Текст книги "Слышишь пение?"

Автор книги: Джин Литтл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава 17

В субботу, после танцев, Анна проснулась и поняла – дольше отмахиваться от неприятностей нельзя, в понедельник начинаются полугодовые письменные экзамены. Она неплохо подготовилась, но не узнала главного – как быть с заданиями. На обычных контрольных учителя доверяли Мэгги и разрешали ей шепотом читать Анне вопросы, написанные на доске. Но не на экзаменах же! По ним выставляется большинство отметок за полугодие, кроме физкультуры и всякого такого. Без сомнения, на экзаменах шептаться не позволят.

Она решила пойти к мистеру Апплби, он, наверно, поймет. Но сначала придется разговаривать с секретаршей и просить назначить время, а это совершенно невозможное дело. Что, если миссис Шумахер позвонит директору и расскажет, как всегда печатала для Анны вопросы, и тогда мистер Апплби разрешит их напечатать и на этот раз. Миссис Шумахер он поверит – учительница же не станет жульничать.

– Хорошо, – согласилась та, когда Анна объяснила, в чем дело. – У Изабеллы зрение чуть-чуть лучше, ей это не понадобилось, но тебе… тебе гораздо труднее. Сейчас позвоню ему домой. Но почему ты так долго тянула и не сказала мне сразу?

– Не знаю, – пристыжено опустила голову Анна.

– Ладно, пойду позвоню, пока еще не поздно.

Анна прислушалась – учительница рассказывает мистеру Апплби о ее трудностях. Вдруг миссис Шумахер замолчала не полуслове, лицо ее выразило изумление, она поблагодарила директора и повесила трубку.

– Уже позаботились обо всем, – она была удивлена не меньше, чем Анна. – Директор сказал, что на педсовете кто-то из учителей упомянул о тебе и обещал напечатать все вопросы. Самым крупным шрифтом, как я делала. Все уже приготовлено и ждет тебя. А ты готова к экзаменам?

– Скоро буду, – пообещала Анна. – Побегу домой, надо кое-что подзубрить. Наверно, мисс Сурклиф… а может, мистер Мак-Нейр… Нет, все-таки мисс Сурклиф! Не забыть бы ее поблагодарить!

В понедельник после уроков, когда два экзамена остались позади и, похоже, были неплохо сданы, девочка отправилась на поиски мисс Сурклиф. Она подождала, пока учительница договорит с другими.

– Ты ко мне, Анна?

Анна застенчиво улыбнулась:

– Хочу вас поблагодарить, мисс Сурклиф.

– Спасибо, конечно, но за что?

Анна смутилась. Ей, наверно, и невдомек, что я догадалась.

– Вы же напечатали для меня экзаменационные вопросы!

Учительница посмотрела Анне в глаза.

– Спасибо на добром слове, значит, ты решила, это я такая добрая и заботливая. Но вопросы напечатал мистер Ллойд. Он упомянул о твоем зрении, и мы сразу поняли – он прав, иначе тебе будет очень трудно. Мистер Ллойд и вызвался напечатать вопросы по всем предметам. Сколько у тебя экзаменов?

– Девять, – от полного смущения девочку спасла только длинная речь учительницы: она успела прийти в себя. – Тогда… тогда пойду скажу спасибо ему.

– Прекрасная мысль, – согласилась мисс Сурклиф. – Хороших праздников, Анна! Учить тебя – одно удовольствие.

– Мне тоже учиться одно удовольствие. С Рождеством вас!

Она вышла в коридор и задумалась – как поступить? Может, лучше завтра? Но с другой стороны, почему бы и не сегодня? Нельзя же его не поблагодарить. Ага, вот Мэгги у шкафчика, надо обсудить с ней. Вдруг удастся уговорить пойти вместе, уже легче будет.

– Мистер Ллойд? – переспросила подружка.

– Вот-вот, я тоже ушам своим не поверила. Но не врет же мисс Сурклиф! Пойдешь со мной, Мэгги?

– Я подожду у двери и соберу обломки, когда ты вывалишься наружу, – пообещала та.

– Пойдем со мной, пожалуйста, я так боюсь!

– Я сама от страха дрожу!

Они вместе дошли до дверей класса, но Мэгги наотрез отказалась заходить внутрь. Через открытую дверь видно, что мистер Ллойд там один. Он не поднял головы, пока Анна не подошла вплотную к столу.

