Текст книги "Опыт о человеческом разумении"

Автор книги: Джон (1) Локк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 62 страниц)

==141

ем. Основанное на них мнение достигает степени убежденности.

7. Неоспоримое свидетельство и опыт большей частью порождают доверие. Во-вторых, следующая степень вероятности имеется тогда, когда я нахожу по собственному опыту и согласию всех других упоминающих об этом людей, что явление большей частью происходит так и что отдельный случай его удостоверен многочисленными и не возбуждающими сомнений свидетельствами. Например, история сообщает нам о людях всех времен, и мой собственный опыт, поскольку я имел возможность наблюдать, подтверждает, что большинство людей предпочитает свою личную выгоду общей: если все историки, писавшие о Тиберии 55, утверждают, что так поступал и Тиберий, то это в высшей степени вероятно. В этом случае наше согласие имеет основание, достаточное для того, чтобы достигнуть степени, которую мы можем назвать доверием.

8. Беспристрастное свидетельство, если природа явления допускает различные толкования, также порождает доверие. В-третьих, в явлениях, могущих происходить и так и этак (например, «птица летела по тому или другому направлению», «гром ударил справа или слева» и т.д.), когда за какой-нибудь отдельный факт ручаются совпадающие друг с другом и не возбуждающие подозрения свидетельства, наше согласие также неизбежно. Таковы, например, утверждения: «в Италии есть город Рим; там около 1700 лет тому назад жил человек по имени Юлий Цезарь; это был полководец, который одержал победу над другим полководцем, по имени Помпей». Хотя в природе вещей нет ничего ни в пользу этих утверждений, ни против них, но так как они сообщаются заслуживающими доверия историками и не оспариваются ни одним писателем, то человек не может не верить им, а сомневаться в них он может так же мало, как в существовании и деятельности своих знакомых, свидетелем чего является он сам.

9. Противоречивые данные опыта и противоречащие друг другу свидетельства создают бесконечное разнообразие степеней вероятности. Пока дело идет довольно легко. Вероятность, построенная на таких основаниях, заключает в себе столько очевидности, что, естественно, определяет суждение и не оставляет нам свободного выбора – верить или не верить, так же как доказательства посредством вывода не оставляют свободного выбора – знать или не знать. Трудности бывают тогда, когда свидетельства противоречат обычному опыту и когда показания истории и сви-

==142

детелей расходятся с обычным течением природы или друг с другом. Именно здесь необходимы прилежание, внимание и точность, чтобы составить правильное суждение и соразмерить согласие со степенью очевидности и вероятности явления, которая увеличивается и уменьшается в зависимости от того, поддерживают ее или противоречат ей две основы доверия, а именно общее наблюдение в сходных случаях и отдельные свидетельства для данного отдельного случая. Здесь возможно столь великое разнообразие противоречивых наблюдений, обстоятельств, показаний, различных качеств, характеров, намерений, недосмотров и т. п. у свидетелей, что различные степени согласия людей нельзя свести к твердым правилам. Одно только можно сказать вообще: доказательства и доводы pro и con[tra] способны вызывать в уме различное отношение к предмету, которое мы называем верой, предположением, догадкой, сомнением, колебанием, недоверием, неверием и т. д., сообразно тому какой стороне они, по представлению любого, дают в конце концов больший или меньший перевес после надлежащего изучения и тщательного взвешивания каждого отдельного обстоятельства.

10. Передаваемые свидетельства тем менее доказательны, чем более они отдаленны. Это относится к согласию в вопросах, где пользуются свидетельствами. Относительно этого, на мой взгляд, не лишним будет обратить внимание на следующее положение английского права: «Хотя засвидетельствованная копия документа есть хорошее доказательство, однако копия копии, как бы ни была она засвидетельствована какими бы то ни было надежными свидетелями, не допускается на суде в качестве доказательства». Это положение пользуется столь общим одобрением, как разумное и соответствующее той мудрости и осторожности, которая необходима в нашем исследовании важнейших истин, что я еще ни от кого не слыхал его осуждения. Если такая практика допустима при решении вопросов справедливости и несправедливости, то из нее следует такой вывод: «Всякое свидетельство имеет тем меньше силы и доказательности, чем дальше оно от первоначальной истины». А первоначальной истиной я называю бытие и существование самой вещи. Заслуживающий доверия человек, ручающийся за свое знание вещи, представляет собой хорошее доказательство; но если другой человек, в такой же степени заслуживающий доверия, свидетельствует о вещи по сообщениям первого, то это более слабое свидетельство; а третий, который подтверждает слух по

