Текст книги "В битве с исходом сомнительным"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Ой, да бросьте вы, ради Христа! – вдруг вскинулся Сэм. – Имеете что сказать, говорите, а дребедень эту – к черту!

Болтер бросил на него грустный взгляд.

– Ну а на полдоллара вы согласны?

– Нет, – отрезал Лондон. – Если только под палкой!

– Почему вы думаете, что людей это не устроит, если проголосовать?

– Послушайте, мистер, – ответил Лондон, – у ребят так накипело, что они с вас шкуру спустят, если сунетесь к ним с таким хитрым предложением. Мы бастуем за нашу надбавку. Мы пикетируем ваши сады, будь они неладны, и не даем спуску скэбам, которых вы сюда нагоняете. Кончайте юлить и выложите нам наконец, что будет, если мы не согласимся. Переверните эти ваши карты паршивые рубашкой вниз. Что вы станете делать, если мы не отступим?

– «Бдительных» на нас напустят, – сказал Мак.

– Никаких «бдительных» мы не знаем, – поспешно возразил Болтер, – но если возмущенные граждане собираются вместе, чтобы обеспечить мир в нашем округе, то это их дело. – Лицо его вновь озарилось улыбкой. – Неужели вам, парни, неясно, что если вы атакуете наши дома, наших детей, то мы просто обязаны их защищать? Разве вы не стали бы защищать своих детей, будь вы на нашем месте?

– Да чем, по-вашему, мы занимаемся? – завопил Лондон. – Мы и стараемся защитить наших детей от голода. Не надо про детей, а не то мы просто за себя не ручаемся!

– Все, чего мы желаем, это уладить дело мирно, – сказал Болтер. – Граждане Америки требуют восстановления порядка, и могу заверить вас, что порядок будет восстановлен, если мы обратимся к губернатору с просьбой помочь нам войсками.

Губы у Сэма нехорошо сжались.

– Это вы порядок восстанавливаете, когда стреляете в нас из окон, трусы несчастные! – крикнул он. – И во Фриско, когда вы колесами давили наших женщин, это было для порядка! Или вот в газетах читаем: «Сегодня утром погиб забастовщик, бросившийся на штык». На штык, оказывается, он бросился! Сам!

Лондон обнял за плечи взбешенного товарища и потихоньку отстранил его от Болтера:

– Полегче, Сэм. Перестань сейчас же. Угомонись!

– Иди ты к черту! – выкрикнул Сэм. – Сам стой тут и глотай все дерьмо, которое этот пустобрех тебе втюхивает!

Лондон внезапно напрягся. Огромный его кулак рассек воздух и врезался Сэму прямо в лицо. Тот упал. Лондон встал над ним, недоуменно глядя вниз. Мак так и покатился со смеху.

– Забастовщик бросился на кулак! – выговорил он.

Сэм поднялся, сел.

– Ладно, Лондон – сказал он. – Твоя взяла. Не стану я больше шуметь. Но не был ты во Фриско в Кровавый четверг…

Болтер не сдвинулся с места.

– Я надеялся, что вы прислушаетесь к разумным доводам. У нас есть информация, что на вас оказывают давление радикалы, засланные сюда организациями красных. Они ведут вас по скользкой дорожке, заманивают ложью. А на самом деле единственное, чего они хотят, это устроить смуту. Это профессиональные смутьяны, за организацию забастовок они деньги получают.

Мак распрямился, встав с корточек.

– Иными словами, это грязные подонки, вражеские лазутчики, которые толкают американских тружеников на гибельный путь? Двурушники, возможно проплаченные Россией? Так, мистер Болтер?

Обернувшись, Болтер мерил его долгим взглядом, и здоровый румянец медленно сползал с его лица.

– Вы хотите заставить нас драться, как я полагаю, – сказал он. – Жаль. Я пришел с миром. Радикалы нам известны, и мы вынуждены будем принять против них меры. – Он умоляюще взглянул на Лондона: – Не ведитесь на их обман! Вернитесь к работе. Мы настроены на мир. И только.

Лондон хмуро взглянул на него.

– Хватит, – отрезал он. – Наслушались. Вы настроены на мир? А что мы такого сделали? Два раза прошлись маршем? А что сделали вы? Застрелили троих наших людей, сожгли грузовик и фургон-закусочную и перекрыли поставки нам продовольствия. Мне ваша ложь поперек горла, мистер! Постараюсь, чтобы вы убрались отсюда в целости и не попались в руки Сэму, но не присылайте к нам больше никого, если не готовы говорить прямо и по делу!

