Текст книги "Назло громам"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Скоро мы убедимся, – объявил он, – что лучше: мое тщательное планирование или рассеянный ум Гидеона Фелла. Кстати, тебе когда-нибудь доводилось встречаться с мисс Паулой Кэтфорд?

– Нет.

– Но может быть, ты видел ее фотографию?

– Насколько помню, нет.

– Ага! Так вот, если ты посмотришь туда, куда я тебе показываю, – вон туда! – то тебя ждет сюрприз.

Один из лифтов резко спустился вниз, его зеленая дверь открылась, и Брайан от неожиданности даже остановился. Хатауэй был прав: Брайан предполагал, что журналистка, объездившая чуть ли не весь свет, должна быть сильно накрашенной самовлюбленной дамой крепкого телосложения, с заученными жестами и резким голосом, потому, увидев Паулу Кэтфорд, был просто потрясен. Из лифта вышла скромная, благообразная черноволосая девушка; ее высокая и стройная, с немного округлыми формами фигура и манера держаться производили очень приятное впечатление. Ее скорее можно было назвать девушкой, чем дамой, хотя, судя по всему, ей должно было быть около тридцати. Паулу нельзя было назвать красавицей, но цвет лица и большие глаза делали ее очень привлекательной. Если бы не модная одежда, ее можно было бы принять за дочь приходского священника, приехавшую на каникулы.

Девушка поспешила к Хатауэю, на ходу укладывая в сумочку ключ от номера.

– Я опоздала, сэр Джералд?

– Нет, что вы, напротив, милая леди, вы пришли на пять минут раньше. Но прежде всего я хочу принести вам мои извинения.

– Но послушайте, вы не должны этого делать. Вы такой известный и занятой человек, я же не привыкла к такому большому вниманию.

Хатауэй аж затряс бородой от галантности:

– Милая леди, было вообще неприлично вытаскивать вас сюда из Стокгольма, не объясняя ни слова, потом пригласить вас на обед и звонком отменять его… Это все из-за негодника Иннеса!..

Дружески улыбнувшись, Паула протянула Брайану руку:

– Мистер Иннес? Очень приятно. Сэр Джералд никак не мог вас найти.

– У него дома, – недовольно продолжил Хатауэй, – мне сказали, что он должен вернуться семичасовым самолетом. Когда в восемь его по-прежнему не было, я был вне себя и просто не мог находиться среди людей; тогда я отправился бродить по улицам, чтобы спустить пары. Но даже и тогда, когда я совершенно случайно встретил его у отеля «Метрополь», он заставил ждать себя еще полчаса, так как ему понадобилось сменить костюм.

Брайан кивнул:

– Сэр Джералд совершенно прав, мисс Кэтфорд. Советую вам никогда не доверять импульсивным людям.

– Простите, я… я…

– Остерегайтесь художников! Они постоянно заставляют себя ждать, то переодеваясь, то когда прячутся в телефонных будках… И вообще, им нельзя верить ни на грош!

– О, вы преувеличиваете – я уверена в этом. Я…

Внезапно Паула словно бы очнулась; то же произошло и с Брайаном. В этот момент он держал ее руку в своей. Ее большие сверкающие карие глаза смотрели прямо в его, будто она стремилась уловить каждое слово, и в то же время Брайану показалось, что она его не слышит. За вежливостью Паула скрывала какие-то чувства, которые он скорее угадывал, но не мог определить. Хатауэй тоже почувствовал это. Между ними словно пробежала искра, и галантность мгновенно исчезла.

– Что такое, дорогая? – спросил старик. В этот момент он был похож на взволнованного заботливого дядюшку. – Что случилось? В чем дело?

– Ничего. Я просто задумалась – вот и все! О Берхтесгадене. Неужели с тех пор прошло уже семнадцать лет?

– Даже больше семнадцати. Тогда вас называли «юным чудом с Флит-стрит», помните?

– Да, именно об этом я и подумала. Боже мой! – Криво улыбнувшись, Паула слегка вздрогнула и отступила назад. – В тридцать девятом, – продолжила она, – я опубликовала мой первый дневник путешествий. Он был полон просто ужасных описаний и псевдоинтеллектуальных мыслей о политике – теперь я краснею, вспоминая об этом. Интересно, с тех пор кто-нибудь из нас действительно повзрослел?

