Текст книги "Опыт о человеческом разумении"

Автор книги: Джон (1) Локк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 62 страниц)

14. Кроме того, едва ли существует хотя бы одна вещь, которая по одним своим идеям не была бы связана с большим, а по другим – с меньшим числом отдельных предметов. Кто же будет определять в этом случае, какие идеи должны составлять точную совокупность, которая должна быть обозначена именем вида? Кто может с надлежащим авторитетом предписывать, какие очевидные или известные качества следует исключить, а какие более скрытые или более специфические качества следует включить в значение имени какой-нибудь субстанция? Все это вместе служит причиной того, что имена субстанций всегда или почти всегда имеют различное и двусмысленное значение, порождающее столько неопределенности, споров и ошибок при их употреблении в философии.

15. При таком несовершенстве имена субстанций пригодны для гражданского, но не для философского употреб-

==542

ления. Правда, в обычной гражданской речи общие имена субстанций, определяемые при их обычном значении некоторыми бросающимися в глаза качествами (как, например, внешним обликом и формой у существ, размножающихся посредством семени, а у других субстанций – большей частью цветом вместе с некоторыми другими чувственными качествами), достаточно точно обозначают вещи, в разговоре о которых люди хотят, чтобы их поняли. Так, люди обыкновенно достаточно ясно представляют себе субстанции, обозначаемые словами <золото> или <яблоко>, чтобы отличить их друг от друга. Но в философских исследованиях и спорах, где нужно устанавливать общие истины и делать выводы из выставленных положений, оказывается, что не только не устанавливается как следует точное значение имен субстанций, но что его и весьма трудно установить. Например, кто сделает ковкость или определенную степень [химической] устойчивости частью своей сложной идеи золота, тот может выдвигать положения о золоте и делать из них выводы, которые верно и ясно вытекают из такого значения слова <золото>; однако никогда нельзя заставить признать их истину и убедить в ней другого человека, у которого ковкость или та же самая степень устойчивости не составляет части сложной идеи, обозначаемой в свойственном этому человеку употреблении слова <золото>.

16. Пример – жидкость. Это естественное и почти неизбежное несовершенство во всех почти именах субстанций и во всех языках легко заметить, если перейти от путаных или расплывчатых понятий к более точным и тщательным исследованиям. Тогда люди убедятся, как сомнительно и неясно значение тех слов, которые в обычном употреблении кажутся очень ясными и определенными. Я присутствовал однажды на собрании очень ученых и остроумных врачей, где случайно возник вопрос, проходит ли какая-нибудь жидкость через нервные волокна. Спор тянулся долго, и обе стороны приводили множество разных доказательств. Имея обыкновение подозревать, что большая часть споров касается более значения слов, нежели действительной разницы в понятиях о вещах, я высказал пожелание, чтобы прежде, чем продолжать спор, они исследовали и установили между собой значение слова <жидкость>. Сначала они были немного удивлены предложением, и, будь они людьми менее остроумными, они, быть может, сочли бы его очень легкомысленным и нелепым, потому что все до одного были уверены, что вполне понимают значение слова <жидкость>,

==543

которое, и по моему мнению, не принадлежит к самым трудным именам субстанций. Как бы то ни было, им было угодно принять мое предложение, и по проверке оказалось, что значение этого слова вовсе не было таким твердым и определенным, как они все представляли себе, и что у них у всех оно было знаком разных сложных идей. Это показало им, что спор главным образом касался значения этого термина и что они расходились очень немного в своих мнениях о текучем и тонком веществе, проходящем по нервным каналам, хотя и нелегко было прийти к согласию, нужно ли его называть жидкостью или нет; но, когда поразмыслили, признали, что об этом спорить не стоит.

