Текст книги "Гуд бай, стервоза!"

Автор книги: Джо Шрайбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Я соблазнила офицера приемной комиссии.

– Отлично!

– Ей тоже понравилось.

– Ей?

Гоби протянула руку, положила ее мне на бедро и слегка сжала:

– Разве тебя это не возбуждает?

– Нет.

– Надо учиться расслабляться, Перри, импровизировать. Плыть по течению.

– А я и плыл по течению пару минут назад, когда ты палила по полицейским.

Она положила пистолет обратно в сумку, выглянула в окно, определяя, где мы находимся. У меня возникло чувство, что она слилась с самой ночью и что ей ведомы все электрические потоки, все звуки, все отражения в стекле и стали.

– Нам нужно скрыться на время, – сказала она. – В центре сейчас слишком опасно. Сантамария знает, где мы.

– Кто такой Сантамария?

– Люди в черном «Хаммере» были посланы за нами Сантамарией.

Я потряс головой:

– Мне точно надо было тебя пристрелить, пока была такая возможность.

– А взрывчатка?

– Да я мог бы позвонить своим и предупредить их, что подвал у нас опутан проводами.

– Ага, – сказала она и еще раз сжала мое бедро, на этот раз не очень-то ласково. – А взрывчатка-то засыпана наполнителем для угольных фильтров и спрятана так, что собаки не унюхают, так-то… Ее невозможно обнаружить, не зная кое-какого секрета. Кроме того, тебе пришлось бы звонить своему папочке, а мы оба знаем, как тебе этого не хочется.

Вдруг ее голос стал очень серьезным; она больше не шутила. Я услышал шорох шин позади нашей машины. Я обернулся и увидел фары, которые приближались из темноты. Прежде чем я смог даже разглядеть автомобиль, я уже понял, что это «Хаммер», что он находится в полуквартале от нас и что он быстро приближается.

– Они здесь.

– Что же нам делать?

– Возьми ключи.

Гоби потянулась одной рукой, открыла мою дверь и вытолкнула меня из машины в направлении компании из нескольких человек, стоящей рядом. Мы повалились на землю, поднялись и бросились бежать, стараясь держаться в тени. Едва мы свернули за угол, я оглянулся и увидел, как две темные фигуры отделились от «Хаммера» и подошли к нашему, теперь уже пустому «Ягуару» с двух сторон.

У меня перехватило дыхание, я только открывал и закрывал рот, пытаясь вдохнуть.

– Куда мы теперь? – выдавил я.

– Куда-нибудь, где к нам будут относиться более доброжелательно, – сказала она. – Давай, давай!

– Да пошла ты! – Я остановился. – Я больше никуда не собираюсь с тобой идти.

– Тогда я взорву твой дом, – сказала Гоби, продолжая шагать. – Ты мне веришь?

«Да», – подумал я.

– Нет.

– Ну, тогда прощай.

Спустя секунду я уже бегом догонял ее.

Через шесть кварталов вверх по авеню А я понял, куда Гоби меня ведет.

– Погоди, – сказал я, – мы что, идем туда?

Но Гоби уже открывала дверь подвала «У Монти», пропуская меня вперед, словно в ожидании засады. Я, спотыкаясь, вошел внутрь, изо всех сил пытаясь взять себя в руки, словно сейчас это было возможно.

В зависимости от того, кого спросить, заведение «У Монти» можно было назвать либо безнадежной помойкой со старым хламом, либо последним великим рок-клубом в Ист Виллижд, оставшимся с восьмидесятых. Владельцем был старый норвежец по имени Свен, бывший хиппи и наркоман, который умудрился каким-то образом вылечиться. Никто из нас в действительности не видел его в лицо, и вполне возможно, что он и существовал-то лишь как часть имиджа клуба. Предположительно, свояк Свена устроил концерт «Червя» и получил чек от нас с Норри на две с половиной тысячи долларов. Чек, который мы с Норри выдали ему вперед, так как именно по этой системе работал клуб: ты покупаешь место на один вечер и ночь, даешь концерт и полагаешься на удачу – что люди придут и заплатят, покрывая твои расходы. Все мы читали Легс Макнила «Прошу, убей меня» от корки до корки и были преисполнены энтузиазма стать участниками одного из концертов, которые войдут в историю.

