Текст книги "Без окон, без дверей"

Автор книги: Джо Шрайбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Смотрите-ка, Ава Гарднер в «Убийцах». Посмотрите и скажите, будто сукину сыну Фрэнку Синатре не повезло.

– Я беру с собой мобильник.

Он оглянулся:

– Ты еще тут?

Она чмокнула отца в щеку, пошла в заднюю часть дома.

– Дочка!

– Что?

– Скажи своему приятелю… три.

– Не поняла?

– На луне три мяча для гольфа.

– Все в порядке? – спросил Скотт из машины.

Соня только кивнула.

Они молчали, отъезжая от лавки. Начинался снег, кружились отдельные белые хлопья, прилипали к стеклу, улетали. Наконец Скотт сказал:

– Известно, сколько ему осталось?

– Несколько месяцев, – ответила она. – Возможно, не больше года.

– Очень жалко.

– Помнишь строчку Фроста о медленном бездымном угасании? Так и есть. Дьявольски больно, но я рада, что могу быть с ним рядом. – Соня глубоко вдохнула и выдохнула, желая сменить тему. После восемнадцатилетней разлуки она уже не так хорошо знает Скотта, чтобы откровенничать. – Ну, рассказ успешно продвигается?

– А? О да.

– Знаешь, к чему идет дело?

– Имеется неплохая идея. Знаю, что все вертится вокруг дома и что он играет какую-то роль в случившемся.

– А что случилось? – поинтересовалась Соня. – В рассказе, я имею в виду.

– Пока не представляю.

– Думаешь, твой отец знал?

– Пожалуй, – кивнул Скотт. – То есть должен был знать, правда?

– И ты идешь тем же путем?

– Надеюсь. Уверяю себя, что полезно находиться в доме. Атмосфера в любом случае не повредит.

– Правильно. По-моему, бывают дома, где творятся безумные вещи.

Он взглянул на нее:

– Какие?

Соня тоже на него посмотрела, не зная, действительно ли ему интересно или он просто поддерживает беседу. Кажется, интересно, поэтому она призадумалась, припоминая теорию, изложенную ее отцом – когда?.. – четыре-пять лет назад. Отчасти похоже на шоу с охотниками за привидениями на канале «Дискавери».

– Один ученый утверждает, будто некоторые старые дома по какой-то причине создают вокруг себя некое поле, так же как провода под высоким напряжением образуют электромагнитные поля. Так или иначе, он говорит, что, когда дом стоит достаточно долго, в нем запечатлеваются сильные эмоциональные состояния – злоба, горе, одиночество… Возникает как бы царапина на грампластинке, где игла спотыкается и повторяет фразу снова и снова.

Скотт кивнул:

– Царапина на пластинке? Неплохо.

Соня видела, как он обдумывает эту мысль применительно не к своей собственной жизни, а к книге, которую пишет.

– Ты… ни с чем таким не сталкивался? – спросила она.

– В доме? – Он покачал головой. – Нет. Хотя…

– Что?

– Ничего.

Скотт умолк, проглотив то, что чуть не сказал, и она задумалась, не стоит ли выбить признание. Но он никогда не скрытничал. Если хотел ей что-то сказать, то прямо говорил, и поэтому Соня почуяла, что его колебания чем-то оправданы.

Подъехали к старому отцовскому дому, вышли из машины. Генри поджидал с фонарем на подъездной дорожке. Соня заметила, как Скотт воспрянул духом при виде племянника. Удивительно, с какой легкостью она через столько лет угадывает его настроение, даже не стараясь.

Он обнял мальчика, поднял с земли:

– Привет! Чем занимаешься?

– Снежинки языком ловлю.

– Вкусно? – спросила Соня.

– Слишком маленькие, не распробуешь, – объяснил он. – Поедем пиццу есть?

– Как скажешь. – Скотт взглянул на дверь. – Папа где?

В свете фонарика улыбка Генри слиняла, потом совсем исчезла. С другой стороны лужайки из старого сарая донесся слабый, но отчетливый звук бьющегося стекла, хлопок, удар, звон. Соня услышала голос, мгновенно узнав Оуэна. Последовал громкий треск, мальчик вздрогнул. В сумерках прозвучало что-то вроде воя раненой собаки.

– Ждите здесь, – сказал Скотт. – Я сейчас.

