Текст книги "Путешествие во тьме"

Автор книги: Джин Рис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Эстер сказала:

– Это совсем другое, но, конечно, тебе этого не понять.

Мы ели рыбные котлеты и сладкий картофель, а потом сладкие гуайявы и вместо хлеба плоды хлебного дерева. Эстер они нравились больше.

Сидя за столом, можно было видеть изгиб горы, похожий на изгиб зеленого плеча. На столе стояли розы – в вазе из синего волнистого стекла с золотым ободком.

В углу был шкаф, где держали напитки и буфет с посудой. На полке лежали книги Вальтера Скотта [23]23
  Книги Вальтера Скотта – речь о сочинениях сэра Вальтера Скотта (1771–1832), великого английского писателя, поэта, создавшего жанр исторического романа в своих знаменитых произведениях «Уэверли» (1814), «Роб Рой» (1817), «Айвенго» (1819) и др… автор «Истории Шотландии» (1829-30).


[Закрыть]и куча старых журналов Лонгмана [24]24
  Старые журналы Лонгмана – «Лонгманз Мэгэзин» – ежемесячный журнал, который в 1882 году начал выпускать лондонский издатель К. Дж. Лонгман. В 1905 году все 276 номеров журнала, опубликованные к тому времени, вышли отдельным изданием. Журнал был преимущественно литературным, в нем печатались произведения таких авторов, как Джеймс Пейн, Маргарет Олифант, Томас Гарди, Генри Джеймс, Р.Л. Стивенсон, Р. Хаггард, Р. Киплинг и др. Эта маленькая подробность подчеркивает то, о чем героиня романа предпочитает не упоминать, – ее начитанность.


[Закрыть], настолько старых, что все страницы пожелтели и уголки загнулись.

После завтрака мы вышли на веранду. Эстер села в парусиновый шезлонг. Она начала гладить Плута и часто моргать, как будто ей в глаз что-то попало. Плут завилял хвостом.

– Ненавижу собак, – сказала я.

– Даже так! – изумилась она.

– Жутко ненавижу, – сказала я.

– Не знаю, что из тебя получится, если ты так будешь себя вести, – заметила Эстер, – едва ли твоя жизнь сложится счастливо. Если будешь продолжать в том же духе, люди не будут тебя любить. Попробовала бы ты сказать такое в Англии, сразу бы нажила себе врагов.

– Мне все равно, – сказала я.

Но про себя начала повторять таблицу умножения, потому что боялась расплакаться.

Потом я встала и сказала ей, что пойду на кухню поболтать с Франсиной.

Кухня находилась на расстоянии двадцати ярдов – отдельный домик из двух комнат. В одной из них была спальня Франсины. Здесь стояла кровать, еще там были глиняный кувшин, таз и стул, а над кроватью висели картинки: Христос и его сердце, пылающее любовью [25]25
  …Христос и его сердце, пылающее любовью… – образ сердца Господня – один из символов католической веры, истолковываемый как рана в сердце Христа, источающая любовь. Католический Орден Сердца Господня сформировался в XI–XII вв. в недрах общин монахов-бенедиктинцев. В романе Джин Рис этот католический образ, знакомый автору с детства, возможно, сопровождается также аллюзией на стихотворение Т.С. Элиота (1888–1965) «Суини среди соловьев» (Sweeney Among the Nightingales, 1920): «Сегодня соловьи поют вблизи / Монастыря Сердца Господня / Они раньше пели в кровавой чаще / Когда кричал истошно Агамемнон» (The nightingales are singing near/ The Convent of the Sacred Heart/ And sang within the bloody wood/ When Agamemnon cried aloud).


[Закрыть], и дева Мария в синем хитоне, припавшая к ногам Иисуса, и другие, тоже на библейкие сюжеты. Святой Иосиф, priez pour nous [26]26
  … молись за нас (фр.)


[Закрыть]. «Иисус, Мария, Иосиф, подарите мне благодать счастливой смерти».

Франсина, когда не работала, сидела обычно на ступеньках у двери. Я любила сидеть с ней рядом. Иногда она рассказывала какую-нибудь историю, и в начале истории она должна была сказать «Тим-тим», – а я должна была ответить – Bois seche [27]27
  Сухое дерево (фр).


[Закрыть] ².

По другую сторону дорожки, во время дождя покрытой грязной жижей, а во время засухи – зияющими расселинами, как будто земля хотела пить, шелестели заросли бамбука. Дымохода в кухне не было и, когда готовили, она наполнялась дымом.