17. Пример – золото. Быть может, у меня будет случай указать в другом месте, в какой степени то же самое бывает в большинстве споров, ведущихся с таким жаром. Здесь мы рассмотрим только немного подробнее упомянутый выше пример со словом <золото> и увидим, как трудно точно определить его значение. Я думаю, все согласятся с тем, что оно обозначает тело определенного желтого, блестящего цвета; такую идею связывают с этим названием дети, и для них блестящая желтая часть хвоста павлина – настоящее золото. Другие, находя, что в некоторых частицах материи с этим желтым цветом связана плавкость, делают из, этого сочетания сложную идею, которой они дают название <золото> для обозначения одного вида субстанций; таким образом, они исключают из последнего все желтые блестящие тела, превращаемые огнем в золу, и признают принадлежащими к данному виду или охватываемыми словом <золото> только такие субстанции блестящего желтого цвета, которые в огне плавятся, но не сгорают. Другой на том же основании прибавляет вес как качество, связанное с этим цветом не менее тесно, чем плавкость, и считает, что он имеет такое же право включить вес в идею золота и обозначить его названием золота, признавая тем самым несовершенство другой идеи, составленной из тела такого-то цвета и плавкости. И то же самое со всем остальным. И никто не может здесь указать причины, почему одни неразделимые качества, в природе всегда объединенные, следует включить в номинальную сущность, а другие – исключить. Или почему слово <золото>, обозначающее вид вещества, из которого сделано кольцо на пальце человека, определяет этот вид по цвету, весу и плавкости лучше, чем по цвету, весу и растворимости в царской водке, ибо растворимость золота в указанной жидкости так же

==544

неотделима от него, как плавление на огне, и оба качества представляют собой лишь отношения данной субстанции к двум другим телам, способным различным образом действовать на нее. В самом деле, на каком основании следует считать плавкость частью сущности, обозначаемой словом <золото>, а растворимость – только свойством ее или цвет – частью сущности, а ковкость золота – только свойством? Я хочу этим сказать, что все это лишь свойства, зависящие от реального строения золота, и не что иное, как силы, активные или пассивные в отношении к другим телам, и потому никто не властен определять значение слова <золото> (поскольку оно должно означать такое существующее в природе тело) одной совокупностью идей, которые можно найти в этом теле, более, чем другой, и поэтому значение этого слова неизбежно должно быть очень неопределенным: как было сказано, разные люди замечают разные свойства в одной и той же субстанции, и, я думаю, что вправе утверждать это, никто не замечает всех. Вот почему наши описания вещей очень несовершенны, а слова имеют очень неопределенные значения.

18. Имена простых идей всего менее сомнительны. Из сказанного легко заметить, что имена простых идей, как было указано выше, менее всех других могут ввести в заблуждение, и вот по каким причинам. Во-первых, так как каждая обозначаемая ими идея представляет собой лишь одно восприятие, эти идеи гораздо легче приобрести и удержать в памяти более ясными, чем более сложные идеи; поэтому они не бывают столь неопределенными, какими обычно бывают сложные идеи субстанций и смешанных модусов, где нелегко прийти к соглашению относительно точного числа составляющих их простых идей и не так легко удержать это число в памяти. Во-вторых, их всегда относим как к сущности только к тому восприятию, которое они непосредственно обозначают, и именно это отношение делает значения имен субстанций столь трудными по природе и дает повод для стольких споров. Люди, не употребляющие слов в превратном смысле и не устраивающие намеренно каверзы, на знакомом им языке редко ошибаются в употреблении и значении имен простых идей. Слова <белый>, <сладкий>, <желтый>, <.горький> заключают в себе очень ясный смысл; всякий точно понимает его или же легко сознает, что не знает его, и постарается узнать его. Но не с такой достоверностью известно, какую именно совокупность простых идей обозначают в употреб-

==545

лении другим [лицом] слова <скромность> или <умеренность>. И как ни склонны мы считать, что мы хорошо знаем смысл слов <золото> или <железо>, однако точная сложная идея, знаками которой они служат другим, не так определенна; и я думаю, очень редко они обозначают точь-в-точь одну и ту же совокупность [идей] у говорящего и слушающего. Отсюда неизбежно происходят ошибки и споры, когда эти названия употребляются в рассуждениях, где людям приходится иметь дело со всеобщими положениями, устанавливать в своем уме всеобщие истины и делать вытекающие из них выводы.