Глава 10

Он шел через двор за лучом фонаря среди припорошенных снегом куч листьев к сараю, куда влетел бейсбольный мяч.

Шум в хибарке становился громче, гремело ржавое железо, будто старые инструменты в ведре. Подходя к двери, Скотт слышал бормотание сквозь зубы, глухие ругательства и угрозы, перемежаемые гулким взрывным металлическим грохотом. Странно слышать, как брат разговаривает сам с собой; рваные, прерывистые каденции звучат так, будто он в самом деле ведет беседу с неким голосом, слышным только ему одному.

– Эй, старик! – Скотт перешагнул через дверь, сорванную с петель, нырнул в темноту. – Что тут…

Слова застряли в горле. Кругом в свете фонарика полный разгром: ящики перевернуты, сельскохозяйственные орудия разбросаны, семена и удобрения рассыпаны по полу. В центре хаоса стоял Оуэн, слепо щурясь, тяжело дыша, опуская и поднимая плечи. Под его ногами звездная россыпь целых и битых пивных бутылок, на груди рубашки почти диагонально тянется размашистый след засохшей рвоты, будто его стошнило на бегу или на повороте вокруг своей оси. В спертом воздухе волнами катится запах прокисшего пива – не свежего солода, а зловонного гниющего зерна.

– Почему не стучишь?

– Куда? – Скотт оглянулся на дверь, валявшуюся на голом бетоне. Двинулся вперед, перешагнул через разбитый горшок с тысячами гвоздей, в том числе таких старых, что они вполне могли использоваться при распятии. – Что ты делаешь?

– Занимайся своими делами, черт побери.

Скотт заметил на руке брата темно-красную кровь вперемешку с грязью.

– Поранился?

Оуэн хрюкнул, схватил очередной ящик, вытряхнул на пол пустые банки из-под машинного масла, с силой пнул одну в стенку.

– Что ищешь?

– Ничего. – Он пошатнулся, попытался обрести равновесие, Скотт подхватил его, удивленный тяжестью тела. Оуэн вырвался, с рычанием метнулся вперед, почти сразу потерял контроль над ногами, запутавшись в мотках старой проволоки. Скотт снова его поймал, он дохнул ему прямо в лицо. Все равно что держать в охапке огромную кучу грязного, вонючего больничного белья.

– Пошли в дом. Руку надо промыть и чем-нибудь смазать.

Не дожидаясь протестов, он направил брата к дверному проему, потащил через двор, ориентируясь в лунном свете, хорошо зная, что Соня и Генри внимательно наблюдают с подъездной дорожки. То, что смотрит Соня, не страшно – она наверняка уже видела Оуэна в подобном состоянии, – но ребенку не следует видеть, как его разъяренного и трясущегося отца волокут по лужайке к родному дому. Впихнутый в дверь Оуэн шарашился, натыкаясь на мебель, конвульсивно со слюной выплевывал отрывочные слова:

– Пусти… порядок…

Взмах руки сбил с ручки дивана стопку грязных тарелок.

– Мать твою, я сказал, полный порядок.

Вероятно, слыша звон и грохот, Оуэн сообразил, что находится в доме, и вывернулся из рук старшего брата.

– Думаешь, мне нужна твояпомощь?

Впрочем, он быстро ослаб, в глазах вскипели слезы, горечь, усталость, голос заглох, задохнулся, будто затопленный изнутри. Скотт усадил его на кухне, придвинул стул к раковине, пустил на рану холодную воду. Крови много, однако порез неглубокий, зашивать не придется. В помещении запах рвоты усилился, и он стащил с брата рубашку, задрав ему руки и выпростав из рукавов, после чего они безвольно упали. На спине между лопатками обнаружилась маленькая татуировка, которой Скотт раньше не видел: имя Генри в сердечке.

Рана промыта, ладонь обмотана полотенцем. Оуэн умолк, обмяк на деревянном стуле, отключился с открытыми глазами. Скотт чуть-чуть обождал, подхватил его под мышки, поволок с кухни в гостиную, свалил на диван, накрыл довольно чистым с виду покрывалом из овечьей шерсти, принес стакан воды, пузырек с аспирином, ведро из-под кухонной раковины. Вряд ли брат проснется до их возвращения; если даже проснется, то, скорее всего, не будет в состоянии дать объяснения.

