Текст книги "Золото мертвеца"

Автор книги: Джон Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Данн Аллан
Золото мертвеца

Аллан Данн

ЗОЛОТО МЕРТВЕЦА

Приключенческий роман

перевод с английского

Глава первая. Скайфилд.

Четверка людей, стоящая в дальнем углу бара у входа в соседний танцевальный зал, невольно привлекала внимание. Не то, чтобы каждый из них в отдельности сильно выделялся среди разношерстных обитателей старательского лагеря, но вместе они создавали необычное сочетание. В старательском деле, как и на войне, возникают самые неожиданные компании, однако закадычная дружба людей, столь разных по возрасту, темпераменту, внешности и жизненному опыту, встречается не часто.

"Четверка" – так Стоун прозвал шахту, которую они медленно прорубали в пласте упрямого темно-красного порфира, под которым залегала богатая жила сильванита. Открытие этой жилы вызвало наплыв большого числа людей в Скайфилд, превратив это скопление остроконечных вершин в людской муравейник, где никогда не прекращалась работа и никогда не угасала надежда. "Четверка" -так этих людей называли в лагере, хотя каждый из них имел собственное имя.

Джим Стоун – мечтатель, прожигатель жизни, оказался здесь из-за собственной безалаберности; его одежда, состоящая из бриджей для верховой езды, сделанных в Бедфорде, ботинок с крагами из Кордовы и серой фланелевой рубашки, была мало пригодна для носки, однако наполняла его чувством собственного превосходства, делая агрессивным даже в бедности, Джим был загорелым голубоглазым блондином, широкоплечим, но сутулым с недостаточно развитой грудной клеткой. При взгляде на его упрямый подбородок становилось ясно, что ежемесячно получаемые им денежные переводы из Нью-Йорка объясняются отнюдь не благотворительностью. В действительности эти деньги были частью его наследства, завладеть которым целиком он не мог, но так как он никогда и ни с кем не обсуждал своих дел, то его считали одним из тех, от кого родственники откупаются, удерживая вдали от семейного крова. В лагере его прозвали "Пижоном".

Вторым из этой четверки был Уот Лайман, чья белая окладистая борода прикрывала выцветшую голубую рубашку, а видавшее виды обветренное лицо, словно вырезанное из красного дерева, было изборождено морщинами. Уот Лайман, единственный старатель из четверых, гигант, чьи глаза слегка помутнели, а мышцы утратили былую упругость, но чье слово было нерушимо, а мужество не подвергалось сомнению.

Третьим по счету был человек, называвший себя Фрэнком Хили. Его темные глаза были слишком маленькими, слишком близко посаженными, слишком бегающими, а руки, казалось, были более привычны к колоде карт, чем к шахтерскому буру. Мягкотелый, с высокими скулами и ястребиным носом, тонкогубый, усмехающийся, подозрительный, немногословный – он был похож на проигравшегося игрока. В Скайфилде ему дали прозвище "Хитрец".

И, наконец, "Лефти" (Lefty – левша (англ.) Ларкин, низкорослый, коренастый, но сильный, во многом примитивный. Его лицо со вздернутым носом, глубоко посаженными бледно-голубыми глазами и глубокими носогубными складками напоминало морду английского мопса. В его простоте была какая-то прямолинейность и грубоватая честность. Создавалось впечатление, что он не способен лукавить со своими товарищами. О его возрасте было трудно догадаться. "Кокни", эмигрировавший из Лондона и прошедший школу жизни в Бауэри, он был солдатом, моряком, лудильщиком, вором, боксером пятого разряда и бродягой. В Скайфилде его называли "Боксер".

Стоуну казалось, что Лефти не совсем добровольно выбрал Скайфилд местом своего обитания и в глубине души надеется уехать отсюда. Его не интересовало, что натворил Лефти. Стоуна забавлял этот взрослый беспризорник, и после первой же беседы он предложил Лефти работу на своем участке. Никакой платы, разве что к концу месяца останется немного денег после покупки еды и взрывчатки; лишь право на часть хижины со всем его содержимым, а также на часть шахты и долю того, что в ней будет добыто. Стоун не рассчитывал здесь на удачу. Уот Лайман был единственным, кто поддерживал у четверки веру в успех их предприятия.