==143

слуху, заслуживает еще меньшего внимания. Таким образом, в отношении передаваемых истин каждая дальнейшая их передача ослабляет силу доказательства; чем больше число рук, через которые последовательно осуществляется передача, тем меньше силы и очевидности сохраняет передаваемое (Tradition). Я считал необходимым обратить на это внимание потому, что некоторые обычно придерживаются прямо противоположного взгляда. Они считают, что мнения выигрывают в силе, делаясь старше; и то, что тысячу лет тому назад всякому разумному человеку, современнику первого свидетельства, не показалось бы вообще вероятным, теперь выставляется как нечто достоверное и стоящее выше всякого сомнения только потому, что разные люди один за другим повторяли это с тех пор со слов того человека. На этом основании положения, в самом своем начале очевидно ложные или довольно сомнительные, по перевернутому правилу вероятности начинают считаться подлинными истинами; а положения, имевшие или заслужившие мало доверия, когда они впервые были высказаны, с течением времени становятся почитаемыми и выставляются как бесспорные.

11. Все же история очень полезна. Мне не хотелось бы, чтобы обо мне подумали, будто я преуменьшаю здесь значение и пользу истории: во многих случаях только она дает нам все наше знание, от нее получаем мы большую часть полезных истин, имеющих для нас убедительную очевидность. По моему мнению, нет ничего ценнее документов античности; я желал бы, чтобы их у нас было больше и чтобы они были менее испорчены. Но сама истина заставляет меня утверждать, что никакая вероятность не может подняться выше своего первоисточника. То, что не имеет другого доказательства, кроме единичного показания одного лишь свидетеля, должно пользоваться доверием или лишаться его в зависимости только от этого показания, несмотря на то, было ли оно хорошим, плохим или безразличным; и хотя бы потом на него, следуя друг другу, ссылались сотни других лиц, оно не только не приобретет от этого больше силы, но даже станет слабее. Страсти, выгода, невнимательность, неправильное понимание смысла высказывания и тысячи различных причин или капризов, влияющих на умы людей (выявить их невозможно), могут привести к тому, что люди неверно передают чужие слова или их смысл. Кто хоть сколько-нибудь изучал цитаты из писателей, тот не может не знать, как мало доверия заслуживают они, когда нет первоисточников, и, следова

==144

тельно, насколько еще менее можно полагаться на цитаты цитат. Достоверно следующее: то, что когда-то утверждалось на слабом основании, никогда не может стать более обоснованным впоследствии от частого повторения. Но чем дальше оно от первоисточника, тем менее оно обосновано, и в устах или писаниях того, кто последний использовал его, оно имеет всегда меньше силы, чем у того, кто ему это сообщил.

12. В вещах, которых не может обнаружить чувство, основным правилом вероятности является аналогия. До сих пор мы упоминали только о таких вероятностях, которые относятся к фактам и к таким явлениям, которые доступны наблюдению и засвидетельствованию. Остается другой вид явлений 56, относительно которых люди выражают различной степени согласие с мнениями, хотя эти вещи не подпадают под действие наших чувств и потому не могут быть засвидетельствованы. Таковы: 1) существование, природа и деятельность конечных нематериальных существ вне нас, таких, как духи, ангелы, черти и т. д., или существование материальных предметов, которых не могут заметить наши чувства либо вследствие их малой величины, либо из-за отдаленности от нас; например, существование растений, животных и разумных обитателей на [иных] планетах и в других местах беспредельной вселенной; 2) способ действия в большей части явлений природы. Хотя мы замечаем здесь видимые действия, причины последних неизвестны, и мы не видим, каким образом они вызываются. Мы видим, что животные рождаются, питаются и двигаются, что магнетит притягивает железо, что частицы свечи тают одна за другой, обращаются в пламя и дают нам свет и тепло. Эти и подобные им действия мы видим и знаем; но о действующих причинах и о том, как они действуют, мы можем только догадываться и строить вероятные предположения. Ибо эти и подобные им явления, не попадая в сферу действия человеческих чувств, не могут стать предметом их изучения или быть кем-нибудь засвидетельствованы и поэтому могут казаться более или менее вероятными только в зависимости от большего или меньшего своего соответствия укрепившимся в нашем уме истинам, от большей или меньшей своей соразмерности с другими частями нашего знания и наблюдения. Аналогия в этих вопросах есть наше единственное средство: из нее одной берем мы все свои основания вероятности. Так, наблюдая, что одно лишь сильное трение двух тел друг о друга производит тепло, а очень часто и огонь, мы имеем основание