– Мне тоже хотелось бы это знать, – резко отозвался Хатауэй. – Вам известно, почему я здесь?

– Конечно.

– Ну что ж, тогда давайте поговорим о миссис Ферье. Она не просила вас подтвердить ее алиби в деле об убийстве Гектора Мэтьюза?

– Не стоит обсуждать это здесь, – после некоторой паузы произнесла Паула. – Идемте со мной, прошу вас.

– Может быть, в бар?..

– Нет, только не в бар. Для меня это будет уже слишком. Идемте сюда.

Перед фойе, выходившим прямо на набережную, сквозь открытую стеклянную дверь были видны группы смеющихся людей, возвращающихся в отель. Справа от главного входа, на две ступеньки ниже, за газетным киоском на мраморном полу стояло несколько мягких кресел: это пространство чем-то напоминало салон. Паула повела их именно туда.

– Видите ли, сэр Джералд, боюсь, что я приехала сюда из Стокгольма не только из-за вашего знаменитого имени. Мне было необходимо увидеть вас до того, как вы встретитесь с Евой.

– Слушаю вас, милая леди.

– Юное чудо с Флит-стрит было страшно глупым, но в чем-то очень счастливым существом. Наверное, у меня был ангел-хранитель или врожденное чувство приличия, а может быть, что-нибудь еще, что теперь утеряно. – Паула выпрямилась. – Когда этот самый Мэтьюз упал вниз головой через парапет, а Ева вскрикнула, мне случившееся не показалось поводом для газетной сенсации. Я не сделала того, что вы, боюсь, собираетесь сделать теперь. Я не могла бы оскорбить ее подозрением. Не понимаете? Я видела, как все произошло.

– Вы видели, как она толкнула его?

– Она его не толкала. Она даже не стояла рядом с ним.

– Ага!

Они стояли в окружении кожаных кресел; свою шляпу и портфель Хатауэй осторожно положил на диван. Из фойе доносился шум голосов.

– Я видела это в окно; другие – те толстые офицеры, которые не отрываясь смотрели на нее влюбленными глазами – я даже ревновала! – они, может быть, тоже видели, а может быть, и нет. Не знаю. Я смотрела в окно на террасу. Вы что, не понимаете, о чем я говорю? Я видела, как все произошло!

– А что же произошло?

– Ева не делала этого – вот и все. Она находилась метрах в четырех-пяти от того места, откуда он упал. По-моему, она его позвала. Дул легкий ветер. Она лишь перегнулась через парапет и, слегка повернувшись налево, указала ему на что-то внизу, на холме.

– Ага! – произнес Хатауэй.

Это его многократно повторяемое «Ага!» могло показаться даже комичным, если бы не неожиданно прорвавшаяся нотка просветления. Паула Кэтфорд неподвижно стояла рядом. Стеклянные витрины с роскошными товарами, расположенные вдоль стен и освещавшиеся маленькими лампочками, вмонтированными внутри их, отражали ее стройный, женственный силуэт, отбрасывая свет на темные волосы.

– Юное чудо с Флит-стрит, сэр Джералд, говорит вам правду, только правду и ничего, кроме правды. Вы не верите?

– Милая леди! Конечно верю! В том смысле, что это могло выглядеть так.

– Могло выглядеть?

– Милая леди! Если я допускаю несправедливость но отношению к нашей подруге…

– Ой, да перестаньте!

– Миссис Ферье не было необходимости дотрагиваться до своей жертвы. Ей было достаточно просто внимательно посмотреть на нее. Я допускаю, что Мэтьюз потерял сознание, но отнюдь не от большой высоты. Теперь же я совершенно убежден, что она отравила его либо наркотиком, либо ядом, и, кажется, знаю, как она это сделала.

Глава 4

Оглядев сбоку в витрине свою бороду и усы, Хатауэй, торжествующе и несколько вызывающе шагнул вперед, чтобы расстегнуть портфель.

– У меня здесь альбом с фотографиями, – сообщил он, – которые, возможно, убедят вас обоих. Гектор Мэтьюз был очень высокого роста: если точно, то один метр девяносто сантиметров. Низкий парапет мог оказаться для него смертельной ловушкой. А если к тому времени он был отравлен, то, указав ему куда-то вдаль и вниз, можно было заставить его наклониться к парапету.