Джим Стоун застолбил участок и, не зная как приступить к его разработке, взял в партнеры Лаймана, который только что вернулся из очередного скитания и нуждался в заработке. Фрэнк Хили подвернулся случайно, предоставив кое-какие деньги, когда приток ежемесячных чеков Стоуна неожиданно прервался из-за упадка на рынке ценных бумаг, а также из-за того, что Стоун как-то не удосуживался декларировать свои доходы для уплаты налогов. Так собралась вместе четверка, в честь которой Стоун и назвал вновь заложенную шахту.

Сам Стоун работал буром и выгребал дно шахты. Лайман дробил пласт и закладывал динамит. Хили готовил пищу и, надо сказать, готовил хорошо; никто в Скайфилде не питался лучше "Четверки". Лефти занимался мелким ремонтом и заточкой инструментов, прибирался в хижине. Стараниями Лефти она содержалась в том порядке, как будто здесь орудовала вышколенная горничная, а не бродяга "кокни".

В последнюю неделю Стоун время от времени подменял Лаймана, так как порфир в шахте пошел твердый, как цемент. Лайман был почти вдвое старше его, и Стоуну было неловко оставлять на долю пожилого человека всю тяжелую работу. Он был вознагражден за это. Через какое-то время он почувствовал, как стали наливаться мускулы на его спине и руках. Впервые за много лет он дышал полной грудью. Было истинным наслаждением чувствовать отдачу молотка и звон грибовидного наконечника бура, чувствовать, как сталь вгрызается в скалу, и с ворчанием напоминать Лайману о том, что пора заливать в отверстие немного воды из жестянки, слегка поворачивать наконечник бура перед следующим ударом. Но результаты были невелики: небольшой колодец в скалистой породе даже не напоминал шахту.

– Понимаете, – бодро сказал Лайман, передавая бутылку Хили и Лефти, стоявшим ближе остальных к танцевальному залу, – о глубине шахты заранее ничего нельзя сказать. Трентон наткнулся на месторождение почти у травяных корней. А у Двойного Пика они нашли что-то стоящее только после восьмидесяти футов проходки.

– Господи! – воскликнул Лефти. – А мы-то прошли только около восемнадцати! Эта чертова скала тверже, чем сердце скряги. Наконечники тупятся, как будто они из олова, а не из стали.

– Не думаю, что порфир следует за естественной впадиной, – продолжал Лайман. – Мне кажется, он должен находиться на обычном уровне, как если бы его заливали сюда в жидком виде.

– Если эта скала когда-либо была жидкостью, – прервал его Лефти, – то проклятые пирамиды сделаны из каши.

– Неизвестно, сколько нам еще придется пройти, – спокойно продолжил Лайман в ответ на слова Лефти. – Толщину скалы мы оцениваем только по рельефу местности. Другие это тоже видели, поэтому нам и удалось так легко получить права на этот участок. Но главное это то, что под этим пластом находится золото.

Внезапно он остановился. Наблюдавший за ним Джим Стоун вдруг увидел, как добрые морщинки в уголках глаз и у рта исчезли, а вместо них появились глубокие жесткие складки. Серые глаза его вспыхнули, и взгляд стал твердым. Даже борода, казалось, ощетинилась. Лайман вдруг как будто помолодел. Движения его, обычно неторопливые, стали координированными, целенаправленными, быстрыми.

Одной рукой он отодвинул Стоуна, а другой потянулся к кобуре с шестизарядным револьвером, висящем на его правом бедре. Стоун поверх его плеча заметил, что посетители бара вскочили со своих мест и жались к стенам и стойке. Бармен исчез. Дверь открылась, и в ее проеме в лучах заходящего солнца возник силуэт мужчины. В освещенной солнцем фигуре было что-то зловещее. Между его согнутым локтем и телом возник яркий треугольник света, который сначала увеличился, а потом снова сомкнулся, подобно затвору фотокамеры. Раздался выстрел, и почти тотчас же другой. Лишь на долю секунды незнакомец опередил Лаймана. Стоуну показалось, что он слышал звук удара пули, попавшей в грудь Уота Лаймана. Лайман отшатнулся назад, хватаясь за край стойки. Потом раздался глухой стук. Человек в дверном проеме рухнул на пол, и револьвер выпал из его рук.

