Текст книги "Сайфер: Владыка Падших (ЛП)"

Автор книги: Джон Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Девятая глава

При дворе ассасинов

Хеккаррон шагает по Дворцу, будто солнце, изгоняющее ночь. Среди великолепных флигелей горят пожары, а стены сотрясает грохот битвы. Смятение и анархия охватили львиную долю чуда всей галактики. Да, всё рушится даже внутри стен величественной опоры власти Императора. Такие настали времена. Средоточия порядка суть острова в океанах бушующего пламени и страха. Их врата заперты, а любого, пытающегося попасть внутрь, ждёт лишь смерть от пуль и клинков. Её уже встретили сотни знатнейших людей, желавших лишь найти прибежище в закрытых анклавах, но никто не преграждает в них путь Хеккаррону и Анции ни клинком, ни даже словом. Он – хранитель сего царствия, ценнейший агент его службы безопасности, наделённый властью от имени самого Императора. Лишь истинные глупцы преградили бы путь кустодию и его прорицающему рок авгуру, и потому никто не рискнул это сделать за всё время пути к цели.

И вот они поднялись на вершину многоярусной башни к северу от Львиных Врат. Здесь их не ждали стражи, но они и не были нужны. Порывы ледяного ветра хлещут башню, оставляя снег на гранитных мостах, что тянутся от неё к громаде Дворца. Ни окна, ни бойницы не закрыты, и слышен стон кружащих вихрей. Лунный свет над шпилем затуманен отблесками пустотных щитов. По куполу небес будто швы тянутся нити выстрелов и дуговых вспышек, следы яростного воздушного боя. На выступающих со стен башни гротескных скульптурах сидят вороны, не сводящие с гостей взгляда красных бионических глаз. Это место, как и многие здания внутри Дворца, является аванпостом одной из удерживающих живым полумёртвый Империум организаций. Зовётся же оно Двором Ассасинов.

Анция и Хеккаррон останавливаются у ведущего к башне моста. Над голыми камнями свистят поры ветра, приносящего от пустотных щитов хлопья снега и запах озона.

– За нами наблюдают, – говорит прорицательница, не сводя взгляда с кибер-воронов, что взлетели с насестов и кружат над их головами.

Кустодий кивает, всё так же глядя на ждущий их пустой мост.

– Как наблюдали последний десяток километров через кибер-окуляры своих устройств. А один из клады виндикаров следит за нами через прицел винтовки с того момента, как мы подошли к мосту. В методичности агентам Оффицио Ассасинорум не откажешь.

– А ведь они послали и другого, – беззаботно замечает Анция. – Перевёртыш-каллидус следовал за нами с тех пор, как мы прошли по Процессии Героев.

– Да, и он тоже.

– Им следует быть осторожными.

– Ассасины всегда осторожны. Так они и пережили тысячелетия.

– Я имею в виду сейчас. Я чувствую поток мыслей снайпера. Они встревожены, Хеккаррон. И не подчинили своих страхи так надёжно, как думают. Впрочем, боятся они не зря…

– И чего же? – спрашивает кустодий, уже зная ответ.

– А того, что если они встанут у нас на пути, мы их всех убьём.

И они идут по заметённому снегом граниту.

Тебя удивляет её настрой? Думаешь, что она зря уверена, что они вдвоём могут расправиться с высшими хищниками в Империуме?

Как знать. Ассасины были частью Имериума столь же долго, как и кустодии, а возможно и дольше. За века от их рук погибали люди и большие, и малые, и в Галактике немного созданий, которых убийцы не могут отправить навстречу со Смертью, если им дать время на подготовку. Но хотя ассасины и являются почти совершенными орудиями убийства, кустодии – лучшие воины из всех, что когда-либо носили бремя телохранителей. Представители обоих родов генетических сотворённых созданий прошли через столь суровое обучение, что его бы не пережили и величайшие из обычных воителей. Все они искусны, стремительны, умны, смертоносны. Одни – полубоги в злате, другие – поджидающие тени. Две стороны одной монеты, так похожие и в то же время совершенно разные. Как знать, возможно уверенность Анции и оправдана. В любом случае, война между ассасинами и кустодями так же мало вероятна, сколь она была бы разрушительной.

