Текст книги "В битве с исходом сомнительным"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Джим робко присел на ящик рядом с ним.

– Пусть это тебя не тревожит, Мак. Бывает, чем горше судьба бьет человека, тем яростнее он сражается. Вот и со мной так было, Мак, когда мать моя помирала и уже говорить не могла. Так горько мне стало, таким несчастным я себя вдруг почувствовал, что готов был на все. Так что не тревожься понапрасну.

– Опять ты ко мне цепляешься! – напустился на него Мак. – Будешь тыкать мне в глаза мои недостатки – ей-богу, разозлюсь! Ляг-ка лучше на девчонкин тюфяк. У тебя рука раненая. Разболелась, поди.

– Жжет немного, а так ничего.

– Ну, ложись вот здесь и постарайся заснуть.

Джим начал было протестовать, но потом побрел к тюфяку и растянулся на нем. Рана пульсировала, отдаваясь болью по всему плечу и груди. Он слышал, как все сильнее барабанят капли, пока дождь не стал хлестать палатку как розгой. Влага проникала внутрь, и было слышно, как в центре, там, где палатка протекала, крупные капли с тяжелым стуком падают на крышку гроба.

Мак, обхватив голову руками, все еще сидел возле гроба, а настороженный, как у рыси, взгляд Лондона неотступно был устремлен на лампу. Лагерь вновь затих, и с безветренного неба все лил и лил дождь. Час проходил за часом. Свет висевшей на шесте лампы постепенно тускнел, огонек сникал, прижимаясь к фитилю, потом пламя вспыхнуло в последний раз и погасло.

Глава 12

Проснулся Джим словно в тюремном карцере. Половина тела была скована болью и онемела. Открыв глаза, он обвел взглядом палатку. Занимался тусклый и вялый серый рассвет. Гроб стоял на прежнем месте, но Мака и Лондона в палатке не было. Доносились, видимо, разбудившие его звуки – стук молотков по дереву. Полежав немного спокойно и оглядевшись, он попытался сесть. Но карцер боли держал крепко и не пускал. Перекатившись на живот, он с трудом поднялся на четвереньки и только потом встал во весь рост, стараясь не двигать раненым плечом и не напрягать его.

Складка над входом приподнялась, и появился Мак. Его синяя джинсовая куртка была мокрой и блестела.

– Привет, Джим! Поспал немного, да? Как рука?

– Неплохо. Дождь все еще льет?

– Моросит, собака. Сейчас док к тебе заглянет, хочет плечо твое проверить. Господи, какая же слякоть! Как только парни взад-вперед ходить начнут, земля в кашу превратится.

– Что это там за стуки?

– Так помост строим для Джоя. Даже флаг старый откопали – накрыть тело.

В руках у Мака был небольшой замусоленный сверток. Развернув материю, он аккуратно закамуфлировал крышку гроба выцветшим, в пятнах, американским флагом.

– Нет! – сказал он. – Так плохо. С левой стороны надо положить, чтобы под грудь.

– Грязный флаг-то, – заметил Джим.

– Знаю. Но роль свою он сыграет. Док должен быть с минуты на минуту.

– Я голодный как черт, – сказал Джим.

– Думаешь, ты один? На завтрак хлопья овсяные будут – без молока, без сахара, просто хлопья, и все.

– По мне, так и хлопья сгодятся. Ты вроде приободрился утром, да, Мак?

– Я? Ну, парни, похоже, не так из колеи выбиты, как я думал, будут. Женщины, те недовольны, скандалят, а парни – ничего, учитывая ситуацию, держатся даже неплохо.

В палатку торопливо протиснулся Бертон.

– Как рука, Джим?

– Дает о себе знать.

– Сядь-ка вот здесь. Я тебе бинт сменю.

Джим сел на ящик и приготовился терпеть боль, но доктор действовал ловко – снял старый бинт и делал перевязку, не причиняя ему боли.

– Старый Дэн волнуется, – рассказывал он. – Боится, что его на похороны не возьмут. Забастовка, говорит, началась с него, а теперь все о нем забыли.

– Как думаешь, док, может, мы его на грузовике отвезем? – спросил Мак. – Если получится, это будет шикарный рекламный ход.

