Текст книги "Опылители Эдема"

Автор книги: Джон Бойд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

По обратившимся в ее сторону взглядам Фреда почувствовала, что сумбурно начавшееся утро мирно переходит в чудесный день. Она представления не имела, чем же он чудесен, пока доктор Гейнор не объявил:

– После того как мы разойдемся на перерыв, я хотел бы видеть доктора Фреду Карон, руководителя подразделения цитологии, и доктора Джеймса Беркли, руководителя подразделения психологии, в моем кабинете.

Так как она ничем не могла помочь решению проблем размещения мусорных бункеров, Фреда покинула зал и по пути к кабинету доктора Гейнора заглянула в амбулаторию принять аспирин. Миссис Везервакс, маленькая, но по-матерински солидная, седая, но расторопная, с улыбкой приветствия сделала ей знак рукой, приглашая войти в кабинет Гейнора. Войдя, Фреда обнаружила, что доктор Беркли явился раньше нее и, развалившись в кресле, разгадывает кроссворд.

– Привет, Фреда, – сказал он. – Вы не пришли еще к какому-нибудь решению по моей ноябрьской служебной записке?

– Нет, Джим, – ответила она, но он уже уткнулся в свой кроссворд.

Несмотря на прослушанный ею курс «Становления управленческого персонала», Беркли ее смущал. Его поведение не соответствовало моделям, анализировавшимся на занятиях. Он был психиатром фроммовской школы и говорил ей, что хотел бы заниматься практикой искусства любви, но, поскольку ему недоставало сексуальной привлекательности, с ним никто не стал бы сотрудничать. Он так часто получал отказы, что его либидо погрузилось внутрь, причем настолько глубоко, что жена стала изводить его и угрожать судебным преследованием за охлаждение к ней.

Фреда подозревала, что он страдает фетишизмом или обладает своеобразным чувством юмора. Как-то раз он забрел к ней в оранжерею в поисках дамской подвязки. Когда она спросила, подвязку какой женщины он ищет, Беркли отсутствующим голосом ответил:

– Все равно какой.

Он никогда не пытался прикоснуться к ней, открыто или украдкой, но прислал по внутренней почте служебную записку, в которой испрашивал позволения ущипнуть ее пониже спины. Сперва это ее немного разозлило, и она решила переадресовать записку доктору Гейнору, но после недолгого раздумья порвала ее. И не потому только, что об этом узнали бы все, беда в том, что это воодушевило бы доктора Гейнора попытаться продемонстрировать ей кратчайшие пути на более высокие уровни кабинетной власти.

Сейчас автор записки, снова отвергнутый, буквально утонул в бездне своего кроссворда.

Доктор Гейнор, стройный, видный седовласый мужчина, вошел бодрой походкой, кивнул им и, отодвинув стул, сел за свой письменный стол. Он рассеянно взглянул на свои ногти, вытащил из стола щеточку и принялся полировать их. В его присутствии Фреда стала более внимательна к мелочам и заметила, что бледно-голубой костюм доктора Гейнора очень гармонирует с его бледно-голубыми глазами, а беспорядочные серебряные нити фактуры ткани костюма сочетаются с серебром его волос. Однажды в дамском туалете появились загадочные строки: «Если Чарли Гейнор не рыжий, то он подкрашивает что-то другое».

Глядя на серебряные нити на голубом фоне, Фреда вдруг интуитивно почувствовала, что надпись была небезосновательной. Гейнор много моложе, чем выглядит. Его волосы подкрашены под цвет платинового блеска нитей ткани костюма еще и для придания хозяину кабинета авторитета возраста.

Внезапно доктор Гейнор поднял глаза. Он положил маникюрную щеточку в выдвижной ящик стола с защелкой военного образца и, широко разведя руки, ухватился за кромки стола; он подался вперед, глядя на доктора Беркли и Фреду с тем полусамодовольным, полувлюбленным выражением, с каким учитель обычно смотрит на своих любимых учеников.