У входа в башню нет дверей, но путь им преграждает человек, закутанный в рваный шёлковый плащ. Кожаная маска скрывает всё, кроме рта, закрывает глаза, отчего он выглядит точь-в-точь как один из копошащихся у святынь незрячих паломников. Но на самом деле он вовсе не слеп. Слепота – лишь часть ритуала, часть его роли при дворе, и даже с закрытыми глазами он знает каждую подробность мира вокруг[26]26
  Помимо очевидной отсылки к образу слепого правосудия, возможно, что Френч вдохновился обложкой книги Court of Assassins Филиппа Квейнтрелла.


[Закрыть]. Страж опирается на древко топора, что длиннее его самого. На первый взгляд он стар, а плоть его больше не выносит полиморфин, наркотик, когда-то позволявший ему изменять своё обличье. Да, он стар… но медлительность движений и дрожь крючковатых пальцев это лишь иллюзия. Имя ему – Крад, и он – смотритель Двора Ассасинов.

– Здесь ты остановишься, кустодий, – говорит Крад.

Хеккаррон останавливается. Ветер треплет красный плюмаж его шлема. Их разделяют пять человеческих шагов.

– Мы пришли по срочному делу, честнейший смотритель, – отвечает кустодий.

– Честь здесь не в чести, хранитель Хеккаррон, – качает головой ассасин, и губы его кривятся в мертвенной усмешке, обнажая жёлтые зубы. – Но я ценю эту вежливость. Зачем ты пришёл сюда со своим авгуром?

– В эту ночь к вам прислали на хранение оружие. Меч. Ты знаешь, о чём я говорю. Верни его.

Крадус молчит, задумавшись, а потом выпрямляется, и его заснеженный шёлковый плащ хлопает на ветру.

– Заходи, – говорит он. – Нас следует обсудить это дело.

Он поворачивается и идёт, хромая, к ведущему в башню проёму. Но потом, пройдя два шага, замирает и оглядывается, резко поворачиваясь к Анции.

– А вот ведьма возможно захочет остаться снаружи. Едва ли ей придётся по душе ждущая встреча.

– Остаться снаружи она не захочет, – цедит Анция, пренебрежением в голосе способная пристыдить и короля. – И если ты не будешь обращаться ко мне напрямую и вежливо, то я вцеплюсь в твой череп, разорву мысли в клочья и оставлю лишь истекающую слюнями оболочку.

– Неплохо, да неплохо, – усмехается Крад. – Мои извинения, почтенный авгур Анция, но помни моё предупреждение. Возможно тебе не понравится то, что таится внутри.

Без лишних слов ассасин оборачивается и идёт вглубь башни. Анция поднимает бровь, покосившись на Хеккаррона. Тот лишь едва заметно пожимает плечами и идёт за смотрителем.

Внутри башня похожа на спиральную раковину морского создания, высеченную из камня и заполненную тенями, что отбрасывают горящие факелы. С каждым вздохом изо рта выходят клубы пара. Окон нет. Лестничные пролёты выгибаются ввысь, расходятся и исчезают за дверями, по причинам, которые гостям не понять. Они кружат вокруг неглубокой чаши, что тянется в ширину на десяток шагов и окружена высеченными ступенями. В центре – круглый провал, тянущийся во тьму. Таков Двор Ассасинов. Говорят, что его создали по образу и подобию Дворов Смерти времён Старой Ночи, куда приходили и чернь, и знать, чтобы торговаться за возможность покончить со своими врагами и защитить тех, о ком заботились. Анции и Хеккаррону, как некогда мёртвым императрицам и сгинувшим королям, приказали встать на самом дне чаши, прямо перед круглой бездной.

– Прошу, встаньте здесь, господин хранитель и господа авгур, – говорит им смотритель Крад. – Уверен, что ты знаком с нашими правилами и обычаями, но в вопросах благовоспитанности нельзя быть небрежными, не так ли?

