Текст книги "Мое непреклонное сердце"
Автор книги: Джо Гудмэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
Она подняла колени. Ночная рубашка задралась, обнажив ноги. Горячая ладонь Колина стала гладить ее ногу от колена до бедра. На третьем заходе ее бедра сами собой поднялись: они призывали его, ее захлестнуло желание, чтобы он заполнил все ее существо, чтобы почувствовать внутри себя все его сокровенные движения.
Мерседес нащупала край его кальсон и осторожно стала просовывать под них пальцы. Один раз, другой. Медленно и чувственно она проделывала все это, ясно давая понять, чего хочет.
Колин рванул вниз бретельки ее ночной рубашки. Он целовал ее шею, плечи, а потом жадно припал к ямочке между ключицами. Она застонала и выгнулась под ним дугой. Он пытался ухватить губами ее соски сквозь тонкую ткань ночной рубашки. Его влажный язык, трущийся о поверхность ткани, заставил ее громко вскрикнуть. Его рот снова нашел ее губы. Он прижался к ней бедрами, и они ритмично задвигались, разделяемые только одеждой.
Мерседес стянула вниз его кальсоны. Он поднял ее рубашку. Ее руки скользнули между их тел, и она помогли ему войти внутрь. Он сделал сильный толчок, но слиться вместе им помогли ее руки, обхватившие его сзади.
Колин замер, глядя в глаза Мерседес. Она смело встретила его взгляд расширенными, почти черными зрачками с узкими серыми ободками. В этих зрачках отрад лось его желание. Ее нежные влажные губы были полуоткрыты. Первая легкая краска страсти окрасила ее щеки.
Настороженность сковывала тело Колина и добавляв хрипоты в его голос.
– Скажи мне, что ты хочешь этого, – проговорил он.
Мерседес нежно провела ладонями по его спине и тут же почувствовала его непроизвольный толчок внутри себя. Ее мышцы сжались вокруг него, и когда она почувствовала ответ, то в следующий миг сделала это уже по своей воле.
Колин не мог сопротивляться этому наваждению, но он задержался ровно настолько, чтобы повторить свою просьбу:
– Скажи мне!
Мерседес задвигалась, поднимая ему навстречу бедра, чтобы продолжить то, чего он невольно лишал их обоих.
Когда он склонил голову ей на грудь, она прошептала ему в ухо:
– Я хочу того, чего хочешь ты.
Она не ответила на его вопрос. Но это было все, что она хотела сказать, и он волен был выбирать, принять это или оставить ее в покое.
Колин подумал, что он не в силах оставить ее. Мерседес отвечала ему всем телом, когда он раскачивал ее силой своих ударов. Он не мог повысить на нее голос, угрожать ей или поднять на нее руку, но она могла довести его до той грани, когда тело его сливалось воедино с ее телом и когда она в конце концов должна была ему подчиниться.
Она оторвала руки от его спины и уперлась в спинку кровати. В том месте, где соединялись их тела, она ощущала жар, распространявшийся по всему телу. Он был в кончиках ее пальцев, в груди, в животе…
– Я не собирался тебя так наказывать, – сказал он тихо, приблизив губы к ее губам. – Никогда.
Она на миг задохнулась, пораженная его проницательностью.
– А я и не…
Он сильно прижался губами к ее рту, чтобы не слышать ее лжи.
– Нет, ты думаешь, – прошептал он. – Это как раз то, что ты думаешь. – Он замолчал, и, когда Мерседес произнесла его имя, голос ее осекся. Колин опять поцеловал ее, на этот раз с нежностью, и сказал ей тихо – губы в губы:
– Мерседес, ведь это делается не против тебя, а для тебя.
Глава 10
Сон никак не шел к Мерседес. После любовной схватки с Колином все члены ее были расслаблены, веки отяжелели. Она чувствовала восхитительное удовлетворение во всем теле, ей было так тепло и уютно в огромной постели. Колин спал рядом с ней. Одной рукой он обхватил ее талию, и его нога прижималась к ее ноге. Он дышал ровно, и эта размеренность, упорядоченность успокаивала, как мерное тиканье часов. И Мерседес подумала, что нельзя представить себе более полного удовлетворения и насыщения.