– Отвезти-то, конечно, можно. Только больно ему будет зверски. И вообще шок может быть. Он же старый. Спокойно, Джим. Я почти закончил. Нет, я скажу тебе, как надо сделать. Мы пообещаем, что он поедет с нами, а когда начнем поднимать, старик сам взмолится, чтобы его оставили. Его гордость мучает. Он думает, что Джой перебежал ему дорогу к славе. – Док похлопал по перебинтованной руке. – Ну вот, теперь готово, Джим. Так лучше?

Джим опасливо двинул плечом.

– Лучше. Да, конечно. Гораздо лучше.

– Почему бы тебе не сходить навестить старика, Джим? Он же твой приятель.

– Думаю, я так и сделаю.

– Он не совсем в себе, Джим, – предупредил Бертон. – Вся эта встряска ему не на пользу пошла – на голове сказывается.

– Я поговорю с ним, поддержу, успокою, – заверил Джим, вставая. – А рука-то теперь и правда лучше!

– Пойдем, хлебанем хлопьев, – предложил Мак. – Надо правильно начало похорон рассчитать, если сможем, чтобы к двенадцати часам и движение в городе перекрыто было.

Док фыркнул:

– Ну конечно, ты же всегда только о людях и печешься! Ты прямо скорпион какой-то, Мак! Будь я за главного на стороне противника, выманил бы тебя и расстрелял.

– Думаю, в один прекрасный день так и случится, – сказал Мак. – Только одно им и осталось, прочее всё они со мной уже испробовали.

Они гуськом потянулись вон из палатки. Снаружи воздух был насыщен влагой – серая туманная морось. Яблони в саду едва маячили за серой пеленой. Джим вглядывался в ряды мокрых палаток. Проходы между ними уже утопали в грязи, истоптанные ногами людей, беспрестанно снующих туда-сюда в поисках сухого места, чтобы присесть. К туалетам, устроенным в дальнем конце проходов, выстроились очереди.

Бертон и Мак с Джимом направились к печкам. Из труб поднимался синий дымок, на печах кипели большие котлы с кашей, и повара мешали в них длинными палками. Джим чувствовал, как за шиворот ему ползет туманная сырость. Он плотнее запахнул куртку, застегнул верхнюю пуговицу.

– Помыться бы в ванне, – вздохнул он.

– Можешь сделать обтирание. Только это и остается. Вот. Я захватил твою жестянку.

Они встали в конец очереди. По мере ее продвижения повара наполняли едой протянутую им посуду. Джим зачерпнул своей лопаточкой ком каши и стал есть – жадно, обжигаясь и дуя.

– Вкусно, – похвалил он. – С голоду я просто помираю.

– Охотно верю. Лондон там, где помост строят, распоряжается. Пойдем туда.

Они пошлепали по грязи, стараясь наступать где посуше. За кухней был возведен помост – маленькое возвышение, сооруженное из старых заборных штакетин и обшивки водостока. Над землей помост возвышался фута на четыре. Лондон приколачивал перекладину.

– Привет, – сказал он. – Как вам завтрак?

– Сегодня утром даже грязь жареная нам райской пищей бы показалась, – заметил Мак. – Это ведь последнее, что есть, да?

– Угу. Завтрак кончится, и на этом все.

– Может, Дику сегодня больше повезет, – мечтательно предположил Джим. – Почему бы тебе не послать меня пошуровать насчет еды, а, Мак? Я ведь ни черта не делаю!

– Нет, ты останешься здесь, – заявил Мак. – Подумай, Лондон, парнишку этого они заприметили, дважды уже пытались его схватить, и он еще собирается выходить в одиночку и шататься по улицам!

– Не будь идиотом, – поддержал Мака Лондон. – Мы тебя на грузовике отправим, с гробом. Не можешь ты раненый пешком идти. Поедешь на машине.

– Какого черта… – возмутился было Джим.

Лондон бросил на него сердитый взгляд.

– Не умничай и не пытайся мне перечить, – сказал он. – Здесь я главный. Когда дорастешь до главного, будешь мне указывать. А сейчас указываю тебе я.

Глаза у Джима вспыхнули протестом. Он метнул взгляд на Мака и увидел, что тот, осклабившись, медлит, словно выжидая.

– Ладно, – покорился Джим. – Сделаю, как ты велишь.

– Вот что ты можешь сделать, Джим. Как тебе такая идея, Лондон, если Джим походит и побеседует с парнями? Прощупает их настроение. Должны же мы знать, на каком свете находимся… Думаю, с Джимом парни будут откровенны.