19. За ними следуют простые модусы. По этой же причине имена простых модусов после имен простых идей всего менее бывают сомнительными и неопределенными, особенно имена модусов формы и числа, для которых у людей есть такие ясные и отличные друг от друга идеи. Кто когда-нибудь ошибался в обычном значении слов <семь> или <треугольник>, если он хотел понять их? Вообще названия наименее сложных идей каждого вида являются наименее сомнительными.

20. Наиболее сомнительны имена очень сложных смешанных модусов и субстанций. Поэтому смешанные модусы, состоящие из немногих и ясных простых идей, обыкновенно имеют не слишком неопределенное значение. Но имена смешанных модусов, заключающих в себе большое число простых идей, как было показано, имеют обыкновенно очень сомнительное и неопределенное значение. Имена субстанций еще более отличаются несовершенством и неопределенностью, особенно при философском их употреблении, потому что они обозначают идеи, которые не являются ни реальными сущностями, ни точными изображениями образцов, к которым их относят.

21. Почему это несовершенство приписывается словам? Так как большой беспорядок в наших именах субстанций по большей части происходит от недостаточного знания их и от неспособности проникнуть в их реальное строение, то может показаться странным, почему я приписываю это несовершенство более нашим словам, чем нашему разуму. Это возражение кажется столь справедливым, что я считаю себя обязанным объяснить, почему я следовал данному методу. Я должен признаться, что, когда я только начинал это рассуждение о разуме, да и долгое время после этого, я даже вообще не думал, что в нем будет необходимо какое бы то ни было исследование о словах. Но когда, исследовав происхождение и состав наших идей, я стал рассматривать

==546

объем и достоверность нашего знания , я нашел, что это так тесно связано со словами, что если сначала не рассмотреть как следует их важность и способ их обозначения, то о познании можно сказать очень мало ясного и уместного, потому что, трактуя об истине, оно постоянно имеет дело с положениями. И хотя оно ограничивается вещами, однако по большей части оно так много прибегает к посредству слов, что их, по-видимому, едва ли можно отделить от нашего познания. По крайней мере слова так часто являются посредником между нашим разумом и истиной, которую разум должен рассмотреть и постичь, что, подобно среде, через которую зрим видимые предметы, они своей неясностью и беспорядком нередко затемняют наше зрение и обманывают наш разум. Если принять во внимание, что заблуждениями, в которые люди вводят себя и других, и ошибками в спорах и понятиях людей мы во многом обязаны словам и их неопределенным или неправильным значениям, то у нас будет основание считать это немалым препятствием на пути к знанию. И по моему мнению, о несовершенстве слов нужно предупреждать, тем более что до сих пор] не только не обращали на него внимание как на неудобство, но даже, как мы увидим в следующей главе, искусство увеличивать его стало предметом изысканий и приобрело славу учености и тонкости ума. Однако я склонен думать, что если бы несовершенства языка как орудия познания были взвешены более основательно, то большая часть споров, создающих столько шума, прекратилась бы сама собою, а путь к знанию, а, может быть, также к миру стал бы гораздо более свободным, чем в настоящее время.

22. Это должно учить нас умеренности, когда мы по-своему интерпретируем то, что писали древние авторы. Так как во всех языках значение слов сильно зависит от мыслей, понятий и идей того, кто их употребляет, то я не сомневаюсь, что оно неизбежно должно быть очень неопределенным [даже] у людей одного языка и одной страны. У греческих писателей это так очевидно, что тот, кто внимательно будет читать их сочинения, найдет почти у каждого из них особый язык, хотя слова одинаковы. Если же добавить к этому естественному для каждой страны затруднению различие стран и отдаленность эпох, в которые ораторы и писатели имели очень различные понятия, темпераменты, обычаи, речевые украшения и обороты и т. д. (причем каждый из этих моментов оказывал на значение их слов свое влияние, между тем как для нас

==547

теперь все это утрачено и неизвестно), то мы должны быть снисходительны друг к другу при толковании или недопонимании этих древних сочинений. И хотя понять их очень важно, они заключают в себе неизбежные трудности речи, которая (за исключением названий простых идей и некоторых очень ясных вещей) не способна без постоянного определения терминов передавать слушающему мысль и намерение говорящего, не возбуждая в слушателе каких-либо сомнений и неопределенности. А в рассуждениях о религии, праве и нравственности, представляющих собой наиболее важные предметы, и затруднения самые большие.