Ее разум был на грани реального восприятия жизни, мысли не хотели выстраиваться по порядку. Они представлялись ей клубком переплетенных нитей, который она никогда не распутает.
Она вспомнила голос Колина, мягкий и одновременно настойчивый: «Это делается не против тебя, а для тебя». В тот момент она вся замерла, пораженная мыслью, что этот акт, который она смутно воспринимала лишь как эгоистичный, может совершаться и как акт пожертвования, как дар. Но он не дал ей времени на размышления. Он закрыл губами ее рот, и мощный его толчок снова глубоко проник в нее. Она удерживала его изо всех сил, не желая отпускать ни на секунду. Ее груди отзывались на малейшее его прикосновение, и она выгибалась изо всех сил, чтобы продлить касание и трение их тел.
Жар, разрастающийся между их телами, искорками пробежал по ее рукам и ногам, и она замерла, втягивая в себя воздух, когда Колин обхватил ее всю руками и сжал, желая, кажется, раствориться в ней совсем. Она вся напряглась и, чувствуя, как в ней назревает смутное желание выразить в крике свой восторг, попыталась сдержать вопль наслаждения. Колин поймал губами ее сосок и нежно потянул его. И она исторгнула из себя этот крик.
Он был вполне удовлетворен ее капитуляцией. Его движения убыстрились, а ритм ее тела быстро привел его к краю возбуждения. Он зарылся лицом ей в шею и ощутил аромат ее волос и кожи. Когда он попытался сдвинуться и освободить ее от тяжести своего тела, она остановила его и удержала в своих объятиях еще на несколько мгновений.
Они не произнесли ни слова. Они лежали и слушали, как успокаивается биение их сердец и затихает дыхание. Раздался шелест ткани: Мерседес закуталась в простыню. В комнате не было никаких других звуков, и тишина приобрела особый вес и уют, будто их накрыли еще одним одеялом.
Потом Колин заснул. А Мерседес спать не могла.
Она повернулась к нему лицом и отодвинула от себя его ногу. Сняв с себя его руку, она села, оперлась плечом о спинку кровати и поджала под себя ноги. Колин не шелохнулся.
Мерседес смотрела на его теряющийся в темноте профиль: строгие линии, чуть смягченные сном. Она потянулась рукой и провела кончиками пальцев по его волосам – от виска до виска, мягко откинув со лба тяжелую прядь солнечно-ярких волос.
Он был, оказывается, удивительно красивый мужчина. Его красота не была ни слишком утонченной, ни классической, как у Северна, но у него были четкие, мужественные черты, придававшие его лицу властность и значительность даже во сне.
Мерседес погладила его щеку тыльной стороной пальцев и невесомо прикоснулась к шее. Она почувствовала, как бьется пульс – спокойно и ровно. Пальцы ее перебрались к нему на плечо. От его кожи исходило тепло. Она положила руку на его грудь и замерла.
Колин не просыпался, пока Мерседес не встала с постели. Он никогда не умел спать крепко и никогда не спал долго. Это ощущение воскрешения из глубокого, почти наркотического сна было для него совершенно непривычным. Он немного приоткрыл глаза; было видно, как она, постояв у окна, подошла к креслу и улеглась в нем, свернувшись калачиком. Ее ночная рубашка из легкого полотна навевала мысли о привидениях. Когда она двигалась, в ней было не больше материального, чем у тумана, поднимающегося над морем.
– Ты там собираешься спать? – спросил он. Мерседес вздрогнула. Его голос был глубокий и хрипловатый, точно такой же, каким он шептал ей в ухо, когда она лежала в его объятиях. Сходство было таким сильным, что она живо представила себе его опять внутри себя и как она удерживает его, а губы и руки Колина делают все, чтобы извлечь из нее крик страсти. Она вздрогнула, вспомнив пережитое удовольствие. Колин откинул одеяло.
