Текст книги "Ищи на диком берегу"

Автор книги: Джин Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Каждый получил по пригоршне сушеных кукурузных зерен. Захар набил ими рот и заработал челюстями. Не успел он опомниться, как проглотил всю порцию. Он напился воды из родника и сидел, разочарованно уставившись на пустые ладони.

А Тайин все еще ел. С убийственной медлительностью этот желтоглазый алеут брал с ладони по одному, по два зернышка. И жевал их, жевал, словно у него был полон рот мяса. Кукурузу он то и дело запивал водой. Это была долгая трапеза. Захар наблюдал за ним, и во рту у него сбегались слюни. Когда наконец с ладони Тайина исчезло последнее зернышко, Захар протяжно вздохнул.

Солдат, раздавший им кукурузу, глядел на них с ухмылкой. Он был помоложе остальных испанцев и не такой суровый.

– Цып-цып… – сказал он и сделал вид, будто сыплет корм цыплятам.

– Веселый парень! – процедил Захар сквозь зубы, глядя на испанца.

Он подтолкнул локтем Тайина:

– Попроси Чернозубого, пусть нам не связывают руки на ночь. Ни поесть, ни поспать толком, а завтра небось опять будут гнать весь день.

Тайин кивнул.

Солдаты пустили лошадей пастись, а сами уселись ужинать у костра. Когда Чернозубый поел, Тайин осторожно приблизился к нему и что-то сказал, запинаясь. В ответ испанец разразился длинной речью. Тайин пожал плечами, вернулся к Захару и перевел:

– Он сказал «нет».

Они снова провели мучительную ночь со связанными за спиной руками.

К вечеру третьего дня появились первые признаки жилья. Скот бродил по выжженным холмам. Пленникам дали сухой кукурузы и снова связали руки на ночь.

На следующий день они вышли на равнину, окруженную со всех сторон холмами. В центре этой чашеобразной равнины виднелись постройки миссии под красными черепичными крышами. Их пригнали во двор, окруженный высокими глинобитными стенами.

Они остановились перед низким каменным строением. Солнце обжигало их непокрытые головы. Измученные голодом, усталостью, жаждой, пленники едва представляли себе, где они находятся.

Им развязали руки. Подталкиваемые пинками и прикладами, они входили в дверь и валились на твердый земляной пол где попало. Завизжали ржавые петли, громко хлопнула дверь, загрохотали засовы. Люди ни на что уже не обращали внимания. Они лежали на грязном полу, облегченно вздыхая, наслаждаясь блаженной тьмой после палящего солнца. Со стороны могло показаться, что на полу валяются груды старого тряпья…

Захар пришел в себя от резкого звука отодвигаемой заслонки. В оконце, прорезанное в двери на уровне глаз, чья-то рука сунула еду и кожаное ведро с водой; к ручке ведра была привязана жестяная кружка. Захар успел заметить, что на дворе уже сумерки. К его невыразимой радости, кроме сушеных кукурузных зерен, им дали по ломтю сладкого, сочного арбуза.

В полутьме, на ощупь они разделили еду поровну. Порции были скудные, как обычно. Алеуты ели арбуз вместе с коркой и с семечками.

Потом пленники уселись в кружок, чтобы обсудить свое положение. В их тюрьме не было окон. Воздух поступал только через щель под дверью шириной в полпальца. Они решили по очереди ложиться головой к этой отдушине, по трое за один раз. Часть драгоценной питьевой воды они израсходовали на то, чтобы смягчить и расслабить ножные путы. Они смочили свои головные повязки и обвязали ими отекшие ноги там, где они уже начали гноиться под кожаными путами. Несмотря на сапоги, щиколотки Захара стерлись до живого мяса. С каждым шагом в пути петли затягивались все туже, и теперь ременные узлы были тверже железа. О том, чтобы снять сапоги, нечего было и думать.

Время шло, но Захар не знал, день теперь или ночь. Его мутило от удушливой вони в камере, блохи ели его поедом. Мучительно болела голова. Захар решил, что их оставили умирать в этой вонючей каменной коробке.

Но вот пришел его черед лежать у щели под дверью и вдыхать свежий, прохладный воздух. После короткого сна он ощутил прилив бодрости и надежды. Захар уселся и сказал, обращаясь в темноту:

– Ну, вот что! Нам нужно выбраться отсюда!