Когда дым от выстрелов рассеялся, стало видно, что незнакомец лежит неподвижно, выбросив вперед руки и подогнув ноги; в позе пловца, внезапно отброшенного назад набежавшей волной. Из-под его головы, словно сплющенный червяк, выползала темная струйка. После грохота выстрелов, гулко прозвучавших в помещении с низким потолком, наступила краткая тишина. Потом из танцевального зала повалили мужчины и женщины. Посетители, жавшиеся к стенам, выскочили на середину комнаты, глазея на распростертое тело. Из своего укрытия показался невозмутимый бармен. Снаружи послышался топот, и в дверях показался шериф Скайфилда. Бросив быстрый взгляд на убитого, он переступил через тело и вошел в бар, направляясь туда, где Стоун поддерживал раненого Лаймана. Последний уже убрал в кобуру свой револьвер и держался правой рукой за грудь. Как только шериф приблизился к нему, он постарался выпрямиться.

– Он выстрелил первым, Мара, – сказал Лайман. Его голос звучал так, будто он преодолевал крутой подъем. – Он знал, что я ищу его уже двенадцать лет, и был уверен, что я убью его, как только увижу. Он ошибался. Я хотел сперва поговорить с ним. Но он сразу выстрелил. Я думаю, ребята подтвердят.

Полдюжины человек согласно закивали. Бармен сказал:

– Это правда, Мара. Лайман разговаривал со своими парнями, когда открылась дверь и этот малый выхватил револьвер. Я не знал, какого черта ему здесь надо, и не стал рисковать.

– Ты и не должен был, – сказал шериф сухо, но беззлобно. Он подошел к телу, наклонился и отодвинул локоть убитого.

Последние лучи заходящего солнца освещали неподвижные черты лица, нос с горбинкой, черные брови, бороду и усы. Точно в центре лба зияло небольшое отверстие, оставленное пулей Лаймана; из него медленно сочилась кровь.

– Мертв, как освежеванный сурок, – сказал Мара. – Уберите-ка его с дороги, ребята, да прикройте чем-нибудь.

Двое бездельников, нанятых за выпивку на подсобную работу в салун, оттащили покойника к окну. Один из них снял с рулетки накидку и накрыл ею неподвижное тело.

– Девушки, отправляйтесь танцевать, да прихватите своих парней! распорядился шериф, подтверждая сказанное выразительным взглядом. – Сильно беспокоит, Лайман? – спросил он, видя, как на лице старателя под загаром поступает мертвенная бледность. В то же время, он шепотом посоветовал Стоуну поскорее отправляться отсюда.

– Пока держусь, – ответил Лайман. – Мы идем к себе, Мара, на тот случай, если я тебе понадоблюсь. Этого скунса звали Сэм Лоу. Что было между нами – наше личное дело. Он получил по заслугам. Пошли, ребята! Все в порядке, не так ли?

Шериф кивнул. Он был немногословен. Законы лагеря были просты. Стрелять в целях самообороны считалось справедливым. Ответственность всегда лежала на зачинщике. Человек, стрелявший первым, был мертв и, что касается закона, вопрос был исчерпан. Шериф вернулся к бару и взял бокал, наполненный для него барменом.

Стоун подхватил Лаймана под руку, чувствуя, что рана гораздо опаснее, чем кажется на первый взгляд. Хили и Лефти последовали за ними.

У двери Лайман задержался.

– Я хочу посмотреть на него, – сказал он Стоуну. Стоун приподнял покрывало, и Лайман пристально вгляделся в восковое лицо.

– Это он, все верно. Я хотел убедиться. Пошли, ребята. Погодите минуту. Лефти, захвати с собой пинту виски, она мне может пригодиться.

Они вышли из салуна в холодные, ясные сумерки. На фоне угасающего неба вырисовывались остроконечные вершины. Лайман покачнулся, и Хили подхватил его под другую руку.