==145

думать, что то, что мы называем «тепло» и «огонь», состоит лишь в быстром движении незаметных мелких частиц горящего вещества. Наблюдая точно так же, что от различного преломления лучей в прозрачных телах происходят в наших глазах различные цвета и что то же самое происходит от различного размещения и положения частиц поверхности разных тел, например бархата, муара и т. п., мы считаем вероятным, что цвет и блеск тел есть в них не что иное, как различное положение их мелких и невидимых частиц и преломление света в них. Так, мы находим, что во всех частях мира, доступных человеческому наблюдению, существует последовательная связь одного с другим без больших или заметных разрывов во всем великом многообразии вещей, которые так тесно связаны друг с другом, что нелегко обнаружить границы между различными разрядами существ. Поэтому мы имеем основание считать, что вещи восходят к совершенству с помощью таких плавных переходов. Трудно сказать, где начинается чувственное и разумное, а где кончается нечувственное и неразумное. И кто же настолько проницателен, чтобы точно определить, какой вид живых существ низший и какой вид лишенных жизни вещей первый? Насколько мы можем наблюдать, вещи уменьшаются и увеличиваются, как в случае правильного конуса, в котором есть явная разница между величиной диаметров его [параллельных сечений], далеко отстоящих друг от друга, но едва заметная, если эти два сечения сделаны на ничтожно малом расстоянии друг от друга. Различие между некоторыми людьми и животными чрезвычайно велико; но если мы захотим сравнить разум и способности некоторых людей и животных, то мы найдем разницу столь незначительной, что трудно будет сказать, является ли человеческий ум более ясным или широким. Наблюдая, повторяю я, такой постепенный и плавный спуск по ступеням вниз в тех созданиях мира, которые стоят ниже человека, мы по закону аналогии можем считать вероятным, что дело обстоит так же и с вещами, которые выше нас и нашего наблюдения, и что существуют разные разряды разумных существ, в разной мере превосходящих нас по различной степени совершенства и восходящих к бесконечному совершенству творца плавными и очень малыми переходами. Такого рода вероятность, представляющая собой лучшее руководство для разумных опытов и построения гипотез, имеет также свою пользу и свое значение. Умелое же заключение по аналогии приводит нас часто к открытию истин и полезных ре-

==146

зультатов, которые иначе оставались бы сокрытыми от нас.

13. Случай, где противоположность опыту не умаляет свидетельства. Хотя общий опыт и обычный ход вещей справедливо оказывают могущественное влияние на человеческий ум, благодаря чему люди верят или не верят тому, что предлагают на их суд, однако есть один случай, где необычность факта не уменьшает степени согласия с беспристрастным свидетельством о нем. Ибо когда такие сверхъестественные события соответствуют целям того, кто в силах изменить течение природы, тогда при таких условиях они тем легче порождают веру, чем более они возвышаются над обычным наблюдением или противоречат ему. Так именно обстоит дело с чудесами. Если чудеса надлежащим образом засвидетельствованы, то они не только порождают доверие к себе, но и внушают веру в другие истины, которые нуждаются в таком подтверждении.