– Как пожелаешь, – отвечает Хеккаррон. Они ждут, а Крад хромает к другой стороне чаши. В этот момент Анция начинает чувствовать холод. Сперва лишь трепет глубоко под кожей в костях, затем хлад, а потом тысячи ледяных иголок будто колют и её разум, и её тело. И дело вовсе не в температуре в комнате. Нет, это другой хлад, холоднее мёртвых звёзд, из глубин мрачнее пустоты космоса. Её это ужасает. Конечно, она ничем не выдаёт страха. Ничем, кроме быть может сузившихся зрачков и неподвижного лица.

– Что-то грядёт… – замечает она, заставляя себя говорить спокойно.

Теперь это чувствует и Хеккаррон. Даже его вознесённая душа ощущает притупляющий чувства мороз и отголосок ужаса. И он тоже знает, что это такое. Не зимняя стужа, ни ведьмовство. Это – хлад небытия, вопящей бездны, что поглощает свет и все надежды, погружая в вечную тьму.

– Наблюдатель и Глас почтили вас своим присутствием, – объявляет Крад.

Две фигуры появляются из клубящихся на краю зала теней. Первая носит маску в виде птичьего черепа. В глазницах мерцают линзы сканеров. Голову обрамляет ореол антенн и сенсоров. Из рук тянутся посеребрённые клинки. Это – Наблюдатель Двора Ассасинов, и имя её – Нур[27]27
  Нур – свет на арабском.


[Закрыть].

Вторая высока, возможно даже выше Хеккаррона. Она закутана в накидку из поглощающей свет ткани, отчего кажется плоской тенью, провалом в ткани мироздания. Из-под капюшона скалит зубы человеческий череп. Имя её – Тета, и в соответствии с древними соглашениями она избрана из храма кулексус. Тета[28]28
  Тета – восьмая буква греческого алфавита, выглядит как ноль с минусом внутри.


[Закрыть] – бездушное создание из числа тех, что прокляты геном парии, а на месте её души в море – пустота. Искусства храма преумножили это качество, превратив её в вихрь отчаяния и забвения во плоти. Она – Глас Бездны, говорящий редко, её каждое слово – приговор к смерти… или жизни.

Ковыляющий Крад занимает место рядом с Наблюдателем и Гласом, и мрачный триумвират смотрит на гостей с другой стороны провала.

– Представляю вас моим… товарищам при Дворе, – говорит Крад, – Гласу Бездны и Наблюдателю Двора. Уверен, что…

– Крад, я ведь и так знаю, кто они, – вздыхает Хеккаррон. – Довольно этой гротескной помпезности.

– Полно, полно, где же великолепное воспитание, которое ты показал перед входом? – Крад ухмыляется. – Кустодии всегда впечатляли меня своим великолепным пониманием вопросов благочиния, – смотритель бросает взгляд на неподвижный Глас, а потом снова смотрит на Хеккаррона. – Неужели что-то действует вам на нервы?

– Мы пришли, чтобы забрать оружие, которое отдали вам на хранение, – сухо отвечает кустодий, не обращая внимания на насмешку.

– Неужто? Но ведь за прошедшие годы ваш орден отправил нам столько оружия. Что-то для того, чтобы поняли его природу. Другое для использования. Что-то, чтобы скрыть само его существование, пока все не забудут… – он умолкает, и ухмыляется ещё шире. – Но теперь хранение всего этого оружия – наш долг.

– В эту ночь к вам отправили меч, – отвечает Хеккаррон. – Он пробыл у вас не более пяти часов, и теперь вы должны вернуть его.

– А я-то думал, что вас обучали дипломатии… – смотритель качает головой, деланно показывая разочарование.

– Ты вообще видел, что творится снаружи? – говорит Анция. – Горит сам Дворец, а в пламени танцуют порождения варпа.

– А ты что же, считаешь, что это первое бедствие, обрушившееся на Тронный Мир? – пожимает плечами Крад. – Не первое, как не первый и случай, когда его защитники приходят к нам, требуя вернуть хранимые нами тайны. Но не важно, пробыли ли они под нашим надзором час или десять тысяч лет. Меч останется у нас.