– Да? – голос холоден, как всегда.

– Я хочу вас поблагодарить, – Анну лихорадило, щеки заливал румянец. – За вопросы для экзаменов, ну… которые вы напечатали. Я так беспокоилась, боялась не справиться… А мисс Сурклиф, она… вы…

Слова замерли на языке. Она стояла, беспомощная, словно рыба, выброшенная на берег. Ну хорошо, сказала, а теперь что – уходить или оставаться?

– В мои планы не входило оповещать тебя об этом, – жестко и сухо ответил учитель. – Но в любом случае, пожалуйста, мисс Зольтен. Рад был помочь.

По голосу не догадаешься, рад ли, но ведь предложил именно мистер Ллойд и напечатать сам вызвался. Как ему в голову пришло…? Анна взглянула на учительский стол, там лежат его заметки, никогда раньше не видела их вблизи. Напечатаны крупным шрифтом. Вот, значит, в чем дело!

Он кашлянул, дернулся, будто хотел убрать записи, но раздумал.

– Видишь ли, у меня те же трудности, – голос учителя смягчился, но совсем чуть-чуть. – Ты на удивление хорошо справляешься. Мне в старших классах приходилось нелегко, даже с репетиторами занимался. В колледже легче, там сплошные лекции. У меня, да и у тебя тоже, очень хорошая память, куда лучше средней.

– Я… – сбивчиво начала Анна, – я никогда не думала… Сэр, спасибо вам огромное.

Он внезапно встал, резко отодвинув стул.

– Я уважаю храбрость, где бы ее ни встретил, – произнес он, по-прежнему без малейшей тени улыбки. – У тебя отличные задатки, мисс Зольтен, и цепкий ум.

– Благодарю вас, – повторила девочка. Потом, собрав всю свою смелость, которую он только что упомянул, протянула учителю руку. – Счастливого Рождества, сэр!

Мистер Ллойд взглянул на маленькую ладошку и торопливо пожал ее, как будто исполнил неприятную повинность. Но Анна понимала, что он не хочет ее обидеть, просто ему страшно неловко, он совсем не умеет по-дружески общаться с людьми.

– И тебе счастливого Рождества, – пожелал учитель.

Мэгги видела только рукопожатие и, вытаращив глаза, подбежала к подружке:

– Откуда у тебя только храбрость берется?

Анна ничего не ответила.

Глава 18

Прошла зима. Анна привыкла к своим кудряшкам. Со временем, как обещал Антонио, они и правда улеглись. Вскоре школьная вечеринка была основательно забыта.

В середине марта, в один прекрасный день вся банда торопилась домой из школы. Девочкам пришлось остановиться и пропустить взвод солдат. Они шли строем и пели:

 
Левой, левой, левой…
Я работаю одной левой.
Меня наняли одной левой.
Меня выгнали одной левой.
Левой, левой, левой.
 

Солдаты маршировали в ногу, левой, левой, в такт песне. Все, кроме одного, в последнем ряду. Ему, казалось, ни до чего не было дела. Шел, не обращая ни на кого внимания, высоко подняв голову и заломив пилотку набекрень. Волосы светлые… Как у Руди.

– Что же он не перестроится и не пойдет в ногу? – Сюзи не спускала с солдатика глаз.

– Мне в жизни не научиться перестраиваться, – призналась Анна.

– Да это проще простого, – с легким презрением в голосе заявила Сюзи.

У Анны порозовели щеки, ужасно не хочется, чтобы Сюзи заметила, но той не до нее – уставилась во все глаза на солдат.

Внезапно солдатик, шагавший не в ногу, затянул новую песню, и остальные тут же подхватили. Девочки застыли, не в силах оторвать взгляда от поющих.

 
Есть у меня пятак, вот так,
На завтрак и обед пятак,
Пятак отдать,
Пятак занять,
Пятак, чтобы жене послать.
Печалей нету у меня,
Девчонок нету у меня,
Как птичку, не поймать меня,
Иду домой, вот так…
 

Взвод повернул за угол и скрылся из виду, но песенка все еще доносилась до девочек.

– Хорошенький такой, – мечтательно протянула Сюзи. – И совсем даже не старый.

– Ему никак не меньше восемнадцати, а это и для тебя многовато, Сюзанна Ирджес, – отрезала Мэгги. – Поверь мне, он нас даже не заметил. У него, наверно, и невеста есть.