– Я считаю вас двоих самыми лучшими в моей команде. Когда меня призовут на более высокий пост в Вашингтон, я надеюсь поставить во главе этого Бюро одного из вас. Однако, прежде чем уйти с этой должности, чтобы занять другую в Министерстве, я хочу оставить вам здесь нечто такое, что будет напоминать вам обо мне... – Он сделал драматическую паузу. – Сегодня мне звонили от Клейборга из Санта-Барбары.

– Кто такой Клейборг, доктор Гейнор? – спросила Фреда.

Доктор Гейнор сделал удивленный вид:

– Доктор Ганс Клейборг из Института Передовых Исследований в Санта-Барбаре – всемирно известный авторитет в области энтропии Он специализируется на потере энергии галактиками. Доктор Клейборг не спал целую ночь, читая фактографические мини-сводки по экспедиции на Флору, и был потрясен тем, что узнал из них. Он предлагает мне обратиться в Сенатский Комитет по классификации планет с ходатайством объявить Планету Цветов открытой планетой – и по крайней мере, для экспериментальных исследований, – пока функционирует Международное Агентство. Его институт обладает правом только совещательного голоса, но он сказал, что лично поддержит это ходатайство, использовав весь свой авторитет.

– Это дало бы нам преимущество перед русскими, – сказала Фреда.

– Вот именно. Из всех отчетов видно, что эта планета – ботанический рай. Интерес Клейборга к эволюции растений на умирающей планете состоит в том, чтобы понять, как эти растения… э-э-э… решают определенные проблемы. Он рекомендует организовать на планете постоянно действующую ботаническую экспериментальную станцию – Научно-Исследовательский Институт Гейнора. Это его предложение, не мое.

– Может быть, нам следовало бы отдать Флору русским, – вмешался Беркли.

Гейнор проигнорировал это замечание.

– С собой в Вашингтон я беру двух членов моей административной команды – вас, доктор Беркли, потому что, побывав там, вы можете поддержать меня своими выводами; и вас, доктор Карон, потому что вы там не были и на ваших выводах не отразится пристрастие очевидца. Итак, вы понимаете, что таким образом мой штат консультантов будет полностью сбалансирован, а вы, доктор Беркли, могли бы довершить дело парой теорий в поддержку того, что условия жизни на Флоре благоприятно воздействуют на психику.

– Какого рода теории вы хотели бы от меня получить, Чарльз? – проворчал доктор Беркли, и Фреда с ужасом заметила, что он так и не оторвался от своего кроссворда.

Гейнор поднял взгляд на психиатра, и по его лицу пробежала тень досады, слегка поколебавшая его самообладание.

– Вы могли бы набросать картину в терапевтическом жанре, скажем, поразить их несколькими идеями, поданными под углом зрения профилактики душевного здоровья.

– Берусь всесторонне изучить это предложение. Пока я не уверен в своих собственных реакциях, но реакции, которые мне пришлось наблюдать у других, сводятся всего к нескольким признакам, и все эти признаки свидетельствуют об охлаждении привязанности к Земле.

– Чепуха, Джим! Если кто-то из штата сектора Эйбл чем-то и болен, так это от неумеренного потребления цветочного сока. В любой административной группе всегда найдется несколько недовольных… У вас есть возражения?

– Несколько недовольных, которые попробовали цветочного сока. Я не желаю подписывать никакого ходатайства, которое потом могло бы быть истолковано, как зацепка для бегства… с Земли. Много ли времени вы даете на подготовку выводов?

– Десять дней – это самое большее, что я могу предложить. Хочу ковать железо, пока оно горячо, и отправить станцию Гейнора с сектором Чарли.

– Десять дней будет достаточно и в том и в другом случае.

– И в том и в другом случае? Вы хотите сказать, Джим, что я не могу твердо рассчитывать на положительное заключение вашего подразделения?

– О, что-что, а это-то вы получить сможете… С чем бы я ни пришел, доктор Янгблад непременно выскочит с противоположным мнением.