– О каком таком свете ты желаешь знать?

– Хочу знать, как относятся парни к забастовке в настоящий момент.

– Звучит разумно, по-моему, – одобрил Лондон.

И Мак обратился к Джиму.

– Сходишь к старому Дэну, – сказал он, – а потом начинай беседовать с ребятами. Охвати побольше, но по нескольку человек зараз. Не пытай их особо и не поучай. И поддакивай, пока не уловишь, что они чувствуют. Справишься, Джим?

– Конечно. Где старого Дэна-то держат?

– Гляди. Видишь во втором ряду палатку белее, чем остальные? Это лазарет дока. Думаю, там и Дэна найдешь.

– Пойду проведаю его, – сказал Джим. Соскребя лопаточкой остаток каши, он доел ее, ополоснул жестянку и, проходя мимо своей маленькой палатки, забросил жестянку туда. В палатке кто-то шевельнулся. Встав на четвереньки, Джим вполз внутрь. В палатке сидела Лайза. Она кормила младенца. При виде Джима она быстро прикрыла грудь и, покраснев, еле слышно прошептала:

– Привет.

– Я думал, ты в лазарете ночевала.

– Там парни были, – отвечала она.

– Надеюсь, ночью ты не промокла.

Она аккуратно расправила складки платка на плече.

– Нет, палатка не протекала.

– Чего ты так робеешь? – спросил Джим. – Я же тебя не обижу. Однажды помог тебе. Вместе с Маком мы помогли.

– Знаю. Вот именно.

– О чем это ты?

Голова девушки скрылась под платком.

– Ты видел меня голую, – слабо пискнула она.

Джим чуть не расхохотался, но вовремя сдержал смех.

– Но это же ничего не значит, – сказал он. – Чего тут стесняться! Главное было помочь.

– Я знаю. – На одну секунду глаза вынырнули из-под платка. – Но мне неловко.

– Забудь об этом, – махнул рукой Джим. – Как ребенок?

– Хорошо.

– Молоко есть?

– Ага. – И тут же, залившись краской, она выпалила: – Мне нравится кормить.

– Конечно, нравится.

– Нравится, потому что… это приятно. – Она спрятала лицо. – Не должна я была говорить тебе такое!

– Почему же?

– Не знаю, но чувствую – не должна. Это ведь… неприлично, правда же? Ты никому не расскажешь?

– Конечно, не расскажу. – Джим отвел глаза и выглянул из низкой щели наружу. Над землей навис туман. По скату палатки, как бусинки, скользили дождевые капли. Он продолжал глядеть в сторону, инстинктивно чувствуя, что Лайзе хочется смотреть на него, но делать это она может, только если он отвернется.

Взгляд девушки скользил по его лицу в профиль, против света казавшемуся темным. Ее внимание привлек бугор забинтованного плеча.

– Что у тебя с рукой? – спросила она.

Он повернулся к ней, и на этот раз взгляды их встретились.

– Вчера в меня выстрелили.

– О-о… Больно?

– Немножко.

– Выстрелили? Ни с того ни с сего? Взял парень какой-то и выстрелил?

– Драка была со скэбами. Один из хозяев и пустил в меня пулю.

– Ты дрался? Ты?

– Ну конечно.

Широко раскрыв глаза, она как зачарованная уставилась на него.

– Но оружия у тебя не было, правда же?

– Не было.

Она вздохнула.

– Кто был тот парень, что приходил в палатку вчера вечером?

– Тот юноша? Это Дик. Мой товарищ.

– На вид приятный парень, – заметила она.

Джим улыбнулся.

– Конечно. И даже очень.

– Вроде бы веселый, – продолжала она. – Джоуи, это муженек мой, не любит таких. А мне он понравился, приятный парень.

Встав на колени, Джим собирался выползти из палатки.

– Ты завтракала?

– Джоуи пошел мне завтрак принести. – Она глядела теперь смелее. – Ты на похороны пойдешь?

– Конечно.

– А я не смогу. Джоуи сказал, чтобы не ходила.

– Уж слишком погода сырая, жуткая. – Джим выполз из палатки. – Пока, детка. Береги себя.

– П-пока. – И после паузы: – Ты никому не расскажешь, правда?

– О чем не расскажу? Ах да, о ребенке! Не расскажу, конечно.

– Знаешь, – объяснила она. – Ты видел меня такой… Вот у меня и вырвалось. Не знаю почему.