– Иди сюда, – позвал он. – А то замерзнешь. Она не стала отказываться. Не стала, чтобы не рассказать ему о вихре искр, проносящихся по ее коже, и о внутреннем жаре, который она до сих пор ощущала. Мерседес поднялась из кресла и подошла к кровати легкой грациозной походкой, о красоте которой она и понятия не имела. Колин поправил одеяло и подвинулся, и она легла.
Пока она не очутилась рядом, Колин не был уверен, захочет ли она остаться с ним.
– Ты можешь уйти в свою комнату, – натянуто сказал он, поднимаясь на локте. – Если хочешь.
Это менее чем любезное предложение вызвало у нее сдержанную улыбку.
– Нет, у меня еще есть время. Я могу вернуться к себе в комнату перед самым рассветом. А сейчас всего половина четвертого.
Колин был поражен: неужели он так долго и так крепко спал? Последнее, что он запомнил, – это как он обнял ее за талию и как она послушно согнула колени, повторив своим телом все изгибы его тела. Он заправил ей за ухо прядь темных волос и тихо спросил:
– А ты вообще спала?
– Кажется, да, немножко спала. То просыпалась, то засыпала. – «Больше просыпалась», – подумала она, но оставила это при себе. – Я боялась разбудить вас. Правда… Мне не спалось, и поэтому я ушла на кресло.
Он знал, что такое бессонница, когда не можешь заснуть несколько часов подряд. До того как Мерседес стала приходить к нему в спальню, он вообще не представлял себе, что бессонница может дать передышку.
– Тебе что-нибудь принести? – спросил он, вспомнив ее поход в кухню. – Горячего молока? Мерседес покачала головой:
– Не надо. Мне хорошо.
Она бросила на него быстрый взгляд, явно что-то недоговаривая.
– В чем дело? – спросил Колин.
– Все в порядке, – сказала она. И снова он почувствовал ее сомнение. – Я хотела… Нет-нет, ничего.
Колин поднял брови и молча смотрел на нее в ожидании.
– В общем… вы тогда говорили… про какие-то обещания… о том, что их нужно выполнять.
Мерседес тут же заметила, как он изменился, сразу замкнулся, в глазах появилась настороженность. Морщинки в уголках глаз углубились, и там, где он прикасался к ней своим телом, она ощутила напряженность.
– Сами вы не захотели рассказать мне об этом, – сказала она.
– Для этого мне пришлось бы слишком много выпить.
Она разочарованно кивнула:
– Да, я так и подумала. Колин вздохнул:
– Эти обещания никак не касались тебя.
– Я знаю. Я верю вам. – Она снова посмотрела на него, в глазах была нерешительность. – Но я подумала, если это не касалось меня, то тогда кого же?
Колин перевернулся на спину. Неожиданно для него Мерседес тесно придвинулась к нему и положила голову ему на плечо. Она обняла его, и тонкая ткань ее ночной рубашки нежно прильнула к его обнаженной груди. Она вся излучала тепло и покой. В отличие от него она своим молчанием ничего не требовала.
– Сначала они пришли за малышом, – сказал он наконец.
Он понял, что полностью завладел ее вниманием. Тихим ровным голосом, лишенным каких-либо интонаций и чувств, он поведал Мерседес о Декере и Грее и о работном доме Каннингтонов. Было то, о чем он не стал рассказывать: бессмысленная жестокость старших мальчиков, извращения, которым он был свидетелем и жертвой которых не стал лишь по счастливой случайности, как он чуть не умер от голода, отдавая почти всю еду братьям. Он почувствовал, что Мерседес немного представляла себе условия в приютах, подобных тому, что содержали Каннингтоны. Она задавала ему вопросы, которые свидетельствовали, что она знает не меньше его, если не больше, о человеческих страданиях.
Колин закончил свой рассказ тем же ровным голосом, которым и начал. Будто он сообщил ей что-то, не имеющее никакого отношения к тому мальчику, которым он был, или к тому мужчине, которым стал.
– На самом деле обещание было дано не братьям, ведь они были слишком малы, чтобы понять. Я дал его самому себе. Я поклялся, что найду их и что мы снова будем вместе. – Его тихий смех был полон издевки над самим собой. – Я не понимал тогда, какую неразрешимую задачу поставил перед собой. Когда новая мать Грейдона сказала, что ей не очень нравится его имя, я совершенно не оценил этого заявления, но после десятилетних поисков должен был наконец признать, что его имя действительно переменили. Он может быть любым из окружающих меня людей и носить любое имя.