12. РАБСТВО

Лицо Сэнка, его руки, которыми он то наносил удары невидимому врагу, то изображал петлю, стянувшуюся вокруг его горла, красноречивее любых слов рассказывали о его борьбе за свободу. Голос его крепнул… «Отпусти нас! Отпусти нас!» – Он кричал, умолял, заклинал.

Оуэнс, «Мятеж рабов»

леуты реагировали на его слова еще медленнее, чем обычно. Сидя в зловонной тьме, Захар слышал, как они откашливаются, что-то бормочут. Кто-то начал было говорить, но тут заскрипели дверные засовы. Завизжали железные петли. Массивная деревянная дверь медленно растворилась. Поток солнечного света ослепил Захара, сердце его заколотилось.

На фоне золотого сияния видны были только неясные черные силуэты. Тайин, прихрамывая, вышел вперед.

– Они говорят: «Выходи».

Захар вышел вместе с остальными, жадно вдыхая горячий свежий воздух. Двое из алеутов выбрались на четвереньках, остальные еле передвигали окровавленные ноги. Захар чувствовал сырость в сапогах от гноящихся ран на лодыжках.

Постепенно глаза привыкали к яркому свету. Перед ними стояли двое. Священник в рясе, круглый, румяный, загорелый, голова тоже круглая, с тонзурой на макушке. Рядом с ним – офицер, поджарый, мускулистый, над аккуратной бородкой нависал крючковатый нос. За этой парой стояли солдаты в синих мундирах, с ружьями наизготовку.

Тайин заковылял было к священнику. Обмахиваясь соломенным веером, священник крикнул ему что-то. Тайин попятился:

– Он говорит: «Поди прочь. Воняешь, как дохлая рыба».

Захар окинул взглядом просторную площадь, окруженную глинобитными стенами. Здесь были десятки зданий: дома, бараки, церковь с длинным портиком. За исключением каменной тюрьмы, все здания словно выросли прямо из этой твердой, скудной глинистой почвы. И нигде ни деревца, ни листочка. Казалось, все эти иссушенные зноем глинобитные строения вот-вот готовы рассыпаться под палящими лучами солнца.

Тайин внимательно вслушивался в слова офицера; вслед за офицером говорил священник. Оба старались говорить медленно и внятно. Тайин отвечал им на спотыкающемся испанском языке, потом повернулся к товарищам:

– Говорят: мы крали корову, потому наказание. Будем здесь работать.

Офицер засыпал Тайина вопросами. Алеут то и дело поминал в своих ответах название корабля. Священник размеренно обмахивал веером свое одутловатое лицо. Этот коротышка был круглый и румяный, как наливное яблочко. Однако острые серые глазки, спрятанные в мясистых складках, были твердые, как мушкетные пули.

– Скажи им, чтобы сняли путы, – сказал Захар, мрачно глядя себе под ноги. Его шатало от боли и слабости. – Они нам скоро ноги перепилят.

– Я сначала раньше говорил, – отвечал Тайин.

Он тоже покачивался на распухших ногах.

Испанцы не спешили. Мимо проходили индейцы: мужчины в рваных синих штанах и женщины, закутанные в бесформенные хлопчатобумажные платья, – с любопытством поглядывая на вновь прибывших. Наконец офицер и священник удалились.

Пленники продолжали стоять под солнцем, охраняемые солдатами.

К ним подошел индеец с двумя ведрами воды. На нем были изношенные коричневые штаны и рваная синяя рубаха, широкополая соломенная шляпа защищала его смуглое лицо от солнца. С собой он принес баночку мази и чистую ветошь.

Под стеной тюрьмы оставалась узкая полоска тени. Пленникам разрешили сесть в тени, пока индеец обрабатывал их раны. Солдаты наблюдали за ними, лениво опираясь на ружья.

Индеец просунул тонкое лезвие ножа между кожаными путами и гноящейся щиколоткой Тайина. Захар видел, как побледнело лицо алеута, когда индеец начал перепиливать задубевшую сыромятную кожу. Индеец вытащил въевшийся в кожу ремень, промыл сочившуюся гноем ссадину и досуха промокнул ее ветошью. Потом наложил черной мази на тряпку и сделал перевязку. Тайин откинулся к стене и устало выдохнул:

– Спасибо, грасиас.

Лицо его было серым.

Все с тем же бесстрастным видом индеец принялся за следующего. Он работал быстро и сноровисто. Захар решил, что это их местный фельдшер. Его помощник, мальчик-индеец, принес еще воды.