Франсина мыла посуду. Ее глаза покраснели от дыма, лицо вспотело. Она вытерла глаза тыльной стороной ладони и искоса взглянула на меня. Потом сказала что-то на местном диалекте и продолжала мыть посуду. Я знала, что она недолюбливает меня, потому что я белая, и еще я знала, что никогда не смогу объяснить ей, как ненавижу этот цвет кожи. Потому что это вынуждало меня вести себя, как Эстер, и в будущем стать старой и унылой и все такое. И я подумала: «Нет… нет… никогда». Я поняла в тот день, что становлюсь взрослой.

Не взглянув на нее больше, я пошла по тропинке мимо кустов роз и высокого мангового дерева и стала подниматься вверх по холму. Вокруг ворковали голуби. Было около двух часов, и солнце палило нещадно.

Место выглядело хмурым и пустынным из-за больших серых валунов, разбросанных повсюду – как говорили, следов доисторического извержения. Но мне нравилось это место. Там была хорошая земля – так говорил папа. Он выращивал там кокосы и мускатный орех. И еще кофе на склонах холма.

Когда молодые мускатные деревья зацвели в первый раз, он часто брал меня с собой, чтобы определить, какое дерево женское, а какое мужское. Бутоны были такими крошечными, что необходимо было иметь острое зрение, чтобы их различить. «Ты молодая, у тебя хорошие глазки, – говорил он, – пойдем, ты мне поможешь».

«Я уже старый, – говорил он, – и глаза уже не те, что раньше». Мне всегда становилось ужасно жалко его, когда он так говорил.

Я была уже довольно далеко от дома. В тени дерева лежал большой валун, и я села на него. Небо было ослепительно синим и казалось совсем близким.

Я чувствовала себя такой одинокой, как будто я одна на всем свете. В мозгу все время звучало: «Нет… Нет… Нет…» Потом перед глазами откуда-то возникла туча и почти все заслонила. Так бывало всегда, когда начиналась головная боль.

Я подумала: «Вот и хорошо. На этот раз я умру». Сняла шляпу и встала на самый солнцепек.

Солнце там, дома, могло быть жестоким, как Бог. А то, которое здесь… я даже не могу поверить, что это то же самое солнце, просто не могу поверить.

Я стояла там, пока не почувствовала, как начинает от боли раскалываться голова, а потом небо стало падать на меня. Оно изменилось, оно было таким твердым и тяжелым. Боль была режущей, острой, как сто ножей. А потом я почувствовала озноб и тошноту и потащилась домой.

У меня началась лихорадка, и я долго болела. Постепенно я стала поправляться, но вдруг все началось снова. Так продолжалось несколько месяцев. Я ужасно похудела, стала некрасивой и желтой. Как гинея, сказал бы папа.

Я спросила Эстер, не бредила ли я во время болезни, и она сказала: «Да, ты несла какую-то ерунду о кошках и все время поминала Франсину». Именно после этого она начала ненавидеть Франсину, твердила, что ее надо отослать из дома.

Один раз я написала Эстер, в ответ она послала мне почтовую открытку с парой дежурных фраз. После этого я не писала ей. И она мне тоже.

7

Как грустно мне было, когда я просыпалась ночью и начинала думать о своем одиночестве и о том, что все твердят, будто человек создан для труда. (Ты сочиняешь письма, которых никогда не отправишь и даже не напишешь. «Милый Уолтер…»)

Все говорят: «Двигайся дальше». Конечно, некоторые люди этим занимаются – в смысле, двигаются дальше. Да, но сколько их? Как насчет вон той, как ее там? Она сильно продвинулась, а? «Певичка из хора выходит замуж за сына пэра». Ну и как же насчет нее? Пробирайся выше или убирайся туда, откуда пришла. Туда или обратно, как говорится.

Что я хочу, мистер Прайс, так это эффектную песню для отборочного тура. Сердце мое проснулось, будто цветок весенний – очень эффектная песня. Все говорят: человек обязан трудиться, об этом пишут во всех книгах. Но я теперь ничего не читаю, так что никто не сможет убедить меня, во всяком случае, словами («Мой дорогой Уолтер…»)

Как грустно, когда лежишь без сна, а потом начинает светать и просыпаются воробьи – так бывало, когда тебя мучила грусть – ощущение одиночества и безысходности. Когда просыпались воробьи.

Но днем все было в порядке. А если еще выпить немного, то начинало казаться, что моя теперешняя жизнь – лучший способ существовать в этом мире, потому что с тобой может произойти все, что угодно. Не представляю, как это люди живут, когда им точно известно все, что случится с ними. Мне кажется, лучше умереть, чем жить. Ведь важно лишь одно – одеваться, чтобы мчаться на свидание с ним, и выходить из ресторана, и видеть огни на улицах, и садиться в такси, и ждать, когда он поцелует тебя в авто, несущемся к его дому.