– Стоп! – Вдохнув, Брайан хотел что-то возразить.

Однако Хатауэй не собирался ничего слушать. Достав из портфеля большой потрепанный старый альбом с фотографиями, он протянул его ему:

– Полагаю, вы видели такое раньше? Заводить подобные альбомы – противная провинциальная привычка. Не рекомендую этим заниматься – разве что для научного (исключительно научного!) изучения преступления.

– Ты говоришь «научного»?

– Именно так.

– А что еще?

– Все фотографии, находящиеся в этом альбоме, за исключением первой, были сделаны сотрудниками министерства пропаганды в Германии. Не обращайте внимания на первый снимок – он для нас не представляет интереса.

Но это было не так.

– Хатауэй, можно мне сказать кое-что о тебе самом? – Брайан с такой силой рванул альбом, что чуть не разодрал его. Альбом раскрылся именно на первой странице, и на них с большой черно-белой фотографии глянуло сияющее, словно живое, прекрасное лицо Евы Ферье. – Взгляни на это! – сказал он. – Взгляни на нее, а потом послушай, что ты несешь.

– Ну и что?

– Если не знать тебя, то можно подумать, что ты – просто отъявленный негодяй, питающий личную неприязнь к миссис Ферье. Но ведь на самом деле это не так. Ты исключительно добрый человек.

– «Отъявленный негодяй»! – раздраженно повторил Хатауэй. – Какие высокопарные выражения! – Выдохнув, он швырнул альбом на диван. – И вообще, не стой здесь и не бухти! Это невыносимо! Не желаю больше слушать!

– Ладно. Пусть я зануда и выражаюсь высокопарно, но должен же кто-то сказать тебе это. Мы не полицейские, а в тюремном архиве не хранится дело на миссис Ферье. Ты, кажется, забываешь об этом. Я и сам находился в некотором заблуждении до тех пор, пока мисс Кэтфорд не рассказала нам о том, что она видела.

– Благодарю вас! – прошептала Паула, шагнув к нему. – Благодарю!

Хатауэй, обежав диван, остановился за его спинкой напротив собеседников, словно защищаясь от возможной физической атаки.

– Нет дела на миссис Ферье? И это говоришь ты, Иннес?

– Именно так, и твои разговоры о наркотиках…

– Ну и ну! Позволь напомнить тебе то, что ты слышал собственными ушами сегодня вечером в отеле «Метрополь». Десмонд Ферье считает, что жена пытается его отравить! – И снова разговор вернулся в прежнее неприятное русло. – Отравить – вот ключевое слово. Я нечаянно услышал его, находясь за дверью, и не отрицаю этого. Поэтому-то и не стал вмешиваться, а «спрятался», как ты насмешливо заметил. Мне необходимо было время, чтобы все обдумать. И мне пришлось сделать это в телефонной будке – потому что надо было отменить приглашение пообедать здесь вот с этой леди. Это имеет отношение к делу – не думай, что все обстоит иначе. Между прочим, я с большим удовольствием скажу об этом и самой миссис Ферье.

– Не сомневаюсь, что вы сделаете это, сэр Джералд, – проговорила Паула. – Только я считаю, что вы должны прислушаться: в этом нет ни слова правды.

– Мадемуазель, ваше мнение…

– Это не мое мнение. Пожалуйста, я могу предоставить вам доказательства; я не прошу вас принимать ни мои, ни чьи-либо еще слова на веру.

– Так что же? О каких доказательствах идет речь?

– Вы ведь находились вместе с нами, будучи среди тех, кто провел ночь в гостевом домике, а на следующий день поехал в резиденцию Гитлера на обед, на котором в итоге нам всем так и не удалось побывать. Если бы Ева напоила Мэтьюза наркотиком или ядом, как она могла бы проделать все это у нас на глазах?

– Именно для того, чтобы определить это, мы и собрались здесь, мадемуазель!

