Текст книги "Гуд бай, стервоза!"

Автор книги: Джо Шрайбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Вот так.

Она медленно опустила пистолет вдоль моего туловища, пока он снова не уперся мне в бок.

– Так лучше?

– Ты убила его. Ты просто взяла и пристрелила того мужика. Мне кажется, меня сейчас вырвет.

Она ничего не ответила.

– Кто он был такой?

– Никто.

– Что?

– Смотри на дорогу. Перестраивайся в правый ряд. Нам нужно в центр города.

Не отрывая пистолет от моего бока, она полезла в сумочку, извлекла из нее «Блекберри» и принялась щелкать кнопками.

– Сверни направо и выезжай на Бродвей.

Переулки были забиты машинами и пешеходами. Две полицейские тачки стояли неподалеку в пробке. Мы все еще недалеко отъехали от клуба, и там собралась такая толпа, что полицейские едва пробирались сквозь нее.

– Мы попали! Вот мы попали, а?!

– Рули отсюда, и я все тебе объясню.

– Так красный свет же!

– Поезжай!

– Не могу! Я собью кого-нибудь!

Я проскочил на красный, и все цвета перемешались у меня в голове – синий, красный. Даже не успев подумать, я ударил по тормозам. Сердце оборвалось; я вообще перестал чувствовать тело ниже того места, куда был приставлен ее пистолет. Я увидел, как двое полицейских направляются к «Ягуару» с двух сторон. Справа от меня Гоби вытащила из сумки платок и накинула его поверх пистолета, упирающегося мне в бок.

– Проболтаешься – спущу курок, – сказала она тихо.

Коп слева от меня подошел, наклонился и уставился мне прямо в глаза.

– Выйти из машины, – скомандовал он.

8

Используя реально существующие детали, придумайте вымышленный вариант какого-либо поворотного момента в вашей жизни.

Оберлин колледж

С минуту я никак не реагировал. Все мышцы свело; связки словно приросли к костям и окаменели. Не могу сказать, что я не хотел двигаться, но все мое тело отказывалось подчиняться, словно подчиниться и пошевелиться означало бы признать, что все это происходит на самом деле. Полицейские фонари обшаривали лучами внутренности «Ягуара».

– Ты слышал, что я сказал? – повторил полицейский. – Вылезай.

– Я…

Я почувствовал, как дуло пистолета впивается в меня все глубже.

– Я не могу выйти.

Полицейский уставился на меня с глубочайшим безразличием. Он был похож на парня, который предпочел бы разбить морду какому-нибудь наркодилеру, приложив его к тротуару, или пристрелить педофила на месте преступления. Но в тихий субботний вечер он был не прочь использовать в качестве небольшой разминки и меня.

– Я не могу выйти, – сказал я. – У меня ноги не двигаются.

– Ты что, инвалид?

Он снова включил фонарик и посветил вниз, на мои ноги, одна из которых стояла на педали тормоза, а другая зависла над газом.

– Думаешь, удачно пошутил? Между прочим, у меня брат лишился ноги на войне. И ты думаешь, это смешно?

– Нет, конечно нет. Извините.

Он потянулся к моей шее и поправил мне галстук-бабочку.

– Откуда ты сейчас едешь?

– А мы возвращаемся со школьного бала, – сказала Гоби.

– Со школьного бала? Водительские права и регистрацию покажи.

Я полез за бумажником, протянул ему свои водительские права и уже открыл бардачок, чтобы достать регистрационные документы.

– Секундочку.

Свет фонаря застыл на ветровом стекле.

– Это что у вас тут, кровь?

– Это? А, это, – сказал я. – Это я оленя сбил.

– Оленя сбил?

– Ага…

– Где? На Медисон сквер?

– На Коннектикут Тернпайк, – ответил я. – Он выскочил на дорогу прямо перед машиной.

Полицейский поморщился от отвращения:

– Вылезай из машины.