– Вы рискуете всем, понимаешь? – на лице Анции застывает гримаса неверия. – Всем.

– Мы понимаем, – отвечает Крад, на этот раз серьёзно и без всякой насмешки – Мы понимаем лучше тебя, что может сделать одно оружие и один человек в нужном месте и в нужное время. И поэтому мы должны отказать вам в этой просьбе.

Опускается тишина. Наконец, Хеккаррон кивает.

– Да будет так, – говорит он, и наполовину поворачивается к двери. Движение его совершенно человеческое, спокойное, непринуждённое, покорное. Он отворачивается от трёх ассасинов и шагает прочь. – Пойдём, Анция.

Она не сходит с места.

– Нет, хранитель, – голос её холоден, но этот лёд хрупок. – Мы не получили то, за чем пришли.

– Но ты ведь слышала почтенного смотрителя, у Оффицио есть долг оберегать даже от нас то, что отдано под их надзор.

– Я слышала, и пусть мне и кажется, что речи почтенного смотрителя смердят дерьмом, я знаю, как важны узы долга, – она улыбается. Её черёд говорить. – И поэтому я уверена, что они отдадут нам меч.

Крад качает головой, будто услышав глупую шутку.

– Даже если вы каким-то образом убьёте всех в башне и не оставите камня на камне, то всё равно не найдёте нужное оружие.

– Но ведь я и не говорила, что мы его заберём, – возражает Анция. – Я сказала, что вы его нам отдадите.

– Какая чушь…

Анция всё ещё улыбается.

– Простите, я не так внимательно изучала вопросы ваших традиций и обязанностей, как хранитель Хеккаррон, но, если мне не изменяет память, Оффицио Ассасинорум обязано исполнять все получение приказы по ликвидации, не так ли?

– Именно так, – хмурится Крад. – Но какое это…

– И у вас есть приказ по устранению, изданный несколько тысячелетий назад и неоднократно подтверждённый инквизиторами, лордами-воителями и командующими-солярами. Приказ об устранении одного отступника-космодесантника неизвестного происхождения. Отступника, известного под кодовым именем «Сайфер». Пока что вам не удалось ликвидировать эту цель, несмотря на… дайте-ка вспомнить… десятки прошедших веков, тридцать четыре попытки и потерю четверых оперативников. Уж извините, если я путаюсь в некоторых подробностях.

– И что с того?

– Так он здесь. Ваша цель – здесь.

– На Терре?

– В самом Дворце, – Анция кивком показывает на птичью маску. – Уверена, что это уже известно Наблюдателю вашего Двора… конечно, если она и в самом деле наблюдательна, а не просто…

– Ваше хамство неприемлемо, авгур! – цедит Крад.

Анция чуть склоняет голову.

– Ну простите, наверное что-то действует мне на нервы, – она бросает взгляд на Глас Бездны, и вновь смотрит на Крада. – Цель, которую вам не удавалось устранить на протяжении тысячелетий здесь, и сейчас он ищет меч. Отдайте его нам, и это выманит Сайфера из укрытия, и вы сможете исполнить обязанности своего Оффицио. Осталось лишь согласиться, не так ли?

– И насколько ты в этом уверена?

– У всех нас есть сильные стороны, смотритель. Моя – знания о будущем. Напомни, а чем занимаешься ты?

Хеккаррон поднимает руку, обрывая перепалку.

– От имени Адептус Кустодес я готов поддержать предложение от авгура Анции к Оффицио. Вы согласны?

Опускается тишина. Анция и Хеккаррон не сводят глаз с ассасинов. Хорошее они разыграли представление, как думаешь?

Убивает затянувшееся молчание не Крад, но Тета, Глас Бездны.

– Мы согласны, кустодий. Меч вновь увидит свет.

– Примите благодарность Трона, – отвечает Хеккаррон. Кустодии не преклоняют колени ни перед кем, кроме Императора, но его кивок – высшее проявление уважения.

– Не благодари нас, – отвечает ему Глас Бездны. – У таких даров есть цена, кустодий. И об этом следует помнить даже тем, кто слеп к будущему…

И с этими словами все трое исчезают, будто развеянный ветром туман.