Месяц пролетел, как неделя, и я подумала: «Уже июнь». В то лето временами бывало очень жарко. Особенно в тот день, когда мы ездили в Сэвернейк [28]28
  Сэвернейк – живописный уголок в графстве Уилтшир, знаменитый старинными «Королевскими лесами», посаженными еще во времена норманнской династии. Место овеяно легендами о привидениях, романтических встречах королей и их возлюбленных. Неподалеку от Сэвернейка находится Стоунхендж – древнее святилище друидов.


[Закрыть]. Помню, днем я сидела на стуле на лужайке в Примроуз-Хилл [29]29
  Примроуз-Хилл – парк в лондонском Уэст-Энде.


[Закрыть]и смотрела на стайки детей. Как раз за моим стулом два мальчика – большой и маленький – играли со скакалкой. В конце концов большой так замотал ею маленького, что тот не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Когда большой толкнул его, малыш растянулся на земле. Сначала он по инерции еще смеялся, но потом лицо его перекосилось, и он расплакался. Большой мальчик стукнул его – не сильно. Малыш заревел еще громче.

– Замолчи, – сказал большой.

Он снова собрался стукнуть малыша, но увидел, что я смотрю на них. И тут же изобразил на лице улыбку и начал развязывать веревку. Малыш перестал плакать и поднялся на ноги. Потом они оба, как по команде, показали мне язык и помчались с горы. Ножки маленького мальчика были короткими и пухлыми, все в ямочках. Он едва успевал за своим приятелем. Но все-таки снова обернулся и еще раз старательно высунул язык.

Солнца не было, но воздух был душным и неподвижным, грязно-теплым, как будто тысячи людей уже дышали им раньше. Мимо прошла женщина, она бросила мяч собаке по кличке Цезарь. Ее голос напомнил мне голос Эстер.

– Це-е-зарь, Це-е-зарь…

Посидев немного, я вернулась домой и приняла холодную ванну.

Когда вошла миссис Друз с письмом от Уолтера, я лежала и делала дыхательные упражнения. Прайс всегда говорил, что дыхательные упражнения для голоса лучше всего делать лежа.

«Я заеду за тобой на машине в шесть часов. Мы едем за город. Возьми вещи на два дня и все, что тебе понадобится. Договорились?»

Уходя, я встретила миссис Доуз на лестнице. Она поднималась из подвала.

– До свиданья, – сказала я, – я вернусь в понедельник или во вторник.

Она сказала:

– До свиданья, мисс Морган.

У нее были светлые волосы, длинное спокойное лицо и тихий голос, не похожий на зычные голоса кокни. Она всегда делала постное лицо, когда разговаривала со мной.

– Надеюсь, вы весело проведете время.

Она стояла на пороге и смотрела, как я сажусь в машину.

Меня беспокоило, как я выгляжу, поскольку у меня не хватило времени хорошенько высушить волосы. Я так волновалась из-за этого, что чувствовала себя, как животное, посаженное в клетку. Если бы он сказал, что я хорошо выгляжу, я бы смогла вырваться на свободу. Но он только оглядел меня с головы до ног и улыбнулся.

– Винсент приедет завтра поездом. Он привезет свою девушку. Думаю, это будет забавно.

– Приедет Винсент? – удивилась я. – Как мило. Это та девушка, с которой я его уже видела, – Эйлин?

– Нет, не Эйлин. Другая.

Когда стало темнеть, я почувствовала себя спокойнее. Мне на щеку сел мотылек, и я машинально его прихлопнула.

В столовой отеля по стенам были развешаны оленьи головы. Та, что висела над нашим столом, была большой, как у коровы. Огромные стеклянные глаза смотрели мимо нас. В спальне на стенах висели гравюры – «Проводы моряка», «Возвращение моряка», «Оглашение завещания», «Супружеская привязанность». Фигуры на них казались такими безжизненными, как будто художнику позировали чучела, а не живые люди: все женщины – высокие, толстые, опрятные, улыбаются; все мужчины – с длинными ногами и густыми бакенбардами; а вот неподвижные кроны деревьев были очень хороши, и казалось, что старые времена были действительно добрыми.

Я проснулась очень рано, и вначале никак не могла вспомнить, где я. Прохладный воздух, не похожий на застоявшийся воздух Лондона, лился из окон в комнату. Потом я вспомнила, что сегодня мне не нужно уезжать отсюда и что всю следующую ночь я тоже проведу с ним. Я была очень счастлива, счастливее, чем когда-либо в своей жизни. Я была так счастлива, что заплакала, как дура.