То, что произошло дальше, заняло не более одной-двух секунд, но в моем сознании это длилось целую вечность. Я увидел, как рука полицейского проникает сквозь открытое окно, и понял, что он собирается за шкирку вытащить меня из машины, если я не подчинюсь. Только вот Гоби, пожалуй, успела бы выстрелить раньше. И сдох бы я на углу Двадцать пятой и Бродвея с пулей в легких и воспоминаниями о прекрасном вечере в клубе «40/40» и о глотке пепси. А на надгробии у меня была бы надпись: ПЕРРИ СТОРМЕЙР. ОН УМЕР ДЕВСТВЕННИКОМ. И вот тут…

Взрыв прозвучал где-то за спиной, воздух содрогнулся, полицейских, словно волной, снесло в укрытие. В боковое зеркало я увидел отсвет пламени и то, как клуб «40/40» взлетел на воздух, разбрасывая вокруг горящие обломки и вздымая облака пыли. Люди, словно крысы, бросились на улицу, а машины, взвизгивая тормозами, останавливались и тут же уносили их прочь. Когда я огляделся, наш полицейский уже бежал обратно к своей машине и что-то кричал своему напарнику. По всему Бродвею во всех машинах сработали сигнализации, и шум стоял оглушительный.

– Твою мать, что это было? – заорал я.

Гоби подтолкнула меня под руку:

– Зеленый свет, поехали.

Вцепившись в руль, я лихо свернул на Бродвей, направляясь в сторону центра и с трудом представляя, что я вообще творю. Я все смотрел и смотрел в зеркало заднего вида, пока клуб окончательно не скрылся из виду.

– Что там случилось?

– Семтекс. Я оставила его на дорожке у клуба.

– Что? И это твоих рук дело?

– Никто не пострадал. Это просто отвлекающий маневр.

– Просто отвлекающий маневр? Да это же бомба!

– Небольшая, маленькая бомбочка.

– Маленькая?

Я проскочил на красный свет. Водитель желтой машины такси ударил по тормозам и начал мне сигналить. А одну из машин я обошел буквально в сантиметре от борта.

– Поверить не могу.

– Следи за дорогой.

Она снова что-то набирала на «Блекберри».

– Нам нужно на Уэст стрит в Бэттери парк. Припаркуешься на Бродвее. Мне потребуется всего десять минут.

Я почувствовал, что меня накрывает волна паники, которую до поры до времени я умудрялся сдерживать. Теперь все случившееся навалилось на меня одним махом, и я словно оглох и онемел одновременно. Одно дело – готовиться к экзаменам, другое дело – то, что происходило сейчас. Мне казалось, что стоит расслабиться – и голова у меня лопнет, но я собрался с силами и заставил себя немного успокоиться. Гоби посмотрела на меня.

– Ты чем-то расстроен?

– Расстроен? Я – расстроен?

Вот тут мне бы не помешал художник, рисующий комиксы. Он бы нарисовал рядом с моим ухом облако пара и написал: «Да на хрена ж я потащился с тобой на школьный бал?!»

– Перри, послушай меня. Завтра утром я улетаю.

– Я думал, ты уезжаешь на следующей неделе.

– А на самом деле завтра утром, но до этого у меня назначены еще четыре встречи здесь, в центре города. Отвезешь меня на них, и все будет в порядке.

– Еще четыре встречи. Ты хочешь сказать, тебе нужно убить еще четырех человек.

– Пожалуйста, следи за дорогой.

Я покачал головой:

– Знаешь, теперь понятно, почему тебе не давалась математика. Каждый студент, который приезжает по обмену, силен в математике. А ты вообще не секла, потому что на самом деле ты наемная убийца.

– Красный свет.

Я врезал по тормозам, и машина с визгом остановилась в нескольких миллиметрах от квадратного автобуса, сворачивающего на Четырнадцатую улицу. Гоби продолжала стучать по клавиатуре «Блекберри». Я скосил глаза и увидел открытые «окошки» с информацией, фотографиями, картой города в «Гугле».

– Так все то время, что ты жила с нами, это было только прикрытием?

Я вспомнил, как вечерами слушал ее голос, когда она часами разговаривала на своем языке, сидя перед лэптопом.

– Так все эти последние девять месяцев ты собирала заказы на убийства?

– Все не так просто. Нужно было проделать большую аналитическую работу. – И она потрясла в воздухе экраном «Блекберри».

– А кто они вообще такие? Те, кого ты убиваешь?

– Зеленый свет.

И вот тут у меня зазвонил мобильный. Гоби быстро взглянула вниз.

– Кто это?

Я взял телефон, посмотрел на номер и почувствовал, как липкий тошнотворный страх медленно расползается по всему телу, проникая в каждую клеточку.

– Это мой отец, – сказал я.