Десятая глава

Чертог разума Азхара

В лесу идёт дождь. Листья содрогаются под тяжёлыми каплями и шелестят по ветру. Азхар открывает то, что считает своими глазами. Над ним нависают стволы и ветви вековечной дубравы, кривые ветки цепляются за серое небо, еле виднеющееся сквозь тёмный полог. Воин поднимается на ноги, шагает вперёд – туда, где вдалеке виднеется просвет. По его лицу стекает вода. И когда он поднимает голову, подставляя щёки каплям, то ощущает на губках и языке такой знакомый вкус. Вкус потерянного дома.

– Так вот каким он был… – раздаётся позади голос.

Азхар оглядывается и видит сидящего на сложенной из поросших мхом камней пирамиде человека. Тот облачён в белёсую накидку. Из-под накинутого капюшона виднеется кожа цвета меди. Азхар молча глядит на незнакомца. а потом поворачивается к чащобе. Она выглядит такой знакомой, такой настоящей, но при этом абсолютно нереальной.

– Да, – наконец, отвечает он. Его голос спокоен. В нём больше не тлеет неугасимый гнев. Нет, теперь он говорит, как человек, понимающий, что его путь в сём мире подошёл к концу. – Это – Калибан, каким он был… до Льва, дол Лютера, до Империума. До всех нас, – вздыхает он, покосившись на собеседника. – Знаю, ты никогда не видел его прежде.

– И знаешь, кто я такой?

– Естественно. Я ведь видел тебя на мосту. Ты – библиарий капитула, несущего бремя имени и позора легиона, частью которого когда-то был.

– И всё ещё являешься, – возражает Мордекай, – как и я.

Азхар смеётся. Его лицо выглядит моложе, чище, его не марает не сходившее в реальности выражение кривой усмешки.

– И ты ведь и в самом деле в это веришь, а? Но ведь мы оба понимаем, что это не так. Легион давно мёртв. Я – призрак его ошибок, ты – отголосок гордыни.

– Это не так, – отвечает Мордекай и поднимается на ноги, сбрасывая с лица капюшон. Его кожа отмечена шрамами, оставшимися после испытаний, штифтами за выслугу лет и татуировками. – Ты – мой брат, и пусть ты и пал, оступившись, ты всё ещё можешь покаяться. Обрести искупление.

– А кому оно действительно нужно – мне или тебе? – Азхар разводит руками. – Пусть нас и окружают мои воспоминания, мои мысли, в реальности мы стоим где-то в глубинах Имперского Дворца. Какие злодеяния ты совершил, зайдя так далеко, библиарий? Какие новые грехи бросил на груду старых лишь чтобы предложить мне искупление?

– Моя совесть чиста.

– Как и моя.

Под шелест листьев и капли дождя воины стоят, не сводя друг с друга глаз, среди грёзы о давно сгинувшем мире.

– Ты предал Льва, – нарушает молчание Мордекай. – Обратился против своих братьев. Присягнув отродьям тьмы. Разве тебя не гложут муки совести?

– Нет, – возражает Азхар. – Не гложут. Предать можно лишь тех, кто был достоин верности, а не лживых глупцов.

Мордекай молча отворачивается, вглядывается в листву.

– Но ведь сейчас не обычная ситуация, не так ли? Вы ведь не уводите нас в чертоги позабытых воспоминаний, чтобы предложить покаяние под каплями дождя… для этого есть ножи.

– Ты много не знаешь и не понимаешь, предатель.

Азхар качает головой. Но на его лице видна не горечь, но скорее понимание.

– Знаешь, мы ведь тоже брали в плен твоих братьев, и они многое нам рассказали о том, как проходят дознания… Пусть и не сразу. Обычно задают вопросы и предлагают искупление череполикие капелланы. Вы же – не спасители, а помощники, ищущие истину среди плевел лжи.

– Жестокость – не единственный путь к прощению, – возражает Мордекай. – Но самый лёгкий и привычный.

– Неужели? И какие же другие?

– Исповеди, епитимьи… – мысленный образ библиария пожимает плечами, и деревья содрогаются. Грохочет гром. Азхар с улыбкой оглядывается по сторонам.