В тот день опять стояла жара После ланча мы поехали в Сэвернейкский лес. Листья буков в солнечных лучах сверкали, как стеклянные. На полянах среди травы росло множество маленьких цветов, желтых, красных, синих, белых, так много, что они сливались в один разноцветный ковер.

Уолтер сказал:

– На твоем острове есть такие цветы? Эти крошечные звездочки очень милы, правда?

Я сказала:

– Там цветы совсем другие.

Но когда я начала говорить о цветах на моем острове, мне снова стало казаться, что я никак не могу соединить – воспоминания с реальностью, как будто я просто придумала эти названия: стефанотис, гибискус [30]30
  …стефанотис, гибискус… – Стефанотис – цветущее вьющееся растение с белыми соцветиями, цветок состоит из трубочки и звездчатых лепестков; Гибискус – тропическое растение с ярко-красными цветами.


[Закрыть], лютик, жасмин, франжипанни:

– Там есть очень красивые цветущие деревья.

Песенка жаворонка была слышна урывками, как будто в нем был часовой механизм, который кто-то то включал, то выключал.

Уолтер произнес странную фразу, как будто говорил сам с собой:

– Нет воображения? Что за ерунда. У меня прекрасное воображение. Мне давно хотелось привезти тебя в этот дивный лес – с того самого мгновенья, как я тебя увидел.

– Правда? – сказала я, – здесь очень красиво. Я даже не думала, что в Англии есть такие красивые уголки.

Но я чувствовала, что в этом пейзаже что-то не так. Как будто он лишен естественности дикой природы.

Мы зашли в рощу, где буковые деревья росли совсем близко друг к другу, так что их ветки сплелись – там, в вышине. Снаружи был жаркий, синий день, а здесь – будто в шатре – прохладно и сумрачно.

Мы сели на поваленное дерево, корнями все еще цеплявшееся за землю. Здесь ветер был совсем слабым, и деревья не шелестели. Долгое время мы сидели молча. Сначала я думала о том, как я сейчас счастлива, а потом просто сидела, не думая ни о чем, даже о своем счастье.

Он сказал:

– Ты при этом свете такая красивая.

– Только при этом?

– Конечно, нет, тщеславная девчонка. Но при этом ты просто неотразима. Я очень хочу тебя. Здесь куча укромных местечек, где олени укрываются на зиму.

– Только не здесь, – противилась я. – А вдруг нас все же кто-нибудь увидит?

И услышала собственное хихиканье.

Он сказал:

– Да кто тут нас увидит? А даже если и увидит… Люди просто подумают: «Вот счастливцы» и уйдут прочь, умирая от зависти.

Я сказала:

– Может, все так и случится, а может, и нет, – и подумала: «Нет, уж лучше вернуться в гостиницу».

– Скромница Анна, – сказал он.

– Все равно, давай вернемся в гостиницу, – сказала я. (Ты захлопываешь дверь и задергиваешь шторы, и потом это длится тысячу лет, но все равно кончается слишком скоро. Лори говорит: «Некоторые женщины долго ничего не чувствуют, только когда уже начинают стареть. Не везет им, бедняжкам. Лично я хочу порадоваться жизни сейчас, пока молодая.»

– Боже милостивый, – спохватился он, – хорошо, что напомнила, – Винсент должен сейчас приехать. Думаю, он уже ждет нас.

Я совершенно забыла про Винсента.

– Надо идти, – сказал Уолтер.

Мы поднялись с земли. Я почувствовала озноб, как бывает, когда спишь, и тебя внезапно разбудили.

– Тебе понравится его девушка, – сказал он, – ее зовут Жермен Салливан. Уверен, что она тебе понравится. Она очень приятная.

– Правда? – потом я не удержалась и добавила: – а Винсент – не очень.

– Ты хочешь сказать, что Винс тебе не нравится? Ты первая женщина, от которой я слышу такое.

– Да нет, конечно он мне нравится. Он настоящий красавец, – сказала я. – А эта девушка – она тоже выступает в шоу?

– Нет, Винсент познакомился с ней в Париже. Она говорит, что наполовину француженка. Бог ее знает, кто она, пусть будет кем угодно. Но в ней что-то есть.

Мы нашли нашу машину и вернулись в гостиницу. Было около шести часов. Я все думала: «Как страшно знать, что ты счастлива, как страшно говорить, что ты счастлива. Постучи по дереву, скрести пальцы и сплюнь».

– Ну, как поживаешь, детка? – спросил Винсент. – Как поживает моя маленькая Анна?