Снова выйдя во двор, он увидел в сарае слабый, нерешительный глаз фонаря и пошел за ним. Протянувшийся по полу луч указывал на частично разоренную полку. Среди груды битого стекла лежал одинокий листок, прилепленный к стенке плесенью. Скотт до него дотянулся, отклеил. Это была машинописная страница под номером 139.

В дверях стояла девочка в голубом. Лет двенадцати, если не меньше. Прямые пряди волос обрамляли лицо, глаза глубоко провалились в глазницы, кожа покрыта синеватой плесенью.

– Ты кто? – спросил он.

Она подняла руку, сунула скрюченный палец за дверь, ведущую в потайное крыло. Неровные ногти заскребли по дереву, нацарапали букву «и». Потом слева от нее вывели «р», потом «а», «м», «з», «о», наконец, снова корявую, разлапистую, как паутина, заглавную букву «Р».

Он прочел буквы в обратном порядке, слева направо. Голова пошла кругом.

– Розмари? – переспросил Фэрклот. – Розмари Карвер?

Он о ней слышал. Она убежала из дома на другом краю штата, явилась в этот город и бесследно исчезла в конце 1800-х годов. Ее отец, Роберт, приезжал сюда в поисках дочери, местная полиция начала расследование, но тело так и не было найдено.

Глядя теперь на нее, Фэрклот понял, почему он

Конец страницы.

Скотт вышел из сарая с последним листом в руке, свернул его, сунул в карман, возвращаясь к подъездной дорожке. Сначала удивился, потом приободрился, услышав из темноты голос Сони:

– Как там Оуэн?

– Все будет хорошо.

Она посмотрела на него с сомнением, но промолчала. Его обеспокоил Генри – бледный, растерянный, будто его в лихорадке вытащили из постели. Всегда ясные глазки мутные, остекленевшие.

Поехали в пиццерию на озере, в летнее заведение, открытое до поздней осени ради охотников на оленей, которые скоро начнут закупать припасы, отправляясь в лес: вяленое мясо, сэндвичи, упаковки пива.

Сидя за столиком, ожидая заказа, Скотт с усилием подавлял желание вытащить найденную страницу и снова перечитать.

– Папа весь день был в сарае? – спросил он племянника.

Тот лишь кивнул, глядя на свою пиццу.

– Хочешь у меня сегодня переночевать?

Мальчик снова кивнул и слегка на него покосился, как бы опасаясь, что он вот-вот передумает и возьмет свои слова обратно. Скотт поднялся, обошел вокруг стола, взял его за плечи и крепко стиснул.

– Все будет хорошо, – повторил он и почувствовал, как Генри прижался к нему, не хотел отпускать. – Обещаю.

Мальчик чуть заметно тряхнул головой. Почти неощутимый толчок отозвался в груди Скотта, уместившись между двумя ударами сердца.

После ужина поехали обратно к лавке древностей. Показалось, что за шторами в освещенной гостиной маячит тень согбенной фигуры. Соня пожелала доброй ночи и собралась вылезать.

– Погоди… – окликнул ее Скотт.

Она оглянулась.

– Слышала когда-нибудь о девочке по имени Розмари Карвер?

Она подумала, качнула головой:

– Мне это имя ничего не говорит. Кто она?

– Точно не знаю, – ответил он. – Может, персонаж отцовского рассказа, хотя он ее описывает как реальную девочку.

– Мне когда-нибудь выпадет шанс прочитать легендарную рукопись?

– Если я ее когда-нибудь закончу.

– Я не отличаюсь терпением. – Она все смотрела на него. – Можно спросить?

– Давай.

– Тебе это не кажется странным?

– Что? Мое возвращение?

– Всё.

– Да. А тебе?

– Отчасти.

Скотт проводил ее взглядом до двери, а потом уехал. Доставив домой Генри, он обнаружил Оуэна на диване. Тот тупо смотрел в компьютерные файлы заказа товаров с доставкой на дом и сжимал в руках пакет с мороженым горошком.

– Как ты?

Брат не взглянул на него.

– Может, Генри у меня сегодня переночует?

Молчание. Растаявшая вода капала из пакета на колени, образуя темное пятно на ковре.

Скотт поднялся наверх, сунул в школьный рюкзак пижаму племянника, зубную щетку, прихватил его спальный мешок, сменную одежду, несколько игрушек и комиксов. Когда сошел вниз, Оуэн сидел неподвижно, лужица под ногами слегка расплылась.