Когда мы вошли, Гоби указала на флайер «Червя» – ксерокопированную афишу, приклеенную на входе в клуб. Я тут же узнал ее – мы вместе с Норри распечатывали такие афиши и расклеивали по городу в прошлые выходные.

– Да тут сегодня твоя рок-группа выступает, – сказала Гоби. – Для нас это хорошее прикрытие.

– Подожди-ка, – проговорил я, – ты что, хочешь использовать наш концерт в своих целях?

– Да какая разница, Перри? Ты переживаешь, что я тебя использую?

– А знаешь, ты мне нравилась больше, когда была убогой студенткой, которая училась со мной в одной школе.

– Ну, возможно, и ты мне нравился больше, когда не так часто открывал рот, а молча пялился на мою грудь, – сказала она. – Но невозможно постоянно получать то, что хочешь. Не в этом мире.

– Но я никогда… Да я вовсе не…

– Тебя здесь сегодня ждут. Все знают, что ты должен сюда прийти. Так что поднимайся на сцену, исполняй свои песни и выиграй для нас немного времени.

Она пожала плечами:

– Это, конечно, не лучшее прикрытие, но выбора у нас особо нет, так что сойдет.

Я начал было спорить опять, но Гоби взмахнула рукой, обрывая меня на полуслове, – так, как будто бы не нуждалась в объяснениях такого тупицы, как я. Слева у входа гном в капюшоне взглянул на меня безразлично и произнес:

– Пять долларов.

– Я играю в рок-группе, которая выступает сегодня, меня зовут Перри Стормейр.

– Вас нет в списке.

– Потому что я играю.

– Вас нет в списке.

Я открыл кошелек, достал десять долларов и протянул ему. Это были мои последние десять долларов.

– Ваши документы?

Я поднял руку и показал надпись: «НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ», все еще сохранившуюся от прохода в клуб «40/40».

– Алкоголь не пить, – сказал гном. – И не…

– Не сидеть у барной стойки, да, я знаю.

Он махнул нам рукой, пропуская внутрь. В следующую же секунду я услышал, как зафонил микрофон, и увидел на сцене Норри, Калеба и нашего певца Сашу. Они поднимались на сцену и оглядывали толпу, изображая из себя крутых рок-н-ролльщиков и неумело пряча волнение. Меня они еще не заметили.

– Подожди, Гоби, – сказал я, потому что мне в голову пришло кое-что ужасное. – Ты же не собираешься никого здесь убивать?

– Если в этом не будет необходимости.

Она остановилась и изучающе посмотрела на сцену и на ребят.

– Как ты думаешь, если начнется перестрелка, кто-нибудь из них заслонит тебя грудью от пули, а? – спросила она.

Ее взгляд остановился на Норри.

– Возможно, вон тот, ударник, он и ростом повыше, и загородить тебя сможет, если дойдет до дела. Если что, прячься за него.

– Ты шутишь, да? Ты точно шутишь. Он мой лучший друг.

Я лихорадочно соображал, пытаясь придумать сценарий более отчаянный, чем перестрелка на первом концерте моей группы в Нью-Йорке. И тут я почувствовал, как на мое плечо легла чья-то рука.

Гоби уже растворилась в толпе, а я резко обернулся и уставился на двух человек, стоявших напротив.

– Мама? – сказал я. – Папа?

13

Энди Уорхол говорил: «В будущем каждый будет иметь право на пятнадцать минут славы». Опишите ваши пятнадцать минут.

Университет Нью-Йорка

Я уставился на родителей круглыми от удивления глазами. Тут до меня дошло, что с тех пор, как я говорил с отцом по телефону, прошло сорок пять минут.

– Мы решили, что, возможно, найдем тебя здесь, – сказал он, поднимая руку так, словно собирался то ли похлопать меня по плечу, то ли врезать мне в челюсть. Он помедлил и в конце концов просто опустил руку. Отец смотрел на меня в упор, разглядывая так пристально, как никогда раньше, словно видел меня впервые. Мне стало неуютно под его взглядом; я даже зачесался. – Полагаю, Гоби здесь, с тобой?

– Да, где-то здесь, – сказал я.