– И все же я не могу согласиться. Каким образом она могла это сделать? И где? – Паула поднесла дрожащую руку к глазам, словно пытаясь прикрыть их от света. – Не ожидала такого от мистера Ферье! – воскликнула она. – Даже подумать не могла о чем-то подобном! Но что бы он ни говорил, это следует воспринимать как шутку. Как же глупы люди! В их глазах мистер Ферье всегда невольно ассоциируется с героями Шекспира. Если бы вы видели его в «Цезаре и Клеопатре» или в роли Хиггинса в «Пигмалионе», то поняли бы: он – прекрасный комедийный актер и играет так естественно, словно это его реальная жизнь. Постойте, я понимаю, что вы хотите спросить. Да, я не очень хорошо его знаю, хотя мне довелось нередко встречаться с ним, но, по рассказам Евы, он именно такой, да и от других я это слышала.

– Продолжайте, милая леди, – неожиданно и подчеркнуто вежливо попросил Хатауэй. – Продолжайте эту интересную беседу между мной и собой.

– Погодите, пожалуйста! Я думала… – Встревоженными блестящими глазами Паула смотрела мимо Брайана, словно разглядывая что-то в фойе, но на самом деле не видела ни этого фойе с мраморным полом, ни кремовых, оранжевых и черных красок, которыми оно было расцвечено, ни блестящих стеклянных дверей, выходящих на улицу. – «Гастхоф цум Тюркен» – вот как назывался домик для гостей, или отель, или не знаю, как это называлось, где наша группа провела ночь. Помните?

– Да, прекрасно помню. У меня даже есть фотография…

– Да бог с ней, с фотографией! На следующее утро мы четверо из нашей специальной группы – вы, Ева, мистер Мэтьюз и я – завтракали за одним столом. Кроме нас, за столом больше никого не было. Это происходило ровно в восемь часов утра, верно?

– Совершенно справедливо!

– Мистер Мэтьюз не съел ни кусочка и не выпил ни капли – он заявил, что никогда не завтракает. Вы тогда еще сказали, что у него настоящий пунктик насчет еды, и стали уговаривать его выпить хотя бы чашечку кофе, так как раньше половины второго ленча не предвиделось. Правильно?

– Не отрицаю…

– С этого момента мы все четверо держались вместе тесной группой, что было вполне естественно, – из нас только одна Ева говорила по-немецки. Мы все вместе сидели на террасе в ожидании машины, а в «Орлиное гнездо» ехали в одном автомобиле. С восьми часов и по крайней мере до четверти второго мы все были рядом. Вы согласны?

Хатауэй стоял неподвижно, изучая взглядом собеседницу.

– Вы согласны со мной, сэр Джералд?

– Искренне и чистосердечно: все верно. Да!

– В четверть второго, сразу же после того, как мы приехали в «Орлиное гнездо», Ева и мистер Мэтьюз вышли на балкон-террасу, не так ли? И буквально секунд через тридцать-сорок раздался крик Евы. Вы киваете в знак согласия, да? Тогда где и когда мог быть отравлен этот бедняга?

– Должен напомнить вам, милая леди, что около часу дня у жертвы начали проявляться признаки «горной» болезни – головокружение. Если ему всыпали дозу до восьми часов утра…

– За пять часов? – выдохнула Паула. – Вы серьезно думаете, что это можно было сделать за пять часов? Поверьте, мне довелось знать немало детективов-любителей – такие есть в каждой газете. Скажите, а вы можете назвать какой-нибудь яд или лекарственный препарат настолько медленно действующие, что они никак не проявляются в организме в течение пяти часов?

– Нет, признаю: такого не бывает. – Быстрыми шагами Хатауэй вышел из-за дивана. – Но погодите! Я допускаю, что между восемью утра и часом с четвертью дня жертва ничего не ела и не пила. Кроме того, поскольку мы все это время находились рядом, у убийцы не было возможности сделать ей какую-либо подкожную инъекцию. Точно так же нам следует исключить губку, пропитанную хлороформом, или что-нибудь подобное. Совершенно согласен с вами, что ни один из этих способов не представляется мне возможным, и все же…

– И все же?..

Альбом с фотографиями, брошенный на диван, по-прежнему был открыт на первой странице, откуда на них с большой фотографии смотрела Ева Ферье. Указав на нее, Хатауэй, сердито глядя на Брайана, произнес:

– Минуту назад ты призывал меня посмотреть на это лицо. Ну что ж, мой славный друг, теперь ты посмотри на него.