– Мы уезжаем, – сказал Скотт. – Утром я его привезу.

– Угу, отлично.

Скотт взял Генри за руку, и они ушли.

От города до густого леса ехали по почти пустому шоссе, дальше по проселочной дороге прямо до открытых ворот. Въехав во двор, Скотт остановил машину. Генри без комментариев разглядывал огромный дом, шагая к парадной лестнице, крепко стискивая его руку. Время позднее, но мальчик не выглядел чрезмерно уставшим. Вошел в дверь, остановился, оглядываясь на разнообразные коридоры и двери, ведущие в многочисленные помещения первого этажа. Его спокойный взгляд, словно обращенный внутрь себя, произвел на Скотта снотворный эффект.

– Я расположился в столовой, – сказал он, – вон там. – Развернул детский спальный мешок, расстелил рядом со своим. – У меня тут куча фильмов. Если хочешь, посмотри на компьютере.

– Хочу.

Скотт обмотал матрас липкой лентой, и тот, наконец, держал воздух. Потом он задремал под музыку из диснеевского фильма. Очнувшись, обнаружил в другом конце комнаты Генри, гонявшего игрушечный автомобильчик по скругленной канавке между стеной и полом и тихонько ворчавшего, когда машинка вновь и вновь врезалась в радиатор.

– Что ты делаешь? – прохрипел Скотт.

– Все разбиваются, – пробормотал Генри, не глядя на него. – Разбиваются и умирают.

– Который час?

Мальчик словно не слышал.

– Лечь не хочешь?

Нет ответа.

– Генри!

– Не смогу заснуть.

– Почему? В этом доме не сможешь?

Он пожал плечами:

– Просто не смогу.

Лежа на спине, Скотт позволил глазам постепенно закрыться и, погружаясь в сон, услышал легкие шаги ребенка, влезшего на надувной матрас. Маленькое теплое костлявое тело, тоненькое, как лестничные перила, придвинулось ближе, послышался кисловатый запах кожи, запах высохшего пота и жирных волос. Есть ли в доме шампунь и сушилка? Не вспомнишь. Утром надо вымыть парня в ванне, купить новую одежду, что надо было давным-давно сделать.

Ребенок рядом поерзал, устроился. Скотт только начал опять засыпать, как по столовой пронесся шум.

Он открыл глаза, приподнялся на локтях, увидел Генри с машинкой возле радиатора. Мальчик и не ложился. Скотт рывком сел, глядя на пустое место рядом с собой на матрасе, где только что сворачивалось в клубочек маленькое тело.

Место было еще теплое.

Глава 11

На следующее утро Генри разбудил его и спросил, какой сегодня день.

– Воскресенье.

– В церковь пойдем?

– Не знаю, – сказал Скотт. – А вы с папой ходите?

– Иногда, если его не слишком тошнит.

– В какую церковь?

– В каменную.

Пока Скотт рос, мать водила его в Первую Единую методистскую церковь на углу Хоторн и Гроув, в четырех кварталах от кинотеатра «Бижу». Это была одна из многочисленных местных церквей, поддерживавших миссионерскую деятельность внучатного дядюшки Бутча. Смутно помнится, что отец, по слухам, перестал бывать в церкви после пожара. В последний раз он входил в храм на похоронах жены.

Внешний мир погребен под шестидюймовым слоем снега. Только что расчищенная автостоянка у Первой методистской церкви почти пустовала. Скотт и Генри вошли и уселись в последнем ряду среди стариков в архаичных черных костюмах неведомых эпох, в платьях и пиджаках, как бы вытащенных из пароходных кофров и шкафов с нафталином. Скотта никто не узнал, а если и узнал, ничего не сказал. В ходе службы Генри пел знакомые гимны по памяти, автоматически рисовал из кружочков чертиков и человечков. Скотт переключил телефон на вибрационный сигнал. Не получив к полудню никаких известий от Оуэна, он посадил племянника на заднее сиденье взятой напрокат машины и поехал к городской библиотеке, надеясь, что тот на часок найдет себе занятие в детском отделе. Генри последовал за ним с необычной для него неохотой.

– Не любишь библиотеку? – спросил Скотт.

– Мы туда не ходим.

– Я ходил мальчишкой просто так, бродил и разглядывал книжки. Там все есть.