Болтер печально покачал головой:

– Мы не хотим драться с вами. Хотим, чтобы вы вернулись на работу. Но если вы вынуждаете нас драться, то оружие у нас есть. Чиновники очень обеспокоены санитарным состоянием лагеря. Власти не одобряют того факта, что в нашем округе развозят непроверенное мясо. Граждане устали от беспорядков. И, разумеется, в случае необходимости мы можем вызвать войска.

Поднявшись, Мак выглянул наружу через щель у входа. Вечерело. Было очень тихо, потому что люди стояли, не сводя глаз с палатки Лондона. Лица, обращенные к палатке, в сумраке казались очень бледными.

– Все в порядке, братцы! – гаркнул Мак. – Мы вас не продадим! – И, обернувшись назад, попросил: – Зажги свет, Лондон. Хочу сказать этому другу народа пару теплых слов.

Лондон сунул спичку в жестяную лампу и подвесил ее к шесту палатки, откуда полился бледный, но ровный свет. Мак встал напротив Болтера, и его тяжелое, в складках лицо расплылось в насмешливой улыбке.

– Слушайте, Сонни Бой[12]12
  Сонни Бой – известный американский блюз-музыкант 1920-х годов, прославившийся мастерской игрой на гармонике.


[Закрыть] вы наш, – заговорил Мак. – Вы тут на себя важность напускали, но я-то чувствую, как на самом деле у вас поджилки трясутся от страха. Согласен, вы можете сделать все, о чем говорили, но подумайте сами, что из этого выйдет. Санитарный надзор сжег палатки в Вашингтоне, и это стало одной из причин, почему Гувер проиграл на выборах: он потерял голоса рабочих. Во Фриско хозяева призвали на помощь гвардию, и в результате чуть ли не весь город, черт возьми, перешел на сторону бастующих. Настраивая общественное мнение против забастовки, вы с помощью полицейских заставили нас голодать. Я не говорю, мистер, хорошо это или плохо, я лишь излагаю факты. – Мак на шаг отступил от Болтера. – Откуда, по-вашему, у нас одеяла, лекарства, деньги? Вам отлично известно, черт возьми, кто нам все это предоставляет. Стоит порыскать чуток, и тут же выясняется, что в долине полно сочувствующих. Ваши «возмущенные граждане», как оказывается, порядком возмущены вами, мои милые, и вы это знаете. Как знаете также и то, что если немного перегнуть палку в смысле жесткости, то свое слово скажут и профсоюзы. Забастуют водители грузовиков, ресторанная прислуга, сельскохозяйственные рабочие, все! И зная это, вы блефуете, но блеф ваш бесполезен. Наш лагерь в сто раз чище вшивых ночлежек, в которых вы нас содержите на ваших ранчо. Вы приехали к нам, чтобы попробовать нас запугать. Не выйдет.

Болтер сильно побледнел. Он отвернулся от Мака и обратился к Лондону.

– Я пытался заключить мир, – произнес он. – Вам известно, что этого человека прислал сюда штаб красных для организации забастовки? Берегитесь, чтобы не загреметь в тюрьму вместе с ним. Мы вправе защищать нашу собственность, и мы будем ее защищать. Я собирался говорить с вами по-человечески, но договариваться вы не захотели. Отныне дороги для вас перекрыты. Этим же вечером поступит распоряжение, запрещающее на всех дорогах округа шествия, марши и прочие скопления людей. Шериф командирует для этого тысячу помощников, если понадобится.

Лондон стрельнул глазами в Мака, и тот подмигнул ему.

– Послушайте, мистер, – сказал Лондон, – нам бы только вывести вас из лагеря в целости и сохранности. Ведь когда ребята, что возле палатки стоят, узнают, что вы сейчас сказали, они же вас на части могут разорвать!

Болтер стиснул зубы, прищурился и расправил плечи.

– Не воображайте, что вам удастся меня запугать, – сказал он. – Я за дом свой и детей жизнь отдам, если понадобится. Но если тронете меня хоть пальцем, то всей вашей забастовке конец еще до утра.

Лондон напружил плечи и сделал шаг вперед, но Мак быстрым движением преградил ему путь.