Когда пришел черед Захара, он чуть не сомлел, пока с него стаскивали сапоги. Сапоги снялись вместе с полосками кожи. Прохладная вода и черная, остро пахнущая мазь смягчили боль. Захар напился воды и прилег в тени.

В первые же недели жизни в испанской миссии Захар совсем пал духом. Как только ноги у пленников поджили, их послали на полевые работы. Захар работал среди индейцев, оторванных от своих очагов и семейств. Изо дня в день он видел вокруг себя несчастные лица обездоленных «лос индиос», которых заставляли обрабатывать землю примитивными деревянными орудиями. Каждое утро их выгоняли на работу, как скотину. Солдаты подкалывали их пиками: «Быстрей, быстрей!» Вечером их гнали скопом, как стадо, в миссию. За непослушание хлестали бичами. Палки и столб для наказаний ожидали более серьезных нарушителей, особенно тех, кто пытался бежать из миссии домой.

Вместе с полусотней индейцев Захара запирали на ночь в одном из длинных бараков. Женщин запирали отдельно. Барак кишел насекомыми, пахло в нем, как в логове диких зверей. Люди спали прямо на земляном полу или на плетеных соломенных матах, укрываясь грубыми одеялами, задубевшими от грязи. По приблизительным подсчетам Захара, в миссии жило около тысячи человек.

Кормили их сушеной кукурузой и жидкой размазней, которая называлась «пиноль»; изредка давали немного вяленого мяса. Кроме кукурузы, пшеницы, ячменя, пленники выращивали также овощи, фрукты, арбузы и виноград, однако даже пробовать их было запрещено. Однажды Захар украдкой съел кисть винограда – за это его хлестали кнутом до тех пор, пока он не свалился.

Люди, с которыми обращались как со скотом, и вели себя как скот. С овечьей покорностью повиновались они своим хозяевам. Захару казалось даже, что индейцы стараются держаться поближе к конным стражникам, подобно тому как стадо овец жмется к своему пастуху.

Каждый новый день в точности походил на минувший. На рассвете рабов выгоняли во двор. Падре, позевывая, читал молитву перед строем. После работы их снова сгоняли на молитву. Большая часть воскресенья, свободного от полевых работ, уходила на богослужения. Захар глядел на все это, как на дурацкий балаган.

Однажды, после очередной бесконечной проповеди, Тайин осведомился, одна ли вера у русских и у испанцев.

Захар сказал, что одна.

– Только у русских – православная, византийская церковь. А испанцы – римские католики.

– Почему?

– Сам не знаю. Вера-то вроде одна, а церкви разные. Я знаю только, что русские попы ходят волосатые, бородатые и могут жениться. А испанский падре лицо бреет и даже макушку, ты сам видел. И жен им нельзя иметь.

– А ты сильно веришь в русскую веру?

Захар задумался.

– Понимаешь, – протянул он, – меня ведь священник воспитал. Но я уже не верую так, как прежде. Знаю только, что русская вера правильная, а испанская – неправильная, вот и все.

Захар спросил, какая вера у алеутов. Тайину явно не хотелось распространяться об этом. Когда он все же неохотно заговорил, оказалось, что он безоговорочно верит в своего бога или богиню – Захар сразу не понял. Во всех водах живет божественная сила – в море, в озерах, в реках. Она добрая, хорошая, но в то же время капризная и коварная. Она похищает людей и уносит их в свое логово. Обычно они там и остаются. Но иногда она позволяет человеку вернуться на землю. Только «сперва сначала» она вынимает у него из груди сердце. Когда Тайин был еще мальчиком, он сам видел в своем селении человека, которому довелось побывать в море у водяной богини. Все боялись этого человека, это был ходячий труп, жертва водяному божеству. Зовут эту богиню Эль.

– Погоди-ка, – прервал его Захар. – Так этот бог женщина?

В родах Тайин никогда не был силен. Большинство имен существительных у него было женского рода.

– Да, да, – спокойно согласился Тайин. – Ее зовут Эль.

Сам Захар по натуре был скептиком, однако глубина и сила веры Тайина произвели на него сильное впечатление. Он спросил:

– Так ты думаешь, что эта водяная богиня, Эль, хватает каждого, кто попадает в воду? А ежели он хорошо плавает?

– У каждого человека свой, как это, помощник. Дух-помощник. Ангел… как это вы говорите? Ангел-помогатель?

– Ангел-хранитель?