9

Опишите разочарование, которое когда-либо постигало вас. Что вы при этом чувствовали и что делали?

Нотр Дам

– Что… что мне делать?

Мы подъезжали к Юнион-сквер, затор на дороге становился все плотнее, и все, о чем я мог сейчас думать, это о том, что отец никогда не пожелал бы подобного ни своей машине, ни своему сыну, но в основном своей машине.

– Перестраивайся в левый ряд, – сказала Гоби. – Сворачивай по Четырнадцатой улице, потом – вокруг парка и через квартал выезжай на Бродвей.

– Да нет, я спрашиваю об отце. Что мне ему сказать?

– А что, если тебе не брать трубку?

– Думаю, он будет звонить и звонить.

– Ну, тогда надо сказать ему что-нибудь.

– Я не могу…

Телефон выскользнул у меня из руки, Гоби поймала его, включила громкую связь и приложила к моему уху – так, чтобы я мог говорить, не отвлекаясь от дороги.

– Алло?

– Перри?

– Пап?

– Я слышу гудки машин, ты где?

– Ну, мы… это…

Я посмотрел на Гоби безумным взглядом.

Она покачала головой, и это могло означать что угодно, но я бы интерпретировал это так: «Импровизируй, идиот».

– Нам пришлось уехать со школьного бала. Там заваруха какая-то случилась.

– Заваруха? О чем ты говоришь?

– Мы, типа того, в город поехали.

– В город? Вы в Нью-Йорке?

Теперь он говорил отрывисто, а в голосе слышался металл. Каждая согласная била мне по барабанным перепонкам маленьким молоточком.

– Позволь напомнить тебе, Перри, что ты за рулем «Ягуара».

– Пап, я знаю, просто Гоби просила показать ей город. И… э-э-э…

– Да мне плевать, хоть бы сам призрак Фрэнка Синатры прислал тебе персональное приглашение в Карнеги-холл, – отчеканил отец. – Я хочу знать, о чем ты думал, поехав на моей машине в Нью-Йорк и ни слова не сказав ни мне, ни своей матери?

Теперь в его голосе клокотала едва сдерживаемая ярость.

– Значит, так. Слушай меня – и слушай внимательно. Как можно быстрее и как можно осторожнее ты сейчас разворачиваешься и едешь домой, прямо сейчас, и уже здесь мы обсудим, что и как произошло. Ты понял меня? Перри?

Светофор мигнул зеленым, и я свернул на Четырнадцатую улицу. Прежде чем я смог ответить, Гоби вырвала телефон у меня из рук. Он был по-прежнему на громкой связи.

– Алло? Мистер Стормейр? Это Гоби.

– Гоби, передай трубку Перри, пожалуйста. Это личный разговор.

– Мистер Стормейр, я хочу, чтобы вы кое-что поняли. Ваш сын – хороший мальчик. Он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы вы им гордились.

Она жестом указала мне, где сворачивать с Четырнадцатой улицы обратно на Бродвей.

– Сегодня вечером я попросила его в последний раз показать мне город, прежде чем я уеду обратно домой.

– Гоби, не обижайся, но наш разговор с Перри не имеет никакого отношения к тебе.

Я услышал нотки неприкрытого раздражения в его голосе и почувствовал, как у меня сводит желудок, а это был явный признак того, что сейчас я буду готов сделать все, что прикажет отец.

– Гоби, передай телефон моему сыну.

Похоже, она и вправду поразмыслила над словами отца, потому что сделала паузу, а потом выдала, как удар:

– Нет.

– Нет?

– Я не передам ему трубку до тех пор, пока вы не извинитесь за то, как обращаетесь с ним.

Повисла пауза, после чего отец произнес:

– Повтори?

– Я прожила в вашем доме девять месяцев, мистер Стормейр, и все это время я наблюдала, как вы относитесь к своему сыну. Я знаю, что вы хотите для него самого лучшего, но вы ломаете его дух и личность, подавляя их своими ожиданиями и надеждами. Своими правилами, приказами и ограничениями вы превращаете его в беспомощного и слабого человека. Семья – это очень важно, но семья – это не панацея. Вам не прикрыть свое безразличие и холодность в отношении к сыну так называемыми интересами семьи!

– Так, понятно, – сказал отец. – А ты эксперт по семейным вопросам, да, Гоби? По вопросам именно моей семьи?