– Парень правду говорит, Лондон. Он не из пугливых. Пугливых среди них пруд пруди, но не на такого напал. – Он повернулся к гостю: – Мистер Болтер, мы обеспечим вам выход из лагеря. Ведь теперь стороны поняли одна другую. Мы знаем, чего от вас ожидать, и уверены, что вы будете крайне осторожны в применении силы. Не забывайте о тех тысячах, что шлют нам еду и деньги. Они и на многое другое способны, если будет в том нужда. Пока что мы вели себя тихо, мистер Болтер, но если вы затеете с нами какую-нибудь грязную игру, мы устроим такой бунт, какой вы долго еще помнить будете!

– По-видимому, разговор наш окончен, – холодно произнес Болтер. – Мне очень жаль, но я вынужден буду доложить, что на половинную уступку вы не согласны.

– Половинную? – возмущенно произнес Мак. – Какая может быть половина от ничего? – И, понизив голос, уже спокойно сказал: – Ты, Лондон, пойдешь от него справа, а Сэм – слева, и постарайтесь, чтоб он выбрался благополучно. А потом, думаю, тебе надо будет сообщить парням то, что он сказал. Но не давай им выйти из-под контроля. Вели командирам держать ребят в узде. Как бы чего не вышло.

Взяв Болтера в кольцо, они провели его сквозь напирающую на них молчаливую толпу, проводили до автомобиля-купе и проследили за тем, как машина двинулась прочь от лагеря по дороге. Когда Болтер уехал, Лондон зычным голосом прокричал:

– Если желаете, ребята, айда к помосту! Я влезу на него и расскажу, что этот сукин сын нам предложил и что мы ему ответили.

Расталкивая людей, он пробирался через толпу, и толпа, возбужденно гудя, потянулась за ним. Повара оставили свои печки, где варили фасоль с оковалками говядины. Женщины выползали из палаток, точно кроты из нор, и тоже присоединялись к толпе. Когда Лондон вскарабкался на трибуну, ее плотно обступили люди. Подняв головы, они глядели на высившуюся над ними в сумеречном свете фигуру.

Во время разговора с Болтером дока было не видно, не слышно, и можно было подумать, что он незаметно выскользнул из палатки, но, когда оттуда вышла вся группа, оставив в палатке на тюфяке только Джима и Лайзу, он выступил из угла и присел на краешек тюфяка рядом с ними. Доктор казался встревоженным.

– Будет свара, – пробормотал он.

– Так мы же этого и хотим, док! – воскликнул Джим. – Чем жестче будет схватка, тем большего эффекта можно от нее ждать.

Бертон бросил на него печальный взгляд.

– Ты видишь в этом какой-то выход, – сказал он. – Хотел бы и я его видеть. Но мне все это представляется бессмысленным. Жестоким и бессмысленным.

– Это должно иметь продолжение, – настаивал Джим. – Повторяться вновь и вновь, пока власть не перейдет к народу и люди не завоюют право владеть плодами своего труда.

– Как просто! – вздохнул Бертон. – Хорошо бы и я мог считать, как все просто и ясно. – И он с улыбкой повернулся к девушке: – А ты как полагаешь, Лайза?

Она встрепенулась:

– Что?

– Спросить тебя хочу, что тебе надо было бы для счастья?

Она застенчиво потупилась, глядя на ребенка.

– Мне бы корову, – сказала она. – Я бы такую хотела, чтоб масло и сыр самой делать.

– Эксплуатировать корову хочешь?

– Что?

– Это я так, дурачусь. А у тебя была когда-нибудь корова, Лайза?

– В детстве, когда я маленькой была, мы держали корову, – ответила девушка. – Дед доил ее вроде как в чашку большую. И мы пили молоко. Оно теплое было на вкус. Вот это я бы хотела. И для ребенка это хорошо. – Док отвернулся от нее, а она все продолжала: – Корова траву ела, а иногда сено. Не всякий умеет коров доить. Они брыкучие.

– А у тебя была корова когда-нибудь, Джим? – спросил Бертон.

– Нет.

– Вот никогда мне не приходило в голову, что корова – это контрреволюционный элемент, – заметил Бертон.

– Что ты такое несешь, док!

– Ничего. Должно быть, это потому, что мне грустно. В войну я в армии был. Сразу же, как отучился. И вот приносят одного из наших. Пулей грудь пробита, а потом доставили немца. Большеглазый такой. Ноги раздроблены. Я им раны обрабатывал, ворочал их, что чурки деревянные. А после, когда работа кончалась, иногда такая тоска нападала, так грустно становилось, вроде как сейчас. Грустно и одиноко.