– Угу. Ангел-хранитель смотрит за ним. Не дает Эль утащить человека. Бывает, ангел ленивый стал, забывает, не смотрит. Тогда плохо. Эль, она тащит этого человека вниз, под воду. Берет ему сердце.

Подумав, Захар спросил:

– А этот ваш ангел-хранитель – он белым людям тоже помогает?

Тайин пожал плечами:

– Не знаю.

– Я так думаю, что вряд ли. Зачем ему работать на чужих? Вы – другое дело, ведь Эль – ваша богиня.

Но Тайин, очевидно, решил, что рассказал о своей религии достаточно, даже более чем достаточно. Его вера была слишком глубокой, слишком серьезной, чтобы рассуждать о ней с белым человеком. Он лишь пожал плечами, повернулся и ушел.

Все это время Захар томился несказанно. От этой животной жизни, от неотступной тоски и скуки он совсем отупел, слонялся как неприкаянный. Читать нечего, поговорить не с кем. Тайин работал с ним в одной команде, спал в том же бараке; остальных алеутов рассовали по другим баракам. Отношения между Захаром и Тайином были прохладными. Но даже если бы они и были закадычными друзьями – так думал Захар, – с Тайином особенно не поговоришь.

Что больше всего тяготило Захара, так это явная несправедливость его положения. Его чувство собственного достоинства страдало от того, что с ним, белым человеком, обращались как с индейцем. Его, русского, поставили на одну доску с алеутами.

Впрочем, после нескольких месяцев работы в поле Захар вполне мог сойти за индейца. Он совсем отощал от тяжелой работы и скудной пищи. Вечно босой, голый по пояс, в старых штанах, обрезанных по колено, он загорел до цвета дубовой коры. Его темно-русые волосы свисали до плеч, лоб был перевязан тряпкой. Пушок над верхней губой и на щеках напоминал скудную растительность на лицах некоторых индейцев. Так же как и индейцы, он выучился немного говорить по-испански. Он уже многое понимал, но сам на этом звучном языке объяснялся плохо.

В сезон уборки урожая Тайин занемог. Кашель изводил его несколько дней кряду и не давал спать Захару по ночам. Несокрушимый алеут таял на глазах, его лихорадило. Однажды в поле, на уборке свеклы, он упал и не смог подняться.

– Человек заболел! – заорал Захар.

Подъехал конный солдат и ковырнул распростертого алеута пикой. Тайин не шелохнулся. Солдат велел бросить его на телегу, нагруженную свеклой. Мальчик-индеец кольнул быков стрекалом, и телега медленно покатилась, скрипя осями.

– За работу! – приказал солдат; индейцы, собравшиеся поглазеть, разбрелись по своим местам. – Ты,– солдат показал кончиком пики на Захара. – Ты будешь работать вдвое быстрее. За себя и за того.

– Да, хозяин, – сказал Захар.

За любой другой ответ он получил бы удар кулаком или бичом.

Захар провел еще одну бессонную ночь, слушая бред Тайина. Тот бормотал что-то, лепетал по-своему. Время от времени Захар давал ему попить и утирал его горящее лицо влажной тряпкой. Больше он ничем не мог ему помочь. На следующую ночь Тайину стало еще хуже.

Захар твердо решил добиться для него помощи. Наутро он занял место в первом ряду команды. Как только падре закончил молитву, Захар сделал шаг вперед. Осторожно, но решительно он приблизился к коричневой рясе.

– Хозяин, – с запинкой сказал он по-испански, – очень больной человек в нашем… – он заколебался, – в нашей спальне, – он показал на свой барак. – Очень больной человек. Пожалуйста. Помогите. Лекарство. Сделайте милость…

Падре стрельнул в него своими круглыми серыми глазками. Зевнул – щеки пошли розовыми складочками.

– Имя?

– Тайин. Алеут, – озабоченно сказал Захар. – Очень больной.

Падре снова зевнул, смахнул слезу с глаза. Всадники уже погнали людей в поле. Захар стоял, ждал.

– Хорошо, иди, – сказал падре и нетерпеливо махнул пухлой рукой. – Ты сказал. Я слышал. Теперь иди.

Захар неуверенно кусал верхнюю губу: падре ничего не обещал. Один из солдат повернулся в седле в его сторону. Захар поспешил сказать:

– Спасибо, хозяин, – и побежал догонять свою команду.

Через несколько дней Тайину полегчало. Он был слаб, как новорожденный, но в сознании, не бредил больше.

– Я говорил о тебе со священником. Просил принести лекарство. – Захар наклонился над Тайином. – Ну как он, принес?