– Скорее всего, жена, – рассмеялась Паула, глядя на надутые губки Сюзи. – Знаете что? Я хотела вам раньше новость сообщить, да забыла. Мой двоюродный брат в прошлые выходные в армию записался. Сказал, больше ждать невмоготу, хотя ему только-только двадцать исполнилось, в колледж совсем недавно поступил. Дядя Эдвард так бесновался, хоть связывай, но поделать ничего не мог.

Они перешли улицу, дом уже совсем близко. Ноги Анны двигались автоматически, в голове крутились обрывки услышанного.

– Ему никак не меньше восемнадцати.

– Сказал, больше ждать невмоготу.

– … совсем недавно в колледж поступил.

Когда они узнали об аресте тети Тани, Руди ужасно переживал, никак не мог решить: оставаться в университете или все-таки доказать, на что он способен, и записаться в армию. Девочка не раз слышала их с папой разговоры, да и по виду Руди можно было догадаться, ему приходится нелегко. Она тогда страшно волновалась, но со временем он будто немного успокоился. Похоже, папины советы не пропали даром. К концу зимы стало казаться, что Руди с головой ушел в занятия, не говоря уже о помощи младшей сестре. Раньше Анна могла представить такую дружбу только с отцом, но постепенно и старший брат стал настоящим другом.

"Он обо мне и вправду заботится", – думала девочка.

Надеюсь, дома будет все в порядке, ничего больше не случится. Отец Сюзи предсказывает скорое окончание войны – не позднее мая, но папа и отец Мэгги, да и отец Паулы считают – весной-то и начнутся настоящие бои.

– Анна, давай научу перестраиваться, когда маршируешь, – голос Сюзи вырвал девочку из круговорота тревожных мыслей. – Смотри, легче легкого!

Только Анна открыла рот, напомнить, что ей не углядеть, как подружка принялась подробно объяснять каждое свое движение. Время от времени Сюзи понимала больше, чем от нее ожидали. До нее за прошедшие месяцы дошло: хочешь учить Анну – прилагай особые усилия.

Как и в тот знаменательный день, когда Руди впервые помог ей проникнуть в сокровенные тайны алгебры, Анна сразу сообразила, о чем говорит подруга. Попыталась повторить – оказывается, и вправду легче легкого!

Они все вместе немного потренировались, начали с одной ноги, потом десять шагов в ногу, потом, по команде Сюзи, сменили ноги, и опять десять шагов.

Тут Анна, почти все запоминавшая с первого раза, запела:

 
Левой, левой, левой…
Я работаю одной левой.
Меня наняли одной левой.
Меня выгнали одной левой.
Левой, левой, левой.
 

Приходилось то и дело огибать огромные лужи – из-за мартовской оттепели тротуары уже очистились от снега, но воды еще было предостаточно. До чего же весело так шагать!

Полчасика они простояли, проболтали на углу, и, наконец, Анна пошла домой, все еще маршируя то с левой, то с правой, изображая молодого солдата-запевалу, которого другой солдат только что научил, как перестраиваться, если сбился с ноги. Спустя минуту она уже распевала:

 
Печалей нету у меня,
Девчонок нету у меня,
Как птичку, не поймать меня…
 

Песенка застряла у девочки в горле, ноги перестали повиноваться. Это же вам не игра-забава. Они же и впрямь солдаты. А поют так весело! Уходят из дома… далеко-далеко, неизвестно куда… может, их там убьют.

– Пожалуйста, не дай Руди записаться, – внезапно прошептала девочка в надежде, что Бог ее услышит. – Пожалуйста, не надо!

Анна вошла в дом, там все было по-прежнему.

Она сняла галоши, повесила, сунув варежки в карман, пальто и отправилась на кухню – помочь с ужином. Порезала мясо, очистила крутые яйца, по просьбе Фриды сбегала в погреб, принесла банку маринованных слив, накрыла на стол – ее всегдашняя работа с самого раннего детства. Девочке казалось, если все будет идти как обычно, удастся чудесным образом уберечь семью от страшной опасности. "Чепуха невероятная, не такая уж я важная особа". Но это странное чувство не оставляло, и она даже принялась деланно напевать, раскладывая ножи и вилки.