Он был очень красив. Голубые глаза с загнутыми ресницами, как у девушки, черные волосы, загорелое лицо, широкие плечи и узкие бедра – весь набор чар, так сказать. Он был похож на Уолтера, только моложе. И, надо признать, гораздо красивее. По крайней мере, лицо. Он выглядел на двадцать пять, но на самом деле ему исполнился тридцать один, сказал Уолтер.

– А мы уже начали гадать, что с вами случилось, – сказала девушка, – мы здесь уже почти два часа. Мы решили, что вы сбежали. Я уже собиралась узнавать, когда будет обратный поезд.

Девушка была красивой, но у нее был такой вид, будто они с Винсентом в ссоре.

– У нее очень плохое настроение, – объяснил Винсент, – ума не приложу, что ее так расстроило.

Я поднялась наверх, чтобы переодеться. Я решила надеть платье с цветочками, которое купила у Мод Мур. Тени от листвы на стене быстро двигались, будто блики солнца на воде.

– Взгляните-ка на эту штуку над столом, – сказала Жермен, – на этого оленя, ведь это олень? Просто вылитая твоя сестра, Винс, те же глаза навыкате. Помнишь, как я однажды случайно столкнулась с ней около твоей квартиры? Это было так весело! Помнишь?

Винсент не ответил.

– Ты, конечно, думаешь, что ты – само совершенство? – сказала Жермен. – Но ты сильно ошибаешься. Между прочим, у тебя после шампанского всегда отрыжка. Ты хоть сам это замечаешь? Мне было так стыдно за тебя прошлым вечером. Вот как ты делаешь.

Она начала рыгать. Официант, находившийся в другом конце зала, удивленно посмотрел на нее и поджал губы.

– Вы видели его физиономию? – продолжала Жермен. – Ты так же иногда выглядишь, Винс. Выражение брезгливого презрения к женщине – я постоянно здесь это вижу. Будто женщина – домашний зверек или золотая рыбка. Ужасно. Ни за что не хотела бы стать англичанкой, – добавила она, – ни за какие деньги и ни за что другое.

– Главное – чтобы была возможность, – заметил Винсент с легкой улыбкой.

После этого Жермен ненадолго умолкла, но после того, как мы выпили еще и в гостиной, она снова начала высказываться об Англии.

– Очень милая страна, – сказала она, – если не страдаешь клаустрофобией. – Однажды, – добавила она, – один очень умный человек мне сказал…

– Конечно, это был француз, – уточнил Винсент, – давайте послушаем, что сказал один очень умный француз.

– Заткнись, – отрезала Жермен, – он сказал совершенно правильную вещь. Он сказал, что в Англии много красивых девушек, но очень мало красивых женщин. «Одна или две, – сказал он, – а может, их вообще нет. Почему? Что с ними происходит? Столько красивых девушек, а потом вдруг все, пустота, пустыня, никого. Что с ними происходит?»

– Точно подмечено. Здешние женщины просто ужасны. Посмотрите на них – этот испуганный, подобострастный взгляд – или наоборот, злобный и колючий. Mechantes [31]31
  Злючки (фр.)


[Закрыть], вот кто они такие. И все знают, почему это происходит. Потому что большинство английских мужчин равнодушны к женщинам. Они не умеют сделать женщин счастливыми, потому что просто не любят их. То ли климат виноват, то ли что-то еще… Но, слава богу, меня это совершенно не касается.

– Неужели все так ужасно? – спросил Винсент. – Неужели мы действительно не можем осчастливить женщину? – лицо его было очень серьезным, но глаза смеялись.

Жермен встала и посмотрелась в зеркало.

– Я на минуту поднимусь наверх, – сказала она.

– Решила подправить свои кудряшки? – спросил Винсент. – Надеюсь, что папильотки лежат на месте.

Не ответив, она вышла из комнаты.

Уолтер сказал:

– Похоже, мадемуазель чем-то раздражена. Что с ней такое?

– Не обращайте внимания, – посоветовал Винсент, – Жермен очень любит скандалить по разным поводам. Злится, что я заранее не сказал про поездку. Она начала ворчать еще по дороге сюда. До этого она была в хорошем настроении. А закончится все морем слез. Как обычно.

На них было противно смотреть, когда они так переглядывались. Я встала.

– Ты тоже пойдешь поправить кудряшки? – спросил Винсент.

– Нет, – ответила я, – я иду в туалет.

– Желаю удачи, – сказал он.

Мне казалось, что с утра прошла целая вечность. Прошлая ночь была так прекрасна, что я плакала, как дура. Ночью я была счастлива.

Я выглянула из окна спальни. С земли поднимался легкий туман. Стояла полная тишина.