– Песчинки утекают, а, библиарий? Во Дворце ты ведь такой же беглец, как и все мы. Каждый миг в моём разуме таит опасность раскрытия, поимки, не говоря уже о том, что ты такое… и где мы на самом деле.

Дождь умолкает. Поднимаются порывы ветра. С деревьев осыпается листва. Земля дрожит. Мордекай оглядывается по сторонам, чувствуя, как трескается его кожа, как голоса в порывах ветра зовут его.

– Ты – колдун, библиарий. Здесь… на Терре, так близко к Золотому Трону – твоя сила, бремя, которого я бы никому не пожелал.

И голоса становятся всё громче, всё яснее. Мордекай пытается их заглушить. Его воля сильна, очень сильна. Нельзя стать эпистолярием Тёмных Ангелов без воли, способной сокрушить железо. Но психическое давление нарастает, и даже самому сильному из людей не удержать целый океан.

– Нет, ты здесь не для того, чтобы вести меня к искуплению. Времени убедить меня в греховности моих деяний нет, а? Значит, тебе что-то от меня нужно…

Мордекай успокаивает дрожащие мысли, ветер утихает, лес замирает. Образ его лица вновь становится цельным. Азхар глядит на него со всё той же искренней улыбкой, которую никто из нас не видел уже много веков.

– Ведь дело в нём, а? В Сайфере. Он – твоя цель. Понимаю, я ведь тоже когда-то пытался его прикончить. И не смог. Видишь ли, твои собратья могут ненавидеть нас, жалеть… пытаться дать нам искупление. Но я никогда не чувствовал к нему ничего, кроме отвращения.

В ответ Мордекай просто кивает. Простое движение требует таких усилий, что по небу пробегает раздвоённая молния.

– Куда он направляется? Чего он хочет?

Библиарий пытается удержать телепатическую связь, но варп кипит. Голоса на ветру впиваются в его разум, будто бритвы.

– Ты ведь убьёшь меня, Тёмный Ангел, – вздыхает Азхар. – Сколь ни говори про искупление, конец один… Но, пожалуй, я готов к последнему предательству.

Лес исчез. Теперь мыслеобразы космодесантников стоят среди серой бесконечности. Азхар улыбается ещё шире.

– Хочешь, я посвящу тебя в тайну?

При дворе ассасинов

Крад сидит на камнях в зале, высоко на краю башни. У стен лежат серые снежинки. По полу скрежещут и катятся кости и перья мёртвых ворон. Внутрь не ведёт дверь. Единственное окно – неровный пролом, рваная рана, оставленная в стене после попадания ракеты. Мебели нет. Зал – всего лишь огороженное стенами пространство, и посреди него на закрытом люке восседает Крад, выгнув спину. Он всё ещё облачён в мешковатую мантию хранителя, а на лице всё так же маска. Он ёжится, чувствуя боль в костях, чувствуя тяжкий груз личины.

Всё дело в том, что для убийцы из храма Каллидус выбранное лицо становится отчасти настоящим. Они вживаются в чужие жизни вне зависимости от того, становятся ли они сорванцами-попрошайками или грозными полководцами. Вбирая всё – муки, языки, привычки. Они надевают тяжёлый плащ чужой жизни и какое-то время проживают её, будто два человека в одном теле. Они думают и как убийца, и как личина, живут чужие жизни, пока носят чужие лица. Как ещё им бы удавалось избежать обнаружения? Любой другой подход стал бы полумерой, а Оффицио Ассасинорум по природе своей не приемлет полумер.

– Должен ли я свершить это деяние? – спрашивает Крад. В голосе слышна усталость, но и она, и слова это часть обряда. Всё бытие Крада по сути является ритуалом, в котором нет места лишь богу.

Их неспроста называют храмами убийц, и выбор слов не является данью наигранности. Нет, все они – древние организации, существовавшие веками ещё до Объединения. Каллидус, Вененум, Виндикар, Кулексус, Ванус, Эверсор. Их разделяет не методология, а истовая вера и убеждённость. Их адепты существуют не для того, чтобы просто нести смерть, но ради особенного образа убийств, искусства приготовлений и казней.