Отец кивнул и принялся разглядывать толпу. Он буквально сканировал окружающих, как терминатор, просвечивая их насквозь в поисках той, которая могла одним лишь словом разрушить его семейную жизнь.

– Перри, – сказала мама, – как ты мог так поступить с нами? Как ты мог обмануть наше доверие?

– Это я обманул ваше доверие? – Я перевел взгляд на отца. – Мама…

– Добрый вечер, Нью-Йорк! – проорал Саша со сцены, оглушив всех присутствующих. Некоторые даже расплескали напитки и состроили кислые рожи. – Говорят, Нью-Йорк сегодня дрогнет!

Толпа на миг стихла; люди посмотрели на сцену и, решив, что Саша не представляет большой угрозы, вернулись к своим напиткам и разговорам.

– Я говорю, – не унимался Саша, – что слышал, будто Нью-Йорк сегодня дрогнет!

Сейчас мне было непонятно, почему мы взяли Сашу вокалистом в нашу группу. С одной стороны, у него, конечно, был плюс – эдакая животная энергетика, необходимая для выступления на сцене. С другой стороны, он, похоже, решил, что сейчас 1985-й год – время, когда его родители были нашими сверстниками.

Догадавшись, что нью-йоркская толпа продолжает игнорировать его, Саша решил подать более очевидный знак того, что концерт начинается. Он подпрыгнул в воздухе, выбросив одну ногу вперед, издав пронзительный крик, а потом схватил электрогитару «Стратокастер» – инструмент, на котором он на моем веку играл только один раз, перепив текилы. Одновременно Норри, который стоял позади него, рванул бас-гитару. А Калеб, наш гитарист, уселся за ударные.

И только тут я осознал, что, пока меня не было, Норри поменял всех местами. Я бы в жизни не понял, что они начали играть «Запусти мое сердце» Мотли Креза, если бы не знал, что эта композиция, измененная сейчас до неузнаваемости, была запланирована первым номером.

Публика отреагировала неприкрытым, даже немного агрессивным безразличием.

Тут я как раз вспомнил, что в подвале нашего дома заложена взрывчатка. Я резко обернулся к маме; кажется, она готова была расплакаться.

– Мам, где сейчас Энни?

– Что?

– Где Энни?

– Дома.

– Прямо в доме?

– Да, Перри, именно это подразумевается, когда говорят, что человек дома.

– Ты должна позвонить ей и сказать, чтобы она выметалась оттуда, прямо сейчас!

– Тут такой шум, я тебя не слышу!

– Я говорю…

Тут передо мной вырос отец, полностью загородив собой маму. Он наклонился к самому моему уху и прокричал:

– Перри! Нам надо поговорить!

– Пап…

– То, о чем говорила Гоби… Я не знаю, с чего она все это взяла и что там напридумывала, но все это были исключительно деловые поездки.

– Пап, – сказал я, – ты врешь, конечно, но сейчас мне на это абсолютно наплевать.

Во, блин! Неужели это сказал я? Я все еще не мог понять, вправду ли эти слова сорвались с моих губ, как вдруг отец схватил меня за грудки и встряхнул так, что я клацнул зубами. Я знал, конечно, что он ходит в тренажерный зал, но все же ему было пятьдесят два года и он не отказывал себе в бурбоне и беконе.

– А теперь ты послушай меня, – сказал он. – Я твой отец, и сейчас, только что, ты перешел все границы дозволенного! Это понятно?

Я увидел через его плечо, как от толпы отделилась Гоби. Она стояла не шевелясь и смотрела на нас. В руке она держала что-то похожее на электрошокер, и нацелен он был прямо в шею моему отцу. Я судорожно замотал головой.

– Непонятно? – спросил отец, неверно истолковав мой жест. – Что ж, объясню яснее. Пока ты живешь под моей крышей, ты будешь подчиняться моим правилам. Ты больше не ребенок. Вся эта твоя игра в музыканта закончена. Пришло время сосредоточиться на более серьезных вещах.