14. Простое свидетельство откровения есть высшая достоверность. Кроме вышеупомянутых есть еще один вид положений, требующих высшей степени нашего согласия по простому свидетельству, независимо от того, согласуется или нет предложенное с общим опытом и обычным ходом вещей. Причина в том, что это свидетельство исходит от того, кто не может ни обманывать, ни быть обманутым, т. е. от самого бога. Это дает уверенность, лишенную какого бы то ни было сомнения, очевидность без всякого исключения. Такое свидетельство имеет особое название – «откровение», а наше согласие с ним называется «верование». Верование так же абсолютно определяет наш ум и исключает всякое колебание, как и само знание: сомневаться в истинности божественного откровения мы можем так же мало, как и в собственном существовании. Вера, таким образом, есть установленный и надежный принцип согласия и уверенности, не оставляющий места для сомнений или колебаний. Мы только должны быть уверены в том, что это есть божественное откровение и что мы понимаем его правильно; если же мы будем верить в то, что не есть божественное откровение, то станем жертвой всех нелепостей фанатизма и всех заблуждений, происходящих от ложных принципов 57. Поэтому в таких случаях наше согласие не может разумно идти дальше очевидности того, что это есть откровение и что именно таков смысл выражений, в которых оно передано. Если очевидность того, что это есть откровение и что его истинный смысл именно таков, покоится лишь на вероятных доводах, то наше согласие не

==147

может идти дальше той уверенности или недоверия, которые вытекают из большей или меньшей кажущейся вероятности доводов. Но о вере и о том превосходстве, которое она должна иметь над другими доводами убеждения, я буду говорить подробнее потом 58, когда буду рассуждать о ней как о противоположности разуму, как это обыкновенно делается, хотя на деле вера есть не что иное, как согласие, основанное на высочайшем разуме.

Глава семнадцатая О РАЗУМЕ (OF REASON)

1. Различные значения слова «разум». В английском языке слово «разум» имеет различные значения: иногда оно означает верные и ясные принципы, иногда – ясные и правильные выводы из таких принципов, а иногда – причину, в особенности конечную. Но в данном месте я буду рассматривать это слово в значении, отличном от всех этих, т. е. как обозначение способности человека, которой он, как полагают, отличается от животных и этим явно намного превосходит их.

2. В чем состоит деятельность разума (reasoning). Если общее познание, как было показано, состоит в восприятии соответствия или несоответствия наших идей, а познание существования всех вещей вне нас (за исключением только бога, бытие которого каждый может познать с достоверностью и доказать себе из собственного существования) приобретается только при посредстве наших чувств, то какое же остается место для деятельности какой-нибудь иной способности помимо внешнего чувства и внутреннего восприятия? Для чего же нужен разум? Для очень многого: и для расширения нашего знания, и для руководства нашим согласием [с тем, что мы считаем за истину]. Разум имеет дело и со знанием, и с мнением; и, будучи необходимым для всех других наших интеллектуальных способностей, он действительно заключает в себе две [главные] из них, а именно проницательность и способность к выведению заключений. С помощью первой способности он отыскивает посредствующие идеи, с помощью второй он так размещает их, чтобы в каждом звене цепи обнаружить ту связь, которая скрепляет крайние члены, и тем самым как бы вытащить на свет искомую истину. Это мы и называем умозаключением, или выводом. Умозаключение состоит лишь в восприятии связи между идеями на каждой ступени

==148

дедуцирования, благодаря чему ум приходит либо к усмотрению достоверного соответствия или несоответствия двух идей – как бывает в доказательствах, что приводит его к знанию; либо к усмотрению их вероятной связи, на основании чего он дает свое согласие или воздерживается от него – как бывает, когда он создает себе некоторое мнение о вещи. Чувственного опыта и интуиции хватает на очень немногое. Большая часть нашего знания зависит от дедуцирования и посредствующих идей; а в тех случаях, когда нам приходится заменить знание согласием и принять положения за истинные без уверенности в этом, мы должны отыскивать, изучать и сравнивать основания их вероятности. В обоих этих случаях способность, которая отыскивает средства и правильно применяет их для выявления достоверности в одном случае и вероятности в другом, есть то, что мы называем «разумом». Ибо если разум воспринимает необходимую и несомненную связь всех идей или доводов на каждой ступени доказательства, приводящего к знанию, то он также воспринимает и вероятную связь всех идей, или звеньев, доказательства на каждой ступени логического рассуждения, с которым он считает нужным согласиться. Вероятная связь будет низшей ступенью того, что может быть правильно названо разумом. Ибо где ум не воспринимает вероятной связи, где он не различает, существует ли какая-нибудь связь или нет, там человеческие мнения являются не результатом суждения и не выводом разума, а результатом чистой случайности для ума, плывущего наудачу, не выбирая пути и направления.