Тайин отвечал слабым, хриплым шепотом:

– Он приходил. Ты знаешь маленький крест, он носит на веревке? Он его поднял и говорит: «Целуй крест, принесу лекарство».

Тайин закашлялся, но это был мокрый, булькающий кашель, а не сухой лай, как прежде.

– А ты не стал, так ведь? – Захар был возмущен.

Усталые желтые глаза глянули на него.

– Почему не стал? – хрипло сказал Тайин. – Что мне его крест? Две палочки, связанные. Его бог – не мой бог. Пусть дает лекарство, я целую, что хочет. Сапог даст – сапог поцелую.

– Ну, и ты поцеловал крест?

– Не сразу. – Тайин устало откинул голову. – Я говорю: «Ты неси лекарство, я целую крест». Он говорит: «Целуй, я принесу». И опять сначала. Тогда он несет, я целую. – Он закрыл глаза. Слабый след улыбки мелькнул на мертвенно-бледном лице. – Он будет спасать мне душу. – И Тайин заснул.

Через пару деньков Тайин уже был в состоянии подняться и пройтись по двору, после чего здоровье и сила начали возвращаться к нему с поразительной быстротой. Вскоре он стал таким же, как прежде; худой, правда, но такой же жилистый и выносливый. Он не стал благодарить за заботу, да Захар и не ждал этого. Здравомыслящий алеут явно считал естественным, что в беде люди помогают друг другу.

Однажды Захар спросил Тайина, о чем еще падре говорил ему, когда посещал его во время болезни. Алеут сказал:

– Падре говорит: «Будь добрый христианин». Говорит:

«Крестись слева направо, а не так, как русские вас учат – справа налево. У русских неправильная вера». Я тебе скажу, господин Петров, это все большая глупость. Мне все равно: лево-право, криво-прямо. Но падре, он говорит: «Будь добрый христианин. Хорошую индейскую девушку бери. Женись, живи. Все равно отсюда не уйдешь».

– Тебе нельзя, Тайин. У тебя ведь жена дома, на Кадьяке. Грех жениться еще раз.

Алеут задумался.

– Жена думает, я мертвый уже. Попадем на небо, хорошо будем жить, все три вместе.

– Ни за что тебе не попасть на небо с таким грехом на душе, – возразил Захар.

Тайин ухмыльнулся:

– Шутка, господин Петров. Шутка с падре. Однажды пойду домой, на Кадьяк. Зря ушел оттуда.

У Захара заколотилось сердце.

– А как? – возбужденно спросил он. – Как ты уйдешь? Ты уже придумал?

Тайин пожал плечами:

– Смотреть будем.

Падре обхаживал не только алеутов, но и «эль руссо Петрова». Время от времени он отводил Захара в сторону, убеждал его, уговаривал, осторожно, обиняком намекал на наказание, которое ждет его, если он откажется перейти в лоно испанской католической церкви. Захар хитрил, наотрез не отказывался, но в душе твердо решил не поддаваться хитрому толстопузому падре. Как только священник затевал с ним душеспасительную беседу, Захар начинал жаловаться на несправедливость, на незаконность пленения его и алеутов. Он упорно заводил об этом разговор при каждой встрече. И вскоре, к великому его облегчению, падре отстал от него.

Когда пошел первый легкий осенний дождь, Захар с наслаждением подставил лицо его холодным струйкам. Он готов был поклясться, что слышит, как причмокивает пересохшая земля, впитывая влагу.

Однажды утром Захар очнулся с тупой болью в затылке. Он явственно ощущал, что спутан по рукам и ногам. Первой его мыслью было, что ему снится кошмарный сон. Захар заметался на соломенной подстилке и проснулся окончательно.

Ох нет, это не сон. Его руки скручены за спиной, ноги связаны в щиколотках. Голова раскалывается от боли. На затылке он чувствовал шишку величиной с яйцо.

Захар осторожно перевалился на бок и попытался собраться с мыслями. В бараке стояла неестественная тишина. Тишина и ощущение пустоты – вместо привычных звуков и шорохов от присутствия множества спящих людей. И воздух, которым дышал Захар, был непривычно свеж. Он вытянул шею и увидал серый прямоугольник предутреннего света в проеме двери. Дверь была распахнута настежь. Неловко повернув голову, Захар закряхтел от боли.

– Господин Петров? – зашелестел тихий голос Тайина.