До приезда в Англию я любила воображать ночь, которая была бы совершенно тихой. Давала волю фантазии, прислушиваясь к бесконечным ночным шорохам. Веранда длинная и сумрачная – гамак, три стула и стол – и вечные шорохи. Луна, и темнота, и шум деревьев, и далекий лес, в котором никто никогда не был, – девственный лес. Мы часто сидели на веранде и смотрели, как надвигается ночь. Огромная, со всех сторон. И начинают пахнуть все цветы («В этом доме я каждую ночь дрожу от страха», – говорила Эстер).

Когда в спальню вошел Уолтер, я стояла перед высоким зеркалом.

Он спросил:

– Как насчет того, чтобы вернуться в Лондон сегодня вечером?

Я сказала:

– Я думала, мы останемся еще на одну ночь, а завтра утром съездим в Оксфорд.

– Да, такая мысль была, – согласился Уолтер, – но они вконец разругались, и теперь Жермен ни за что не хочет здесь оставаться. Это место, видите ли, нагоняет на нее тоску. А еще она почему-то очень грубо высказалась насчет Оксфорда, – он рассмеялся, – думаю, нам лучше отвезти их сегодня вечером. Ты не возражаешь?

– Да нет, – сказала я.

– Ты уверена, что ты не против?

– Нет, – сказала я и начала складывать вещи в дорожную сумку.

– Ох, оставь это, – сказал Уолтер, – горничная все сделает. Лучше спустись и поговори с Жермен. Тебе ведь она нравится?

– Да, она мне очень нравится, только пусть она перестанет цепляться к Винсенту каждую минуту.

– Он ее очень раздражает, – сказал Уолтер.

– Да, это я заметила. Но почему? Что с ней такое?

Он засунул руки в карманы и стал, раскачиваться взад-вперед – с носка на пятку.

– Не знаю. Плохое настроение. Винсент на следующей неделе уезжает. Наверное, от этого у нее испортилось настроение. Понимаешь, она хочет, чтобы он оставил ей больше денег, а у него нет такой возможности.

– Так он уезжает? – спросила я, продолжая смотреть в зеркало.

Он сказал:

– Да, я на следующей неделе собираюсь в Нью-Йорк, и он едет со мной.

Я ничего не сказала. Я приблизила лицо почти вплотную к зеркалу. Как в детстве – прислоняешь лицо к зеркалу и строишь себе рожи.

– Я ненадолго, – сказал он, – вернусь через пару месяцев, не позже.

– Понятно, – сказала я.

Горничная, постучавшись, вошла в комнату.

Мы спустились вниз и снова выпили.

«Выпивка – это совсем неплохо», – подумала я. Винсент начал говорить о книгах.

Он сказал:

– Недавно я прочел хорошую книгу – чертовски хорошую книгу Когда я читал ее, то думал:

«Человека, который написал это, нужно обязательно посвятить в рыцари. Она называется «Четки».

– Глупый, эту книгу написала женщина, – сказал Уолтер.

– Да? – удивился Винсент. – Кто бы мог подумать? Ну что ж, даже если ее написала женщина, она заслуживает того, чтобы ее посвятили в рыцари, вот что я вам скажу. Это превосходная книга.

– Его надо поместить под стекло, – сказала Жермен, – отличный экземпляр.

Уолтер сказал:

– Я, пожалуй, пойду посмотреть, готова ли машина.

Жермен уставилась на меня.

– Она выглядит жутко молодой, эта девочка, – заявила она, – на вид ей шестнадцать.

– Да, – кивнул Винсент. – Боюсь, старина Уолтер, которого мы все так любим, занялся совращением малолетних.

– Сколько тебе лет? – спросила Жермен, и я сказала:

– Девятнадцать.

– Когда-нибудь из нее выйдет классная певица, – сказал Винсент, делая добродушное лицо. – Мы собираемся начать осенью, не так ли, Анна? Новое шоу в «Дейли» [32]32
  …новое шоу в Дейли… – Дейли – Лондонский театр музыкальной оперетты.


[Закрыть]. Ты должна выдавать такие рулады, как эта… как ее… ну, в общем, как соловей, после всех твоих уроков пения.

– Она что, выступает на сцене? – спросила Жермен.

– Ну да, выступает или выступала. Ты участвовала в шоу до встречи с Уолтером? – спросил он.

– Да, – сказала я.

Они посмотрели на меня так, словно ждали, что я скажу еще что-нибудь.

– Мы познакомились в Саутси [33]33
  Саутси – курортное место в окрестностях Портсмута на юго-востоке Англии. Одной из главных тамошних достопримечательностей является замок Саутси, построенный в 1544 г. по распоряжению короля Генриха VIII для укрепления южных морских рубежей.


[Закрыть], – сказала я.

– Ах, это было в Саутси, вот как, – многозначительно произнес Винсент.