–Думаю, вам придется понести меня, парни, – сказал Лайман с присвистом. – Из меня выходит воздух, как из продырявленных кузнечных мехов. Этот подлец попал мне в легкие. Внутреннее кровотечение. Я мог бы и сам дойти, но хочу сэкономить силы. Мне многое надо вам рассказать. Дай мне глоток виски, Лефти, прежде чем мы тронемся.

Стоун перехватил правой рукой свое левое запястье. Хили последовал его примеру. Создав таким образом импровизированное сиденье, они усадили на него Лаймана. Идти до хижины было недалеко и все время вниз по склону.

Позади них хриплый оркестр в салуне затянул незатейливую мелодию, и пары задвигались в танце. Обремененный множеством забот бармен послал за помощником. Инцидент был исчерпан, и фигура, накрытая покрывалом, больше не привлекала внимания до тех пор, пока за ней не явились двое полицейских-мексиканцев под командованием Мары.

Глава вторая. Тайна на троих

Врача в Скайфилде не было. Лагерь был для этого слишком мал. Большинство старателей могли выполнять простые хирургические операции, наложить шину, жгут, перевязку, обработать поверхностную рану. Но ранение в легкое с внутренним кровотечением было для них слишком сложным. Лайман имел в этом деле такой же опыт, как и остальные, и был убежден, что случай его безнадежен.

Когда Стоун и Хили положили его на кровать в углу хижины и раздели, чтобы осмотреть рану, Лайман покачал головой, давая понять, что они зря теряют время. Он чувствовал, что пуля застряла в мышцах спины, но искать ее там – напрасный труд.

– Я видел ребят с такими ранами, – сказал Лайман. – Они были моложе меня, но врачам так и не удалось спасти их. Рана на груди, наполовину скрытая седыми волосами, казалась небольшой и безобидной.

– Если я буду лежать спокойно, то дольше протяну. Вливайте в меня глоток виски всякий раз, как я буду терять сознание. Он оказался слишком быстр для меня. Я уже перестал искать его, хотя и чувствовал, что рано или поздно мы с ним встретимся где-нибудь на приисках. И мне пришлось убить его, так и не узнав.

Его лицо исказила гримаса боли, глаза закатились. Стоун влил ему в ром немного виски, и Лайман пришел в себя.

– Я должен говорить быстрее, – произнес он, задыхаясь. – Подойдите ко мне поближе, парни. Вы, как и остальные, знали меня как человека, который никогда не нападет на жилу. Старый неудачник – вот кто я. Но я знаю, где лежит столько золота, что каждый из вас станет миллионером. Это не бред, добавил он, заметив как Лефти подмигнул Хили. – Я вам докажу. Стоун, подай сюда мой чемодан.

Чемодан был старый, потертый и довольно тяжелый. Когда Лайман открывал его раньше, друзья видели, что там лежат какие-то бумаги, перевязанные выцветшей ленточкой, связка писем, образцы руды из тех мест, где он работал прежде, кое-какая одежда и старая толстая книга в кожаном переплете.

Стоун, повинуясь слабому жесту умирающего, поставил нераскрытый чемодан в ногах кровати.

– Этот подлец Сэм Лоу, – сказал Лайман отрывисто, – увел у меня жену. Двенадцать лет назад. Наверное, я сам был виноват. Она была намного моложе меня. Я был компаньоном ее отца, и когда он умер, я опекал ее, а потом женился на ней. Однажды она прибежала ко мне, плача из-за какой-то сплетни, которую распустили в лагере, обвила руками мою шею и – вскоре мы поженились. Я был готов ради нее на все, работал день и ночь. Но я был всего лишь старателем, лагерным бродягой. А ей хотелось лучшей жизни. Она любила мечтать о том, что мы сделаем и куда поедем, когда я разбогатею. И мне снова пришлось отправиться в горы. Может, она и пошла бы со мной, но она ждала ребенка. Никогда я не говорил ей о Мадре д'Оро, легендарной золотой жиле. Для меня это был слишком большой риск: ведь я готовился стать отцом.