– Ах да, – сказал Гейнор, – доктор Янгблад произвел на меня приятное впечатление. Мне думается, у парня есть организаторская жилка.

По собственному опыту применения административных приемов Фреда знала, что замечание Гейнора было, фигурально выражаясь, ножом, приставленным к горлу Беркли. Хотя она и сочувствовала фроммисту, в голове у нее появилась другая мысль: в структуре экспериментальной станции обязательно будет медицинская психиатрическая палата со всем необходимым для самого заботливого ухода за больным. Она ни на минуту не допускала мысль об отклонении Пола от нормы, но любой, кто всего лишь предположил, что орхидеи могут быть ходячими, потенциально уже тронулся.

– Доктор Гейнор, я сочла бы за честь собрать и обобщить фактические данные, свидетельствующие в пользу станции Гейнора.

Не испросив позволения удалиться, доктор Беркли поднялся и пошел к двери, проворчав:

– Ну да, бей русских!

Как только психиатр вышел за дверь, доктор Гейнор печально покачал головой:

– Можно подумать, что ходатайство представляет он. Иногда доктор Беркли для меня непостижим.

В ответ на это Фреда беззвучно выдохнула:

– Аминь.

Через четыре дня загадка потерянных семян разрешилась сама собой. У основания растения, подвешенного на стойке, выскочили два ростка, сочность зелени которых не оставляла сомнения в том, что их родина – Флора Фреда была так занята ящиками с сеянцами, что прежде чем заметила их, новые растения поднялись уже на восемь сантиметров. Это так ее встревожило, что на следующий день, увидев Хала в очереди в кафетерии, она подошла к нему рассказать об этом.

Он слушал, хмуря лоб, потом сказал:

– Доктор, мужское растение находилось на высоте двух метров от пола и на расстоянии шести метров от флюороэкрана.

– Я знаю, поэтому я до вчерашнего дня и не обращала внимания на ростки.

– Вы не понимаете, – сказал он, ставя пустой поднос, – женщина стреляла семенами в мужское растение… Ваша оранжерея заперта?

– Да, но ведь это планирующие семена. Они могли пролететь и двадцать метров. В горшочке они оказались совершенно случайно.

– Нет, ма-ам, – сказал он многозначительно. – Когда стрелок всаживает две пули, одна в другую, из тридцати двух возможных, это удача, да-с. А вы можете хотя бы представить себе, чтобы стреляли ради молодой… Могу я взять ваш ключ?

– Зачем он вам?

– Чтобы предотвратить убийство! Когда вы видели ростки в последний раз?

– Вчера во второй половине дня. Но если вы думаете, что здесь что-то не так, я пойду с вами.

– Все, что от вас потребуется, это открыть дверь, однако поспешим.

Пока они шли через лужайку, ей приходилось почти бежать, чтобы не отставать от его широкого шага. Когда она открыла дверь, он снял горшочек и перенес его на стоявший у двери стол. Два крошечных растения с вполне оформившимися цветками выросли у подножья взрослого тюльпана, женский тюльпанчик продолжал стоять, а мужской, словно подкошенный, уткнулся в дерн. Взглянув на него, Хал сказал:

– Так и есть, он своего добился.

– Пол говорил, что мужская корневая система отсасывает из дерна какие-то химические вещества, необходимые другим мужским цветам, – сказала Фреда.

– Пол не хотел вас тревожить, но я не такой чувствительный. Смотрите сюда!

Он просунул палец под корневую систему мертвого тюльпанчика и, обхватив цветок ладонью, вытащил крошечное растение из дерна. На его корнях был крепкий узелок, к которому тянулись нити корневой системы большого тюльпана, уничтожившего маленького мужчину.

Хал укладывал погибший тюльпан на столе, словно омывал тело мертвого младенца; потом отступил от стола и, уперев руки в бока, сказал:

– Взрослый бык заблаговременно покончил с конкурентом.

Чувствуя, что он расстроен, она сказала:

– Чисто поведенческая ответная реакция корневых систем на химические раздражители, Хал. Тюльпаны не умеют мыслить.