3. Четыре ступени деятельности разума. Таким образом, в деятельности разума мы можем рассматривать следующие четыре ступени: первая и высшая есть выявление и отыскание доводов; вторая есть точное и методическое расположение их, размещение в ясном и надлежащем порядке с целью сделать их связь и силу ясной и легко воспринимаемой; третья есть восприятие их связи; четвертая – составление правильного заключения. Эти различные ступени можно видеть в любом математическом доказательстве. Воспринимать связь между всеми частями доказательства, когда оно построено другим,– это одно; воспринимать зависимость заключения от всех частей – это другое; самому составлять ясное и искусное доказательство – это третье; и нечто отличное от всего этого – самому первым выявлять те посредствующие идеи, или доводы, из которых построено доказательство.

4. Силлогизм не есть великое орудие разума 59. Я хотел

==149

бы рассмотреть еще один вопрос, касающийся разума; это вопрос о том, является ли силлогизм, как это обычно думают, наиболее подходящим орудием разума и наиболее полезным способом проявления этой способности. Я сомневаюсь в этом по следующим причинам.

Во-первых, силлогизм служит нашему разуму лишь на одной из упомянутых выше его ступеней, а именно при раскрытии связи доводов в каком-нибудь одном случае, не более. Но для этого силлогизм не имеет большого значения, потому что ум и без него так же легко, а может быть, и лучше может воспринять эту действительно существующую связь.

Если мы станем наблюдать действия собственного ума, то обнаружим, что мы рассуждаем лучше и яснее всего тогда, когда следим только за связью доводов, не подчиняя наших мыслей никаким правилам силлогизма. Поэтому мы можем заметить, что многие рассуждают чрезвычайно ясно и верно, не умея построить силлогизм. Тот, кто посмотрит на многие области Азии и Америки, обнаружит, что там рассуждают, быть может, так же тонко, как и он, такие люди, которые никогда и не слыхивали о силлогизме и не могут подчинить его формам ни один довод; и я думаю, едва ли кто-нибудь когда-либо строит силлогизмы, рассуждая про себя. Правда, силлогизмом пользуются в том случае, когда нужно раскрыть ложный вывод, таящийся в риторических цветистых выражениях или искусно спрятанный в гладком периоде, и, сорвав покров остроумия и изящной речи с нелепости, показать последнюю во всем ее неприкрытом безобразии. Но даже эту слабость и обманчивость небрежного рассуждения силлогизм, вследствие своей искусственной формы, показывает лишь тем, кто вполне изучил модусы и фигуры и настолько исследовал многочисленные способы соединения трех положений, что знает, которые из них и на каком основании непременно дают верное заключение и которые нет. Все те, кто настолько изучил силлогизм, что понимает причину, почему при одной форме соединения трех положений заключение будет непременно верным, а при другой – нет, я согласен, уверены в заключении, выводимом ими из посылок в общепризнанных модусах и фигурах. Но люди, не изучившие еще эти формы, не уверены, что благодаря силлогизму заключение с достоверностью вытекает из посылок: они лишь признают, что это так, вследствие безотчетной веры в своих учителей и доверия к этим формам аргументации; но это еще только вера, а не достоверность. Итак, если во все

==150

мире людей, умеющих строить силлогизм, крайне мало по сравнению с неумеющими, а из этих немногих, обучавшихся логике, лишь очень небольшая часть идет чуть дальше простой веры в то, что силлогизмы в общепризнанных модусах и фигурах дают верные заключения, не зная, что это так достоверно; если силлогизм следует считать единственным надлежащим орудием разума и средством познания, то выходит, что до Аристотеля никто ничего не знал и не мог знать с помощью разума и что даже после изобретения силлогизмов из десяти тысяч человек нет и одного такого, которому было бы это свойственно.