– А я тем более не знаю. Ну, бывай, детка.

Он выпрямился и пошел прочь. В тумане двигались редкие фигуры. Большинство забастовщиков уже съели свою баланду и разбрелись по палаткам. Печной дымок вился низко над землей. Поднялся ветер, и дождевая морось летела теперь вкось, стелясь под углом. Проходя мимо палатки Лондона и заглянув туда, Джим увидел группу людей, столпившихся возле гроба. Взгляды всех были направлены вниз, на гроб. Джим хотел было присоединиться к ним, но опомнился и пошел дальше, к белой палатке лазарета. Внутри царила удивительная чистота – ничего лишнего: медицинские инструменты, бинты, бутылочки йода, большой флакон с нюхательной солью, саквояж доктора в безукоризненном порядке были разложены на ящике.

Старый Дэн полулежал на койке, а возле него на полу стояли бутылка с широким горлом в качестве утки и допотопный горшок в качестве судна. Борода у старика выросла и казалась еще жестче и клочковатее, а щеки ввалились сильнее. Глаза поблескивали диковатым блеском.

– Так, – проворчал Дэн. – Пришел наконец! Все вы такие, из молодых да ранние. Выжмете из человека все, что вам требуется, а после бросите его!

– Как чувствуешь себя, Дэн? – миролюбиво осведомился Джим.

– Всем наплевать, как я себя чувствую. Вот доктор – хороший человек, единственный хороший человек во всей этой вашей вшивой компании.

Джим пододвинул к себе ящик из-под яблок, сел.

– Не кипятись, Дэн. Видишь, мне тоже несладко – пулю в плечо получил.

– Поделом тебе, – хмуро ответил Дэн. – Вы, молокососы паршивые, не умеете себя беречь. Вот и достается вам по-крупному.

Джим промолчал.

– Уйди ты отсюда, Христа ради! Дай полежать спокойно! – выкрикнул Дэн. – Вы только и болтаете, что о забастовке, больше ни о чем. А с чего все пошло, кто забастовку начал? Вы? Нет, черт подери! Это я ее начал! Думаешь, мне невдомек? Я начал ее тем, что бедро сломал! А вы после всего бросили меня здесь одного.

– Мы помним об этом, Дэн. Все помнят.

– Так почему молчат об этом? Превратили меня в какого-то младенца недоделанного. – Он гневно взмахнул рукой и поморщился от боли. – Вам на меня наплевать!

– Это не так, Дэн, – насилу прервал его страстную речь Джим. – Мы собираемся тебя на грузовике на похороны отвезти. Ты впереди колонны поедешь, во главе всей процессии.

Дэн даже рот разинул, обнажив беличьи зубы. Руки медленно опустились, упали на постель.

– Правда? – переспросил он. – На грузовике?

– Так главный сказал. Сказал, что ты лидер и должен там быть.

Лицо у Дэна посуровело. Он поджал губы с выражением строгим и воинственным.

– Это справедливо, черт возьми. Он должен был так поступить, и он это знает. – Взгляд у Дэна вдруг смягчился, став по-детски беззащитным. – Я буду во главе, – негромко произнес он. – Сотни лет рабочему люду не хватало именно главаря, лидера, вождя. Я поведу народ к свету. Все, что от них потребуется, это делать, что я им велю. Я скажу им: «Вы, парни, делайте вот так», – и они станут так делать. А когда я скажу: «Вы, лентяи безмозглые, убирайтесь прочь», – ей-богу, они послушно уберутся прочь, потому что я не потерплю рядом с собой безмозглых лентяев. Я прикажу им, и они наперегонки бросятся выполнять приказ. – Дэн вдруг улыбнулся мягко и ласково. – Бедолаги несчастные, – сказал он. – Им никто и никогда не говорил, что надо делать! Никогда у них не было главаря!

– Верно, – поддакнул Джим.

– Ну, теперь-то вы увидите перемены! – воскликнул Дэн. – Ты передай им, что я так сказал. Передай, что я работаю над планом. Вот встану через день-другой… Передай им, пусть потерпят, пока не встану и не займу место главаря!

– Передам, передам, конечно, – заверил его Джим.

В палатку вошел доктор Бертон.

– Доброе утро, Дэн. Привет, Джим. Дэн, а где тот парень, которому я велел за тобой ухаживать?