– Фреда, вы запутались в собственной методологии, – сказал он. – Большая тварь разделалась с ребенком. Конечно, это была ответная реакция на химические раздражители. О чем тут еще думать?

Молчание – лучшее проявление осмотрительности, рассудила она, но понимала, что это потрясение притупило его способность мыслить трезво. Глядя на тюльпан, блиставший в солнечном свете, она не сомневалась, что такая красота никогда бы не стала бессмысленно убивать другую красоту.

– Может быть, я сверх меры чувствителен, – сказал Хал. – Но я очень трогательно отношусь к миниатюрным растениям. В субботу я собираюсь на выставку бонсай в Бейкерсфильде. Этот тюльпанчик не был малорослым. Он был просто ребенком, но там он произвел бы сенсацию.

Он старался выбраться из неловкого положения, в котором оказался, и она помогла ему.

– Вы были правы насчет редкоземельных элементов. Химический анализ мертвого тюльпана показал необычно большое содержание фосфора, фтора, а также калия. Конечно, такие анализы ничего не говорят о системе жизнеобеспечения.

– Да, – сказал он, – когда меня одолевает эгоизм, я напоминаю себе, что, по существу, я – всего лишь бадья воды.

Он подвесил тюльпаны на прежнее место и, запирая дверь, продолжил начатый им разговор:

– Доктор, вам было бы интересно побывать на выставке бонсай. Не откажите в любезности и составьте мне в субботу компанию? Я слышал, вы собираетесь в Вашингтон… Если вы окончательно не увязли в программе доктора Гейнора, я хотел бы поделиться с вами своими более оформившимися мыслями о Флоре. Это, пожалуй, истинная причина моего приглашения.

– Я, конечно, стараюсь быть объективной, но пока все отзывы о Планете Цветов, которые я уже обобщила, были благоприятными.

– Ничего удивительного, – сказал он. – Специалисты не умеют заглядывать за стену своей специальности… А я только бедный священник-друид.

Шагая рядом с ним, она не собиралась спрашивать, где он почерпнул информацию о поездке, официального объявления о которой не было. Просматривая доску информационных сводок в дамском туалете нынче утром, она прочитала нацарапанное небрежным почерком: «Чарли намерен сделать что-то с Фредой без любви, когда они отправятся в Вашингтон».

– Так или иначе, – сказал Хал, – я пришел к мысли, что экспериментальная станция доктора Гейнора может обернуться чем-то вроде Сибири для тех служащих Бюро, которые не подойдут под его мерку административного совершенства, и я скорее откажусь от своей профессии, чем вернусь туда.

Такое отношение в корне отличалось от охлаждения к Земле, которым пугал доктор Беркли. Фреда уловила для себя некую благоприятную возможность в этом различии.

– Я бы с удовольствием выслушала противоположное мнение, – заметила она, – в частности, мнение священника-друида. Позвоните мне в пятницу. Если я смогу вырваться, то поеду с вами в Бейкерсфильд.

Она решила, что если выбор руководителя Бюро действительно остановился только на ней или докторе Беркли, то предпочтение определенно заслуживает она. Среди настенных надписей ей как-то попалась такая, которая гласила, что Беркли одержим эдиповым комплексом влечения к девочкам моложе шестнадцати и что он коллекционирует порнографические чернильные кляксы тестов Роршаха.

Глава четвертая

Первые цветки на ее сеянцах должны были распускаться в субботу, поэтому Фреде очень не хотелось оставлять их ради выставки бонсай в Бейкерсфильде; тем не менее она поехала, и эта вылазка могла бы оказаться восхитительной, если бы Хал не напился.

Растения, искусственно задерживаемые в росте, демонстрировались в японском павильоне, оставшемся от когда-то проходившей здесь всемирной выставки.