– А Декер?
– Я думаю, его усыновили французские миссионеры, но я так и не смог досконально проверить это. Я бывал в южных портах Тихого океана и наводил справки во французских миссиях. Я даже просматривал декларации и списки пассажиров кораблей, затонувших или пропавших без вести примерно в то время, как забрали Декера, но не нашел ничего, ни малейшей ниточки, за которую можно было бы зацепиться.
Мерседес было очень жаль его. Она молчала, потому что сказать было нечего. Никакими словами нельзя было выразить ее боль или залечить рану в его сердце.
Колин почувствовал на коже влагу, будто упала капля теплого дождя. За ней тут же последовала другая. После третьей он все понял.
– Мерседес!
Она не подняла головы и не откликнулась.
– Ты плачешь?
Он никогда не видел, чтобы она плакала. Даже когда ему казалось, что у нее есть на то причины, она всегда молча глотала и свое горе, и слезы. Ему приходилось видеть, как ее серые глаза блестели от боли или ярости, но она никогда и никому, если верить тем рассказам, которые он о ней слышал, не показывала своих слез.
Сейчас она оплакивала его горе. Колин был чрезвычайно тронут этим подарком, таким же драгоценным, как ее необыкновенная, редкостная улыбка. Он погладил ее голову и почувствовал аромат лаванды и мускуса. Он наклонился и прикоснулся губами к короне ее тяжелых темно-шоколадных волос.
– Я дал каждому из братьев по материнской серьге, – тихо сказал он. – Мама передала их мне перед смертью. Это были старинные и очень ценные серьги – подарок моего отца, а в их семье они жили уже много поколений. Их когда-то подарила сама королева…
Мерседес потянула за конец простыни, пытаясь тайком вытереть глаза. Она была благодарна Колину за то, что, заметив ее слезы, он не стал ничего говорить. Ее голос еще звучал глухо оттого, что она выплакалась не до конца.
– Королева? – изумилась она. – Вы имеете в виду королеву Анну или Марию Вторую? Так этим серьгам уже больше ста лет?
– Этим серьгам примерно вдвое больше, – сказал он. – Я говорил о королеве Елизавете. Я думаю, что они были сделаны специально для нее по случаю коронации. Если мне не изменяет память, это случилось в 1558 году.
Он с любопытством смотрел, как Мерседес пытается осмыслить эти слова. Она села и потянулась к лампе, чтобы зажечь ее. Потом подняла ее и несколько секунд разглядывала Колина, будто никогда не видела его прежде.
Нахмурившись и закусив губу, она раздумывала о том, что ей только что рассказал Колин.
– У вас есть серьги, которые были подарены кому-то в вашей семье королевой Елизаветой? – без малейшей тени скептицизма переспросила она его.
– Были, – поправил он ее. – У меня были эти серьги. А теперь – по серьге у Грея и Декера. Они были подарены моему прапрапрадеду королевой за какую-то услугу с его стороны.
Мерседес поставила лампу на стол.
– Так, значит, вы англичанин, – медленно произнесла она.
Он засмеялся.
– Большинство американцев имели английских предков, – сказал он. – Кто раньше, кто позже, но мы сейчас говорим не об этом.
– Нет, – сказала она, – я имею в виду, что вы англичанин.
– Уже нет.
– Но вы родились здесь!
– Я думал, что ты об этом знаешь.
– Откуда мне было знать?
– Большинство людей узнают во мне англичанина по моему акценту.
– Но вы разговариваете как настоящий янки.
– Зато американцам кажется, что я говорю как паршивый англичанин.
Схватившись за голову, он покачал ею в разные стороны и с недоумением посмотрел на Мерседес. По непонятным ему причинам она, кажется, была поражена этой новостью.
– А что – это так важно? – удивился он.
– Нет, – быстро ответила она, но тут же добави-ла:
– Пожалуй, важно.