– Ушел, – грустно отвечал Дэн. – Пошел принести мне завтрак да так и не вернулся.

– Хочешь судно, Дэн?

– Нет.

– А клизму он тебе сделал?

– Нет.

– Я сменю тебе медбрата, Дэн.

– Послушай, док, этот вот молокосос говорит, что я на грузовике на похороны поеду.

– Это правда, Дэн. Поедешь, если захочешь.

Дэн с улыбкой откинулся на подушку.

– Наконец-то хоть кто-то ко мне внимание проявил, – сказал он с явным удовольствием в голосе.

Джим поднялся со своего ящика.

– Ну, до скорого, Дэн.

Бертон вышел вместе с ним.

– Он что, совсем с катушек слетел, док?

– Нет. Просто старый он. Пережил шок. Кости плохо срастаются.

– Но несет он такое, словно с ума сошел.

– Видишь ли, парень, которого я поставил смотреть за ним, не выполнял своих обязанностей. Дэну клизма требуется. Запор может в некоторых случаях повлиять на мозговую деятельность. Но вообще это просто старость, Джим. И ты доставил ему огромную радость.

– Думаешь, он и правда поедет на похороны?

– Нет. Трястись на грузовике было бы для него слишком болезненно. Нам придется каким-то образом замять этот вопрос. Как твоя рука?

– Я и забыл о ней.

– Чудно. Старайся ее не застудить. Если не побережешься, могут быть большие неприятности. Парни туалеты совсем запустили, грязь там жуткая и дезинфицирующий раствор закончился. Необходимо достать карболки, хоть что-нибудь достать…

Он поспешил прочь, что-то бормоча себе под нос.

Джим огляделся, ища, с кем бы ему поговорить. Те, кого он видел, торопливо перебегали под моросящим дождем из палатки в палатку. Грязь в проходах скопилась непролазная – черная, густая. Неподалеку стояла вместительная палатка. Из палатки доносились голоса, и Джим направился туда.

Тусклый свет освещал группу мужчин на одеялах. Разговор при его появлении оборвался. Мужчины, подняв на него глаза, глядели выжидающе. Сунув руку в карман, Джим вытащил оттуда кисет с табаком, который передал ему Мак.

– Привет, – поздоровался Джим. Мужчины по-прежнему молчали и ждали. – У меня рука болит, – продолжал Джим, – кто-нибудь, сверните мне самокрутку!

Передний из мужчин протянул руку за кисетом и ловко свернул самокрутку. Джим взял ее и, помахав кисетом, показал его остальным.

– Пустите по кругу. Понятное дело, табака в лагере негусто.

Кисет переходил из рук в руки. Плотный маленький мужчина с бородкой сказал:

– Присаживайся, паренек. Вот сюда садись, на мою постель. Уж не тот ли ты парень, которого подстрелили вчера?

Джим засмеялся.

– Да, я из той компании. Но не тот, который мертвый, а тот, который увернулся.

В ответ раздался одобрительный смех. Мужчина с худым скуластым лицом прервал общее веселье вопросом:

– Зачем они того, маленького, сегодня хоронят?

– А почему бы и нет?

– Да телу-то три дня полежать полагается.

Плотный выдул струйку дыма.

– Коли умер, так уж умер.

– А если не умер, – хмуро возразил худощавый. – Если просто спит он сном таким особым? Вдруг его похоронят, а он живой? По мне, так три дня выждать надо, как со всяким мертвяком делать положено.

Ему ответил звучный насмешливый голос. Высокий мужчина с белым гладким лбом сказал:

– Нет, вовсе он не спит. На этот счет можешь быть спокоен. Если бы ты был знаком с работой гробовщиков, то не сомневался бы, что никакой это у него не «особый сон».

– Но может же быть такое, – упорствовал худощавый. – Почему бы все же не проверить?

– Ну, если он способен спать после того, как в вены ему вкатили бальзамирующей жидкости, – саркастически заметил белолобый, – значит, он чемпион мира по спанью!

– А гробовщики этим занимаются?

– А как же! Я знал одного парня, который в похоронном бюро работал. Он такое мне рассказывал – не поверишь!

– Я такие вещи и слушать не желаю, – поморщился худощавый. – Не к добру этот наш разговор.

– А кто тот маленький был-то? – спросил плотный. – Я только и видел, что он вроде со скэбами приехал, а потом как будто остановить их пытался, и тут вдруг – бац! – и он уже на земле!