Фреда была очарована пролегавшей среди лесочков из живых дубков, бежавшей мимо кукурузных и пшеничных полей миниатюрной железной дорогой, по которой двигались поезда, останавливаясь на станциях, украшенных клумбами живых роз – все растения взрослые, но во много раз меньше настоящих. Любуясь композицией, размещавшейся на фоне живописной панорамной декорации, она настолько реально представляла себя неким божеством двадцатого столетия, что прощала такие отклонения от соразмерности, как экспресс-магистраль на Санта-Фе, грохотавшую по другую сторону Фудзиямы.

Потом они отправились на чаепитие под сенью глицинии в садике, возвышавшемся над обрамленной бамбуком заводью с перекинутым через нее каменным арочным мостиком. Девушка-японка в кимоно, подпоясанном оби, подошла к ним, постукивая деревянными башмаками, поклонилась и сказала, что ее зовут Хаки. С волнующей напевностью интонаций ломаного английского, выученного в Японии, Хаки объявила, что готова приступить к обслуживанию церемонии чаепития. Фреда так глубоко ощущала себя частицей Японии, что уже почти реально слышала звон ритуальных колокольчиков, но тут Хал распорядился:

– Налейте леди чаю, Хаки-сан, а для меня состряпайте двойной мартини.

– Но, Хал, – запротестовала Фреда, – это же Восток.

– Я ничего не имею против Востока, но я предан Мартини, самому великому, после Маркони, итальянцу.

– Бог с вами, поскорей выкладывайте ваше отрицательное заключение о Флоре, пока еще можете разговаривать. Доктор Беркли дал понять, что путешествие на Флору могло вызвать побочные эффекты: душевную аллергию, ностальгию и даже ослабление привязанности к Земле.

– Чтобы тронуть меня, этот охотник до содержимого чужих черепов слабее этой идейки не смог бы ничего придумать.

– Хал, временами вы меня раздражаете. Одним махом вам ничего не стоит опорочить целую область знаний.

– Не существует области знаний-, именуемой психиатрией растений; послушайте, Фреда, растения Флоры до такой степени разумны, что это делает их опасными для существ нашего уровня умственного развития не меньше, чем они опасны друг для друга.

– Доктор Гектор, – напомнила она, – говорил, что жизнь растений Флоры протекает без соперничества.

– Только на первый взгляд Почвенные условия, наличие дренажа, более высокая влажность дают определенным растениям небольшое преимущество, но, чтобы воспользоваться этим преимуществом, им приходится бороться. На Флоре нет ни пяди земли, где бы не шли баталии. Почва пропитана жизненными соками безжалостно убитых цветов. И я, как священник-друид, говорю вам, эти растения, включая и мои деревья, не знают милосердия.

– Вы хотите сказать, что уже не считаете, что вашему клену может довериться любая сорока?

– Да, – сказал он серьезно, – теперь я уверен, что дерево намеревалось меня убить.

Его бесстрастный гортанный голос насторожил ее. Паранойя, подумала она.

Быстрой, семенящей походкой к их столику подошла Хаки, чтобы подать чай; и Фреда, признательная ей за вмешательство, наблюдала за движениями девушки, хлопотавшей с церемонным изяществом, призванным оживить церемонию чаепития. Но Хаки была универсалом. Когда она наливала Халу мартини, ее движения сделались такими, словно в девушку вселилась игривость джина.

– Что об этом думает Пол? – спросила Фреда.

– Пол никогда ничего не утверждает, – сказал Хал, пригубив из бокала, – но внешним видом его не одурачишь. У вас есть тому доказательства.

Бережно удерживая чайную чашку в обеих руках и глядя поверх нее, Фреда спросила:

– Вы хотите сказать, что он не нашел меня привлекательной?

– Я был бы влюбленным в клен флорианином, если бы додумался намекать на такое! – Он начал жестикулировать. – Мужчина не берет в жены женщину только потому, что ему понравилась форма мочек ее ушей. Красота пропадает, любовное влечение быстро проходит, а страсть может иссякнуть в течение часа. Дайте мне Мону Лизу, и через пятнадцать минут она будет за дверью, все такая же улыбающаяся, но в придачу получившая пожелание радостей в жизни.