– Лоу был пробирщиком на приисках, смазливый молодой дьявол. Он был красив, пока не отпустил бороду. Она-то и сбила меня с толку, когда он впервые появился в дверях. Ну, он повадился наведываться к моей жене, пока я гонялся за золотом. Я ничего дурного не подозревал. Да и как я мог подозревать, когда он встречал меня с распростертыми объятиями, и они рассказывали мне о своих прогулках верхом, на которые они брали подрастающую малышку?

Голос Лаймана слабел. Каждое слово давалось ему с трудом. Стоун дал ему отпить немного виски. Сделав глоток, Лайман какое-то время лежал молча с закрытыми глазами. Можно было подумать, что он умер, если бы не свист, который, казалось вырывался частью из сомкнутых губ, частью из раны на груди. Затем он открыл глаза.

– Я должен продолжать, – прошептал он. – Времени у меня осталось мало. Мне потребовалось пять лет, чтобы узнать правду. Когда я впервые услышал об этом, я чуть не убил человека, открывшего мне глаза. Я был уверен, что это гнусная ложь, но это оказалось правдой. Я вернулся и обнаружил, что жена сбежала с Лоу, взяв с собой малышку Мадж. Все в лагере жалели меня, а я решил найти их во что бы то ни стало. Я узнал, что они перебрались в Калифорнию. Когда я скопил немного денег и приехал туда, их уже и след простыл.

– Застрелив Лоу, я потерял всякую надежду найти их. Если, конечно, он не бросил ее раньше, или он оказался неудачником, и она сама ушла от него. Двенадцать лет прошло. Мадж сейчас должно быть уже семнадцать. Может, она где-то здесь поблизости. А если нет, я все же хочу. чтобы вы нашли их. Открой чемодан, Стоун, и дай мне образцы.

Лайман подержал в руках куски породы, как бы оценивая их.

Отобрав пять или шесть образцов, он протянул их товарищам. Это был молочный кварц, белый и ломкий, как сахар, с прожилками золота. Даже неспециалисту было видно, что это чистое золото, без малейших примесей.

– Выглядит как "обманка", – сказал Хили и поскреб ногтем золотые вкрапления.

– Это не "обманка", – ответил Лайман. – Эти куски я отколол от огромной стены из того же материала, без конца и без края. Блестки золота сияют там, как звезды Млечного Пути. Это и есть Мадре д'Оро – "Мать Золота", богатейшее золотое месторождение, огромная стена, слоистая как бекон, золото вперемежку с кварцем. Кто знает, что же там еще внутри?

– Это все, что ты добыл? – спросил Лефти. Его глаза горели в полутьме как у хищника. Голос его стал хриплым, кулаки сжались.

– Здесь примерно половина. Остальное украли. Мне посчастливилось добыть довольно много, хотя пули и стрелы летали вокруг нас, как рассерженные пчелы вокруг медведя, обирающего улей. Дейву и Лему тоже повезло.

Трое слушателей украдкой переглянулись. Рассказ об огромной стене из кварца с прослойками золота, о пулях и стрелах, казался бредом. Похоже, у старика не все в порядке с головой. Хили дотронулся до руки Лаймана.

– Вас было трое? – спросил он. – А где сейчас Дейв и Лем?

– Я думаю, их убили апачи, – ответил Лайман. – Дейв первым отправился туда снова и не вернулся. Потом Лем попытал счастья, и с тех пор его никто не видел. Дейв взял с собой двоих человек, пять-шесть пошли с Лемом. Я думаю, золото их всех сгубило. Виски, Стоун, и подай мне Библию.

Стоун передал виски Хили, который влил его в немеющие губы Лаймана. Затем Стоун достал из чемодана толстую книгу. По указанию Лаймана он открыл ее на середине, так, что между корешком книги и переплетом образовалось отверстие и достал оттуда три или четыре цилиндрических предмета, завернутые в кусок коричневой ткани. Это оказались трубки, сделанные из перьев какой-то большой птицы, заткнутые деревянными пробками, всего три штуки.

– Руки меня уже не слушаются, – сказал Лайман. – Высыпь из трубок содержимое, из каждой отдельно. Стоун достал из кармана какие-то письма и сделал из трех конвертов кульки, в которые пересыпал содержимое трубок. Все это было золото, только разное. Там был и золотой песок, и золото в виде хлопьев, и кусочки величиной с дробинку, как раз по диаметру самих трубок.