– Смотрю. Ну и что?

– А то, – провозгласил Хатауэй, – что между восемью и четвертью второго эта женщина убила Гектора Мэтьюза.

– Но как? Ты можешь нам сказать, как она это сделала?

– Ей-богу, – каким-то гортанным голосом произнес Хатауэй, – я смогу это объяснить.

– И собираешься кому-то это сообщить?

– Да, в нужное время я сделаю и это.

Он продолжал указывать на фотографию, и ни Брайан, ни Паула не могли отвести от нее глаз.

Брайан почти забыл поразительную красоту этой женщины. От снимка исходил какой-то невидимый на первый взгляд свет. Густые светлые волосы, уложенные по моде тридцатых годов, обрамляли лицо Евы Ферье, которое нельзя было назвать классически правильным из-за широко поставленных глаз с тяжелыми веками, полных губ и маленького носа. Могло показаться, что рот выражает насмешливость или жестокость его обладательницы, но с таким же успехом это могло быть и лишь игрой его воображения. Была ли Ева Ферье на самом деле чувственной натурой или нет, трудно сказать, однако немногие женщины способны лучше ее выразить это одним взглядом, а ведь на снимке она даже не улыбалась.

– Понимаешь? – спросил Хатауэй.

– Что понимаю? – начал было Брайан, но тут же замолчал, не давая вовлечь себя в дискуссию.

Хатауэй же ликовал, чего нельзя было сказать об остальных.

С другого конца фойе из столовой донеслись звуки оркестра, заигравшего популярную мелодию, но наши собеседники едва ли ее слышали.

За какие-то десять секунд Брайан, мысли которого все еще были заняты разговором вокруг фотографии, вдруг обостренно осознал совершенно очевидные вещи и краски, окружавшие его в это мгновение: Хатауэя в официальном вечернем костюме с мятой манишкой, тогда как ни Паула, ни он сам не позаботились о соответствующих случаю нарядах, огромные окна, выходящие на набережную Туреттини, ночного портье, подзывавшего снаружи такси. Однако наряду со всем этим его особенно поразила перемена, произошедшая с Паулой Кэтфорд.

Она стояла так близко, что даже слегка касалась его плеча, но неожиданно отпрянула назад с таким выражением лица, которое отнюдь нельзя было назвать «кротким лицом дочери священника».

– Я, конечно, не могу заставить вас говорить, мистер Джералд, – ведь я всего лишь скромный представитель прессы.

– С вашей стороны очень разумно признать этот факт, милая леди.

– Но вы ведь не станете возражать, что не существует таких документов, из которых можно было бы почерпнуть об этом какую-то информацию. Проводилось ли вскрытие трупа мистера Мэтьюза?

– Если проводилось, мисс Кэтфорд…

– Что значит «если»?! Разве по законам Германии, пусть нацистской, в случае насильственной смерти вскрытие не было обязательным? И если мистер Мэтьюз был отравлен, то это должно было быть обнаружено.

– Именно это я и имею в виду. Они ни за что не опубликовали бы результаты вскрытия, так что можете делать собственные выводы.

– Тогда что это был за яд? Или вы все это выдумали? И вообще, за что вы так ненавидите Еву?

Хатауэй побледнел, отчего его усы и борода стали выделяться еще больше.

– Я ничего не выдумываю, – отчетливо произнес он. – Вы, как Иннес, можете считать, что я сую свой нос в чужие дела, но я не подлец и не лгун и никогда никого не вожу за нос. Если это журналистская уловка, с помощью которой вы хотите заставить меня говорить…

– Нет, что вы! Клянусь, это не так!

– Ненавижу миссис Ферье? Я вовсе не ненавижу ее! Кажется, по-вашему, тот факт, что эта незаурядная женщина столь удачно унаследовала огромное состояние после смерти Мэтьюза, заслуживает самого доброжелательного отношения?

– Да, я считаю именно так. Кстати, сейчас у нее вовсе не такое уж «огромное состояние»: она и мистер Ферье разорены вчистую, но дело не в этом. Вы хорошо знаете Еву? Когда вы беседовали с ней в последний раз?

– Беседовал с ней?