Ответом Краду становится лишь молчание. Он помнит, как много лет прожил, сколько жизней отнял. Помнит ребёнка, забранного из горящего дома. Помнит обучение, смертельные игры в прятки и догонялки. Помнит первое забранное им лицо. То была старушка, продававшая паломникам свечи рядом с собором, прямо здесь, на Терре. Он помнит её голос, и будто слышит отголоски слов, срывавшихся с его губ.

– Свет! Возьмите его, и он осветит ваши молитвы Императору! Свет! – говорила она, протягивая свечи проходящим мимо. Некоторые останавливались, бросали монетки в железную коробку на её спине, и брали свечи. Её беспокоила боль в пальцах, тревожили воспоминания о дочери, которая ушла в Южные Зоны пять лет назад и так и не вернулась. Она наблюдала за паломниками, пока не пришёл тот, кто и был выбранной целью.

Он ничем не отличался от остальных. Простота накидки и сандалий скрывала изобильное состояние и власть. Они, как и всё паломничество, являлись лишь притворством, частью епитимьи за грехи. А совершённых преступлений было так много. Он совершил множество зверств и злодеяний, но не они приговорили человека к смерти от рук Оффицио. Нет, смертный приговор стал следствием попыток увильнуть от выплаты десятины ресурсами и людьми, амбиций стать губернатором планеты, даже сектора, грёз отколоться от Империума и самому стать королём. Непомерные амбиции и так мало скрытности. И поэтому он умер. Он умер, нагнувшись за свечой, когда сброшенные микрозарядами камни размозжили его голову.

Крад закрыл скрытые маской глаза, вспоминая. Двадцать лет спустя в то же место пришёл сын, унаследовавший и преступления, и амбиции, но куда более опасный, осторожный, хитрый. Он пришёл поставить свечу за упокой души отца, а потом намеревался проложить огненную просеку. И Крад встретил его, протягивая свечу, и когда тот нагнулся, рухнули камни. Жертва могла умереть столь многими способами, быстрыми, кровавыми, но погибла там же, где отец, на том же месте, ударенная обломком той же повреждённой статуи. Вот что было сутью убийства как искусства – ритуал, в котором важна каждая деталь без исключения.

В холодной камере каменной башни Крад снимает с лица маску. Свет вновь прикасается к глазам. Теперь Крад ясно видит предметы на полу перед ним. Один из них – осколок чёрного керамита. Его отсёк от моей брони последний из встреченных мной убийц. И Оффицио нашёл его вместе с телом своего агента. Это – смертельный трофей, физическое воплощение того, что я задолжал убийцам жизнь. Рядом на красном бархате лежат инжектор и кристаллический сосуд. Крад смотрит на них. Его мысли замирают, воспоминания о старых лицах исчезают. Сознание словно пустеет, как выскобленная восковая дощечка, ждущая лишь стилуса.

Он прикасается к осколку, затем поднимает инжектор, вставляет в него сосуд и прижимает к шее. Крад прощается с хранителем, которым прежде был. И нажимает.

Сперва он не чувствует ничего. И кладёт инжектор, представляя образ нового себя. Люк перед ним начинает погружаться вглубь башни, а затем створки смыкаются над головой. Вокруг тьма. Он спускается на металлической платформе по гладкой шахте, чувствуя, как по крови растекается наркотик. А затем в сознании будто взрывается бомба. Мысли, образы, идеи, все воспоминания падают в чёрную бездну. Клетки корчатся. Лишь одна мысль остаётся в железной воле Крада – идея о том, кто он, его «я». И если и эта мысль ускользнёт, то его тело распадётся. Кости станут слизью. Плоть растечётся по стенам. Мысли вскипят, погрузившись с последним воплем в безумие, и он умрёт. Но он цепляется за свою суть, плывя во мраке.