Этот парень действительно не в себе, решила Фреда.

– Время от времени мужчине нравится черпать ложкой из глубокой тарелки с яблочным пудингом, – продолжал Хал, – но женится он ради мяса с картошкой.

– Вы делаете мне комплимент?

– Да, и Пол знает, что во Флоре есть что-то отвратительное. Он говорил мне, что сначала цветки существовали, чтобы привлекать насекомых. Что случилось с насекомыми? Цветы их съели! – Он сделал паузу и продолжал упавшим голосом: – Это дерево зондировало мои слабости. Оно обнаружило мое либидо. Я бы умер в этой кленовой могиле ужасной смертью, такой, какой вы не можете себе представить… Но Пола они не получат! Они неправильно определили его слабость – за слабость они приняли его голую и стерильную научную любознательность. Значит, они – не суперрастения. Но много ли во вселенной Полов Тестонов по сравнению с Халами Полино. У Пола нет слабостей.

Фреда слушала как околдованная. Пол говорил, что орхидеи таили секреты. Хал мыслил непоследовательно, но на ощупь шел к теории, которая поддерживала правоту Пола. Пол говорил, что у Хала блестящий ум, но он не такой уж блестящий. Она вполне могла себе представить, какая смерть ожидала этого любвеобильного полусумасшедшего в его «кленовой могиле».

Он прикончил второй мартини и подал знак, чтобы ему принесли еще один.

– Возьмите жизнь животных, – говорил он, – на Флоре существуют все субструктуры, необходимые для царства животных, в частности травоядных, а за пожирателями травы приходят пожиратели мяса. Что случилось с пожирателями мяса?

Покачав свой бокал, он оставил вопрос без ответа.

– В океанах Флоры есть дельфины, и большая рыба пожирает мелкую рыбешку… Но и тут я не могу быть слишком оптимистичным. Если солнце не умрет слишком скоро, морские водоросли станут питаться рыбой.

– Вы считаете, что эти растения плотоядны?

– Нет, потому что трава вредоносная. Она отравила бы пасущихся на ней животных. Когда в эту траву падает семя, оно сразу же исчезает. И трава права! Любое растение Флоры опасно, потому что оно выиграло все свои эволюционные войны. Любое растение, которое вы видите на Флоре, является победителем, героем, непревзойденным убийцей.

Он остановился и осторожно бросил взгляд назад.

– Послушайте, Фреда, эти растения выжидают. Цветы следят. Деревья зондируют. Где-то очень глубоко в их видовой памяти сидят воспоминания о двуногом, который висел на их ветвях, ел их ягоды и орехи, с корнем выдирал их слабые ростки. Память о двуногом, которому однажды они уже противостояли, которого уничтожили, но который вернулся и опять бродит среди них; и они будут сражаться снова. – Он замер над остатками своего мартини. – А тут этот ваш шеф, – и мой тоже, – добрейший доктор Гейнор, – девяносто процентов воды и десять процентов горячего воздуха, – ради увековечения ничего не значащего имени хочет разместить на этой планете человеческие существа. Этот осел! Этот администратор!

Он был готов сорваться, и она оборвала его:

– Полино, я не могу позволить высказываться в таких выражениях о руководителе Бюро в моем присутствии.

Хаки вновь подошла еще с одним мартини.

– Хаки-сан, вы знаете напыщенного старого осла по имени доктор Чарльз Гейнор, который ради карьеры утопил бы собственную бабушку?

– Он швыряется слюнявыми шариками, сэр?

– Именно, Хаки-сан! Он дедушка всех стрелков жеваными шариками.

– Хал, я настаиваю! Рассчитайтесь с девушкой, и пойдем.

Послушный, словно ребенок, Хал с трудом поднялся на ноги; прищурив один глаз, просмотрел счет и бросил на стол горстку скомканных банкнот. Он повернулся и подал Фреде руку; она вывела его из павильона. Когда они подошли к машине, она села за руль, а из горла Хала глухо вырвалась единственная за всю дорогу фраза:

– Не помогайте Гейнору, Фреда.