Я снова перевел взгляд на Гоби. Позади нее появился парень в кожаной куртке. Ему было лет двадцать с небольшим, и лицо его было похоже на скульптуру, созданную ненормальным студентом, одержимым любовью к отображению вен на лице. Волосы у него были зализаны назад каким-то мощным гелем, что придавало ему сходство с куклой Кеном. И одновременно еще один парень, его ровесник, с такими же бесцветными, словно агатовыми, глазами материализовался справа от меня. На нем было потертое кожаное пальто, а осанка почему-то придавала ему вид человека, который долгое время сидел в тюрьме. Под левым глазом у него была татуировка в виде скатывающейся слезы. Что-то в этих ребятах было такое, что подсказывало, что под всем этим прикидом у них пушки.

Я тут же вспомнил про черный «Хаммер».

– Ты вообще слушаешь меня? – спросил отец. – Я, между прочим, разговариваю с тобой!

– Пап, нам надо выбираться отсюда.

Я поискал глазами Гоби, но она растворилась в толпе. А вот парень со «слезой» не растворился, он направлялся прямо ко мне, и на лице его было написано: ты и только ты виноват во всем дерьме, которое случилось со мной в жизни; ты и только ты – ответ на все мои вопросы, и я не успокоюсь, пока не надеру тебе задницу.

Он оттолкнул отца, даже не глядя на него, а отец, в свою очередь, отлетел в сторону, даже не сопротивляясь. Парень с татуировкой посмотрел мне прямо в глаза, и в его зрачках я увидел отражение собственной смерти. Эта смерть не была ни героической, ни значимой, ни хоть сколько-то интересной – просто кровавой, болезненной, нелепой. Я обернулся и посмотрел на сцену, откуда доносился страшный дробный шум – его и музыкой-то было нельзя назвать, было больше похоже на взбесившегося осьминога, бьющегося внутри гитары.

Парень с татуировкой смерил меня взглядом.

Мне было некуда деваться, и я запрыгнул прямо на сцену.

* * *

Как только я оказался на сцене и Норри понял, что происходит, он закричал:

– О боже мой! Это ж Перри!

Ребята мгновенно перестроились, я схватил бас-гитару, Саша передал свою гитару Калебу, который, в свою очередь, передал барабанные палочки Норри – и тот, стукнув палочками друг о друга, выдал настоящее обалденное барабанное вступление к следующей песне – «Мои похороны». Сперва мне показалось, что я не смогу играть, в таком я был смятении, но к моему крайнему изумлению руки мои сами играли на гитаре, не прислушиваясь к тревожным мыслям. Вообще-то если вы действительно любите играть на гитаре и если вам дорог рок, то не имеет никакого значения, заложена ли у вас бомба в подвале, или у отца хроническая проблема с недержанием члена в штанах, или шизанутый парень хочет оторвать вам голову неизвестно за что. Вы просто играете.

И вы не поверите, это помогло.

Поначалу толпа отреагировала на мое появление с ненавязчивым любопытством – так смотрят на трехногую собаку, гуляющую по противоположной стороне улицы. Но уже двадцать секунд спустя большинство прекратили делать то, что делали, и повернули головы к сцене. И скоро люди уже кивали в такт музыке. А когда мы закончили песню, раздались аплодисменты и восторженные возгласы.

– Круто! – прокричал Норри и помахал мне рукой из-за барабанной установки. Пот стекал с него ручьями, на его серой футболке вокруг шеи и под мышками проступили черные пятна. А улыбка на его лице делала его похожим на шестилетнего ребенка. – Ты сделал это! Это было офигительно!

Не обращая на него внимания, я отошел в глубь сцены и принялся прочесывать взглядом толпу в поисках парня с татуировкой в виде слезы под глазом. Я увидел его прямо у сцены. Он сверлил меня взглядом, но пока мы продолжали играть, он не мог ничего сделать со мной.

– Эй, Норри, смотри-ка…

– Вау! – Норри схватил меня за руку. – Ты видел, кто там стоит внизу?

– Кто, мой отец?

– Да нет, Джимми Йовин. Это же сам Джимми Йовин, твою мать!

– Да ты что?

– Да точно тебе говорю! Сам смотри, это он!

Он ткнул меня острым локтем в бок.

– Я же г-говорил тебе, что ра-ра-раз-местил информацию на Фейсбуке. Т-ты еще сказал, что все это д-дерьмо, но вот он з-здесь!

Теперь Норри улыбался, как шестилетний ребенок в Диснейленде, – широкой бессмысленной счастливой улыбкой.

– Ну, надо же! Н-н-наше время настало! Д-д-давай!