– Что случилось? – тоже шепотом отозвался Захар. – Меня огрели по голове и связали.

– Меня тоже. Странно дело. Очень странно. Все ушли. Только мы остались.

– Ушли? Ты думаешь, все сбежали? – Захару не верилось: «Неужто взбунтовались? Вот так овцы!»

– Может быть. – Тайин с шумом выдохнул воздух: – Х-ха! Однако сбежали на волю, дьяволы!

Как только рассвело, залились испуганным звоном церковные колокола. Во дворе раздались крики. Мимо барака с топотом забегали люди.

Захар и Тайин прислушивались, пытаясь истолковать долетавшие до них звуки. Солдаты седлали коней и выезжали со двора. Потом надолго воцарилась тишина.

В дверь сунулась голова индейца. Это был тот лекарь, крещеный индеец, которому испанцы вполне доверяли. Захар и Тайин заорали в один голос. Голова испуганно качнулась и исчезла.

– Побежал докладывать, что мы здесь, – заметил Захар.

Шло время, но никто не приходил, чтобы освободить их от пут. Постепенно стали возвращаться всадники – в проем двери Захару удавалось увидеть то одного, то другого. Следом за ними трусили индейцы с арканами на шеях. Вскоре раздался свист кнутов, глухие удары по обнаженным телам, крики и стоны. И высокий монотонный голос священника, нараспев читавшего молитвы.

Захар вздрагивал, словно каждый удар кнута обжигал его собственное тело. Он откатился как можно дальше от двери, лег спиной к ней. Но это не помогло, по-прежнему до него доносились эти жуткие звуки. Совсем рядом с дверью кто-то блеял как овца, и этот звук был страшнее воплей. На какой-то миг все эти звуки утихли, и тогда Захар услышал размеренный голос падре:

– Милые мои младшие братья во Христе…

Истязания продолжались несколько часов. То и дело во двор въезжали всадники, волоча за собой новых пленников. Наконец испанцы добрались до двух связанных в бараке. Их развязали и вытолкали во двор.

Индейцы валялись под глинобитными стенами квадратного двора. Коричневые тела были простерты в пыли, спины покрыты рубцами, красными, как черепица на кровлях. Женщины, шеи и руки которых были забиты в колодки, поникли под палящим солнцем. Два индейца были привязаны по обе стороны столба для порки, их хлестали кнутами одновременно. Рядом стоял падре и читал молитвы. Конные солдаты разъезжали по двору, подкалывали пиками индейцев, заставляя их глядеть на истязания.

У Захара все сжалось внутри, когда его и Тайина подвели к офицеру. Это он допрашивал их в тот раз, когда их впервые выпустили из «калабосо» – кутузки. Но на этот раз офицер был занят, ему было не до расспросов. Шишки на их головах и все еще связанные руки яснее ясного говорили о том, что эти двое к побегу индейцев непричастны. Офицер велел развязать им руки и вернуть их в барак.

Поиски беглых индейцев и истязания пойманных продолжались три дня. Один индеец рассказал Тайину, что в облаве принимали участие все испанские поселенцы в округе, и в помощь им были присланы солдаты из ближайшего президио. Так бывало всегда: в охоте на людей участвовали все испанцы без исключения. Это будоражило им кровь сильнее, чем травля диких зверей. Больше двух недель понадобилось для того, чтобы миссия вернулась к привычной монотонной жизни.

Все это время Захар вел себя предельно осторожно. Приказы выполнял незамедлительно. Когда испанцы обращались к нему, опускал глаза и отвечал односложно:

– Да, хозяин. Нет, хозяин.

Так же вел себя и Тайин. При случае он сообщил Захару, что и других алеутов индейцы оглушили и связали перед своим побегом.

– Чертовско нам повезло, – сказал Тайин. – Хороший народ лос индиос. Потому нас не тронули испанцы.

– Лучше бы эти лос индиос не были такими хорошими, – угрюмо возразил Захар. – Тогда и я бы сбежал. Лучше сдохнуть, чем оставаться здесь.

В янтарных глазах Тайина вспыхнул насмешливый огонек.

– Как убежать? Дикие горы, дикий лес, ты там ребенок. Они тебя ловят раз-два, как орел берет кролика.

Захар упрямо сжал губы:

– А я готов бежать хоть сейчас. При первом же случае. А там будь что будет.

Алеут задумчиво посмотрел на Захара. Он словно прикидывал что-то в уме или приценивался к вещи, которая могла пригодиться в давно задуманном деле.