23. Книги толкователей и комментаторов Ветхого и Нового завета также являются очевидным тому доказательством. Хотя все сказанное в тексте – непреложная истина, однако читатель, право, не может не ошибаться сильно в его понимании. И нет ничего удивительного в том, что воля божья, облекшись в слово, стала подвержена тем сомнениям и неопределенности, которые неизбежно связаны с этим способом передачи, если сам сын божий, пока он был во плоти, был подвержен всем слабостям и недостаткам человеческой природы, за исключением греха. Мы должны восхвалять его благость за то, что он распространил во всем мире столь четкие знаки своих дел и провидения и дал всем людям столько света разума, что даже те, к кому никогда не доходило его писаное слово, не могли (когда начинали исследовать) усомниться ни в существовании бога, ни в необходимости повиноваться ему. Если, следовательно, предписания естественной религии ясны и очень понятны для всех людей и редко оспариваются, если другие полученные путем откровения истины, сообщенные нам в книгах и посредством речи, подвержены обычной и естественной для слов неясности и трудности, то, мне кажется, в соблюдении первых мы должны быть более старательными и усердными, а в навязывании своего собственного мнения и толкования вторых – менее высокомерными, менее упрямыми и надменными.

Глава десятая О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИИ СЛОВАМИ

1. Злоупотребление словами. Помимо естественного несовершенства языка и той неясности и путаницы, которой трудно избежать при употреблении слов, люди при этом способе общения бывают повинны в разных преднаме-

==548

ренных ошибках и упущениях, вследствие которых эти знаки становятся менее ясными и отличными друг от друга по своему значению, чем они должны быть по природе.

2. Во-первых, слова без всяких или без ясных идей. Во-первых, первое и наиболее очевидное злоупотребление этого рода состоит в употреблении слов без ясных и отличных друг от друга идей или, что еще хуже, знаков без всякого значения. Такие слова бывают двух видов.

I. Во всех языках можно найти ряд слов, которые при рассмотрении окажутся не обозначающими никаких ясных и отличных друг от друга идей ни при своем возникновении, ни при соответствующем их употреблении. Введены они были по-большей части различными философскими и религиозными сектами. Создатели и покровители последних, желая либо выразить что-нибудь особенное и выходящее за пределы обычных понятий, либо поддержать какие-нибудь странные мнения, либо прикрыть какую-нибудь слабость своей гипотезы, редко обходятся без изобретения слов новых и таких, которые при рассмотрении можно справедливо назвать терминами без значения. Так как с ними не связывали определенной совокупности идей, когда они впервые были придуманы, или в лучшем случае связали с ними такую совокупность идей, которая при надлежащем рассмотрении оказывается несостоятельной, то не удивительно, что впоследствии в обычном употреблении данной секты такие слова остаются пустыми звуками с незначительным смыслом или без всякого смысла у тех, кто довольствуется тем, что часто произносит их в качестве отличительных признаков своей церкви или школы, но не ломает голову над вопросом, каковы обозначаемые ими точные идеи. У меня нет надобности громоздить здесь примеры: каждый в достаточной мере будет их иметь из чтения и разговоров. Если же кто желает быть лучше снабжен ими, то великие мастера чеканки такого рода терминов – я имею в виду схоластов и метафизиков (к которым, мне кажется, можно причислить всех спорщиков– натурфилософов и моралистов последних веков) – с избытком удовлетворят это желание.

3. II. Есть другие, которые в своем злоупотреблении словами идут еще дальше. Они так мало стараются избегать слов, с которыми в их первичном обозначении едва ли связаны какие-нибудь ясные и отличные друг от друга идеи, что по непростительной небрежности часто употребляют вообще без всякого определенного смысла слова, с которыми правильность употребления языка связа-

==549

ла очень важные идеи. <Мудрость>, <слава>, <милость> и т. д. – все это слова, довольно обычные в устах каждого. Но если бы у тех очень многих лиц, которые их употребляют, спросили, что они подразумевают под ними, они были бы в затруднении и не знали бы, что отвечать,– это ясное доказательство того, что хотя они и выучили эти звуки, которые всегда вертятся у них на языке, однако в их уме нет определенных идей, которые нужно было бы передать другим посредством этих звуков.