Они начали смеяться. Они все еще смеялись, когда вошел Уолтер.

– Она проговорилась, – сказал Винсент, – она рассказала нам, как у вас все началось. Ты неприличный тип, Уолтер. Бог мой! Что ты делал на причале в Саутси?

Уолтер растерянно поморгал, потом сказал:

– Не позволяй Винсенту приставать с расспросами. Он любопытен, как старая сорока. По его виду этого не скажешь, но факт есть факт.

Он тоже начал хохотать.

– Прекрати смеяться, – сказала я.

Я думала: «Да заткнись же ты», глядя на руку Уолтера, лежавшую на краю каминной доски.

А вслух произнесла:

– Прекратите, наконец, смеяться надо мной. Меня от вас тошнит. Что здесь смешного?

Они продолжали хохотать.

У меня в руке была зажженная сигарета, и я ткнула ею в руку Уолтера. Я вдавила ее в кожу и держала, пока он не отдернул руку и не крикнул: «Черт!»

Но смеяться они перестали.

– Браво, детка, – усмехнулась Жермен, – браво.

– Успокойтесь, – сказал Уолтер, – к чему эти разговоры? – он не смотрел на меня.

– Похоже, пора спускаться в машину, – сказал Винсент.

В машине Жермен села впереди рядом с Уолтером, а Винсент и я – сзади.

Винсент снова заговорил о книгах.

– Я не читала ни одной из тех книг, о которых ты говоришь, – сказала я. – Я вообще почти ничего не читала.

– А что же ты делаешь целый день? – спросил он.

– Не знаю, – ответила я и спросила: – Вы едете в Нью-Йорк?

Он откашлялся и сказал:

– Да, на следующей неделе.

Потом он сжал мою руку:

– Не огорчайся, все будет хорошо.

Я высвободила руку и подумала: «Нет, ты мне не нравишься».

Мы остановились у квартиры Жермен.

Я сказала:

– Спокойной ночи, Жермен. Спокойной ночи, Винсент. Большое спасибо.

Для чего я это сказала? Я всегда глупо себя веду в присутствии этого человека. Из-за него мне всегда кажется, что я сделала какую-то глупость.

Конечно, он удивленно поднял брови:

– Спасибо большое? Дорогая детка, за что такое большое спасибо?

– Ну, – сказал Уолтер, – куда теперь отправимся? Давай где-нибудь поужинаем.

– Нет, лучше поедем к тебе домой, – сказала я.

– Почему бы и нет? – согласился он.

Мы вошли в маленькую комнату на первом этаже и выпили виски с содовой. Лакей принес сэндвичи. Комната показалась мне холодной и чопорной. Она мне не нравилась. У стены стоял жуткий бюст Вольтера, и мне почудилось, что он тоже надо мной смеется. Можно по-разному смеяться над человеком, можно грубо, а можно так, что не придерешься.

Я сказала:

– Жермен очень хорошенькая.

– Старовата, – отозвался он.

– Спорим, что нет, спорим, она не старше Винсента.

– Для женщины это уже возраст. И потом, через год она растолстеет. Такая у нее конституция.

– Во всяком случае, она забавно ругала англичан, – сказала я, – мне это показалось забавным.

– А я разочаровался в Жермен, даже не думал, что она такая зануда. Ей просто захотелось поскандалить, потому что Винсент дал ей меньше денег, чем она просила. Кстати, она и так уже получила от него гораздо больше, чем он может себе позволить, и гораздо больше, чем предложил кто-то другой. Она думает, что глубоко запустила в него свои коготки. Очень хорошо, что он уезжает.

– Неужели он действительно дал ей гораздо больше, чем мог?

Он не ответил, вместо этого спросил:

– Кстати, зачем ты рассказала Винсенту про Саутси? Ты не должна все разбалтывать.

– И не разбалтываю, – сказала я.

– Тогда откуда же они всё узнали?

– Я понятия не имела, что это так важно. Он спросил – я ответила.

И тут он сказал:

– Боже милостивый, по-твоему, нужно отвечать на любой вопрос, который тебе зададут? Это чересчур.

– Мне не нравится эта комната, – сказала я, – я ее просто ненавижу. Пошли наверх.

Он передразнил меня:

– Пошли наверх. Вы иногда просто меня шокируете, мисс Морган.

Я попыталась представить себе, что это продолжение вчерашней ночи, но все было бесполезно. Страх холоден, как лед, и от него перехватывает дыхание. «Страх чего?» – думала я.

Перед уходом я сказала:

– Извини, мне очень жаль, что я обожгла тебе руку.

– Ерунда, – ответил он, – не обращай внимания.