Они вошли, и Скотт ошеломленно остановился в дверях, гадая, не ошибся ли адресом. Народу еще меньше, чем в церкви; в помещении такой холод, что видно дыхание. Почти все полки пустуют, за ними видны стены, оставшиеся книги привалились друг к другу, как пьяницы. Исчез даже питьевой фонтанчик – из стены торчит лишь пожелтевшая труба, откуда каплет вода в подставленное ведро. Ящики и коробки с книгами составлены в шаткие штабеля без какого-либо осмысленного порядка.

– Здравствуйте…

Скотт оглянулся на женский голос, на симпатичную библиотекаршу со стопкой газет в руках, почти его ровесницу, с серыми глазами и легкой улыбкой, с коричневым родимым пятном в углу рта.

– Чем могу помочь?

– Мне нужны кое-какие исторические сведения.

– Ох… – Библиотекарша выпятила пухлые губы. – К сожалению, у нас мало чего осталось. Закрываемся.

– Навсегда?

Она грустно улыбнулась:

– Бюджет срезали.

– Шутите? – Скотт другими глазами оглядел читальный зал. Он фактически преуменьшил свое детское отношение к библиотеке. Долгие годы мечтал завладеть ключом, приходить сюда в любой час дня и ночи, освещая книжные полки фонариком.

Библиотекарша прикусила губу.

– Что хотите узнать?

– Жила ли когда-нибудь в городе Розмари Карвер. – Вопреки надеждам, произнесение имени вслух не оправдалось. Скотт лишь почувствовал себя еще глупее, собравшись отыскать реальные свидетельства о девочке, скорее всего выдуманной отцом. – За какое время есть местные газеты?

– Не раньше сороковых годов, да и те почти все упакованы. Разумеется, можете поискать. Не знаю, что творится в хранилище. – Библиотекарша поколебалась, оглянулась на Генри и добавила, понизив голос: – Только осторожно, там крысы.

Скотт посмотрел на нее с полной уверенностью, что либо ослышался, либо библиотекарша его разыгрывает.

– Развелись в подвале, теперь наверх вышли. Наверно, их переезд всполошил.

Он держал мальчика за руку, проходя мимо оставшихся стеллажей. Генри на ходу бормотал: «Крысы, крысы, крысы», проводя рукой по пыльным металлическим полкам. Скотт начал замечать в углах крысоловки – смертоносные ловушки с мощными пружинами, заправленные большими кусками залежалого сыра и протухшей салями. Генри наверняка тоже видел их, но молчал.

Через двадцать минут обнаружились остатки исторического отдела – несколько пыльных справочников 1850-х годов. Последняя, исключительно грязная адресная книга на полке, похоже, осталась только из-за размеров с чайный поднос; матерчатый переплет десятки лет впитывал пыль и равнодушные взгляды тысяч местных школьников. Скотт вытащил ее, открыл, глядя на фамилии, страницы, даты рождения и смерти, распределенные по десятилетиям, по адресам, в алфавитном порядке. Очень много Мастов, двоюродных и дальних родственников, а на букву «К» нашлась только одна фамилия Карвер в 1883 году. Карвер Розмари.

Он вернулся к библиотекарше, указал строчку в книге:

– Есть еще что-нибудь? Мне надо все о ней разузнать.

Женщина покачала головой:

– На той полке много чего было. Всегда была битком набита. Книги упаковали несколько дней назад.

– Куда отправили?

– В разные места. Скоро все помещение займут крысы. – Кажется, ей интереснее говорить о грызунах, чем о книгах. – Вы ни одной не видели?

– Чего?

– Крысы.

– Нет.

– А… – с легким разочарованием протянула она и вдруг вспомнила: – Слушайте, а ведь я вас знаю. Скотт Маст, верно?

– Верно.

– Точно. Вы с Соней Грэм дружили. А я Даун Уиллер, подруга Марсии О'Донохью. – Тон почти умоляющий. – Мы вместе выпускной альбом составляли.

– Конечно помню, Даун, – сказал он.

– Ничего, если даже не помнишь. Жуткое было дело с тем самым альбомом. Я была безумно влюблена в Адама Уайта и хотела на весь разворот выложить фотографии, на которых он прыгает в воду с трамплина. Помнишь, как он исполнял показательный брейк-данс в программе «Мы ищем таланты»?