Таков полиморфин. Священный наркотик Каллидусов. Его впрыснуть его в обычного человека, то тот умрёт в муках, чувствуя, как распадаются и разум, и тело. Представьте, что будет, если плоть покорится разуму вплоть до клеточного уровня, и увидите неизбежную смерть почти любого живого существа. Разум не должен менять своё вместилище так сильно. Ведь мысли мимолётны. А плоть требует неизменности. Взаимосвязь меж ними сулит лишь гибель. Но не для каллидусов. Полиморфин позволяет им изменяться. Становиться кем угодно. Сбрасывать былые жизни будто старую кожу и надевать новые. И ведь благодаря вживлённым в кости и мускулы имплантатам они способны принимать не только обличья обычных людей. Конечно, ни один убийца не может овладеть искусством применения без многих лет обучения. И на каждого преуспевшего приходится гораздо больше оступившихся на долгом пути, где каждая ошибка несёт смерть.

Впечатляет, не правда ли? Но подумайте, как основатели храма прожили достаточно долго для того, чтобы и раскрыть возможности полиморфина, и обрести совершенство в его использовании? А ведь он абсолютно смертоносен. Более того, приносимая им смерть – невыразимый кошмар. Что же произошло с первым, кто его принял? А вторым, третьим, остальными? Они ведь не остановились даже зная, что случилось с их предшественниками. Кто был первым среди выживших? Был ли у всех каллидусов один прародитель – создание, терзаемое муками, чья плоть изменялось вновь, и вновь, и вновь… Оживший ужас, который выжил и обучил остальных? Возможно. Хотел бы я узнать эту тайну, но если её и открывают каллидусам, они мало что рассказывают.

Крад сбрасывает обличье хранителя. То тело было старым. Новое – нет. На нём нарастают мускулы. Укрепляются кости. Кожа разглаживается, а потом на ней проступают шрамы. Белые пятна ожогов. Сплетения шрамовой ткани там, где зажили пулевые раны. Оставленные клинками порезы. Это – воспоминания Крада о каждой ране, которую он получил на службе храму. На сей раз он принимает не чьё-то обличье, но открывает своё, настоящее. Во всяком случае, таким он его видит.

Платформа опускается на самое дно. Тьму изгоняет холодный свет. Крад встаёт, сбрасывая накидку. Он больше не горбится. С каждым движением мускулов натягивается паутина шрамов. На вид Краду не больше тридцати лет, но его глаза – глаза древнего старца.

Теперь он в небольшом круглом зале, освещаемом парящими треснувшими фонарями. С крыши свисают перья и змеиные черепа. На полу стоят цилиндры, окружённые энергетическими полями. Тяжёлые ржавые запоры расходятся от его прикосновения, вырываются из замков. Внутри плещется тёмная и вязкая жидкость. Он достаёт из неё инструменты, снаряжение. Биоинертные капли стекают от каждого из жутких приспособлений: фазового меча, ножей, гривишюта, ослепляющих гранат, имплантатов-игломётов, нейронного терзателя и иного оружия. Он достаёт их без церемоний, иногда даже бросает на камни. Всё часть ритуала, важна каждая деталь, но это всего лишь инструменты. Единственное оружие в зале – сам убийца.

Он прячет часть инструментов в прорези в коже, в скрытые полости в костях. Быстро, будто в танце, чьи движения он повторял столько раз, что теперь они естественны, будто дыхание. Затем Крад наносит на плоть чёрную синтекожу, оставляя открытым лишь лицо. Он вытирает снаряжение, кладёт оружие в ножны. Наконец, поднимает рваную накидку и набрасывает на плечи. Впрочем, вне Дворца это лишь старая ткань.

– Должен ли я свершить это деяние? – вновь спрашивает он, держа в руке осколок керамита.

Понимаешь, это самый важный вопрос, и он должен быть задан. Таков парадокс организации, живущей ради смерти. Каждое действие должно быть вынужденным. Если же они будут делать всё, что хотят… ну, так мы и оказались среди истекающих кровью звёзд.

– Так предписано. Так предначертано и так и будет, – отвечает он себе, а затем накидывает капюшон на голову, убирает осколок моих доспехов в мешок. Ритуал завершён. Крад обновлён, и грехи его отпущены. Теперь он идёт убить меня.

Интересно, преуспеет ли?