На столике у кровати громко тикали часы.

– Послушай. Не забывай меня, – сказала я, – не забывай меня никогда.

Он сказал:

– Конечно, не забуду. Клянусь. – Как будто он боялся, что со мной случится истерика. Я встала и оделась.

Моя сумочка лежала на столе. Он взял ее и положил туда несколько банкнот. Я видела это.

Он сказал:

– Не знаю, сможем ли мы встретиться до моего отъезда из Лондона. Я буду очень занят. Во всяком случае, я напишу тебе завтра. Насчет денег. Мне хочется, чтобы ты поехала куда-нибудь, тебе надо сменить обстановку Куда бы тебе хотелось поехать?

– Не знаю, – ответила я, – куда-нибудь.

Он повернулся и сказал:

– Эй, что-нибудь не так? У тебя все в порядке? «Как странно», – подумала я. Меня вдруг начало знобить. Лоб стал влажным.

Я сказала:

– У меня все в порядке. До свиданья. Не беспокойся, не надо меня провожать.

– Конечно, я провожу тебя, – сказал он.

Мы спустились вниз. Когда он открыл дверь, мимо как раз проезжало такси, и он остановил его.

Он сказал:

– Подожди. Постой одну минуту. Ты уверена, что все в порядке?

Я сказала:

– Да, конечно.

Этот проклятый бюст Вольтера с кривой улыбкой!

– Ну что ж, до свиданья, – сказал он, и, кашлянув, добавил: – береги себя. – Ну, будь здорова. И он кашлянул снова.

– Ты тоже, – сказала я.

Я совсем не хотела спать. Я выглянула из окна такси. Поливальщики поливали улицу, и в воздухе стоял свежий запах брызг, как будто только что встряхнулось огромное животное.

Приехав домой, я легла не раздеваясь. Когда начало светать, я подумала, что миссис Доуз может решить, что я тронулась, – когда принесет утром завтрак Поэтому я разделась и легла снова.

– Молодая девушка так жить не должна, – сказала миссис Доуз.

После отъезда Уолтера я целую неделю не выходила из дома. Я валялась в постели и вставала очень поздно, потому что все время чувствовала усталость, даже ела в постели, а после полудня долго лежала в ванной и вслушивалась в шум воды, льющейся из крана. Я представляла, что это водопад, и вода стекает в озеро, в котором мы купались в имении «Сон Моргана». Я часто думала об этом озере. Оно было чистым в том месте, где в него лилась вода из водопада, но на мелких местах вода была мутной. Там росли большие белые цветы, которые раскрываются ночью. Мы называли их хлопушками. Они похожи на лилии, и у них тяжелый сладкий запах, очень сильный. Он разносится далеко вокруг. Эстер не выносила этот запах, она говорила, что теряет от него сознание. Под скалами на озере водились крабы. Когда я плавала, то, чтобы не наткнуться на них, била руками по воде. У них маленькие черные глазки на концах длинных усиков, а когда кидаешь в них камни, панцири разбиваются, и оттуда вылезает что-то белое и бесформенное. Я скучала по этому озеру, и мне часто снилась его коричневато-зеленая вода.

– Нет, молодая девушка не должна так жить, – повторила миссис Доуз.

Они говорят «молодая девушка» так, будто быть молодой – преступление. А сами ужасно боятся состариться. Я подумала: «Хорошо бы стать старой, и закончилась бы эта проклятая тоска; и у меня больше не было бы депрессии».

Я не представляла, что ей ответить. Она всегда была такой спокойной, с тихим голосом, но мне казалось, что она исподтишка за мной наблюдает. Когда я сказала, что хочу куда-нибудь поехать, чтобы сменить обстановку оказалось, что у нее есть двоюродная сестра в Майнхеде [34]34
  Майнхед – морской курорт на юго-западе Англии, в графстве Девон. Славится своими пляжами, парками, выставками цветов.


[Закрыть], у которой сдаются комнаты, и я согласилась туда поехать, потому что мне было все равно.

Но через три недели я вернулась в Лондон, потому что получила письмо от Уолтера, он писал, что, видимо, вернется в Англию раньше, чем предполагал. И однажды в начале октября, когда я пришла с прогулки по Примроуз-Хилл (под дождем, и вокруг только мокрые деревья, сырая трава и грустные медлительные тучи… странно, как остро все это заставляет тебя почувствовать что ничего другого не существует. Нигде. Что существует только это), миссис Доуз сказала:

– Вам пришло письмо. Я отнесла его в вашу комнату.

Я поднялась наверх. Оно лежало на столе и, пересекая комнату, я подумала: «Господи, от кого же оно?» Потому что почерк был совсем другим.