Она посмотрела вниз, на свои руки, обдумывая, как бы ему это объяснить, а потом, как бы подыскав необходимые слова, вновь посмотрела на него.
– Видите ли, это связано с усадьбой Уэйборнов. Я и не подозревала, что могу иметь что-то против того, что она станет собственностью американца. Никогда не считала себя такой ограниченной, но, боюсь, что так бы оно и было, потому что теперь, когда я знаю, что вы англичанин, я чувствую огромное облегчение.
– И тебя не оскорбляет, что я когда-то держал в руке пару серег, которые когда-то носила королева.
Он явно смеялся над ней, но Мерседес поняла его слова буквально.
– Связь с королевой не может быть оскорбительной, – заявила она надменно. – Между прочим, Лейдены пользовались особым покровительством королевы Елизаветы, и я думаю, что тогдашний граф Уэйборн был ее любовником.
– Да, но сохранил ли он на память ее сережки?
– Что сережки! – сказала Мерседес, и в глазах ее блеснули озорные искорки. – Он сохранил свою голову.
Из груди Колина вырвался басовитый хохот. Он притянул ее к себе и поцеловал прямо в ее чудесную улыбку. Он мог бы пойти и дальше, но ее любопытство было слишком возбуждено, и вопросы слетали с ее губ между поцелуями.
Мерседес легла на живот рядом с ним, подперев голову руками и положив подушку под подбородок. Ее темные волосы обрамляли лицо и плащом падали на плечи, придавая ей облик мадонны. Лицо Мерседес было серьезным и сосредоточенным. Ее серые глаза без улыбки смотрели на Колина, а между бровей залегла складочка, морща ее чистый лоб.
– Расскажите мне о серьгах, – попросила она. – Они, наверное, были необыкновенные, раз их сделали для самой королевы.
– Это были крупные жемчужины с золотыми подвесками в виде капли. На каждой капельке были выгравированы письменные заглавные буквы Е. К., то есть Елизавета Королева, вензель королевы Елизаветы. Сама жемчужина была вставлена в золотую корону. Я обязательно узнал бы их, если бы увидел,
– Вензель королевы Елизаветы! – благоговейно прошептала Мерседес. – Как же вы передали их своим братьям?
– Когда я в последний раз взял на руки Грейдона, я повернулся ко всем спиной и засунул сережку между его рубашечкой и одеялом. А другую я положил в карман Декера в то утро, когда провожал его к новым родителям. Декер, наверное, узнал сережку, которую носила его мать. Я не представляю себе, что сделали те супруги с сережкой, которую нашли в пеленках малыша, и вообще нашли ли.
Колин глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
– В восемь лет я понимал, что могу никогда больше не узнать своих братьев. Сережки – это единственное, что связывает меня с ними. – Он невесело рассмеялся. – Но трудно себе представить, что когда-нибудь я встречу их и опознаю по серьге в ухе.
Мерседес подумала то же самое, но у нее не хватило духу сказать ему это.
– Неужели вы действительно думаете, что если вы сейчас прекратите поиски, то этим нарушите свое обещание?
Колин ответил не сразу. Он уставился взглядом в потолок, наблюдая игру теней и света от огонька лампы, который то ярко вспыхивал, то трепетал, еле теплясь.
– Придется от этого отказаться, – сказал он наконец. – Придется признать, что я потерпел неудачу в единственном деле, которым занимался всю жизнь.
– Неудачу? – удивилась Мерседес. – В единственном деле… А как же ваши рекорды, которые вы ставили на своих клиперах, пари, которые вы выигрывали? У вас есть прекрасная команда, и к вашим услугам целая флотилия кораблей. Уэйборн-Парк теперь ваш. Как же вы можете говорить, что никогда ничего не делали, кроме поиска своих братьев?
Молчание Колина было красноречивее всякого ответа.
– Да, наверное, все это никак не было связано с любовью к морю, – мягко сказала Мерседес. – Корабли… ваша карьера… линия Ремингтона… все было направлено на поиски Декера и Грея.
Теперь ей стало ясно, как мало она знала о нем и еще меньше понимала его. Мерседес воображала себе, что море – это его жизнь, а клиперы – единственная любовь, теперь же она видела, что они всегда были лишь средством для достижения единственной цели.