– Я знаю, что мужчина, который не ставит свою семью на первое место, не заслуживает уважения. Я не слепая и не глухая. Все то время, что я прожила у вас, я наблюдала и слушала. И хоть это и не делает меня экспертом по семейным вопросам, я бы сказала, что очень хорошо знаю то, о чем говорю.

Она поерзала на сиденье, меняя положение, и я увидел выражение ее лица: она очень сосредоточенно и серьезно смотрела на телефон, чеканя в микрофон каждое слово.

– У нас в стране, мистер Стормейр, есть поговорка: «Неверный муж травит свою семью от корней».

– Неверный… – отец запнулся. – Погоди секунду. О чем ты говоришь?

– Думаю, мы понимаем друг друга. Полагаю, сейчас нет необходимости вдаваться в подробности вашего романа с Мэйделин Келсо, не так ли?

Повисло молчание.

– Что ты сказала? – спросил отец. – Ты сказала, Мэйделин Келсо?

– Вы меня слышали.

– А теперь ты послушай. Я не знаю, о чем ты говоришь, но то, о чем ты думаешь, что ты знаешь…

– Я говорю о том, что произошло шестнадцатого апреля, – мгновенно ответила Гоби. – Я говорю о вашей деловой поездке и о Сан-Диего двадцать шестого апреля, а также об уикенде в отеле «Монако» с мисс Келсо в Чикаго третьего мая. Хотите, чтобы я продолжила?

– Как ты об этом узнала?

– Мистер Стормейр, а вы в курсе, что мы с вами сейчас говорим по громкой связи?

Снова повисло долгое молчание. Когда отец заговорил, голос его звучал совсем иначе. Таким голосом он не говорил со мной никогда. Это был голос человека, сбитого с толку, человека, которому трудно дышать:

– Перри? Перри, ты слышишь?

– Перри вернется утром вместе с вашим драгоценным автомобилем, а до этого времени вы не будете больше ни звонить, ни угрожать ему, или, уверяю вас, мой следующий звонок будет адресован миссис Стормейр. Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Секундочку. – Теперь голос отца звучал хрипло. – Пожалуйста, дай мне поговорить с сыном. Только минуту.

– Он слышал все, что вы только что сказали.

– Гоби, пожалуйста…

– Позже, – ответила Гоби, нажала на отбой и отдала мне телефон.

Мы ехали по Бродвею, и я тупо смотрел на дорогу.

10

Вы только что написали автобиографию на трехстах страницах. Пришлите нам страницу номер двести семнадцать.

Университет Пенсильвании

К югу от Юнион-сквер движение стало свободнее. Мы проезжали по Бродвею мимо ресторанов, круглосуточных магазинов, цветочных лавок, парней, торгующих на лотках сумочками, украшениями и пиратскими дисками. Я смотрел прямо, только прямо. Я не говорил ни слова, пока Гоби не повернулась и не посмотрела на меня в упор.

– Извини, что ты узнал об этом так, Перри.

– Он обещал, он клялся, что его роман с ней в прошлом, – сказал я.

Голос мой звучал так глухо, что даже мне было едва слышно, словно кто-то разговаривает во сне. Гоби ничего не ответила, она принялась глядеть в окно на проплывающие мимо Нижний Ист Сайд и затем Файнэншел Дистрикт, бетонные джунгли, где каждый день зарабатывались и терялись огромные деньги, отложенные для сбережения или на пенсии.

– То, что ты говорила ему про Мэйделин… – начал я. – Это же не был блеф, верно?

Она снова выудила «Блекберри» из сумки и принялась набирать текст.

– Прослушивание ваших телефонных разговоров входило в список моих ежедневных обязанностей. В том числе я прослушивала личную телефонную линию твоего отца.

– Это не ответ, – сказал я.

Но вообще-то я лгал. Это был ответ.

11

Смелость часто описывают как «способность сохранять «лицо» под давлением обстоятельств». А как бы вы сами описали понятие «смелость»?

Университет штата Огайо

У меня щипало глаза, и в пазухи носа словно залили горячего свинца. Я все думал и думал об отце, о том, что он говорил в офисе.

– «У каждого мужчины должны быть внутренние обязательства…» – пробормотал я. – Лицемерный ублюдок!

Я вцепился в руль так, что побелели костяшки пальцев, но я понимал, что стоит мне ослабить хватку, как руки задрожат.