– Надо держать в голове только конечную цель, док, – сказал Джим. – В результате нашей борьбы родится что-то очень хорошее. А значит, бороться стоит.

– Знаешь, Джим, я бы очень хотел так думать. Но мой маленький опыт подсказывает мне, что конечная цель по самой сущности своей неотделима от средств, которыми она достигается. И насилие, черт его дери, может породить одно лишь насилие.

– Не верю я в это, – возразил Джим. – Все великое рождается из насилия и прибегает к нему в начале.

– Не бывает никогда никакого начала, – сказал Бертон. – И конца не бывает. По-моему, человек занят лишь одним – слепой и страшной борьбой за то, чтобы вырваться из прошлого, которое он не помнит, и достигнуть будущего, которое он не умеет ни предвидеть, ни понять. И на этом пути он встречает и преодолевает любые препятствия, кроме одного – себя самого. Себя он победить не может. И как же ненавидит себя человечество.

– Мы вовсе не себя ненавидим, – сказал Джим. – Мы ненавидим капитал, который нас угнетает!

– Противники ваши – тоже люди, Джим. Такие же, как вы. А человек себя ненавидит. Психологи утверждают, что самолюбие человека уравновешивается его ненавистью к себе. И это касается всех людей и всего человечества. Мы боремся с собой, а победить можем, лишь убивая других. Я одинок, Джим. И нет у меня ничего, что мог бы я ненавидеть. Что ты надеешься получить в конце, Джим?

Вопрос ошарашил Джима.

– Ты спрашиваешь про меня? – Он ткнул себя пальцем в грудь.

– Да. Про тебя. Чем закончится для тебя вся эта заварушка?

– Не знаю. И мне это не важно.

– Ну а если, предположим, у тебя из-за твоего плеча начнется заражение крови или ты помрешь от столбняка, а забастовка будет подавлена. Что тогда?

– Это не важно, – упрямо гнул свое Джим. – Было время, когда я думал то же, что и ты, док, но сейчас мне все это не важно.

– Как же ты стал таким, Джим? – спросил Бертон. – Как к этому пришел?

– Не знаю. Раньше я был одинок, а теперь – нет. Если и помру – это не важно. Все равно борьба не кончится. Я лишь малая часть ее. А она будет все расти и расти. Эта боль в плече мне даже по-своему приятна. И держу пари, что Джой перед смертью пережил минуту счастья. Был у него момент, когда он был счастлив.

Снаружи донеслись звуки – бубнящий хриплый голос, чьи-то выкрики, и вдруг сердитый рев толпы, похожий на рев разъяренного зверя.

– Лондон им рассказывает, – заметил Джим. – Они в бешенстве. Толпа может обезуметь так, что самый воздух наполнится безумием. Тебе этого не понять, док. Мой старик дрался в одиночку. Когда его избивали, то избивали только его, и он был как побитая собака. Я помню, каким одиноким он тогда выглядел. А я вот больше не одинок, и избить меня нельзя, потому что я – это больше, чем я!

– В чистом виде религиозный экстаз! Понимаю! Похоже на совместное причастие кровью Агнца.

– При чем тут религия, черт побери! – завопил Джим. – Речь идет о людях, а не о Боге! Это-то ты способен понять?

– Разве не может сообщество людей стать Богом, а, Джим?

Лицо Джима скривилось, все тело его выразило страдание.

– Ты очень много умных слов говоришь, док! Строишь ловушку из слов и сам же в нее попадаешь! Но меня тебе в ловушку не поймать, я знаю, что делать. Слова твои для меня – пустой звук, и поколебать меня они не могут!

– Да успокойся ты, – ласково произнес Бертон. – Не кипятись! Зачем так волноваться! Я же вовсе не спорю. Но я хочу разобраться в фактах, мне нужна информация, а вы все моментально в бутылку лезете, если задать вам вопрос!

По мере того как сумерки переходили в ночную тьму, лампа, казалось, увеличивала яркость, а желтый свет ее начинал проникать все глубже, постепенно захватывая даже самые дальние углы палатки.

Мак вошел незаметно, словно ускользая от шума и криков вокруг.