Джим секунду помедлил, взяв в рот незажженную самокрутку.

– Я знал его. Хороший он был человек. Можно сказать, рабочий активист.

– Много их развелось, рабочих активистов этих, – проворчал белолобый. – Приходят – и нет их, так и мелькают. Поглядеть только на змею эту гремучую Сэма. Божится, что докер. Держу пари, что и полгода не пройдет, как шлепнут его.

– Ну а о Лондоне что скажешь? – подал голос темноволосый юноша. – Тоже, думаешь, струсит, как Дейкин?

– Вот уж нет, – сказал худощавый. – Лондон в бутылку не полезет. У Лондона есть голова на плечах.

– Если есть у Лондона голова на плечах, – вскинулся белолобый, – то что мы, черт возьми, здесь торчим? Подозрительно это все, вся забастовка эта. Кто-то непременно на ней наживается. А как только дела круто пойдут, этот «кто-то» предаст всех – сам улизнет, а другие пусть получают по полной!

Широкогрудый мускулистый мужчина, приподнявшись на четвереньках, застыл в угрожающей позе, как зверь перед нападением.

– Хватит, умник, замолчи! – рявкнул он. – Я Лондона тыщу лет знаю, и если ты намекаешь на то, что Лондон предать нас готовится, то давай-ка выйдем с тобой из палатки сию минуту! Я не очень-то разбираюсь в забастовках этих, не знаю, как там и что, а участвую потому, что Лондон сказал: надо участвовать. И брось эти свои намеки грязные!

Белолобый смерил его холодным взглядом:

– Настроен серьезно, да?

– Достаточно, чтобы морду тебе набить хорошенько, мистер!

– Прекратите! – вмешался Джим. – Нам-то зачем драться? Если очень уж руки чешутся, поводов для драки скоро представится немало!

Широкогрудый, заворчав, вновь опустился на свои одеяла.

– Пока я здесь, не позволю, чтобы о Лондоне за его спиной плохо говорили, – буркнул он.

Низкорослый крепыш внимательно взглянул на Джима:

– Как это тебе перепало, парень?

– На бегу, – отвечал Джим. – Когда бежал, меня пулей ранило.

– Я от парня одного слышал, что скэбам там жару задали.

– Было дело.

– Говорят, скэбы грузовиками прибывают, – сообщил белолобый. – И у каждого в кармане бомба со слезоточивым газом.

– Вранье! – мгновенно отозвался Джим. – Такие слухи всегда нарочно распускают, чтобы напугать забастовщиков.

– А еще я слыхал, – продолжал белолобый, – что хозяева дали знать Лондону, что до тех пор, пока в лагере красные, никаких переговоров быть не может.

– Ну а кто, кто в лагере красные? – опять вскинулся широкогрудый. – Вот по твоим речам судя, ты как раз самый что ни на есть красный!

– А вот я думаю, красный – это доктор, – гнул свое белолобый. – Денег он за работу не получает. Так кто ж ему платит? Ведь своего он не упустит. Слишком умен, чтоб упустить. Может, ему вообще из Москвы деньги идут!

Джим сплюнул на землю. Лицо у него сильно побледнело, и он тихо произнес:

– Ты сукин сын, гнуснее которого я в жизни не видывал! Судишь о людях по себе, наверно, вот всех подонками и считаешь!

Широкогрудый опять приподнялся на четвереньках.

– Парень прав, – сказал он. – Он не может вдарить тебе по полной, а я могу. И, ей-богу, сделаю это, если ты не заткнешь свое хлебало вонючее!

Белолобый, медленно поднявшись, направился к выходу. Обернувшись, он бросил:

– Ладно, ребята. Но глядите в оба. Очень скоро Лондон велит всем закругляться с забастовкой. А сам после получит новенькую машину или работу постоянную. Так что глядите в оба.

Широкогрудый ринулся было за ним, но белолобый, увернувшись, выскользнул из палатки.

– Кто этот парень? – спросил он. – Он ночевал здесь?

– Нет, черт его дери. Зашел просто не так давно.

– А раньше его кто-нибудь из вас здесь видел?

Все покачали головами.

– Я не видел…

– Да и я тоже.

– В жизни не видел.

– Господи, так, значит, засланный он! – вскричал Джим.

– Кем засланный? – спросил плотный.