– Она его секретарша, ты можешь себе представить это? В первый раз их застукала мама. Отец тогда пообещал, что больше этого не повторится.

Гоби не отвечала, полностью поглощенная своим «Блекберри». Я перестал обращать на нее внимание. Я чувствовал, как прошлое накатывает на меня волнами и вот-вот затопит. Я погрузился в воспоминания двухгодичной давности и снова оказался в том вечере, когда вернулся домой из библиотеки, открыл дверь и наступил на осколок разбитого блюда в коридоре. Как потом оказалось, мама швырнула три таких блюда в отца, пока он шел к двери. На ней даже вмятина осталась, прямо над ручкой.

Когда я вошел в гостиную, мама сидела на диване с бокалом джин-тоника в руке и смотрела по телевизору «Танцы со звездами» с выключенным звуком.

– Она вышвырнула его из дома, – сказал я Гоби. – Он провел ночь в гостинице и когда вернулся утром, пообещал, что больше этого не повторится.

Гоби пожала плечами.

– Мужчины – свиньи:

– Да ладно, мы не все такие.

Гоби лишь кивнула и указала на поворот в ближайший переулок.

– Давай туда, – сказала она. – Паркуйся, приехали.

Она посмотрела на освещенные окна двенадцатиэтажного здания офиса неподалеку от нас, потом посмотрела на меня.

– Да, все правильно, здесь, – пробормотала она, наклонилась к сумке, вытащила пластиковые наручники и мгновенно сомкнула их у меня на запястье.

– Постой, это еще что?

Она надела на меня наручники так, что я оказался пристегнутым к рулю машины. Наручники впивались в кожу.

– Мне больно!

– Сидеть, ждать.

– Можно подумать, я могу уйти.

Она вытащила из сумки тот самый пистолет, который я уже видел раньше.

– Гоби, подожди.

Она вышла из машины и скрылась в тени здания, литовская ниндзя, твою мать… Я подергал за наручники, но они еще сильнее впились мне в кожу. На пассажирском сиденье она оставила свою сумку. Мне стало любопытно, что у нее там еще – паспорта на разные имена, какое-нибудь другое оружие или, может быть, базука?

Я посмотрел в зеркало заднего вида на улицу. Положил обе руки на руль и изо всех сил принялся сигналить. Времени было десять пятнадцать. Сейчас где-то на авеню А «Червь» начинает репетировать в «У Монти». Я снова отчаянно посигналил. Я представил, как отец ходит по дому с бокалом скотча в руке и ломает себе голову над тем, как же так могло случиться, что какая-то простая студентка по обмену узнала все о его романе с секретаршей. Я сигналил и сигналил. В мою бытность скаутом мы учили азбуку Морзе, и теперь я пытался вспомнить, как подать сигнал SOS. Но вряд ли кого-то могло удивить мое нервное бибиканье, больше похожее на звук сигнализации, чем на призыв о помощи. Мой сигнал SOS напоминал песню «Моя Шерон» в исполнении «Червя», а не сигнал бедствия.

В конце переулка появилась пара фар.

– Господи, спасибо.

Я принялся сигналить короткими сигналами и закричал в открытое окно:

– Помогите! Помогите мне! Я здесь!

Фары приблизились, и вот полицейская машина остановилась прямо за мной. Двери открылись.

Женщина – офицер полиции неспешно подошла к моему окошку.

– У вас проблемы, сэр?

Я кивнул на пластиковые наручники на запястье.

– Меня пристегнули к рулю.

– Да, сэр, я вижу.

– Девушка, которая сделала это, направилась сейчас в здание офиса. У нее пистолет. Она пошла туда, чтобы кого-то убить. Она киллер. Она литовка.

Почему последнее дополнение было важным, я не знал. Возможно, я решил, что, если я скажу, кто она по национальности, это придаст моим словам правдоподобия.

– Киллер?

Теперь женщина-полицейский смотрела на меня с большим вниманием, но, кажется, ее больше интересовало, что мне семнадцать лет, я одет в смокинг, взятый напрокат, и сижу за рулем «Ягуара», который принадлежит явно не мне. Луч ее фонарика скользнул по моему лицу и остановился на руке, где все еще была надпись из ночного клуба: «НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ». Она глубоко вздохнула.

– Это что, какая-то шутка?