– О’кей.

«Дыши, придурок», – сказал я самому себе. Парень с татуировкой стоял у сцены прямо напротив меня и как будто бы тоже собирался запрыгнуть наверх.

И вот тут, в тот самый момент; когда ситуация не могла уже, казалось, стать более странной, я увидел еще одного знакомого человека в толпе – высокую красивую брюнетку в дальнем конце зала.

На мой концерт пришла сама Валери Стэтхэм.

Я посмотрел на Норри.

– Здесь босс моего отца.

– Что?

– Босс моего отца. Та самая тетка, которая обещала написать мне рекомендательное письмо в Колумбийский университет. Я вообще забыл, что пригласил ее на концерт.

И вот тут я вдруг почувствовал, как два моих мира, таких разных, столкнулись у меня в мозгу. Они врезались друг в друга прямо на полном ходу.

– Что ж делать?

– А ч-что тут, твою мать, м-можно сделать? – улыбнулся Норри. – Б-будем играть к-круче, чем к-когда-либо играли.

– Какую песню?

– А давай «Тову».

Я одновременно и надеялся, что он предложит сыграть именно ее, и молился, чтобы он этого не предлагал. Над этой песней под названием «Това» мы работали последние два месяца. Песня была о девушке, которую Норри встретил в еврейском летнем лагере и в которую он влюбился, когда ему было четырнадцать лет. На следующий год эта девушка умерла от передозировки валиума и текилы. Песня обещала стать нашим лучшим хитом.

Мы начали играть, и все сомнения отступили.

Мы выкладывались на полную катушку, и люди мгновенно это просекли. Мы зажигали, и они воспламенялись от нас. Ощущение было такое, что раньше мы потягивали пивко и вдруг резко перешли на «Джек Дэниэлс». Парень за барной стойкой отложил мобильный и принялся слушать нас. Валери Стэтхэм повернулась лицом к сцене и уставилась на нас немигающим взглядом. Даже парень с татуировкой выглядел потрясенным. Мы закончили второй куплет, перешли к припеву…

И тут вдруг свет потух, и мир погрузился во мрак.

14

Прокомментируйте следующие слова Дороти Дэй: «Никто не имеет права сидеть сложа руки и погружаться в отчаяние. В мире так много дел». Что значит «много дел» для вашего поколения? Какое влияние это может оказать на вас в будущем, если вам предстоит стать лидером? Напишите творческое эссе, отражающее вашу точку зрения и подталкивающее к дальнейшим размышлениям.

Нотр Дам

Звук оборвался одновременно с тем, как погас свет. Еще секунду я слышал Сашин голос в темноте, звучащий без сопровождения при выключенном микрофоне, но и он стих, а затем смолкли и барабаны Норри. Толпа шумно ахнула – люди были потрясены и сбиты с толку.

Я почувствовал, как кто-то схватил меня за рукав и изо всех сил потянул вниз со сцены. Я выронил гитару и взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, но пространство не подчинилось мне; воздух словно сделался плотным и вязким; я свалился со сцены и стукнулся подбородком об пол – лицо тут же онемело от челюсти до затылка.

– Вставай немедленно, – услышал я шипящий голос Гоби, она говорила мне прямо в ухо, и в ее словах слышалась вся ярость культурно репрессированной Восточной Европы. К этому моменту она уже тащила меня сквозь толпу. Я кое-как поднялся на ноги и, покачиваясь, вывалился вместе с ней из входной двери клуба в прохладу ночи.

– Что ты делаешь?

– Спасаю твою жизнь.

– Сейчас?

– Мы должны идти.

Я оглянулся и посмотрел на клуб:

– Но у нас же концерт. Мы играем!

– Слишком много людей. И ты привлекаешь слишком много внимания, – сказала она.

– Да это же просто…

– Заткнись!

Она ткнула чем-то мне в спину, и мы быстро пошли по авеню А в направлении парка. «Ягуар» по-прежнему стоял на своем месте, и это, казалось, взбодрило Гоби.

– Садись за руль.

Я открыл дверь со стороны водительского места и сел в машину, все еще дрожа и обливаясь потом.

– Ты что, не могла хотя бы подождать, когда мы закончим играть песню. Там у бара сидел один из самых важных чуваков в музыкальной индустрии.