– Парни озверели совсем, – сообщил он. – И опять есть хотят. На ужин фасоль с мясом отварным будет. Я так и знал, что от мяса они распетушатся. Требуют теперь приказа выступить и жечь усадьбы.

– Что там на небе? – спросил Бертон. – Дождик опять не намечается?

– Нет. Прояснилось, и звезды светят. Погода обещает быть хорошей.

– Мне надо поговорить с тобой, Мак. У меня препараты на исходе. Очень нужно дезинфицирующее средство. И салварсан[13]13
  Салварсан (известный также как «лекарство 605») – торговое наименование арсфенамина, лекарственного средства, широко использовавшегося в 1930-е годы при лечении сифилиса и прочих спирохетальных инфекций.


[Закрыть] тоже лишним не будет. Любая эпидемия для нас гибель.

– Да знаю я, – сказал Мак. – Я уже послал в город весточку о том, как обстоят дела. Парни рыщут в поисках денег. Дейкина из тюрьмы хотят перво-наперво вызволить. По мне, так пускай бы он посидел пока – ничего страшного.

Бертон поднялся с тюфяка.

– Ты ведь можешь указывать Лондону, как и что делать, правда? А на Дейкина все деньги не уйдут.

Мак окинул его внимательным взглядом:

– Что с тобой, док? Плохо себя чувствуешь?

– В каком смысле?

– В смысле перемены настроения. Вид у тебя усталый. Что стряслось, док?

Бертон сунул руки в карманы.

– Не знаю. Наверно, это от одиночества. Я ужасно одинок. Работаю в одиночку, а зачем работаю – сам не знаю. Остальные хотя бы ради денег стараются и за компанию. Как бьются сердца, я только через стетоскоп слушаю, а вы все это в воздухе улавливаете.

Он вдруг наклонился и, взяв Лайзу за подбородок и приподняв голову девушки, поймал ее застенчиво убегающий от него взгляд. Рука Лайзы медленно поднялась, легонько потянула Бертона за кисть, отводя его руку. Он отпустил ее, и рука его опять вернулась в карман.

– Надо бы познакомить тебя с какой-нибудь женщиной, док, – сказал Мак, – но в таких делах я тебе не помощник. Я человек приезжий, никого тут не знаю. Дик мог бы тебя направить. За ним небось баб двадцать увивается – в очередь выстроились! К тому же тебя могут поймать и засадить в тюрьму, а без твоего контроля нас отсюда в два счета вышибут.

– Иной раз ты понимаешь все так тонко, Мак, – сказал Бертон, – даже слишком тонко, а иной раз – ничего не понимаешь. Думаю, схожу-ка я Эла Андерсона навещу. Целый день у него не был.

– Ладно, давай сходи, если это тебе настроение улучшит. А за Джимом я пригляжу.

Док, бросив последний взгляд вниз, на Лайзу, вышел.

Крики снаружи смолкли, перейдя в негромкие разговоры. Ночь дышала голосами.

– Док ничего не ест, – сокрушенно заметил Мак. – И чтобы спал он, тоже что-то не видно. Думаю, не выдержит он, сломается – раньше или позже. Очень ему женщина нужна, такая, чтобы любила его ночью, искренне любила, ну, ты понимаешь. Ему надо чувствовать, что кто-то рядом есть, кожей чувствовать. Да и мне это нужно тоже. Ты, маленькая негодница, счастливый человек: у тебя малый твой есть. Да и я к тебе неровно дышу, околдовала ты меня!

– Чего?

– Я про малыша спросил. Как он?

– Хорошо.

Мак с важностью кивнул Джиму:

– Люблю я неболтливых девушек!

– Что там происходило-то? – спросил Джим. – Мне уже обрыдло тут торчать!

– Ну, Лондон передал ребятам, что тот Сонни Бой заявил, и поставил на голосование вопрос о доверии. Доверие, ясное дело, он получил и сейчас пошел с командирами отрядов переговорить насчет завтрашнего.

– Завтрашнего чего?

– Сонни Бой не соврал о распоряжении. К завтрашнему дню все шествия и передвижения по главной дороге округа парням запретят. Это будет считаться противозаконным. Правда, не думаю, что в распоряжении будут упомянуты грузовики. Так что вместо того, чтобы пикетировать сады, мы собираемся послать летучие отряды на грузовиках. Атакуем одну группу скэбов – и айда на грузовики, улизнули – атакуем другую. Должно сработать.

– Где мы горючее возьмем?