– Там были и самородки, – сказал Лайман. – Я сделал из них брошь и браслеты для жены. Это золото более, чем девяностопроцентной чистоты. Чище, чем калифорнийское. Я добыл это золото всего за три часа, не промывая, а просто провеял породу на ветру. Рядом же нашел и самородки. Все это из Мадре д'Оро.

– Это было сорок лет назад, в Аризоне. Сначала мы с Дейвом и Лемом обнаружили золото в воде. Оно валялось на отмели, омываемое прибрежными волнами. Мы поискали и нашли сухой прииск на плоской вершине холма, среди наконечников стрел и камешков кварца. На следующий день я раскрыл секрет и мы обнаружили Мадре д'Оро. А потом появились апачи. Месторождение было недалеко от их владений и они считали это золото своим. Сначала они следили за нами, потом предупредили, а затем едва не подстрелили. Я думаю, что они достали-таки Дейва и Лема.

Его голос затих. Большое сухопарое тело конвульсивно дернулось и обмякло. Свеча отбрасывала тени на его лицо и бороду. Тяжелые веки сомкнулись, образовав два темных пятна.

– Он умер! – воскликнул Хили. Его голос был резким от алчности и досады. – Умер, так и не назвав нам места! Потратил время на глупые рассказы о своей жене и дочке!

– Забудь об этом, – сказал Стоун, дрожа от возбуждения. – Он хотел рассказать нам. Оставь женщин в покое, Хили. Лефти, подай мне виски!

Кокни исполнил просьбу и горящими глазами стал наблюдать, как Стоун пытается влить виски в упрямо сжатый рот Лаймана. Это была нелегкая задача. Казалось, он пытается вырвать тайну у могилы, потревожив покой старика, к которому тот стремился. Стоун чувствовал всю бесчеловечность своего поступка, но мысль о золоте не давала ему покоя, как и остальным. Сверкающий кварц, маленькие кусочки золота в конвертах уже сделали свое дело. Дух Золота овладел их умами.

Пот выступил на лице Хили, его руки дрожали, как листья на ветру. В глазах у всех троих светилось жгучее желание удержать отлетающую душу старика.

Наконец, усталые веки затрепетали, Лайман попытался глотнуть. Затем он открыл глаза, взор его постепенно прояснился. Лефти задал единственный вопрос, занимающий всех:

– Где?!

Умирающий словно собирался с мыслями.

– Я как будто заснул, – прошептал он, – но это еще не конец. Дайте мне виски.

Отпив глоток, он передохнул, но глаза его оставались открытыми, грудь подымалась и опускалась.

– Я расскажу вам, – прошептал он немного погодя. – Вам троим, после того, как вы поклянетесь на Библии найти мою Мадж. Моей жены уже нет в живых. Я только что видел ее.

Трое переглянулись. Необходимо было всего лишь их согласие, чтобы ускорить исповедь. Старик продолжил:

– Поклянитесь сделать все возможное, чтобы добыть золото и поделиться им с моей дочерью. Там зарыты миллионы. Поклянитесь, положив руки на Библию.

Трое руки накрыли пожелтевшие страницы раскрытой книги. Хили прятал усмешку в углах губ. Курносое лицо Лефти ничего не выражало. Все происходящее для них было фарсом, неизбежной формальностью, с которой надо было поскорее покончить. Стоун не был набожным человеком, но принял происходящее близко к сердцу.

– В этой книге есть что-то такое, – сказал Лайман, – на чем держится земля. Если нарушить это, удача отвернется от тебя. Стоун, начинай! Стоун произнес клятву, а остальные двое повторяли за ним.

– Мы, по отдельности и вместе, перед лицом смерти, положа руку на Священную Книгу, клянемся сделать все, чтобы разыскать Мадж Лайман, дочь нашего друга и компаньона, и честно разделить с ней все золото, которое мы сможем добыть из залежей, указанных Уотом Лайманом. Да поможет нам Бог!

– Да поможет нам Бог! – скороговоркой повторил Хили.

– А теперь, старина, расскажи нам все.