Но бог не был настолько скуп, чтобы создать людей просто двуногими тварями и предоставить Аристотелю превратить их в разумные существа, т. е. сделать разумными существами тех немногих людей, которых Аристотель мог заставить настолько исследовать основы силлогизма, чтобы они видели, что из более чем шестидесяти способов соединения трех положений приблизительно только для четырнадцати можно быть уверенным в верности заключения 60, и поняли, на каком основании в этих немногих случаях заключение достоверно, а в остальных нет. Бог был более милостив к людям: он дал им ум, который может рассуждать и без обучения методам построения силлогизмов. Разум научается рассуждать не по этим правилам: он обладает прирожденной способностью воспринимать связь своих идей или отсутствие связи между ними и может правильно размещать их без таких ставящих в тупик повторений. Я говорю это не для того, чтобы сколько-нибудь унизить Аристотеля, которого считаю одним из величайших людей древности; немногие могут сравниться с ним по широте взглядов, остроте и проницательности мысли и силе суждения. Своим изобретением форм аргументации, дающих возможность показать правильность вывода заключения, он оказал большую услугу в борьбе с людьми, не стыдившимися отрицать все. Я также охотно признаю, что всякое верное рассуждение можно свести к его формам силлогизма. И тем не менее я думаю, что, не умаляя [авторитета] Аристотеля, я могу правильно утверждать, что эти формы не являются ни единственным, ни лучшим способом рассуждения с целью привести к истине людей, которые стремятся найти ее и желают как можно лучше пользоваться своим разумом для приобретения познания. Да и сам Аристотель то, что некоторые формы дают правильное заключение, а некоторые нет, обнаружил, конечно, не благодаря самим формам, а с помощью первоначального

==151

способа познания, т. е. благодаря видимому соответствию идей. Скажите деревенской барыне, что дует юго-западный ветер, что погода пасмурная и собирается дождь, и она легко поймет, что если ее лихорадило, то в такую погоду ей небезопасно выходить на улицу легко одетой. Она ясно видит вероятную связь всего этого, а именно юго-западного ветра, облаков, дождя, сырости, простуды, возвращения болезни и опасности умереть, не связывая их искусственными и тяжелыми путами разных силлогизмов, стесняющих и сковывающих ум, который без них переходит от одной части к другой скорее и яснее. Та вероятность, которую эта женщина легко воспринимает относительно вещей в их природном состоянии, совершенно утратилась бы, если бы этому вопросу придали ученый вид и предложили бы его в модусах и фигурах. Ибо это весьма часто запутывает связь. И я думаю, каждый заметит в математических доказательствах, что получаемые от них знания всего быстрее и яснее приобретаются без силлогизмов.

На умозаключение смотрят как на главную деятельность мыслительной способности; и это так, когда оно построено правильно. Но ум – или от сильного желания расширить свое познание, или от сильной склонности поддержать раз усвоенные мнения – очень торопится строить умозаключения и от этого часто слишком спешит, не успевая воспринять связь идей, которые должны соединить крайние термины.

Заключать – значит лишь с помощью одного положения, выставленного за истинное, выводить другое как истинное, т. е. видеть или предполагать такую связь между двумя идеями выводимого положения. Пусть, например, будет выдвинуто положение «люди будут наказаны на том свете» и из него выведено такое положение: «значит, люди могут сами принимать для себя решения о своих действиях». Вопрос теперь в том, чтобы узнать, правильно ли построено умом это заключение или нет. Если ум построил его путем отыскания посредствующих идей и усмотрения их связи при их размещении в надлежащем порядке, то он действовал разумно и сделал правильное заключение. Если же ум сделал это без подобного усмотрения, то он не столько построил прочное и верное умозаключение, сколько показал свое желание, чтобы умозаключение было или считалось таковым. Но и в том и в другом случае не силлогизм выявил эти идеи или показал их связь: ведь прежде чем их можно разумно использовать в силлогизме, они должны быть уже отысканы и вся связь их воспринята.