– Скачаем из всех машин и зальем в баки тех грузовиков, что выделим. На завтра хватит. А на следующий день придумаем что-нибудь другое. Если завтра удастся ударить чувствительно, то послезавтра сможем сделать передышку, подождать, пока новую партию скэбов доставят.

– А я могу завтра участвовать? – спросил Джим.

– Да какая от тебя польза будет? – возмутился Мак. – Ребята, которые поедут, должны быть бойцами первый класс. А ты только место занимать будешь с этой твоей рукой увечной!

Резким движением раздвинув полотнища входа, в палатку вошел Лондон. Лицо его сияло довольством.

– Ребята разбушевались не на шутку, – доложил он, – ярятся весь Торгас на уши поставить.

– Не давай им особой воли-то, – посоветовал Мак. – Сейчас, когда у них брюхо набито, они могут разойтись так, что после и не соберешь.

Подвинув к себе ящик, Лондон сел.

– Жратва почти готова. Повар сказал. Я вот что спросить тебя хочу, Мак. Все говорят, что ты, Мак, красный. Те два парня, что приезжали, в один голос говорили, что красный. А они, похоже, все про тебя знают.

– Серьезно?

– Скажи мне правду, Мак. Ты и Джим тоже – красные?

– А сам-то ты как считаешь?

Глаза у Лондона сердито сверкнули, но он сдержался.

– Не злись, Мак, только, по-моему, неправильно это, если те, кто против нас, знают о тебе больше моего. Ведь что я, черт возьми, знаю? Только то, что явился ты в мой лагерь и круто повел дело. С вопросами я к тебе не лез ни разу и сейчас не стану, но знать все-таки должен, чего нам ожидать.

Мак выглядел озадаченным. Он покосился на Джима:

– Тебе это как?

– Я – за.

– Слушай, Лондон, – начал Мак. – Все здесь тебя любят. Сэм, так тот голову готов оторвать всякому, кто тебя пальцем тронет.

– У меня хорошие друзья, – кивнул Лондон.

– Ну да, причина в этом. И я отношусь к тебе точно так же. Предположим, я красный, что тогда?

– Останешься мне другом, – ответил Лондон.

– Отлично. В таком случае знай, что я и вправду красный, и никакого секрета, черт возьми, в этом нет. Говорят, что забастовку начал я. Давай поставим все точки над «і». Я был бы счастлив, если бы так и было. Но этого не случилось: забастовка началась сама собой.

Лондон вглядывался в Мака с настороженным вниманием, будто поверяя его сознание своим.

– Что ты с этого имеешь? – спросил он.

– Если ты про деньги, то ни черта.

– Тогда зачем ты этим занимаешься?

– Трудно объяснить. Вот скажи, какие чувства ты питаешь к Сэму, ко всем парням, что ездят с тобой? Ну а я то же самое питаю ко всем батракам, ко всем рабочим в стране.

– К парням, которых ты даже и не знаешь?

– Да, к парням, которых я даже и не знаю! И Джим, который вот здесь рядом сидит, он такой же, ничем не отличается.

– Тебя послушать – прямо безумие какое-то, – сказал Лондон. – Или розыгрыш. И никаких денег тебе не платили?

– «Роллс-ройса» возле меня ты вроде не видал, правда же?

– Ну а после?

– После чего?

– Может, после, когда все кончится, ты и огребешь.

– Никакого «после» не будет. Кончится эта забастовка, мы займемся следующей.

Лондон посмотрел на него с прищуром, словно силясь проникнуть в его мысли.

– Хочу тебе верить, – раздумчиво сказал он. – Пока ты, похоже, за нос меня не водил.

Мак потянулся к нему и с силой хлопнул по плечу.

– Я и раньше бы тебе сказал, да ты не спрашивал.

– Я-то ничего против красных не имею, – сказал Лондон. – А вот кругом только и слышно, что красные – это прохвосты и сволочь. Сэм, он как змея гремучая, близко не подходи – куснет. И характер у него – не дай бог какой вспыльчивый, но он не сволочь. Ладно. Пойдем подзакусим.

Мак встал.

– Пойду я, Джим. Принесу тебе и Лайзе чего-нибудь пожевать на ужин.

– Луна восходит красиво, – сказал, выбираясь из палатки, Лондон. – Не знал я, что полнолуние.

– Какое полнолуние? Где ты видишь луну?

– А вон там, посмотри. Похоже на восход луны.