– Да плевать я хотела, – пробормотала Гоби, снова уставившись в свой «Блекберри».

– Тебе-то плевать, а мне нет.

– Я другое хотела сказать. – Она повернулась лицом ко мне. – Я видела, как ты разговаривал в клубе со своим отцом. Стоит ему только велеть тебе сделать что-то, и ты сразу же наложишь в штаны и сдашься, словно все твои мечты, все твои собственные надежды не стоят и ломаного гроша.

– А мы хорошо играли, да?

Гоби улыбнулась мне. Была у нее странная манера – улыбаться вот так, в самые неожиданные и странные моменты.

– Ты обалденно играл, Перри, просто круто!

– Спасибо.

– Но мне очень жаль, что ты не умеешь отстаивать свое право на то, что ты любишь.

– Например, убивать людей за деньги?

Гоби застыла. Лицо ее утратило всякое выражение, голос зазвучал отстраненно.

– Поезжай вперед, – сказала она. – Дорога займет не больше пятнадцати минут.

15

Вас уважают? Откуда вам это известно?

Университет Вирджинии

Было уже почти одиннадцать часов вечера, когда мы выехали на Пятую авеню, и Гоби указала на вход в отель «Шерри Несерланд». Швейцар в красном камзоле и брюках с золотым шитьем подошел к «Ягуару» и остановился, изучая поцарапанное крыло, разбитое заднее стекло и кровь на ветровом стекле машины. Выражение его лица из раболепного стало печальным, как «смайлик» с опущенными вниз уголками рта.

– Все в порядке, сэр?

Я кивнул и посмотрел на Гоби. Мобильный телефон был у нее в сумке, но как только она выйдет, я собирался сделать все от меня зависящее, чтобы поскорей связаться с Энни и удостовериться, что она в безопасности и ушла из дома. После чего я собирался попросту удрать куда подальше.

– Эй ты, вылезай, – махнула мне Гоби, – на этот раз пойдешь со мной.

– Да нет, я лучше подожду, спасибо.

Она наклонилась, схватила меня за руку и вытащила из машины. Не знаю, как такая легкая и хрупкая девушка могла обладать столь недюжинной силой, чтобы вытолкать из автомобиля парня вроде меня и при этом сохранить элегантность и ничем не вызвать подозрения у швейцара. Ему это, похоже, показалось лишь забавным, и выражение его лица снова стало похоже на приветливый смайлик. Он лучезарно улыбнулся мне и Гоби, а она взяла меня под руку, и мы вошли в холл отеля.

– Ну и что ты прикажешь мне делать?

– Заткнись и будь обворожителен.

Мы прошли прямо к бару отеля, он назывался «У Гари Киприани». Внутри было шумно, стены были выкрашены в ярко-лимонный цвет и отделаны покрытыми лаком деревянными панелями. Низкие столики были составлены по два-три. В воздухе витал аромат морепродуктов и горохового супа.

Гоби напустила на себя изысканный вид, обвела взглядом зал и внимательно посмотрела на пожилого мужчину в сером смокинге; голову его обрамляли белоснежно-седые волосы. На его столике стояло несколько винных бутылок и грязные тарелки. У мужчины были красные уши, которые торчали почти перпендикулярно к голове, и он беспрерывно попивал красное вино, опуская длинный нос в бокал, фыркая, покачивая головой, бормоча что-то – целое представление, обхохочешься…

По обе стороны от него сидели две хихикающие девушки; они могли бы быть его внучками, но, по всей видимости, все же ими не являлись.

Гоби остановилась и принялась ждать, пока он поднимет голову и посмотрит на нее. Наконец он ее заметил.

– Привет, – в его голосе слышался тяжелый славянский акцент, отчего интонации казались более подозрительными, а возможно, он и вправду заподозрил неладное. – В чем дело? Мы знакомы?

– Возможно, – сказала Гоби. – Вы – Милош Лазарев?

– А вы кто такая?

Теперь он смотрел на нас с явным подозрением.

– Неужели вы все так быстро забываете? – улыбнулась ему Гоби; ее голос звучал игриво. – Ваша внучка Даниэла училась вместе со мной в университете в Праге, мы отмечали Рождество в вашем палаццо в Риме. Что же вы так быстро меня забыли?