– Хозяевами, прислали специально, чтобы поговорил и заронил в вас сомнение насчет Лондона. Неужто неясно? Им надо расколоть нас. Хорошо бы парочка ребят проследила за тем, как он выйдет из лагеря.

Широкогрудый поднялся.

– Этим я займусь, – сказал он. – Мне это в радость будет. – И он вышел.

– Будьте настороже, – предупредил Джим. – Такие парни, как этот, могут убедить вас в том, что забастовка вот-вот кончится. Не ведитесь на ложь.

Плотный выглянул из палатки.

– Что еда кончилась – это вовсе не ложь, – сказал он. – Что варево, которым впору только скотину кормить, завтраком нельзя считать – это тоже не ложь. Чтоб такие слухи распространялись, шпионов засылать не надо.

– Мы должны продержаться! – воскликнул Джим. – Продержаться во что бы то ни стало! Если дрогнем, мы пропали, и не только мы. Каждый сезонник в стране это почувствует.

Плотный кивнул.

– Ну да, все связано, – согласился он. – Каждый же не по отдельности. Некоторые хотят для себя выгоды добиться, но это невозможно, пока каждый не получит выгоды.

Лежавший у самой стенки мужчина средних лет приподнялся и сел.

– Знаете, в чем беда наша, рабочих людей то есть? – спросил он. – Я скажу вам в чем. Слишком, черт возьми, мы много болтаем! А ежели бы меньше болтали и спорили, а побольше бы дрались, тогда бы, может, толк был.

Он замолчал. Люди в палатке прислушались. Снаружи доносилось какое-то шевеление, суета, шаги, неясные голоса. Звуки негромкие, но проникающие и всеохватные, как запах. Люди в палатке замерли, слушая. Звуки нарастали. Шаги по грязи. Несколько человек прошли мимо палатки.

Джим встал и подошел к входу, как раз когда в палатку просунулась голова.

– Там готовятся гроб выносить. Пойдемте, ребята.

Джим раздвинул полотнища входа и выбрался наружу. Туман еще не рассеялся, а стелился криво, сея вокруг крохотные легкие снежинки. То тут, то там ветер вдруг начинал трепать полотнища палаток. Джим оглядел проход. Новость уже распространилась. Из палаток выходили люди – мужчины и женщины. Они медленно стекались, смыкаясь в толпу. И чем плотнее становилась толпа, тем явственнее разноголосица соединялась в единый голос, а звук шагов превращался в общее брожение. Джим вглядывался в лица людей. Казалось, глаза их глядят, не видя, головы запрокинуты, словно люди принюхиваются к чему-то. Люди обступили помост, теснясь к нему.

Из палатки Лондона шестеро мужчин вынесли гроб. Ручек на гробе не было, и его несли на плечах, подхватив под днище. Поначалу они шагали неровно, стараясь попадать в ногу, потом, выработав определенный мерный ритм, медленно двинулись по раскисшей земле. Головы у мужчин были обнажены, и волосы их, как серой пылью, припорошены водяными каплями. Ветерок трепал угол грязного флага, то приподнимая, то опуская его. Люди расступались перед гробом, освобождая проход носильщикам, и те двигались с суровой торжественностью на лицах, напрягая шею, опустив подбородок. Стоявшие вдоль прохода люди, не отрываясь, глядели на гроб. При его приближении они затихали, а когда он, проплыв мимо, удалялся, начинали беспокойно перешептываться. Некоторые незаметно крестились. Носильщики подошли к помосту. Передняя пара опустила на доски изголовье гроба, а другие подтолкнули ящик, чтобы он встал надежно и прочно.

Джим поспешил к палатке Лондона. Там находились Лондон и Мак.

– Господи, ну почему бы тебе не сказать речь! Я же не умею.

– Нет. Ты прекрасно все скажешь. Помнишь, что я тебе внушал? Попробуй добиться от них откликов. Как только тебе начнут отвечать – они в твоей власти. Старый ораторский прием, на толпу действует безотказно.

Лондон казался испуганным.

– Ну сделай это, Мак! Богом клянусь, не умею я. Я ведь даже и не знал парня!

На лице у Мака промелькнуло выражение брезгливости.

– Слушай, ты поднимешься и скажешь. А если поплывешь, то я буду рядом и подхвачу.