– Конечно.

– Ну, если хочешь те книжки найти, то съезди на ферму Макгуайров. На прошлой неделе рабочие отвезли туда почти шестьдесят коробок.

– К Колетте Макгуайр?

– М-м-м… – Даун поколебалась, понизила голос, зачмокала, как будто в рот попала какая-то гадость. – Вот кто практически не изменился. Разумеется, зачем ей меняться, она и так слаще всех пахнет. Хотя, как я слышала, дела с футболистом не так хороши.

Скотт взглянул на нее:

– С кем?

– С Редом Фонтаной. Не знаешь? Колетта вышла за него в Нью-Йорке и привезла сюда. Хотела опозорить родителей, и преуспела. Они одновременно умерли от инфаркта через год после свадьбы. Разумеется, как я слышала, Ред уже потерял к ней всякий интерес. Говорят, почти все время торчит в «Фуско» с…

Даун спохватилась, умолкла, покраснела. Скотт вдруг вспомнил, как они работали над альбомом вместе с краснеющей, жалкой, зловредной девчонкой, которая до сих пор сначала говорит, потом думает.

Где-то позади в глубине пустых библиотечных стеллажей раздался резкий металлический стук.

Глава 12

Отец с характерной прямотой утверждал, что на так называемой ферме Макгуайров растут только «грязные деньги», и маленький Скотт представлял себе особенно зловредные сорняки с отпечатанными на листьях хмурыми ликами президентов. По слухам, Конрад Макгуайр обогащался на войнах, был бутлегером старой школы, торговал канадским виски во времена сухого закона и не брезговал прострелить человеку колено ради получения своей рыночной доли. Некоторые долгожители до сих пор называют его жену артисткой из погорелого театра и нимфоманкой. Говорят, она питала слабость к наемным работникам, раздевала молодых северян, которых поставлял ей муж, наблюдавший за ними из стенного шкафа с бутылкой виски и с плеткой на шее. Все они давно умерли, обрели после смерти достоинство, которым не обладали при жизни. Легендарный фамильный георгианский особняк стоит у подножия холма к западу от города, удаленный, но хорошо видный снизу, предупреждая желающих достичь тех же высот, что это место занято.

Скотт здесь не был восемнадцать лет, с того самого дня перед выпуском, когда мать его послала к Колетте Макгуайр с бальным платьем, на переделку которого потратила неделю по указаниям Ванды, матери Колетты. Помнится, он по пути расстегнул сумку, заглянул внутрь, погладил атлас кончиками пальцев, воображая под ним ее тело, сильно возбудился и грубо себя обругал.

Теперь Генри тихо сидит на заднем сиденье, разглядывает заснеженный пейзаж. Сначала рассуждал о крысах в библиотеке и умолк, когда впереди замаячили белые холмы.

– Если ты меня украдешь, – сказал он, – назад не попрошусь.

– Подумаю.

– В Мексику можно поехать.

– Что там, в Мексике?

– Чалупы. [6]6
  Чалупа – лепешка с острой начинкой.


[Закрыть]– Генри махнул рукой на возникшую за деревьями ферму Макгуайров. – Зачем мы туда едем?

– Хочу найти кое-что.

– Книжки?

– Да.

– Про что?

– Про людей, живших очень давно.

Скотт въехал на круглую подъездную дорожку перед особняком, увидел неуклюже приткнувшийся поперек нее красный автомобиль с откидным верхом. Дворник в грубой оранжевой куртке и черной вязаной шапке, под которой выпучивались наушники, расчищал проход. Он даже не посмотрел на приехавших, когда они вылезли из машины и проследовали мимо него к парадному. Скотт позвонил, подождал, еще раз позвонил, вернулся, хлопнул мужчину с лопатой по плечу:

– Колетта дома?

Дворник повернул к нему лицо цвета вареной картошки. Вблизи слышен грохот тяжелого рока в наушниках, сквозь который вопрос не пробился. Скотт его повторил, дворник сощурился, помотал головой и вернулся к работе. Скотт собрался опять позвонить, но тут из-за угла дома вывернула Колетта в джинсах и черной кожаной мотоциклетной куртке, остановилась, сняла темные очки, долго глядела на него, как на галлюцинацию – конечный плод запретной связи с фармакологией.

– Скотт Маст, – сказала она. – Теперь точно вижу.