У Фреды не было намерения помогать Гейнору, тем более она не собиралась помогать Халу Полино. В понедельник утром она договорилась с миссис Везервакс о срочной встрече с доктором Гейнором.

Хотя она и была подчиненной доктора Гейнора как руководителя Бюро, разговоры с ним доставляли ей удовольствие. Его манеры, которые Хал назвал напыщенными, были изысканны, почти величественны, и от него, более чем от кого-либо другого зависело продвижение Фреды по служебной лестнице. Только он составлял докладные записки о ее деловых качествах. По этой причине она бывала в его кабинете реже, чем ей бы хотелось, потому что иначе некоторые руководители подразделений могли расценить это как намерение подольститься.

Однако Гейнор высоко ценил лесть, как бы невзначай проскользнувшую в беседе. Фреда улавливала его удовлетворение по обыкновению медленно щурить глаза и кивать головой, когда в разговор вкрапливался замаскированный комплимент. К тому же он был видным мужчиной, и ей казалось, что она ему нравится.

– Как прошел ваш уик-энд? – любезно спросил он, как только она вошла.

– Интересно, причем в нескольких отношениях, – ответила она. – Именно поэтому я попросила о встрече. Я очень благодарна вам за то, что вы так безотлагательно нашли для меня время в вашем графике служебных обязанностей.

Едва заметно кивнув и чуть прищурив глаза, он сказал:

– Моя дверь всегда открыта.

– В субботу я побывала на выставке бонсай в Бейкерсфильде в компании Хала Полино, аспиранта-ассистента Пола.

– А, понимаю. – В его замечании прозвучал упрек. – Вас сопровождал мистер Полино?

– Да. По существу, именно его персона послужила причиной моей вылазки. Я чувствовала, что его интерес начинающего ученого можно подогреть примером специфического приложения науки о растениях. Но более всего на меня подействовал его неординарный рассказ о достижениях Пола на Тропике, и мне показалось, что его замечания свидетельствуют об определенном отношении к Планете Цветов, совершенно непохожем на ностальгию с признаками начала охлаждения привязанности к Земле, о котором говорил доктор Беркли.

– А понимаю. – Взгляд доктора Гейнора начал оживляться. – Мне кажется, эта ностальгия слишком поразила доктора Беркли; она пройдет, как рассеивается приятное воспоминание о сельской местности, в которой нам довелось побывать в молодости.

– Мы обсуждали со студентом Полино эффект, который доктор Беркли назвал отчуждением и которому вы только что дали более точное и поэтическое определение. – Фреда была вознаграждена еще одним прищуром и новым кивком головы. – Но реакция мистера Полино была совершенно иной. Он считает, что эта планета недоброжелательна, что за ее красотой кроется дьявол. Он живописал это в таких выражениях, что меня перестала интересовать планета, а заинтересовал он сам. Он настолько подавлен, что считает планету опасной для человеческой жизни. Думаю, что для блага Бюро, так же как ради него самого, следовало бы порекомендовать подвергнуть мистера Полино негласному психиатрическому обследованию. Если Сенатский Комитет примет решение глубоко изучить мотивы вашего ходатайства, назначенный Комитетом эксперт может заинтересоваться этим молодым человеком. Если он будет под психиатрическим наблюдением, его показания, конечно, не будут иметь законной силы. Возможно, стоило бы распорядиться о предоставлении ему дополнительных каникул, придав этому характер поощрения.

– Нет, это может показаться подозрительным. Если я отошлю его с базы, в случае углубленного изучения он будет первым, кого захочет опросить эксперт Комитета… Полино, Хал… Посмотрим – Он повернулся на стуле, шелестя накрахмаленным серебристо-белым рабочим халатом, и вытащил из ящика стола картотеку – Полино, Харольд, – повторил он, разглядывая выбранную карту, – Харольд Микельанджело Полино, если быть совершенно точным. – Он вставил карту в сканер компьютера, нажал кнопку, и принтер забарабанил своим печатающим молоточком. Из принтера медленно выползала бумага.