– На лобовом стекле кровь, – сказал я. – Это похоже на шутку?

Она посветила фонариком на лобовое стекло и увидела кровь. И именно в этот момент в стекле появилась дырка от пули. Она появилась буквально только что, вдруг понял я, вот прямо сейчас пуля вошла в стекло.

Выстрел прозвучал секундой позже, словно гром после вспышки молнии. Женщина-полицейский повалилась на землю рядом с «Ягуаром», доставая рацию из-под ремня и выкрикивая в нее полицейские коды и адрес. Я услышал, как еще одна пуля стукнулась о землю прямо рядом с ее головой, женщина отпрянула и, пригнувшись, потрусила к полицейской машине. Выстрелы звучали один за другим, а через пару минут Гоби бегом вернулась к «Ягуару» и запрыгнула на пассажирское сиденье с пистолетом в руке. Она тяжело дышала, по ее щеке текла кровь. Она оглянулась через плечо на полицейскую машину.

– Ты опять сделала это? – спросил я. – Ты опять кого-то пристрелила?

– Чем ты тут занимался? – спросила она. – Поехали быстро!

Я нажал на газ и рванул вниз по улице, мимо мусорных баков и сваленных кучами коробок. Мои руки, похоже, были все еще пристегнуты к рулю. Прежде чем я смог что-либо сказать, Гоби подняла пистолет и приставила его к моему затылку.

– Блин! Ты что! О господи!

– Я тебя просила об одном: подождать! Об одной простой вещи! Просто подождать!

– Да я не…

Она снова подняла пистолет. Я заткнулся и вцепился в руль. Она опустила пистолет:

– Ты жизни невинных людей поставил под угрозу, идиот! Ты о чем вообще думал?

– А ты что, действительно хотела убить полицейского?

Она оглянулась и посмотрела в заднее стекло. Полицейская машина ехала за нами, ее фары неровно мигали, когда она подпрыгивала на выбоинах дороги.

– Мне, возможно, еще придется убивать полицейских.

Она покачала головой и посмотрела на меня со смесью тревоги и разочарования.

– А знаешь, Перри, я теперь понимаю, почему у тебя никогда не было подружки.

– Что? Да была у меня подружка! Какое это вообще имеет отношение…

– Ты не слышишь, что тебе говорит женщина.

Она указала, куда поворачивать.

– Вот здесь направо.

Взвизгнули тормоза, я слишком резко свернул за угол и зацепил бампером «Ягуара» за газетный киоск. Я надеялся, что Гоби не будет высовываться из окна и палить в полицейских, но, похоже, именно тот факт, что я об этом подумал, и оживил сценарий, которого я так опасался. И он тут же воплотился в жизнь: уже через пару секунд Гоби высунулась в окно и принялась палить по полицейским.

– У меня была целая куча подружек! – закричал я.

Мне только что пришло в голову, что Гоби прослушивала все телефонные линии у нас дома и что она, должно быть, слышала и мои телефонные разговоры по мобильному, когда Норри бесчисленное количество раз ссылался на мою девственность, например: «Привет, мистер Девственник» или: «Просыпайся, несорванное яблочко» – его фирменный прикол. А однажды, меньше года назад, ни с того ни с сего он вдруг прервал наш телефонный разговор, поставив мне на полную громкость песню Мадонны «Like a Virgin». При этом он распевал во все горло собственный текст.

Перри – де-е-е-евственник

(Бедный, бедный Перри).

Он ни разу не касался девушки

(Дев не видел в деле).

Он – де-е-е-евственник

(Не вкусив запретный плод).

Перри – де-е-е-евственник

(Девственником он умрет).

Гоби положила конец моим сомнениям одной только репликой; она повернулась ко мне и сказала:

– Но ты же все еще девственник.

– Что? Нет! Нет!!!

Но она уже снова высунулась в окно и вовсю палила из пушки:

– Я слышала ваши разговорчики по телефону!

– Ты! Ты подло вторглась в мою личную жизнь! Да это все были шутки. Девственник – это просто дурацкое прозвище, кличка.

– Твоя кличка – Девственник?

– Да, просто шутливое прозвище, это как… как когда самого высокого парня в классе называют малышом.

– Так у тебя было много подружек?

– Много, да… Более чем.