Старик посмотрел на нее пронизывающим взглядом, потом покачал головой. Она ему явно нравилась, но он был сбит с толку.

– Извини, хоть стреляй, не могу вспомнить, как тебя зовут.

– Татьяна Казлаушкени. – Гоби протянула руку, и Милош поцеловал ее.

– Пожалуйста, присаживайтесь. – Он перевел взгляд на меня, а две красотки, сидевшие по обе стороны от него, тут же испарились, словно их и не было. – Представь меня своему другу; ему очень повезло.

Гоби улыбнулась:

– Это Перри. Мой жених.

– Ну, так ему повезло вдвойне! – сказал Милош, сияя улыбкой, и жестом пригласил нас присаживаться. – Вы оба должны присоединиться ко мне. Я настаиваю.

– Да мы не…

– Спасибо, это так мило с вашей стороны, – сказала Гоби, ткнув мне чем-то в спину – может, локтем, а может, дулом пистолета. Короче, я сразу же сел в кресло, не говоря больше ни слова. Я чувствовал, как старик буравит меня карими – цвета каштана – глазами. Взгляд его был преисполнен мудрости, бездонного внутреннего содержания, проницательности и глубины – взгляд человека, который потерял что-то очень дорогое и так и не смог оправиться.

– Это место славится «Беллини». – Милош поднял три пальца, показывая их официанту и не отрывая взгляд от нас. – Вы должны попробовать. Вы, конечно, знаете, откуда произошло название этого бара?

– Я не знаю, – сказала Гоби; глаза ее блестели. – Вы должны нам рассказать.

– «У Гарри Киприани» почти не отличим от бара «У Гарри» в Венеции, популярного среди американцев.

Милош улыбнулся; он излучал счастье довольного жизнью человека, который готов делиться им повсюду и со всеми. Своим светом он словно бы заполнил всю ту часть бара, где мы сидели.

– В начале пятидесятых, – продолжал Милош, – я довольно часто бывал в Венеции, мотался туда-сюда. – Легкая ностальгическая улыбка коснулась уголков его губ. – И вот однажды, когда я только-только расстался с одной замужней женщиной, которую любил… в основном из-за того, что ее муж пришел в ярость, а он, знаете ли, был очень влиятельным венецианским бизнесменом. Все это добром для меня не кончилось. – Он замялся, погрузившись в воспоминания. – Так или иначе, – продолжил он, – вошел я, значит, как-то в бар «У Гарри» в надежде на стакан воды и кусок хлеба. У меня в кармане было от силы пятьсот лир – в том единственном кармане, в котором не было дыр. Я вошел и приготовился к тому, что, возможно, меня вышвырнут обратно на улицу. – Моргнув, он быстро взглянул наверх, потом снова на нас. – Когда я зашел, у барной стойки сидел какой-то американец – огромный, с бородой и громким голосом. Его окружали репортеры и, кажется, подхалимы. Он показался мне смутно знакомым, но я никак не мог понять, кто же это. Он заметил, что я стою в стороне, на мне поношенная одежда и я просто жду, когда бармен обратит на меня внимание… И он прервал свой рассказ и спросил меня, кто я такой. Я ответил ему, что никто. Просто молодой человек, бредущий по жизни в поисках удачи. Тогда этот большой американец улыбнулся – улыбнулся одними глазами, знаете, словно признавая во мне родственную душу. «Такую удачу приносят только женщины», – сказал он и угостил меня моим первым в жизни «Беллини».

Я посмотрел на него, вспомнив вдруг последний год обучения в школе, уроки иностранной литературы и то, как мы читали «Праздник, который всегда с тобой».

– Так это был сам Эрнест Хемингуэй? – спросил я.

– В точку, – улыбнулся мне Милош. – Он пригласил меня присоединиться, и всю вторую половину дня мы с ним провели вместе, выпивая и разговаривая о женщинах. Казалось, ему было очень интересно слушать про мои взаимоотношения со слабым полом, хотя опыт мой тогда был невелик. «То, что отвлекает молодого человека от серьезных дел, – это то, что составляет суть воспоминаний старика», – сказал мне Хемингуэй. Еще он сказал, что под конец жизни память начинает подводить нас, обманывать, играть с нами в прятки и лгать, и не остается ничего, что можно было бы назвать настоящей жизнью, реальностью, о чем можно было бы сказать: вот это и есть жизнь.