==152

Если не так, то можно будет утверждать, что всякая идея и без рассмотрения ее связи с двумя другими идеями, соответствие которых нужно показать при ее посредстве, будет пригодна для силлогизма и может наугад приниматься за средний термин для того, чтобы доказать любой вывод. Но этого никто не скажет, ибо заключение о соответствии крайних терминов строится на основании восприятия соответствия посредствующих идей с крайними, и поэтому всякая посредствующая идея должна во всей цепи быть в видимой связи с двумя идеями, между которыми она находится. Иначе заключение выведено или построено быть не может, ибо, где какое-нибудь звено выпадает и стоит вне связи, там утрачивается вся сила цепи и она не может привести ни к какому заключению. Что же в упомянутом выше примере показывает силу и, следовательно, разумность умозаключения, как не усмотрение связи всех посредствующих идей, приводящих к заключению или к выводимому положению? Такова, например, цепь: «люди будут наказаны»; «бог – наказующий»; «наказание справедливо»; «наказанные—грешники»; «они могли поступить иначе»; «свобода»; «решение о собственном действии». Эта цепь идей, так явно соединенная в ряд (т. е. каждая посредствующая идея находится в соответствии с двумя непосредственно соприкасающимися с ней идеями с той и другой стороны), обнаруживает связь идей человека и решения о собственном действии. Таким образом, положение «люди могут сами принимать решения о своих действиях» выведено из положения «люди будут наказаны на том свете». Ибо здесь ум, замечая связь между идеей наказания людей в другом мире и идеей наказующего бога, между наказующим богом и справедливостью наказания, между справедливостью наказания и виной, между виной и возможностью поступить иначе, между возможностью поступить иначе и свободой и, наконец, между свободой и решением о собственном действии, усматривает связь между людьми и решением о собственном действии.

И я спрашиваю, не видна ли связь крайних звеньев при этом простом и естественном расположении яснее, нежели при затруднительных повторениях и путанице пяти или шести силлогизмов! Я должен просить извинения, что называю это путаницей, но есть люди, которые вмещают эти идеи в определенное число силлогизмов и потом утверждают, что, после того как идеи переставлены, повторены и растянуты в длинных искусственных формах, они стали менее спутанными, а связь их яснее, нежели в том кратком,

==153

естественном, простом порядке, в котором они размещены здесь, где каждый в состоянии усмотреть их раньше, чем они могут быть помещены в ряд силлогизмов, ибо порядок силлогизмов должен определяться естественным порядком соединения идей и, прежде чем разумно пользоваться идеей в силлогизме, необходимо усмотреть связь каждой посредствующей идеи с теми идеями, которые она связывает. И после построения всех этих силлогизмов ни те, кто знает логику, ни те, кто не знает ее, не усмотрят силы аргументации, т. е. связи крайних звеньев, ни на йоту лучше. (В самом деле, не искушенные в этом люди, не зная верных форм силлогизма и их оснований, не могут знать, по каким модусам и фигурам построены данные силлогизмы, по правильным и приводящим к заключению или нет, и потому не получают никакой помощи от силлогистических форм, тогда как нарушение естественного порядка, при котором ум может судить о соответственной связи идей, делает умозаключение гораздо менее достоверным, нежели когда пренебрегают этими формами.) Что же касается самих специалистов по логике, то они видят связь каждой посредствующей идеи с идеями, между которыми она находится (связь, от которой зависит сила умозаключения), после построения силлогизма нисколько не лучше, чем до этого, или же вовсе не видят ее. Ибо силлогизм вовсе не показывает и не усиливает связь между двумя непосредственно соединяемыми идеями, но через усмотрение связи между ними показывает лишь взаимную связь крайних его звеньев. Но ни один силлогизм не показывает и не может показать связь, которая существует между посредствующей идеей и любым из крайних звеньев в данном силлогизме. Эту связь воспринимает и может воспринять только ум, поскольку идеи находятся в данном сопоставлении лишь благодаря его собственному усмотрению, которому случайная силлогистическая форма не приносит никакой помощи, никакого пояснения. Она показывает только, что если посредствующая идея находится в соответствии с теми идеями, к которым она с обеих сторон непосредственно примыкает, то две отдаленные, или, как их называют, «крайние», идеи непременно находятся в соответствии. Поэтому непосредственная связь каждой идеи с теми, к которым она с той и с другой стороны примыкает,– связь, от которой зависит сила рассуждения,– бывает видна до построения силлогизма так же ясно, как и после этого; иначе тот, кто строит силлогизм, никогда не мог бы усмотреть ее. И связь эта, как уже было замечено, усматри-