиков, сушила волосы. Еще одна неподвижно стояла в дальнем конце, а вода струилась ей на ладони, сложенные чашечкой под подбородком. Положив скафандр в свой шкафчик, Робин из нижнего выдвижного ящика достала Нацу. Ее демон, ее любимица, Наца была 110-сантиметровой анакондой. Обвив руку Робин, змея высунула язычок, словно говоря: «Здесь славно – тепло и сыро».

– Мне тоже, – отозвалась Робин. Потом, не обращая внимания на женщину, косившуюся на ее татуировки, прошла в кабинку. Две ярко раскрашенные змеи особой диковиной в Ковене, где татуировались все от мала до велика, не считались. А вот наколка на животе у Робин была воистину уникальным шедевром.

Однако, стоило Робин отвернуть краны и вытерпеть первые леденящие струи воды, как раздалось жуткое громыхание труб, и все души заглохли. Ближайшая к Робин женщина досадливо застонала. Робин подпрыгнула к насадке и, мертвой хваткой за нее уцепившись, взялась выкручивать кран будто цыплячью шейку. Затем сорвалась на пол и принялась вопить благим матом. К ней присоединилась соседка, а потом и третья женщина. Робин орала во всю глотку, как всегда стараясь перекричать остальных. Но вскоре все трое уже хрипло гоготали – и тут Робин услышала, как кто-то ее окликает.

– Да, что такое? – Женщина, которую Робин едва знала – Зинда, кажется, – просовывала голову в дверь душевой.

– Челнок только что привез тебе письмо. Робин аж рот от удивления разинула. Почта в Ковене, где все его обитательницы знали, может статься, меньше сотни людей из внешнего мира, была редкой гостьей. Большую часть почты здесь составляли посылки, заказанные по торговым каталогам, и львиная их доля приходила с Луны. Робин пулей метнулась к двери.

У Робин опять тряслись руки. Но на сей раз не от ее недуга, а просто от нервного нетерпения. На почтовом штемпеле поверх марки с кенгуру значилось «Сидней», а адресовано письмо было «Робин Девятипалой, Ковен, Ла-Гранж-Два». Обратный адрес, сделанный с клише, гласил: «Гейское посольство, здание Старой Оперы, Сидней, Новый Южный Уэльс, Австралия, AS109—348, Индо-Пасифик». Прошел уже год, как Робин туда написала.

Наконец удалось развернуть, раскрыть и прочесть.

«Дорогая Робин,

весьма сожалею, что так долго не отвечала. Твое несчастье глубоко меня тронуло, хотя, быть может, мне и не следует об этом писать, раз ты ясно дала понять в своем письме, что сочувствия не ищешь. Это хорошо, ибо Гея никогда просто так ничего не дарует.

Богиня уже сообщала мне, что желает видеть представителей земных религий. В частности, она упомянула о клане ведьм на орбите. И невероятно, но вскоре вслед за тем прибыло твое письмо. Не иначе, здесь приложило руку некое божественное провидение. Возможно, то была рука твоего божества; а моего-то уж точно.

Тебе следует отправиться ближайшим же доступным транспортом. Прошу тебя написать мне и сообщить, как обстоят дела.

С искренним приветом,

Диджерида (Гипоэолийский Дуэт) Фуга,

посол»

– Биллея пожаловалась мне, что Наца съела ее демона.

– Но, ма, это еще не был ее демон. Всего-навсего котенок. И она его даже не ела. Просто удавила. Для еды он был еще слишком мал.

Робин страшно спешила. Ее вещмешок стоял на койке, заполненный лишь наполовину, – она же тем временем все шарила у себя в гардеробе, раскидывая по сторонам всякое барахло, а нужные вещи швыряя в кучу у ног матери.

– Как ни крути, но котенок мертв. Биллея требует компенсации.

– Я скажу, что это был мой котенок.

– Детка. – Робин узнала этот тон. Только Констанция позволяла себе пользоваться им в разговорах с Робин.

– Да ну, я пошутила, – сдалась Робин. – Уладь там все, хорошо? Отдай ей любую из моих вещей.

– Так, посмотрим. Что ты берешь с собой?

– Может, это? – Робин повернулась и натянула на себя куртку.

– Детка, но здесь только полкуртки. Положи обратно.

– Да, разумеется, только полкуртки. Как и почти все, что я ношу, ма. Или ты забыла свой кровный дар? – И Робин вытянула левую руку, где от кончика мизинца до плеча кольцами вилась татуированная змейка. – Ты ведь не думаешь, что по прибытии на Гею я откажусь этим покрасоваться. Ведь нет же?

– Но, детка, так твоя грудь остается голой. Иди сюда. Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.

– Но, ма, я так…

– Сядь. – Констанция похлопала по койке. Робин поплелась нога за ногу, но все-таки села. Мать подождала, пока дочь не сосредоточилась, а потом обняла ее за плечи. Смотрелись они странно. Констанция уродилась крупной брюнеткой. Робин же была маленькая – даже для Ковена. Босиком в ней выходило 145 сантиметров росту и 35 килограммов весу. А если учесть, что лицо и волосы она унаследовала от анонимного отца, то мать с дочерью ничем друг друга не напоминали.

– Послушай, Робин, – начала Констанция, – раньше у меня не было нужды говорить с тобой на эти темы, но теперь возникла. Ты отправляешься в мир, совсем на наш непохожий. И в мире этом водятся существа, известные как мужчины. Они… они совсем другие, чем мы. Между ног у них…

– Ах, ма, я уже это знаю. – Робин попыталась выскользнуть из материнских объятий. Констанция рассеянно сжала ее плечо. Затем с интересом посмотрела на дочь.

– Ты уверена?

– Я видела фотографию. И не понимаю, как они могут вставить эту штуку тебе вовнутрь, если ты сама этого не захочешь.

Констанция кивнула.

– Я сама дивилась. – Нервно закашлявшись, она ненадолго обернулась. – Не обращай внимания. Правда состоит в том, что снаружи вся жизнь основывается на желаниях этих самых мужчин. А они ни о чем другом не помышляют – только бы вставить тебе этот самый пенис. Понимаешь, проклятая штука может раздуваться. И когда она раздувается, то становится длиной с твое предплечье и вдвое толще. Тогда они оглушают тебя и затаскивают в какой-нибудь безлюдный переулок… или, скажем, в пустую комнату. Ну и так далее. – Она помрачнела и поторопилась продолжить.

– Никогда не поворачивайся к мужчине спиной – иначе он тебя изнасилует. Они могут нанести тебе непоправимый вред. Помни лишь, что ты не дома, а в алчном мире. Все они там алчные – и мужчины, и женщины.

– Я запомню, ма.

– Обещай мне, что все время будешь прикрывать грудь и носить на публике штаны.

– Ну, среди чужаков штаны, наверное, носить и так придется. – Робин нахмурилась. Сама мысль о чужаках казалась ей непривычной. Хотя в Ковене она не всех знала по имени, но все они изначально были ее сестрами. Она уже со страхом предвкушала встречу на Гее с ужасными мужчинами – а ведь есть еще и алчные женщины… Как странно.

– Обещай.

– Обещаю, ма. – Сила материнского объятия поразила Робин.

Потом они поцеловались, и Констанция заторопилась выйти из комнаты.

Какое-то время Робин смотрела в пустой дверной проем. А потом повернулась к своему вещмешку и быстро закончила сборы.