Рассказывая, Милош выпрямился; он словно вернулся на полвека назад. Сейчас он казался на тридцать лет моложе, как будто бы принял эликсир молодости.

– А теперь выпьем наши «Беллини».

Как раз в этот момент официант в белом смокинге поднес к нашему столику три высоких бокала, в которых пузырилось что-то типа розового шампанского. Официант поставил поднос на стол перед нами. Напиток был таким холодным, что бокалы запотели. Гоби поднесла свой бокал к губам, Милош поднял свой. Я потянулся и тоже взялся за бокал, уверенный, что уроню его, но каким-то чудесным образом не уронил. Когда Милош заказывал напитки, он явно видел надпись «НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ» на моей руке, но это для него ничего не значило.

– Выпьем за то, что можно назвать жизненной сутью, – произнес он тост и выпил.

Я огляделся: официанты убрали несколько столиков, и в центре зала образовалась открытая площадка. Милош улыбнулся Гоби.

– Пожалуйста, потанцуйте вдвоем.

Тут я понял, что уже несколько минут играет танго и некоторые пары выходят на танцпол. Прежде чем я успел возразить, Гоби взяла меня за руку и подняла на ноги. Я потянулся к столику и залпом выпил «Беллини».

– Я не умею танцевать, ты помнишь? – прошептал я.

– Это всего лишь танго. Как секс, только в одежде, – она наклонилась к самому моему уху. – Ой, прости, я забыла, что ты и этого не умеешь.

– Ха-ха!

– Расслабься. Я поведу сама.

Я обернулся и посмотрел на Милоша: он наблюдал за нами, сидя за столиком.

– Ты же не собираешься убивать его? Он старый добрый европеец. Он ничего не сделал.

– Заткнись.

– Он же пил с Хемингуэем. Он такие вещи знает…

– Ш-ш-ш-ш…

Она подошла ко мне вплотную и прижалась всем телом. Теперь ее глаза смотрели на меня в упор. Алкоголь побежал по моим жилам, согревая меня изнутри, а ее бедро прижалось к моему и качнулось вместе с музыкальной волной. Она впервые была так близко ко мне, и я вдруг заметил одну деталь, которой раньше никогда не видел – тонкую белую полоску, тянущуюся вокруг ее шеи. Шрам.

– Обними меня крепче. – Она провела рукой по моей спине и ущипнула за задницу, сильно ущипнула. – Ты меня понял?

– Вау!

– Ну, давай же! Я не хрустальная.

Я крепче прижал ее к себе.

– Так пойдет?

– Да, вот так. – Она улыбнулась и слегка закусила губу. – Ты учишься прямо на глазах.

Мы прошли полукруг по танцполу, и я снова взглянул на Милоша, сидящего за столом. Сейчас он разговаривал по мобильному телефону, но не спускал с нас глаз – лишенных выражения, темных. Тут мы с Гоби поменяли направление, я оказался к нему спиной и ничего больше, кроме Гоби, перед собой не видел.

– Неплохо танцуешь для первого раза, – заметила она. – Все, что тебе нужно, это хороший учитель.

– Как ты?

– Возможно. – Она приподняла одну бровь. – Пока, конечно, не найдется что-нибудь, чему ты сможешь научить меня; только в этом случае тебе нужно постараться сделать это побыстрее. – Еще одна крошечная улыбка. – Но с учетом того, что ты так танцуешь в первый раз, я допускаю, что и тебе будет чему меня научить. Она снова потерлась бедром о мое бедро в ритме музыки, но тут я почувствовал что-то.

– С предохранителя снял?

– У меня нет пистолета, разве ты забыла.

– Ты уверен? – Она потянулась рукой вниз и прижала ладонью то, что она якобы приняла за пистолет. – А-а-а, вот оно что, тогда понятно.

– Слушай, перестань, не надо так делать. – Я сбился с шага, не зная, что делать дальше, но тут она отпустила меня, резко оттолкнувшись назад. Краем глаза я увидел, как Милош поднимается со своего кресла. Он двигался с удивительной быстротой для человека его возраста, и его рука нырнула в карман пиджака, когда он пересекал танцпол в направлении Гоби.