– Да! Скажите мне, пожалуйста!

– Милая юная леди, я семнадцать лет в глаза не видел миссис Ферье. В последний раз я разговаривал с ней в Берхтесгадене, именно в тот день, о котором мы сейчас ведем речь.

Паула прошептала какое-то проклятие. Однако разговора больше не продолжила, а стала смотреть мимо Хатауэя в сторону входа в отель. Хатауэй и Брайан обернулись, следуя за ее взглядом.

Поприветствовав посетителя, ночной портье открыл огромную стеклянную дверь, и в фойе, окутанная облаком аромата духов, стремительно вошла женщина в сверкающем серебристо-голубом вечернем платье, плотно облегающем ее великолепную фигуру.

У порога она остановилась с высоко поднятой головой; ее плавные жесты были очень естественны и исполнены невероятной грации. Если бы она посмотрела налево, то увидела бы Паулу, Хатауэя и Брайана, но она глядела прямо перед собой, в направлении ресторана, находившегося в противоположной от входа стороне. Даже не разглядывая ее лица, было ясно, что она с трудом сдерживает гнев или страх.

Вдруг Джералд Хатауэй бросил недоверчивый взгляд на фотографию в раскрытом альбоме, затем снова взглянул на женщину:

– Это не…

– Тише! – прошептал Брайан.

Поведя плечами, женщина в серебристо-голубом обхватила пальцами с ярко накрашенными ногтями сумочку и поспешила в ресторан. У входа она остановилась и стала о чем-то спрашивать метрдотеля, а затем все с той же бессознательной, если не сказать несколько преувеличенной грацией пошла через фойе в направлении наших трех героев. Что заставило ее поднять взгляд, так и осталось загадкой, но она снова остановилась.

Стрелки часов показывали без двадцати одиннадцать.

– Ну… – словно чревовещатель произнесла Паула, – теперь нам не избежать встречи с ней. Что скажете, сэр Джералд? Вы собираетесь сейчас предъявить ей ваши обвинения в убийстве?

Хатауэй ничего не ответил.

– Ну что? – прошептала Паула, подергивая его за рукав. – Или, как говорит мистер Иннес, это дело полиции, а не ваше?

Ответа снова не последовало.

Застигнутая врасплох, Ева Ферье смотрела на них с нескрываемым испугом и тревогой, но ее приход явно был связан не с ними. Яркий свет высвечивал каждую черточку ее лица.

Вряд ли можно было назвать трагедией то, что когда-то знаменитое на весь свет своей красотой лицо больше не походило на улыбающийся облик двадцатилетней давности, – так считают только излишне романтические особы. И все же для них стало шоком ныне дряблое и опустошенное лицо. И она это явно понимала.

Миссис Ферье по-прежнему была очаровательна или, по крайней мере, казалась такой, когда брала себя в руки; ее тело осталось все таким же красивым – разве что чуть-чуть располнело, да и вообще в целом она выглядела очень даже привлекательно. Однако Брайан подумал, что появилось нечто, не имеющее отношения к дамскому салону и не поддающееся определению, что портило это лицо, искажая его черты. Возможно, трагедия заключалась в неспособности этой женщины с достаточной выдержкой воспринимать реальность.

Мгновенное замешательство прошло. Придя в себя, Ева улыбнулась и устремилась вперед с почти убедительной легкостью:

– Паула, дорогая! Как очень славно снова встретиться с вами! Это ужасно мило с вашей стороны после того, как у меня хватило глупости написать то письмо.

– Это вовсе не глупо, – ответила Паула, быстро поднимаясь по двум мраморным ступенькам навстречу Еве. – Кому понравится, когда о нем болтают столько вздора и нелепостей, – любому это было бы неприятно!

– Да, именно так я себя чувствую – тут я полностью согласна с вами, но ничего не могу с этим поделать. Как это ни покажется странным, – ее красивый голос зазвенел, – но все обстоит именно так. Однако очень славно встретиться с вами. Или я уже это говорила? А это, кажется, мистер Хатауэй? О, прошу прощения! Я хочу сказать – сэр Джералд, не так ли?

– К вашим услугам, мадам, – произнес он. Лицо его по-прежнему было бледным.

Ева, стоявшая на ступеньках, застыла в нерешительности.