– Привет.

На близком расстоянии кажется, будто некоторые детали ее внешности – груди, губы, скулы, – несколько увеличились по сравнению с помнившимися. Искусная тонкая пластическая хирургия укрупнила их, отодвинув прочие на задний план. В результате Колетта смахивает на чрезмерно надутую куклу для секса.

– Как поживаешь?

– Ну что сказать? – Она развела руками, застежки куртки звякнули на морозе. – Тут живу. Поклялась никогда не возвращаться в это самое распроклятое на всем свете место, и все-таки живу. – Она поддернула один рукав, и Скотт заметил припухший шрам на запястье, похожий на косой шов от сварки, и сверкнувшее на солнце обручальное кольцо.

– Замуж вышла?

– Много чего сделала. А ты?

Он предъявил неокольцованную левую руку.

– Полный бред, – сказала Колетта. – Я всегда представляла вас с Соней вместе.

Не угадаешь, серьезно она говорит или нет.

– Да ведь ты не был даже на выпускном вечере, правда? Болтали, что она тебя отфутболила.

– Это было давно.

Ворона села на тонкую снежную корку, моргнула на них, расправила крылья и улетела.

– Ну, – продолжала Колетта, – и что ты вынюхиваешь в моей дерьмовой империи?

– Ищу кое-какие сведения о своей семье. Библиотека закрывается, а я слышал, у тебя хранятся архивы и старые городские газеты.

– Да, – кивнула она, – библиотеку жалко. Сердце разрывается.

Не ясно, шутит или нет. Скотт забеспокоился. Несмотря на холод и ветер, пот выступил на коже, Колетта наверняка заметила.

– Можно посмотреть? – спросил он.

– Хочешь в закромах пошарить? – Кажется, будто улыбку удерживают на месте глубокие хирургические стежки, дополняющие косметическую хирургию. – Конечно, пошли.

Колетта направилась через ландшафтный двор – «по горам и долам», вспомнил Скотт фразу из детской книжки, – к внешней стене усадьбы, мимо мраморного фонтана и широкой полосы луговых цветов, умиравших под снегом. На дальнем краю газона на фоне густых деревьев, ограждавших участок, виднелась длинная постройка.

– Что это?

– Хлебный амбар. Мой прадед там самогон прятал. Говорят, там он также кастрировал одного своего конкурента, отослал к нему домой яйца в пивной бутылке. Хладнокровные старые времена, правда?

Дверь амбара висела на ржавых железных петлях, застывших в столбняке. Колетта схватила ручку обеими руками, с преувеличенным усилием открыла створку:

– Будь как дома.

Пришлось чуть обождать, пока глаза привыкнут, и Скотт сначала отметил лишь запах гниющей бумаги, картона, сырости и плесени, слабое веяние старого спирта, застоявшейся мочи. Смутно подумал о пульпе, о древесной массе и изобретшем ее французе, вдохновленном осами, которые смешивают древесину со слюной, получая дешевую бумагу. Повсюду на площади в четыре-пять футов стоят открытые коробки, рассыпаны книги и старые документы. В одних ящиках кишат долгоносики, в других – лениво гудят полумертвые мухи, не понимая, что их сезон давно кончился.

– Что это?

– История города, – ответила Колетта. – Иногда захожу сюда, думаю, не закопать ли ее в землю. Конечно, это невозможно, иначе я лишусь наследства. Об этом позаботились папины адвокаты, равно как и о том, чтобы я проводила здесь худшие в году шесть месяцев. Впрочем, когда напьюсь до упаду, время от времени прихожу бумаги потоптать. Кстати, о выпивке… – Она кивнула на дом. – Или для тебя слишком рано?

– Пожалуй, рановато.

– Да ладно! Солнце на западе уже садится, как говорил мой папа.

Скотт покачал головой:

– Если не возражаешь, мы лучше останемся и покопаемся.

– Копай сколько хочешь. Как почувствуешь жажду, я дома. – Она с улыбкой наклонилась к Генри. – Для малыша найдется печенье, вкусненькие шоколадные чипсы.

Генри посмотрел ей вслед и шепнул:

– Жутко страшная.

– Можешь мне не рассказывать. – Минуту помедлив и удостоверившись, что Колетта зашла в дом, Скотт побрел в глубь амбара, петляя между связками бумаг, книгами, раскрытыми папками, толстыми архивными файлами, из которых вылезали рукописные листы. Что-то защекотало шею, он махнул рукой не глядя.