–Ты, Лефти, и ты, Стоун, выйдите на минуту, – приказал Лайман. Силы ненадолго вернулись к нему. Угасавшая свеча освещала его покрытое потом лицо. Рука, которой он коснулся Стоуна, была холодна, как лед.

– В чем дело? – начало было Лефти, но Стоун остановил его.

– Основной маршрут я открою Хили, – сказал Лайман, – место, где находятся копи – Лефти, а секрет золотой жилы – Стоуну.

– Это черт знает что! – воскликнул Хили. – Ты умрешь раньше, чем успеешь все рассказать. Открой тайну сразу троим! Ты, должно быть, сошел с ума. Говори, не то.

Его кулаки сжались, но Стоун так крепко взял его за руку, что Хили невольно разжал пальцы. Недовольно ворча, он отвернулся. Лефти подошел к нему и прошептал:

– Замолчи сейчас же! Ты ведешь себя, как последний дурак, и все испортишь. Посмотри на него! Глаза Лаймана смотрели на них с таким презрением, что Хили сник.

– Ты как мой компаньон получишь шанс наравне с другими. Иначе, – жест, который он сделал, был достаточно выразителен.

– Я знаю, что золото делает с людьми, – продолжал Лайман. – С лучшими из них. Я сделаю так, как я сказал, или вы ничего не узнаете. Стоун и Лефти вышли за дверь. Лефти тихо присвистнул.

– Ну и ну! Даже дрожь берет. Посмотри наверх, Стоун. Старик говорит, что золота там, как звезд на небе. Подумать только! О, Господи! Стоун поднял голову и посмотрел на звездное небо. Дверь открылась, и вышел Хили.

– Ты следующий, Лефти! – сказал он. – Старая лиса оказался твердым орешком. Но черт меня побери, в этом что-то есть. Он повернулся к Стоуну: А что ты думаешь об этой истории с индейцами?

– Звучит вполне правдоподобно, – ответил Стоун. – Я кое-что знаю о них. Я жил в Нью-Мексико. Им может не понравиться, если мы наложим руку на золото, которое они считают своим. Они знают ему цену. У них могут быть разные причины не добывать его самим. Может, какое-то суеверие. Скорее всего, они боятся, что стоит начать разработку, как тайну уже сохранить не удастся, и туда хлынут толпы старателей. Они ведут себя, как собака на сене, так что я думаю, что причина в этом.

– Может быть, – отозвался Хили. – Но какую игру он затеял? Хочет нас поссорить? Никому не доверяет, не так ли? А вот и Лефти. Теперь твоя очередь.

– Поспеши, сказал Лефти. – Он отходит.

Стоун во второй раз подумал, что Лайман мертв. Но приложив ухо к губам старика, он услышал тихий шепот. Губы умирающего почти не двигались, пульс едва прощупывался. Склонив голову, Стоун прислушивался к словам, которые, казалось, доносились из самой Долины Смерти. Из отрывистых бессвязных слов Стоун пытался составить одно целое. Лайман называл какие-то пещеры, расщелины в скалах, бормотал о черепах и высохших мертвецах, – но главный секрет был понятен. Путь к Мадре д'Оро был открыт. Он получил свою треть знания.

Последнее слово, слетевшее с обескровленных губ Лаймана, было похоже на выдох – "Мадж". Конвульсивно вздрогнув, он испустил дух.

Перед лицом смерти лежащее в ногах кровати золото утратило свои чары. Стоун открыл дверь и позвал остальных.

– Успел узнать? – спросил Хили, едва переступив порог.

Стоун с отвращением взглянул на него.

– Какой же ты бессердечный негодяй, Хили. Помоги мне обрядить его. Тонкие губы Хили дернулись

– И не подумаю, черт тебя побери!

Рука Хили скользнула в задний карман. Пока они стояли, в упор разглядывая друг друга, и Стоун пытался перебороть свой гнев, Лефти подкрался сзади к Хили, неожиданно схватил его за локти и слегка приподнял.

– Болван! – сказал он. – Нашел время затевать ссору! Мы должны держаться вместе, особенно сейчас. Хилли внезапно успокоился.

– Ты прав, Лефти. Нам надо держаться друг друга. Старая лиса! Черт меня побери, если сейчас он не насмехается над нами!