4. Причина в том, что названия заучиваются раньше, чем относящиеся к ним идеи. Люди, привыкшие с колыбели заучивать легковоспринимаемые и запоминающиеся слова раньше, чем они узнают или составят сложные идеи, которые связаны с ними или которые можно найти в вещах, ими, как думают, обозначаемых, обыкновенно продолжают поступать так всю свою жизнь; и, не давая себе труда, необходимого для установления в уме определенных идей, они пользуются своими словами для обозначения тех нетвердых и путаных понятий, какие есть у них, довольствуясь тем, что употребляют те же слова, что и другие люди, как будто самый звук необходимо заключает в себе один и тот же постоянный смысл. Хотя люди обычно довольствуются этим, однако, когда в обычных житейских обстоятельствах они желают, чтобы их точно понимали, они делают знаки, пока их наконец не поймут. Но, когда люди начинают рассуждать о своих верованиях или интересах, это отсутствие значения в их словах, явно наполняет их рассуждение массой пустого, непонятного шума и говора, особенно в вопросах морали, где слова по большей части обозначают произвольные и многочисленные совокупности идей, которые в природе не связаны между собой регулярно и постоянно, и где поэтому часто думают только о пустых звуках или в лучшем случае связывают с ними очень неясные и неопределенные понятия. Люди берут те слова, которые находят в употреблении среди окружающих, и, чтобы не могло казаться, что они не знают, что ими обозначается, употребляют их уверенно, не ломая себе головы над тем, имеют ли они какой-нибудь определенный, закрепленный за ними смысл, причем помимо этого удобства они достигают и другого преимущества: если они редко бывают правы в таких рассуждениях, то столь же редко их можно уличить в неправде. Ибо стараться вывести из заблуждения тех люден, у которых нет твердых понятий, все равно что отнимать жилище у бродяги, у которого нет определен-

==550

ного местожительства. Мне думается, это именно так. И каждый может наблюдать на себе и других, так ли это или нет.

5. Во-вторых, неустойчивое употребление слов. Во-вторых, другое значительное злоупотребление словами – это непоследовательность в пользовании ими. Трудно найти рассуждение по какому-нибудь вопросу, особенно по спорному, где при внимательном чтении нельзя было бы не заметить, что одни и те же слова (и обычно самые важные в рассуждении, вокруг которых вращается спор) употребляются то для одной совокупности простых идей, то для другой, а это и есть полное злоупотребление языком. Слова должны быть знаками моих идей и объяснять их другим не в силу какого-нибудь естественного значения, но в силу произвольного назначения. Поэтому, когда я обозначаю ими то одно, то другое, это явный обман и злоупотребление. Если это делается умышленно, то это может быть только большой глупостью или еще большей нечестностью. Обозначать в беседах или рассуждениях одними и теми же словами разные совокупности простых идей было бы так же честно, как в расчетах с другими обозначать одними и теми же цифрами то одну совокупность единиц, то другую (например, обозначать цифрой 3 то три, то четыре, то восемь). Я хотел бы знать, кто стал бы иметь дело с людьми, которые поступали бы так в своих расчетах. Если бы кто говорил так в торговых делах и называл бы восемь то семью, то девятью, смотря по тому, что для него выгоднее, его немедленно заклеймили бы одним из двух имен, постоянно вызывающих у людей отвращение. А в рассуждениях и ученых спорах совершенно такой же образ действия обычно считается остроумием и ученостью, хотя, мне кажется, что это большая нечестность, чем подделка счетов при вычислении долга, и обман больше, поскольку истина важнее и ценнее денег.