– Я уехал бы с кем угодно, – сказал Колин. Его взгляд оторвался от пола и встретился с ясными серыми глазами Мерседес.
– Чтобы вырваться от Каннингтонов, я, кажется, готов был уехать с самим дьяволом. Но судьба, видно, берегла меня. С Джеком Куинси мне просто повезло. Не могу сказать, чтобы он так уж сильно пекся обо мне в этом моем первом рейсе. Потом он рассказал, почему он все-таки следил за мной. Он боялся, что я отдам концы и ему придется выкидывать меня за борт. А я думаю, что он просто рассчитывал возвратить мой труп Каннингтонам и потребовать назад деньги.
Мерседес в ужасе открыла глаза.
– – Вы шутите?
Колин молча поднял бровь.
– Тогда это был настоящий дьявол, – потрясение произнесла она;
– Джек просто был практичным. Он работал как черт и не любил транжирить свои кровные денежки или деньги своего капитана. Корабль, на котором я приплыл из Лондона в Бостон, был не такой клипер с четырехугольными парусами, какие плавают сейчас. Это была трехмачтовая шхуна, и она отважно неслась по волнам. Мы перевозили только груз и никаких пассажиров. Капитаном «Морской танцовщицы» был сам Джон Ремингтон. Он заболел на пути в Лондон, свалился от той же лихорадки, что погубила его юнгу. Джек пришел к Каннингтонам в поисках сиделки.
– А взял вас? Колин кивнул.
– Я обещал возвратить с процентами сумму, которую он заплатил за меня.
– Ему, наверное, это понравилось.
– Думаю, что да.
– Вы выдержали это путешествие?
– Да, – сказал он. – Я выжил.
Он не стал рассказывать, каким образом ему это удалось и как он остался в живых, когда другим пришлось со своей жизнью расстаться.
– Куинси присматривал за мной, да и Ремингтону я пришелся по душе. Выжить оказалось гораздо проще, чем я предполагал. Еда была и лучше, и обильнее. Конечно, приходилось много трудиться, но зато на свежем воздухе, под солнцем и бескрайним голубым небом.
– И вам нужно было выполнить свое обещание, да?
Колин улыбнулся и откинул тяжелую прядь волос, упавшую ей на плечо. Она начинала понимать его.
– Конечно, тут многое зависело от моего упорства. – Он убрал руку. – Когда мы прибыли в Бостон, миссис Ремингтон пришла в док встречать мужа. На руках она держала свою новорожденную дочку. Капитан еще и не видел своего ребенка. На пристани царила, конечно же, большая суматоха, какая обычно бывает, когда приходит корабль. И никто не знает, как это произошло, версий было столько же, сколько и свидетелей, но конец был всем очевиден. Миссис Ремингтон упала с мостков и очутилась в воде бостонской гавани. Капитан не потерял ни секунды. Он мгновенно бросился вниз вслед за женой. Ее платье и многочисленные нижние юбки тут же промокли и потянули ее ко дну быстрее, чем ты можешь себе представить, если, конечно, тебе не приходилось нырять так же, как и ей.
Мерседес нетерпеливо повела головой.
– А что же с ребенком?
– Капитан Ремингтон выплыл с женой и с кружевными простынками, но без дочери. Я, наверное, первым понял, что в свертке нет младенца. И тут же прыгнул, Джек много раз потом повторял, что он заметил мое исчезновение прежде, чем все заметили исчезновение ребенка. Он удивился, какого черта я туда сиганул. К тому времени, как он ьпонял, я уже показался на поверхности воды вместе с Джоанной.
– С Джоанной, – тихо проговорила Мерседес – больше для себя, чем для Колина. – Джоанна Ремингтон. Вы переписываетесь с ней. Я отсылала ваши письма.
– Я работаю на нее, – сказал Колин. Мерседес удивленно моргнула ресницами.
– Вы хотите сказать, что она владелица линии?
– Да, именно так.
– Но ведь она, наверное, примерно одного возраста с Хлоей?
– На год старше.