Я поморгал, пытаясь определить, на какой улице мы находимся. Похоже на Перл-стрит, разве что, по моим подсчетам, мы должны были бы находиться немного севернее, на Трибека – или я ошибся? Но тут улица кончилась, и я увидел Памятник 11 сентября, что вполне соответствовало моменту: полицейская машина висела у нас на самом «хвосте» и грозила вот-вот обогнать, если Гоби не удастся подстрелить водителя. Но тут фары позади нас исчезли.

– Мы оторвались, – сказал я. – Ведь мы оторвались? Я их больше не вижу.

Гоби сползла на сиденье и посмотрела в боковое зеркало.

– Зато у нас теперь другой «хвост».

– Что? Я никого не вижу.

– На этот раз это не полиция. Черный «Хаммер», через шесть машин за нами.

– Ты так далеко видишь?

Я свернул шею, но «хвоста» не заметил.

– А кто в той машине?

Она не ответила, сверяясь со своим «Блекберри». Лицо у нее было озабоченным, а выражение мрачнее, чем раньше. Она что-то знала, но не собиралась делиться этим со мной. Впереди на светофоре загорелся красный.

– Проезжай.

– Я думаю, не стоит…

– Немедленно!

Я надавил на педаль газа. В ту же секунду сзади нас нарисовался «Хаммер», которого я не замечал раньше в потоке машин. Он резко перестроился в правый ряд позади нас и мгновенно набрал такую скорость, что едва ли не поравнялся с нашим «Ягуаром». Я был как раз в середине перекрестка, перекрывая движение с боковых улиц. «Хаммер» только усугубил ситуацию, выехав на перекресток следом за мной. Вокруг визжали тормоза, машины сигналили что есть мочи. «Хаммер» висел у меня на «хвосте»; он зацепил правый бампер какого-то такси и, по-прежнему ускоряясь, приближался. Тут заднее стекло нашего «Ягуара» взорвалось брызгами осколков от пистолетного выстрела, и я почувствовал, как кровь хлынула по жилам с утроенной скоростью. Кажется, я заорал.

– Они стреляют! Они стреляют в нас!!!

– Налево! – крикнула Гоби. – Вон по той улице. Следи, чтобы руки не дрожали, веди ровнее.

Она расстегнула наручники, и я почувствовал облегчение хотя бы в руках.

– Гони!

Я сжал руль, одновременно стараясь посмотреть назад через плечо.

– Да кто они такие, в этом «Хаммере»?

Гоби не ответила. Я ехал со скоростью сорок миль в час вниз по пустынной улице с выключенными фарами, молясь только о том, чтобы никого не сбить. Впереди я увидел огни большой улицы, и тут до меня дошло, что времени остановиться, чтобы подождать и плавно свернуть на эту улицу, у меня не будет. Я понял, что мне предстоит сворачивать на нее на полной скорости. Только бы там было поменьше машин!

«Ягуар» выскочил на перекресток, и я тут же повернул направо, потому что это было легче, чем повернуть налево. Мы были на авеню А – и как только мы здесь оказались? Я утратил ориентацию в пространстве и совершенно не понимал, в какой точке Манхэттена мы находимся, а теперь мы вдруг оказались здесь, и «Хаммера» позади видно не было. Я почувствовал, как эндорфины смешиваются внутри меня с огромной дозой адреналина, создавая ядерную смесь. Грудь сдавило, и я понял, что последние двадцать секунд вообще не дышал.

– Мы оторвались?

– Пока да.

Я резко затормозил, паркуясь, так что Гоби дернулась вперед на сиденье. Ее сумка упала на пол машины, и пистолет выскользнул.

Это был один из тех моментов в жизни, когда понимаешь, что будущее зависит целиком и полностью от того, что ты сейчас сделаешь. Даже не думая, я нырнул вниз, схватил пистолет обеими руками и направил его на Гоби. Кажется, она удивилась. И похоже, на нее – произвело впечатление то, с какой скоростью я «перевернул табло» и изменил ситуацию в свою пользу.

– Неплохо, Перри. Быстро учишься.

– Заткнись, – сказал я.

Пистолет прыгал у меня в руках, но мне было на это наплевать.

– Выметайся из моей машины.

Она не шелохнулась:

– Ты хочешь сказать, из машины твоего папочки?