– Надеюсь, я могу на вас положиться, – неожиданно спросила она, обратившись к Пауле.

– Безусловно, и вы это знаете!

– Да, конечно. Дорогой сэр Джералд! – Блеск и сияние исходили от слишком светлых волос Евы, а когда она протянула к нему руки, голос ее зазвучал вполне искренне. – Наша последняя встреча была омрачена страшно неприятным событием. Мне не хотелось бы снова волновать вас. Знаете что, давайте не будем больше вспоминать о тех днях, договорились? Надеюсь, вы не собираетесь утверждать, что я кого-то отравила, не так ли?

– А почему вы решили, что я могу это сделать, мадам? – спросил Хатауэй, внимательно глядя на нее.

«Спокойно!» – подумал Брайан.

– Ну, другие-то делают, – смеясь, произнесла Ева и, оглянувшись, обвела глазами фойе. – Я… я пришла сюда, чтобы найти Десмонда. Так глупо и нелепо быть влюбленной в собственного мужа после стольких лет совместной жизни, правда? Наверное, это ужасная дикость, но это так. Вы меня понимаете, Паула?

– Думаю, да.

– Вот что я хотела сказать. Я намерена быть очень серьезной, сэр Джералд, – объявила Ева, – и очень скоро вы сможете в этом убедиться. Мне вовсе не хотелось прерывать вашу беседу; кстати, я, кажется, никогда раньше не встречала здесь этого джентльмена. – Ева посмотрела на Брайана, и попутно ее взгляд упал на диван, где лежал раскрытый альбом.

Он с ужасом взглянул туда же, но, к счастью, обнаружил, что альбом закрыт, – очевидно, Паула незаметно успела это сделать. Брайан представился:

– Я – друг отца Одри Пейдж, миссис Ферье.

– Одри? Ах да… Слышала, что и она была здесь. Этому-то я не удивляюсь, а вот встретить здесь всех вас… – Улыбка Евы была поистине магнетической, но все остальное – расцветка платья, макияж и целый ряд других неудачных деталей – казалось совершенно неуместным для женщины, которая, как считалось, обладала хорошим вкусом. – Ну ладно, а теперь серьезно. Я не стану спрашивать, что вы делаете в этом отеле, но спрошу вот что: вы пренебрегаете мной? Вы все пренебрегаете мной? Вы все же решили не ехать на виллу «Розалинда»?

– Вы обращаетесь ко мне, мадам?

– Если вам угодно – да.

– Миссис Ферье, вопрос заключается в том, по-прежнему ли вы хотите, чтобы мы туда приехали? Мисс Кэтфорд старается помочь вам, я же – нет.

– А с чего это вы должны мне помогать? Я на это и не рассчитывала, но иногда нам может что-то понадобиться друг от друга, не так ли?

– Ну, если вы так ставите вопрос!.. – пожал плечами Хатауэй.

– Именно так. Вам хочется поиграть в детектива, я же хочу уничтожить эти старые слухи, причем уничтожить навсегда! – заявила Ева, словно бы пристально вглядываясь в прошлое. – Я много страдала, и вы это знаете. После того как я закончу книгу, которую пишу сейчас, для меня может начаться новая жизнь; я даже смогу вернуться на сцену, причем с триумфом! Так невыразимо приятно думать об этом! Однако все это может не состояться, если кто-то по-прежнему будет называть меня убийцей и полусумасшедшей. Вы все трое остановились в «Отель дю Рон?»

– Мы с мисс Кэтфорд остановились здесь.

– Вам обязательно это делать? Нельзя оставить номера за собой и поехать на мою виллу? Прямо сейчас, сегодня ночью? Если вы, конечно, не боитесь.

– Ну, что касается последнего, то едва ли, дорогая миссис Ферье…

Ева кивнула. Бросив на Хатауэя быстрый неприязненный взгляд, она грациозно присела на обитый кожей диван рядом с портфелем и альбомом.