– Но она же не может управлять всем этим!
Колин только ухмыльнулся.
– Я удивлен твоим недоверием. Сколько лет ты уже сама управляешь Уэйборн-Парком?
– Но это далеко не одно и то же!
– Напротив, это почти одно и то же. Только у Джоанны больше помощников, чем у тебя. И нет никого, с кем ей пришлось бы бороться за свое наследство. Линия Ремингтона стала ее собственностью, когда умер ее отец. Ей в то время было пятнадцать лет.
– А ее мать?
– Как и твоя тетя Джорджия, она умерла родами, когда Джоанне было шесть лет.
– Вот уж никак не думала, что вы работаете на женщину, – медленно произнесла Мерседес. Он рассмеялся.
– Вы всей страной работаете на одну женщину, а она даже моложе, чем ты.
– Всего-то на какой-нибудь год, – сурово заметила она. – Но нельзя же сравнивать королеву Викторию с Джоанной Ремингтон!
– Понимаю. Джоанне не нужно выступать в парламенте.
Он услышал, как Мерседес вздохнула.
– Я вижу, ты совершенно поражена.
– Конечно, это не очень лестно для моего пола, но я действительно поражена. Женщине заниматься бизнесом… это уж слишком!
– А не думаешь ли ты, что твои рассуждения – как раз те сословные пережитки, которые помогли тебе потерять Уэйборн-Парк? – заявил он, не давая ей пощады. – Вы сами поддерживаете эти насквозь прогнившие устои, а когда-нибудь они рухнут сами собой, а вы окажетесь под их обломками.
– А ведь вы не англичанин, – заметила она после некоторого молчания. – Вы самый настоящий янки.
Колин усмехнулся – свободно и даже несколько цинично. Он не заметил, что у Мерседес от этой усмешки перехватило дыхание.
– До кончиков пальцев, – сказал он. – Я стал им с того момента, как выловил Джоанну из бостонской гавани.
– Ремингтоны приняли вас в свою семью?
– Не совсем так. Я не жил в их доме, если ты это имеешь в виду.
Мерседес подумала, что так, наверное, решил сам Колин. Она представила его себе в возрасте восьми лет – худенького и стройного, с большими темными глазами на узком лице. Она бы приняла его в свою семью. За то, что он спас ее ребенка, она вырастила бы его как своего собственного.
– Они выражали мне свою благодарность по-другому, – продолжал Колии. – Миссис Ремингтон обеспечила мое образование. Я был единственным членом команды с собственным учителем. Я не всегда был доволен способами, какими она выражала мне свою благодарность, но это был не тот человек, которому я мог противиться. Джоанна унаследовала от своей матери немалую долю упрямства.
– Что они еще сделали для вас? – спросила Мерседес.
– Мне никогда не хотелось иметь много одежды, книг или денег. Я получал за свою работу приличное жалованье, а кроме того, мне всегда что-нибудь откладывали на потом. Я и представления не имел, насколько много, пока не умер капитан Ремингтон. Он сделал меня вкладчиком в своем деле.
– И если дела шли хорошо…
– То и у меня все шло отлично, – докончил за нее Колин. – Джек отказался от капитанства, чтобы помогать Джоанне управлять линией, и я стал владельцем «Свободы». Когда Джоанна построила свой первый клипер, то назвала меня его хозяином.
– Это был «Таинственный»?
– Нет, первой была «Шарлотта Рейд», названная в честь матери. Я плавал на ней в течение двух лет через три океана. И отдал ее только потому, что Джоанна и Джек изготовили для меня кое-что побыстрее. Это было еще за два клипера до теперешнего. Ведь я за штурвалом «Таинственного» всего восемь месяцев.
– Значит, каждый новый клипер у вас быстроходнее предыдущего.
– Как раз это я и должен доказывать каждый раз.
– И поэтому вы заключаете пари и ставите новые рекорды!
– Я ставлю рекорды потому, что со мной всегда спорят люди, не верящие в мои возможности. И я заключаю пари, потому что кому-то тоже придется платить, если я проиграю.
– Вы уже успели сколотить состояние, да? – спросила она.
– Можно сказать и так.