Глава третья. Мудрость Уота Лаймана

Вернувшись в хижину вместе с Хили и Лефти после похорон своего товарища, Стоун пытался на холодную голову оценить их шансы стать миллионерами. Он не сомневался, что Лайман доверил ему гораздо больше, чем Хили. Картина, нарисованная покойным, так и стояла у него перед глазами: молочно-белая скала, без конца и без края, блестки золота на ней, сверкающие, как звезды Млечного Пути. Такое трудно было забыть. Но Стоуну и раньше доводилось слышать много легенд от старателей и видеть много богатых образцов. Он понимал, как сильно могут быть приукрашены факты и как легко желаемое принимается за действительное. Он был наслышан о сокровищах Потерянной Голконды, о золотых горах, о россыпях золота под ногами, и каждый раз какая-то мелочь мешала превратить легенду в быль: забытая тропинка, утерянная карта или, как в данном случае, кровожадные индейцы.

Стоун, как он уже рассказывал Хили, некоторое время прожил в Нью-Мексико в качестве туриста. пока у него не кончились деньги. Его всегда интересовали индейские поселения на вершинах плоскогорий. Из того, что прошептал ему Лайман перед смертью, он знал, что богатство находится где-то неподалеку от земель апачей. Это могло быть либо в Аризоне, либо в Нью-Мексико. В обоих штатах были апачи, и Стоун знал, что апачи делятся на два племени: Гуалапе (апачи-юма) и Явапе (апачи-навахо).

Кое-что из сказанного Лайманом утвердило его в мыслях, что золотая стена Мадре д'Оро находится на одном из внутренних склонов холма, образованного застывшей лавой, и где жили индейские племена, враждовавшие с апачами. Стоун подумал, что золотой утес каким-то образом связан с доисторическими мистическими верованиями этих племен. Это еще больше осложнило бы задачу. Лайман и двое его партнеров, известных "Четверке" как Дейв и Лем, были, конечно, не робкого десятка. Много лет прошло с тех пор. Страна была уже более или менее заселена. Оставалось не так уж много свободных земель, в основном в Великой Американской пустыне, где отважные колонисты пока еще не начали возделывать свою люцерну. Они проникали даже в пустыню, устанавливая там резервуары для сбора дождевой воды. Неужели и сейчас, опасность столь же велика, как и сорок лет назад?

К его удивлению, Хили, которому Лайман раскрыл лишь самую малую долю тайны, казалось, был больше других вдохновлен предполагаемыми поисками сокровища. А ведь Хили не был увлекающейся натурой.

Лефти Ларкин, почти ничего не знавший о Дальнем Западе, воображал себе непроходимые заросли кактусов, кишащие ядовитыми змеями, медведями-гризли и снимающими с путешественников скальпы индейцами. Но мысль о золоте преследовала его, и он держал свои опасения при себе.

Отношения между Стоуном и Хили по-прежнему оставались напряженными. Стоун настаивал, чтобы Библию и письма из чемодана похоронить непрочитанными вместе с Лайманом. У них с Хили возник спор относительно фотографии, найденной среди прочей корреспонденции. На фотографии была изображена девушка, больше чем просто хорошенькая, но ее юная красота была слегка омрачена едва заметными признаками упрямства: губки ее, словно созданные для поцелуев, были чуть-чуть надутыми. Фотография была подписана неокрепшей рукой: "Твоя любящая жена Маргарет".

Хили оценивающе рассматривал ее, пока Стоун бережно перебирал бумаги покойного. Здесь были какие-то квитанции, подборки газетных вырезок по разным вопросам, от рецепта желе до способов обработки тугоплавкой стали. Лефти целиком сосредоточился на чтении Библии. Он по-видимому впервые открыл для себя Песнь Соломона и время от времени зачитывал вслух наиболее понравившиеся ему отрывки. Стоун оборачивался на Ларкина. Его удивляло, но и вызывало симпатию восторженное выражение в глазах кокни.

– Знавал я одну еврейскую девушку, – сказал задумчиво Лефти. – Она была полушини, полуфранцуженка. Но они все толстеют, не дотянув даже до тридцати.