– Полагаю, это ваш, – сказала она, взяв в руки портфель с вытисненными на нем буквами «Д» и «X». – И это тоже. – Она полистала альбом. – Дорогой друг, скажите мне, ради бога, – совершенно другим тоном продолжала она, – неужели вы и в самом деле думаете, что я отравила Гектора Мэтьюза наркотиком или ядом? – И хотя Ева произнесла эти слова негромко, судя по всему, они ее напугали, она неожиданно резко выпрямила спину. – Прошу прощения, сэр Джералд, это непростительная жестокость с моей стороны, но вы же видите: я в отчаянии. Ведь речь идет о моем счастье. Вы действительно так думаете?

– Да, но что заставило вас говорить, что я думаю именно так?

– Но ведь это очевидно, не так ли?

– Не вполне очевидно. Нет, нет и нет! Большинство считает, что вы преднамеренно столкнули Гектора Мэтьюза, когда у него закружилась голова, но, коль скоро вы задали мне прямой вопрос, я даю вам прямой ответ.

Ева закрыла глаза.

– Вы должны были знать об этом, миссис Ферье, – это ясно из ваших писем. Почему вы заговорили об отравлении наркотиком или ядом? Лично мне это пришло в голову только после вашего письма, полученного месяц назад.

– Только тогда?

– Только тогда. А где и когда вы услышали это предположение?

– Семнадцать лет назад, – просто ответила Ева. Положив альбом на диван, она встала. – От немецкого хирурга, который производил вскрытие тела бедного Гектора.

Паула Кэтфорд отвернулась, но затем повернулась обратно.

– Мне и в голову не приходило, – продолжала Ева, – что эти нацистские чиновники могут заподозрить меня. Никогда! Но они подозревали всех и вся, охраняя своего драгоценного фюрера. Там находились представители службы безопасности. Когда они конфиденциально сообщили мне, что будет произведено вскрытие, я по своей наивности спросила: «Зачем?» Доктор Рихтер рассмеялся и сказал, что это всего лишь формальность. «Понимаете, мы должны сделать пробы на яд». – И все вдруг словно бы увидели лицо доктора и услышали его голос в умелой имитации Евы. – Семнадцать лет! Я не вспоминала об этом до тех пор, пока не поползли эти гнусные слухи насчет моего содействия падению Гектора за парапет. А может быть, произошло что-то еще? Господи! Почему все такие злые? Почему мешают другим быть счастливыми?

– Ева! – воскликнула Паула. – Вы должны прекратить думать об этом. Эти волнения убьют вас. Так больше не может продолжаться.

– Очень боюсь, миссис Ферье, – резко проговорил Хатауэй, – что вам все же придется продолжить думать об этом. Вы ведь не сказали, что было произведено вскрытие.

– Но я только что сказала именно это!

– Вряд ли его проводил какой-нибудь признанный хирург.

– О нет, это делал очень уважаемый хирург – доктор Вальтер Рихтер. По-моему, он ваш друг? По крайней мере, он так говорил.

– Он действительно мой друг и очень надежный человек. Откуда вам все это известно?

– Я написала ему. Так вот, в теле несчастного Гектора не было следов ни наркотиков, ни яда.

За стеклянными стенами отеля, делавшими его похожим на огромный аквариум, жаркий ночной воздух впервые зашевелился от бриза. Со стороны озера донесся слабый раскат грома. Только Брайан, взглянувший туда, увидел, как сверкнула входная стеклянная дверь, – единственное, что он успел заметить в тот момент.

– Мадам, – воскликнул Хатауэй, – это невозможно!

– Здесь у меня, – сказала Ева, открывая сумочку, – письмо от доктора Рихтера. Вот его адрес: Штутгарт, Кенигштрассе, 15; есть и номер телефона.

– И что из этого?

– Прочтите, пожалуйста, что пишет доктор Рихтер. Письмо на английском. Если вы по-прежнему считаете, что я веду какую-то игру, можете позвонить ему лично за мой счет. – Доставая письмо из сумочки, Ева обнаружила кое-что, что ее очень удивило: на вид это был флакон для духов из дымчатого стекла на пару унций с обвитой вокруг него золоченой этикеткой, на которой выделялась надпись, сделанная рельефными красными буквами: «Видение Розы». Чуть дрожащей рукой Ева перевернула его и произнесла: – Надо же, я не клала это в сумочку. Зачем его сюда положили? Похоже, у меня действительно совсем плохо с памятью. Ну да бог с ним!.. – И она сделала неопределенный жест рукой.