– Но это же не восток никакой, – сказал Мак. – О господи! Это у Андерсона! Лондон! – завопил он. – Андерсона подожгли! Собирай народ! Давай! Черт их дери! Где этот караул? Быстро ребят зови!

И он со всех ног помчался в сторону разгоравшегося за деревьями зарева.

Одним прыжком Джим сорвался с тюфяка. Спеша за Маком и отставая от него всего на пятьдесят шагов, боли в руке он не чувствовал. Он услышал зычный голос Лондона и вслед за тем шлепанье множества ног по мокрой земле. Добежав до деревьев, он припустил еще шибче. За деревьями по небу грибом расползалось зарево. Но это был не просто алый отблеск: небо острым копьем пронзали, высвечивая верхушки деревьев, огненные вспышки-сполохи, а топот множества ног перекрывало отвратительное потрескивание.

Впереди раздавались пронзительные крики и что-то похожее на приглушенные стоны. От яркого света на землю ложились черные тени деревьев. Аллея упиралась в стену огня, на фоне которой мельтешили темные людские фигуры. Джим различал бегущего впереди Мака, слышал его тяжкое топотанье и все нараставший, близящийся одышливый гул – это ревело пламя. Он рванул вперед, догнал Мака и побежал с ним рядом.

– Это амбар горит, – запыхавшись, еле вымолвил Джим. – Яблоки еще не вывезли?

– Джим! Черт, не надо было тебе вылезать! Нет, не вывезли, яблоки в амбаре. Куда эти чертовы караульные подевались? Никому доверять нельзя!

Так, рядом, они пробежали аллею, и лица их обдало волной горячего воздуха. Амбар был охвачен пламенем, над крышей прыгали мощные огненные языки.

Караульные неподвижно, застыв, стояли возле скромного усадебного дома Андерсона и как зачарованные глядели на пожар, в то время как хозяин усадьбы дергался перед ними и извивался в каком-то судорожном бешеном подобии танца.

Мак остановился и тоже замер.

– Нет, нет… Поздно теперь… Ничего не поделаешь… Наверно, они бензина плеснули.

Из-за деревьев вынырнул и промчался мимо них Лондон. На лице его ясно читалось желание убить. Он напустился на караульных:

– Будьте вы прокляты, предатели несчастные! Где вас носило?

Один из караульных напряг голос в попытке перекрыть гул и рев пламени:

– Ты же сам человека прислал, сказать, что нас к себе вызываешь! Мы и пошли. Уж на полпути были, оглянулись, а там – матерь божья!

Ярость Лондона моментально сникла. Огромные кулаки разжались. Он бросил беспомощный взгляд в ту сторону, где стояли Мак с Джимом. Глаза их горели отсветом пламени. На них надвигался Андерсон, дергаясь, словно в безумном танце. Подступив к Маку вплотную, он ткнул прямо ему в лицо свой задранный подбородок.

– Это ты, грязный сукин сын… ты… – Голос изменил Андерсону, старик отвернулся и, содрогаясь в рыданиях, вновь уставился туда, где столбом вздымалось пламя. Рука Мака обвила пояс Андерсона, но старик в сердцах скинул ее с себя. Из амбара несло едким и сладким запахом горелых яблок.

Мак выглядел обескураженным, грустным. Повернувшись к Лондону, он сказал:

– Богом клянусь, чего бы я только не дал за то, чтоб не было этого всего. Бедный старик… Весь его урожай насмарку… – Он вдруг осекся от внезапно явившейся мысли: – Господи ты боже… Там оставлен хоть кто-нибудь – лагерь сторожить?

– Нет, – отвечал ему Лондон, – я как-то не подумал…

Мака словно огнем ожгло, он завертелся волчком.

– Давайте-ка назад! Все, все в лагерь, немедленно! Может, это они нас специально отвлекли, из лагеря выманить хотели. Только пусть все-таки несколько человек здесь останутся, чтобы и дом тоже не сожгли!

Он со всех ног бросился обратно по прежней дороге, и длинная черная его тень бежала впереди него. Джим попытался не отстать, но на него внезапно напала слабость, накатила тошнота. Мак умчался вперед, другие тоже обгоняли его, пробегая мимо, пока Джима не окружила тишина. Он с трудом, кое-как, спотыкаясь на каждой кочке, продолжал бег. Тошнота подступала к горлу. Огненных языков над лагерем не было заметно, и он перешел на шаг.