Лондон наглухо застегнул ворот синей рубашки, приподняв воротничок. Поправил и одернул на животе старую шерстяную куртку. Рука его потянулась к тонзуре, пригладила волосы. Казалось, этим он утихомирил дрожь до состояния напряженной и тяжелой торжественности. Худощавый Сэм, войдя, встал с ним рядом. Лондон вышел из палатки, величественный и важный. Мак и Джим с Сэмом следовали за ним, но Лондон шел один впереди, шагая по грязному проходу в сопровождении маленькой своей свиты. Головы при их приближении поворачивались. Негромкие разговоры смолкали. Люди давали пройти главарю и глядели ему вслед.

Лондон вскарабкался на помост. Он стоял одинокий над головами людей. Лица всех были обращены к нему, глаза глядели слепо, остекленело, ничего не выражая. Секунду Лондон, понурившись, смотрел на сосновый ящик, а потом расправил плечи. Казалось, он с неохотой нарушает звенящую тишину. Голос его звучал степенно и отстраненно.

– Я поднялся сюда, чтобы вроде как речь сказать, – заговорил он. – Но не умею я речей говорить. – Помолчав, он окинул взглядом поднятые к нему лица. – Вчера маленького этого парня убили. И вы это видели. Он к нам подойти пытался, а кто-то пулю в него пустил. А ведь он никому вреда не сделал. – Он вновь помолчал, словно озадаченный. – Ну что тут скажешь? И вот мы его хоронить собрались. Он был одним из наших, и его убили. За то, что он был наш. Он был таким же, как мы, ничем не отличался, таким же, как каждый из нас. И с каждым из нас может такое случиться. – Он помолчал с открытым ртом. – Я… я… не умею я говорить, – смущенно произнес он. – Вот здесь человек стоит, который знал того коротышку. Так вот я хочу, чтобы он сказал. – Он медленно повернулся туда, где стоял Мак: – Давай, Мак, поднимись. Расскажи им о маленьком коротышке.

Мак стряхнул с себя оцепенение и одним махом вспрыгнул на помост, по-боксерски встряхнув плечами.

– Разумеет, я расскажу, – горячо начал он. – Звали его Джой. И был он радикалом. Понятно? Радикалом. Он хотел, чтоб у таких, как вы, парней было вдоволь еды, чтоб место было, где спать, не промокнув за ночь. Для себя он не хотел ничего. Он был радикалом! – Голос Мака поднялся до крика. – Понятно, кто он был такой? Грязная сволочь, угроза властям! Не знаю, видели ли вы его лицо, разорванное в кровь, в клочья! Копы сделали это, потому что он был радикал. У него были переломаны руки, сломана челюсть. Челюсть ему сломали за то, что он в пикете стоял. Его бросили в тюрьму. А доктор, когда пришел, едва взглянув на него, сказал: «Я не стану лечить чертова красного!» Так никто ему челюсть и не поправил. Он же опасность представлял, хотел, чтоб парни вроде вас не голодали. – Мак говорил все тише, все спокойнее, опытным взглядом оглядывал лица вокруг, замечая, как напряженно вслушиваются люди, стараясь не пропустить смысла тихо сказанных слов, как наклоняются вперед в желании услышать. – Я знал его. – И вдруг он выкрикнул: – Так что вы собираетесь сделать? Сбросить его в грязную яму, забросать мокрой землей? И забыть?

Какая-то женщина в толпе истерически зарыдала.

– Он боролся за вас! – крикнул Мак. – И вы это забудете?

– Нет уж, ей-богу, нет! – выкрикнул мужской голос.

А Мак все долбил и долбил в одну точку:

– Так что? Его убили, а вы не сдвинетесь с места и проглотите это?

На этот раз откликнулся целый хор:

– Не-ет!

Голос Мака зазвучал мягко, певуче:

– Сбросите его в грязную яму, и все?

– Не-ет! – Толпа чуть качнулась в едином порыве.

– Он боролся за вас! И вы его забудете?

– Не-ет!

– Мы пройдем маршем по городу. Вы допустите, чтобы копы остановили нас?

– Не-ет! – ревела толпа, ритмично колыхаясь. Люди напряглись, готовые вновь прореветь ответ.

Но Мак сломал заданный ритм, и это резануло неожиданностью. Он спокойно произнес:

– Этот маленький паренек – душа всех нас. Мы не станем молиться за него. Он не нуждается в молитвах. Как не нуждаемся в них и мы. Дубинки – вот в чем мы нуждаемся.