– Мне что делать? – спросил за спиной Генри.

– Ничего. Ничего не трогай.

– Что ты ищешь?

– Имя и фамилию.

– Розмари Карвер?

Скотт изумленно взглянул на него.

– Я слышал, как ты разговаривал с тетенькой в библиотеке, – пояснил Генри. – У которой пятно на щеке. Розмари Карвер давно жила, да?

– В тысяча восемьсот восьмидесятых годах. – Нога на что-то наткнулась, стекло треснуло, хрустнуло на полу. – Ох, черт!

Скотт наклонился, увидел разбитую рамку, прислоненную к отсыревшей коробке с рукописным ярлычком, на котором было написано крупными буквами НЕКР. Отвернул влажные клапаны крышки, заглянул, не решаясь сунуть внутрь руку. Там лежала куча газетных некрологов. Некоторые относились к временам Великой депрессии [7]7
  Великая депрессия – промышленный и финансовый кризис, начавшийся в 1929 г.


[Закрыть]и даже раньше, хотя самые старые выцвели так, что разобрать можно лишь заголовки. Он принялся перебирать бумаги, крошившиеся в руках. Хватал горсть, разглядывал фамилии и фотографии. Ни о ком из покойников сроду не слышал, только предполагал, что все это жители города. Минут через десять почти на дне обнаружился некролог Губерта Госнольда Маста в местной газете, датированной 1952 годом. Скотт пригляделся в слабом зимнем свете.

Согласно некрологу, Г. Г. Маст был художником, учился в бостонском колледже и за границей, много лет путешествовал по Европе, потом осел в дорогой частной подготовительной школе в Вермонте. Его преподавательская деятельность описывалась подробно и любовно, подчеркивалась преданность делу. Здесь он встретил свою будущую жену Лору, здесь у них родился единственный сын Бутч, внучатный дядя Скотта, миссионер, автор фильма, впоследствии неразрывно связанного с пожаром в кинотеатре «Бижу». Значит, Губерт Маст – прадед. Дальше в некрологе сказано, что после войны Г. Г. Маст развелся с женой, бросил ее с маленьким Бутчем, вернулся в Париж, снял мансарду на Левом берегу, старался вернуться к живописи, боролся с бесконечными долгами, подорвал здоровье, пережил «моральную деградацию», под чем автор статьи, видимо, подразумевал безнадежный гомосексуализм, венерические заболевания или то и другое. К концу жизни Г. Г. строил не совсем чистосердечные планы о возвращении в Штаты, к жене и сыну, но было уже слишком поздно. Однажды в мае 1952 года домохозяйка-француженка поднялась к нему за квартирной платой и нашла его повесившимся.

– Скотт!

Он оглянулся на стоявшую в дверях Колетту в кожаной куртке.

– Темнеет, – не совсем твердо проговорила она. – Точно не хочешь зайти пообедать?

– Нам ехать надо.

– Нашел, что искал?

– Не совсем.

– Стыд и позор, – пробормотала она. – Может, не там ищешь. – Ее губы, язык, зубы были окрашены розовым, словно она пила вишневый ликер, смешанный с микстурой от кашля. – Значит, пока не вышло?

Скотт сунул некролог Г. Г. Маста в боковой карман.

– Материалов много, не знаешь, с чего начинать.

– Может быть, моя тетя Полина поможет, – сказала Колетта. – Местный авторитет по скандалам и городским легендам. Точно знает, кто где похоронен.

– Где она?

– Наверху. – Колетта махнула рукой на дом. – Пошли.

Скотт и Генри последовали за ней по извилистой дорожке, вымощенной скользкими плитами, вошли через двустворчатую стеклянную дверь прямо в парадную гостиную. Мебель идеально расставлена, устрично-серый ковер расстилается безупречными бесшовными волнами. В комнате влажно, как в оранжерее, жаркий воздух приторно сладок от смешанных ароматов импортных южных цветов. Скотт почти приготовился увидеть шмелей, перелетающих с лепестка на лепесток. Сквозь цветочные запахи пробивается искусственная сладость сиропа и сахара. Колетта остановилась у бара, вытащила почти пустой графин с чем-то красным, налила высокий стакан до краев.