6. В-третьих, намеренная неясность, создаваемая неверным употреблением. В-третьих, другое злоупотребление языком состоит в умышленной неясности, когда употребляют старые слова в новом и необычном значении, или вводят новые и двусмысленные термины без определения их, или так соединяют слова, что можно перепутать их обычное значение. Всего более отличалась в этом направлении перипатетическая философия, но и другие школы были не совсем свободны от этого. Едва ли есть среди них такие, которым, столкнувшись с трудностями (таково несовершенство человеческого познания), не

==551

хотелось бы прикрыть их неясностью терминов и спутыванием значений слов, чтобы, опустив как бы завесу тумана перед глазами, воспрепятствовать этим обнаружению их слабых сторон. Что <тело> и <протяженность> в обычном употреблении обозначают две различные идеи, ясно всякому, кто хоть немного поразмыслит. В самом деле, если бы значения этих слов совершенно совпадали, выражения <тело протяженности> и <протяженность тела> были бы одинаково точны и понятны. И все-таки некоторые люди находят необходимым спутывать их значения. Логика и свободные науки, как они разрабатывались в школах, создали славу этому злоупотреблению и вредному смешению значений слов. Прославленное искусство спорить во многом усилило естественное несовершенство языков, поскольку оно применялось и приспособлялось более к тому, чтобы спутать значения слов, нежели к тому, чтобы приобрести знание о вещах и раскрыть истину о них. И ознакомившийся с учеными сочинениями этого рода убедится, что слова там гораздо более неясны, недостоверны и неопределенны в своем значении, чем в обычном разговоре.

7. Логика и диспуты во многом способствовали этому. Так непременно бывает там, где способности и ученость человека оцениваются по его умению спорить. И если победам, зависящим здесь более всего от изящества и изысканности слов, сопутствует слава и награда, то не удивительно, что применяемое таким образом остроумие людей так запутывает, затемняет и утончает значения звуков, что всегда найдется что возразить или сказать в защиту какого-либо [решения] вопроса, ибо победу присуждают не тому, на чьей стороне истина, а тому, за кем остается последнее слово в споре.

8. Называя это утонченностью. Это искусство, совершенно бесполезное и, по моему мнению, прямо противоположное подлинным путям к знанию, до сих пор выступало под похвальными и почтенными названиями <утонченность> и <проницательность>; его одобряли школы, его поощряла некоторая часть ученого мира. И не удивительно, что философы древности (я имею в виду спорящих и вздорящих философов, которых остроумно и не без основания осуждал Лукиан 42), а затем схоласты, стремясь к славе и почету за свои великие и всеобъемлющие познания, претендовать на которые гораздо легче, чем действительно их приобрести, нашли очень удобным прикрыть свое невежество искусным и необъяснимым сплетением запутанных слов и возбудить в других восхищение к себе с помощью

==552

непонятных терминов, которыми тем более легко породить изумление, что понять их невозможно. Между тем вся история показывает, что эти глубокие ученые были не умнее и не полезнее окружающих их людей и принесли очень немного выгоды человеческой жизни и тому обществу, в котором они находились, если только не считать делом, полезным для людей и достойным похвалы и награды, изобретение новых слов без новых вещей, к которым можно было бы применять их, запутывание и затемнение смысла старых слов и порождение таким образом всяких сомнений и споров.

9. Такая ученость приносит очень мало пользы обществу. В самом деле, вопреки всем этим ученым, спорщикам, всеведущим докторам все государства мира были обязаны мирной жизнью, безопасностью и свободой государственным деятелям, незнакомым со схоластикой, а успехами в полезных искусствах – необразованным и презренным ремесленникам (а это кличка презрительная). Тем не менее это искусное невежество, эта ученая галиматья в последние века получила большое распространение благодаря корыстолюбию и ловкости людей, видевших самый легкий путь к той степени влияния и власти, которой они достигли, в том, чтобы людей деловых и необразованных забавлять мудреными словами, а людей остроумных и праздных занимать запутанными спорами о непонятных терминах и постоянно держать их вовлеченными в этот бесконечный лабиринт. Кроме того, самый легкий способ добиться признания или защищать странные и нелепые учения – это окружить их легионами неясных, двусмысленных и неопределенных слов, благодаря которым, однако, такие убежища похожи более на притоны разбойников или на лисьи норы, чем на крепости благородных воинов. И если таких людей трудно выбить из укреплений, то не вследствие прочности последних, а из-за терновников и шипов, из-за темной чащи, которой они себя окружают. Так как неправда неприемлема для человеческого ума, то для защиты нелепости остается только неясность.