– А вы сами как считаете?
Темные глаза Колина сузились, и он изучающе посмотрел на нее, пытаясь угадать истинные мотивы ее интереса.
– А ты рассчитываешь еще на один чек? – насмешливо спросил он.
Не глядя на него. Мерседес села и пригладила свою подушку. Она наклонилась к лампе и закрутила фитиль. Огонь мигнул и погас. Желанная темнота окутала ее, скрыв ее бледное лицо и полный раскаяния взгляд.
– Я знаю, что заслуживаю это, но мне не хотелось бы, чтобы вы снова напоминали мне об этом. Я думаю, что вы скоро забудете про то, что мое пребывание в этой комнате – это плата, которую вы потребовали. Но если вы будете терзать меня укорами, то это будет стоить вам дороже.
– Мерседес!
Она произнесла свою речь с достоинством, но потеряла самообладание, когда услышала свое имя.
– И пожалуйста, не относитесь ко мне свысока.
Она была благодарна ему, что он не стал ничего отрицать или возражать и вообще промолчал. Поняв, что разговор окончен, Мерседес опять улеглась. Она свернулась в клубочек лицом к нему, подтянув колени к груди. Внизу в холле пробили часы, и Мерседес насчитала пять ударов.
– Прямо не верится, что так поздно, – тихо произнесла она. – Мне уже, пожалуй, пора возвращаться в свою спальню.
Но она и с места не сдвинулась. Было так приятно лежать с ним рядом и совсем не хотелось отказывать себе в этом удовольствии.
– Знаете, – сказала она, – вы мне так много всего рассказали, но ни разу не упомянули, как же вы со своими братьями очутились у Каннингтонов. Что случилось с вашими родителями?
Ответа не последовало.
– Колин!
Мерседес нахмурилась и подняла голову. Ее глаза вплотную приблизились к его лицу.
– Капитан Торн!
Вздохнув, она опустилась на подушку и, придвинувшись к нему поближе, обхватила рукой его грудь. Прямо под локтем она почувствовала мерные удары его сердца.
– Хорошо, что хоть один из нас заснул, – пробормотала она, прижимаясь к нему. – Только почему это не я!
На следующее утро Мерседес спустилась к завтраку последней. Близнецы с Сильвией уже кончали есть, а Колин стоял у буфета, накладывая себе вторую порцию.
– Прошу прощения, – сказала Мерседес, закрывая за собой дверь.
Вид у нее был виноватый, она боялась встретиться с кем-нибудь взглядом, и от этого ее нервозность казалась еще заметнее.
– Я проспала.
Сильвия с тоской посмотрела на вторую порцию, которую Колин нес к столу. Ей стоило усилий отложить в сторону собственную вилку.
– Капитан Торн сказал нам, что ты, наверное, вообще попросишь завтрак в постель.
Самое интересное Мерседес обнаружила утром: она лежала в своей собственной постели. Как Колину удалось сделать это, не разбудив ее? Она вообще не помнила, как заснула, но когда открыла глаза, то была уже в своей комнате.
– Да? – невозмутимо произнесла она.
– У тебя, наверное, вчера был тяжелый день? – спросила Сильвия. – На твоем месте я бы точно на следующее утро потребовала завтрак в постель.
Мерседес заметила, что Колин спокойно ест. Она внимательно посмотрела на него, пытаясь найти на его лице хотя бы какие-то следы веселья, но не могла заметить ни малейшей усмешки. Он и не думал смеяться над ее неловким положением, по крайней мере, внешне.
– Конечно, и ты вполне можешь это сделать, – весело ответила Мерседес. Она подошла к буфету и стала класть на тарелку еду. Взяла большую порцию салата из яиц с помидорами, три ломтика свежего хлеба и апельсин.
Когда она шла к столу, Бриттон с готовностью выдвинул ей стул.
– Мерседес, а Брендан поможет тебе донести тарелку. – Он ухмыльнулся, глядя на брата. – Брендан, тащи тачку миссис Хеннпин!
Мерседес перевела взгляд с одного на другого и села.
– Здоровый аппетит ничем не испортишь, – сказала она.