Отклонившийся немного вбок, внимательно и напряженно вглядывающийся в текст досье Харольда Микельанджело Полино, в своем серебристом халате, с серебряными волосами и напряженно-неподвижным, бледным лицом, доктор Гейнор напоминал ей бюст, отлитый в платине. Вдруг он оторвал взгляд от распечатки и улыбнулся:

– Как вы знаете, доктор Карон, эти характеристики являются конфиденциальными, но, поскольку я всецело доверяю вам как руководителю подразделения и поскольку данная характеристика составлена Полом Тестоном, я прочитаю вам одну выдержку: «Означенный студент обладает богатым воображением, которое позволяет ему наблюдать явления с различных точек зрения Для чисто исследовательской работы этот дар неоценим. Он, без сомнения, существенно дополняет его природную любознательность и превращает его в личность, но принижает способность сосредоточиваться на деталях. Его моторные реакции в большей степени связаны с эмоциональной, а не интеллектуальной стороной его натуры – это скорее художественная, чем научная реакция. Несмотря на то что ему очень трудно настраивать себя на рабочий лад, он более чем квалифицированный зоолог, хотя, вероятно, мог бы целенаправленно и с большим удовлетворением работать в данной отрасли науки о растениях. В связи с направлением его нынешних исследований, я рекомендовал бы ему уделить определенную долю усердия цитологической подготовке, а в дальнейшем заняться биологией клетки. Его самым слабым местом в этом плане является методология. Он нетерпелив, если приходится анализировать явления шаг за шагом, и с большой неохотой занимается точной регистрацией фактов, но если бы оказалось возможным дать ему более широко поупражняться с целью избавиться от упомянутых недостатков, его вклад в науку о растениях мог бы оказаться неизмеримым».

– Чего-то я не поняла, – призналась Фреда. – То ли Пол посылает его ко всем чертям, слегка похваливая, то ли хвалит, слегка чертыхаясь.

– По существу, Пол говорит, что он – блестящий аспирант, но ему нельзя позволять разгибать спину. Вот что он имел в виду.

Гейнор отвернулся от компьютера и минуту размышлял, легонько барабаня пальцами по полированной крышке стола.

– Думаю, если ему не давать разгибать спину, это послужит становым якорем для воздушных шаров его фантазии… Поскольку я уже достаточно глубоко посвятил вас в свои секреты, доктор Карон, позвольте мне пойти еще дальше. В самых разных кругах вы не раз слышали благоприятные отзывы о скрупулезности и совершенстве вашей методологии. Записи, которые вы ведете, точны и всеобъемлющи.

Внезапно Фреда ощутила себя высоко в горах под снежным козырьком в тот момент, когда начинается оттепель. Доктор Гейнор зловеще продолжал:

– Вы проявили участие к этому студенту, и ваше участие делает официальную характеристику еще более весомой. Я высоко ценю вашу проницательность… Так вот, по вашим рабочим планам на февраль я вижу, что вы намерены вручную опылять Карон-тюльпаны. Это счастливое стечение обстоятельств. Я не посягаю на ваши прерогативы руководителя подразделения, но я бы не смог придумать более кропотливой и скрупулезной задачи, чем ручное опыление… э-э-э… шестьдесят три тюльпана, дважды по тридцать два… Ваша служебная записка о ротации студентов утверждена Комитетом Ящика Предложений, и я собираюсь назначить Хала Полино к вам, не только для негласного психиатрического наблюдения, но также, чтобы обеспечить терапию кропотливым трудом студента-аспиранта, которому необходимо поупражняться в методологии.

Ее поглотила снежная лавина, разбуженная ее собственной запиской: чтобы спасти Пола, она пожертвовала собой. Полино достался ей. Никто и никогда не опротестовывал назначения, которые давал лично доктор Гейнор. Наоборот, в подобном случае каждый стремился продемонстрировать с трудом сдерживаемый энтузиазм.