Джим двигался по междурядью, ковылял, почти не видя, куда ступает. Услышав у себя за спиной грохот рухнувшего амбара, он даже не оглянулся. На полпути до лагеря у Джима подкосились ноги, и он опустился на землю. Над его головой небо светилось заревом, а дальше, за ярко-розовой пеленой, висели ледяные звезды.

Мак вернулся и нашел его сидящим.

– Что случилось, Джим?

– Ничего. Ноги как-то ослабли. Я отдохну немного. Что, лагерь цел?

– Конечно. Они не успели. Наш один пострадал. Упал. Думаю, сломал лодыжку. Надо дока отыскать. Как же это они нас так просто вокруг пальца обвели! Один велит караулу сняться, в то время как другие плещут вокруг бензином и спичку бросают. Вмиг все запылало! Ну, теперь Андерсон нас проклял. Погонит завтра взашей, думаю.

– Куда ж нам теперь, Мак?

– Слушай, ты же совсем выдохся. Так. Давай руку. Я помогу тебе добраться. Ты дока на пожаре не видел?

– Нет.

– Он сказал, что пойдет Эла навестить, но я не видел, чтобы он вернулся. Идем. Подымайся. Я должен тебя в постель уложить.

Зарево догорало. В дальнем конце аллеи розовая пелена еще огненно густела, но сполохи вспышек уже не полосовали небо.

– Ну, теперь идем. Опирайся на меня. Андерсон прямо обезумел совсем, правда? Слава богу, дома его не лишили хотя бы.

Их нагнал Лондон, а за ним и Сэм.

– Что там с лагерем?

– Порядок. Руки коротки.

– А что это с парнишкой?

– Да ослабел он просто от раны. Подсоби-ка мне, поддержи его вот здесь, с другой стороны.

Вдвоем они чуть ли не на руках протащили Джима вдоль междурядья и дальше – по луговине до самой палатки Лондона, где и пристроили на тюфяке.

Мак спросил Лондона:

– Ты с доком там не сталкивался? А то парень один лодыжку себе сломал.

– Нет, его вообще там видно не было.

– Интересно, куда это он запропастился.

В палатку молча протиснулся Сэм. По худому лицу его ходили желваки. Гордо выпрямившись, он прошагал по палатке и встал перед Маком.

– Еще днем, когда тот парень объявил, что теперь он сделает, ты ему на это…

– Какой парень?

– Тот, первый, а ты обломал его, сказал…

– Что я сказал?

– Сказал, что сделаем мы.

Мак неловко поежился и покосился на Лондона.

– Уж не знаю, Сэм… Это может в корне изменить общественное мнение. Сейчас оно склоняется в нашу пользу. Не хотелось бы терять симпатии местных фермеров.

– Но нельзя же им это спускать! – От возмущения у Сэма даже голос сел. – Нельзя позволить этим жалким трусам выкурить нас отсюда!

– Ладно, Сэм. Не ходи вокруг да около, – вмешался Лондон. – Давай выкладывай, что ты хочешь?

– Хочу взять пару-тройку ребят и со спичками побаловаться. – Оба – и Мак и Лондон – не сводили с него внимательных глаз. – И я это сделаю! Плевать! Сделаю, и точка. Тут парень есть один. Хантер его фамилия. Дом у него такой большой, белый, я канистру прихвачу.

Мак растянул губы в улыбке:

– Взгляни на этого парня, Лондон. Ты с ним знаком? Знаешь, кто это?

Лондон подхватил игру:

– Да нет, вроде не знаю. А кто он?

– Убей меня, понятия не имею! В лагере-то с тобой он был?

– Ей-богу, нет! Может, он местный, обиду какую затаил… Вечно на нас всех собак вешают…

Резким движением Мак повернулся к Сэму:

– Если схватят тебя, придется сказать, что виноват ты один.

– И скажу, – буркнул Сэм. – Сроком ни с кем делиться не собираюсь. Никого с собой не возьму. Передумал!

– Мы тебя знать не знаем. Просто обидели тебя крепко.

– Вот я и ненавижу теперь этого подонка за то, что ограбил он меня.

Мак шагнул к нему, приблизившись вплотную, сильно сжал его плечо.

– Дотла сожги мерзавца, – свирепо прошептал он. – Чтобы ни единой досочки не осталось! Хочется мне с тобой пойти. Один бог знает, как хочется!