10. Но она портит средства познания и сообщения. Так ученое невежество и искусство держать подальше от истинного познания даже любознательных людей распространилось в мире и многое запутало, хотя претендовало на обогащение разума познаниями. Мы видим, что другие, благомыслящие и умные люди, которым ни воспитание, ни природные способности не дали такой остроты ума, могут

==553

понятно изъясняться друг с другом и пользоваться благами языка в его безыскусном употреблении. Но хотя люди неученые достаточно хорошо понимали слова <белый>, <черный> и т. д. и имели твердые понятия идей, обозначаемых этими словами, нашлись философы, у которых хватило учености и утонченности, чтобы доказывать, что снег черен, т. е. что белое черно 43. При этом их преимущество было в том, что они портили орудия и средства рассуждения, беседы, обучения и общения, с большим искусством и утонченностью занимаясь только тем, что запутывали и смешивали значения слов, и таким образом делали язык менее полезным, чем он был в результате своих действительных недостатков,– способность, которая не дана людям необразованным.

11. Она столь же полезна, как и перепутывание звуков, которые соответствуют буквам. Эти ученые люди просвещали человеческий разум и улучшали жизнь людей в такой же степени, как тот, кто изменил бы значение общеизвестных букв и благодаря тонкой ученой изобретательности, далеко превосходящей способности необразованных, тупых и простых людей, показал бы в своем способе письма, что он может ставить А вместо Б, Д вместо Е и т. д., к великому восхищению и выгоде своего читателя. Ставить слово <черный>, которым условились обозначать одну определенную чувственную идею, вместо идеи, отличной от нее или ей противоположной, т. е. называть снег черным, так же бессмысленно, как ставить знак А – букву, которой условились обозначать одну модификацию звука, производимую определенным движением органов речи,– знаком Б, которым условились обозначать другую модификацию звука, производимую другим определенным движением органов речи.

12. Это искусство внесло путаницу в религию и правосудие. Это зло не ограничивалось логическими тонкостями и вычурными пустыми умозрениями. Оно вторглось в очень важные дела человеческой жизни и общества, затемнило и запутало существенные истины права и богословия, внесло в человеческие дела путаницу, беспорядок и неуверенность и если не разрушило, то сделало в значительной мере бесполезными два великих руководящих принципа – религию и правосудие. К чему послужила большая часть толкований и споров о законах божественных и человеческих, если не к тому, что сделала содержание их более сомнительным и запутала их смысл? Разве результатом этих разнообразных вычурных дистинкций и тонких ухищрений

==554

не была лишь неясность и неопределенность, делающая слова еще более непонятными и оставляющая читателя в еще большем затруднении? Как еще получается, что государей легко понимают в их обычных приказаниях, когда они говорят или пишут своим слугам, и не понимают, когда они обращаются к своему народу в своих законах? И как я заметил раньше, разве не бывает часто так, что человек средних способностей очень хорошо понимает читаемый им текст или закон, пока не обратится к толкователю или не пойдет к адвокату, который своими объяснениями добьется того, что слова или вообще ничего не будут обозначать, или будут обозначать то, что ему угодно?

13. Оно не должно считаться ученостью. Я не буду рассматривать здесь, были ли причиной этого частные интересы этих профессий. Но я ставлю на обсуждение вопрос: не лучше ли было бы для человечества, которому важно знать вещи, как они есть, и поступать, как ему надлежит, а не тратить жизнь на то, чтобы вести разговоры о вещах и швыряться словами,– не лучше ли было бы, говорю я, чтобы употребление слов сделалось .ясным и точным, чтобы язык, данный нам для усовершенствования знаний и укрепления связи в обществе, употреблялся не для того, чтобы лишать истину ясности и потрясать права народа, заволакивать туманом и делать непонятными нормы нравственности и религию, а если это и будет случаться, то чтобы подобный образ действий по крайней мере не признавался ученостью и знанием? 44