– Да называй как хочешь. Не знаю, почему ты выбрала меня, когда затевала всю эту хрень, но с меня хватит. Поняла? Я выхожу из игры. Мне восемнадцать лет, в конце концов. Через месяц я заканчиваю школу, и я в списке поступающих в Колумбийский университет… И все это – что бы оно ни значило – не входит в мои планы.

– Так ты что, убить меня собрался?

– Да, если придется.

– Хорошо.

– Что?

– Давай, пристрели меня. У тебя пистолет, он заряжен.

Она выжидающе смотрела на меня:

– Но сначала сними его с предохранителя. Там сбоку. Хотя ты этого не сделаешь, духу не хватит.

– Ты что, правда так думаешь?

– Я не думаю, я знаю.

– Ну так ты ошибаешься.

Все еще держа ее на мушке, я снял пистолет с предохранителя. Одновременно я вдруг услышал и шум города, и шорох шин проезжающих машин, и раскатистый рык метро, и говор миллионов людей, разговаривающих, едущих в машинах, живущих своей жизнью. Я почувствовал запах кофе и сигарет, духов и мокрых деревьев, разлитый в воздухе. Все вдруг вспыхнуло такими яркими красками, словно мое сердце и легкие включили на двойную мощность. Стук собственного сердца, каждый вдох и выдох резонировали у меня в груди и отдавались в голове.

На секунду мы с Гоби встретились взглядами, и я увидел, что она… молча улыбается. Ей нравилось происходящее.

И она сказала:

– Подожди.

12

Что вы предприняли или сделали сами за последний год или два, что не имеет отношения к учебе?

Нордвестерн

– Я должна спросить тебя кое о чем, Перри, прежде чем ты меня пристрелишь.

– Да? И о чем же?

– Ты когда-нибудь бывал в Европе?

– Что?

– Ты когда-нибудь был хоть где-то, кроме Америки?

Я уставился на нее:

– А… Какое это вообще имеет значение?

– Просто ответь.

– Нет, я… Я бывал в Канаде, но больше нигде, нет.

– Ты обязательно должен попутешествовать, посмотреть мир. Лучше всего делать это, пока ты молодой.

– О’кей, – сказал я. – А теперь я тебя пристрелю.

– Погоди, – остановила она. – Еще кое-что.

– Что?

– Я оплела проводами шестьдесят пять фунтов взрывчатки в подвале твоего дома.

– Что?!

– Если ты меня пристрелишь и я не позвоню кое-куда в определенное время, мой напарник взорвет твой дом, а вместе с домом взлетит на воздух и вся твоя семейка…

– Да ты с ума сошла! А что, если он взорвется случайно?

– Меня зовут Гоби, полное имя – Гобия, богиня огня в литовской мифологии! У нас в стране говорят, что, если эту богиню разозлить, она пойдет и спалит дотла все, что попадется ей по руку.

– Ты с ума сошла! Да откуда ты знаешь, что детонатор не сработает сам по себе?

– Помимо всего прочего, я хорошо разбираюсь во взрывчатых веществах.

– А, да, ну понятно, конечно, – сказал я. – «Ее звали Гобия».

Я думал, что, пошутив и сравнив ее с Никитой, я хоть немного разряжу обстановку и расслаблюсь, но мне стало только хуже. Я вдруг понял, насколько она и вправду похожа на героиню этого фильма.

– Отдай мне пистолет, пожалуйста, если ты не собираешься в меня стрелять.

Секунду я колебался, но тут она вдруг выбросила руку вперед и вывернула мне запястье. Пистолет упал. Я тупо уставился на свою пустую ладонь и растопыренные пальцы.

– Ты же могла выбить у меня пистолет в любой момент, – сказал я потрясенно.

– Я хотела понять, как далеко ты можешь зайти.

– Давно ты заложила взрывчатку в наш подвал? – спросил я.

– Около восьми месяцев назад, – ответила Гоби и добавила, глядя на мое испуганное выражение лица: – Я должна была подстраховаться на случай, если что-то пойдет не так.

Она положила руку на мое предплечье, пытаясь изобразить, надо полагать, успокаивающий жест.

– Не бойся, все будет хорошо. Я уберу взрывчатку до того, как уеду.

– Если мы до этого доживем, – заметил я.

Мы все еще находились на авеню А, островке спокойствия среди сумасшедшего ночного траффика.

– Знаешь, я даже не представляю, как тебе удалось попасть в программу по обмену студентами. Разве они не проводят проверку анкетных данных?