Перед самым ужином Фрида пришла из кухни проверить, все ли в порядке на столе. Фриц в последнее время пристрастился к вестернам и сам, по доброй воле, устроился в кресле с книжкой – читал Зейна Грея. [29]Note29
  Зейн Грей (1872–1939), американский писатель, один из основателей жанра вестернов.


[Закрыть]

Руди вошел в столовую и присел отдохнуть в ожидании ужина. Вскоре к ним спустилась Гретхен.

– Готовишь маме подарок на день рожденья? – с любопытством спросила она старшего брата.

– Не знаю, – улыбка Руди погасла, и он вдруг ужасно погрустнел. – Ничего не могу придумать, а хочется на этот раз чего-то особенного.

Гретхен удивилась:

– В прошлом году, когда ей исполнилось сорок, особенное было важней.

– И то верно, – согласился Руди, но лицо его по-прежнему оставалось серьезным и даже тревожным.

– Гретхен, пойди сюда на минутку, – позвала из кухни Фрида, – помоги мне, пожалуйста.

Старшая сестра вышла из комнаты.

– Анна, давай ты за меня придумаешь, – попросил Руди. – Мне тоже нужна помощь. Ничего не приходит в голову.

Она взглянула на брата – нет, не смеется, говорит серьезно.

– Мне нужен какой-то особенно приятный и веселый подарок. От которого долго-долго хорошо на душе.

Анну снова охватило предчувствие беды, но она не высказала вслух своих мыслей.

"Вдруг я ошибаюсь. Если есть хоть малейшая возможность ошибки, лучше промолчать".

– Хорошо, договорились, обещаю подумать. Поищем что-то такое, ну, в самую точку.

Мамин день рождения нескоро, 29 апреля. У нее еще куча времени.

Вечером они с Руди, по обыкновению, корпели над алгеброй. Потом вместе читали учебник истории. Занятия с младшей сестренкой оказались, как предвидел папа, ужасно важным делом – но совсем по другой причине. Руди неожиданно понял, что ему страшно нравится преподавать, и решил после окончания университета стать учителем в старших классах.

– Скоро мне нечему будет тебя учить, – весело заявил он, пока сестра искала нужную страницу.

Анна испуганно подняла голову, словно он уже объявил, что уходит на войну.

– Мне помощь никогда не лишняя.

– Я тут, тут, не беспокойся. Не нравится мне этот Кромвель, а тебе?

– Мне тоже. Злобный такой. Но и король тоже хорош – совершеннейший идиот. Трудно сказать, кто хуже.

– Всегда нелегко, – согласился брат.

* * *

Десять дней спустя родилась Елизавета Анна Шумахер. Такое родители придумали для дочки имя – просто поменяли местами имена Анны.

– У Франца в жизни не хватило бы духу сделать предложение без помощи вашего семейства, а особенно твоей, – объясняла Эллен Шумахер Анне и ее родным, когда они пришли посмотреть на малышку. – И тогда никакой Елизаветы не было бы и в помине.

Польщенная и обрадованная, девочка не могла и слова вымолвить, но мама новорожденной Елизаветы Анны понимала состояние своей бывшей ученицы. С того самого дня повелось – если Анна не занята в школе, дома или в библиотеке, будьте уверены, ее можно найти у Шумахеров, где она нянчится с маленькой тезкой.

Но девочка не забыла про Руди и его мольбу о помощи. Где-то в середине апреля ей пришла в голову замечательная идея.

– Сегодня твоя очередь ждать меня после школы, – объявила она брату. – Хочу показать, а не просто рассказать.

Она повела его прямо в зоомагазин и смело, впервые в жизни, вошла в дверь. Казалось, магазин набит щенками – стоят на задних лапах, дремлют, свернувшись в клубочек, карабкаются друг на друга, повизгивают, возятся, даже дерутся, а то сидят и грустят. Но Анна и не взглянула на своего последнего любимца. Не рассказала брату, сколько времени проводит у витрины магазина в мечтах о щенке.

– Птица, – провозгласила девочка, указывая на клетку. – Маленькая желтая канарейка, точно такая жила у нас во Франкфурте. Мама ее ужасно любила. Я, конечно, почти ничего не помню, но, по-моему, птичка очень похожа.

– Дженни, – закричал Руди, и глаза его загорелись, как у сестры. – Мама назвала ее в честь Дженни Линд, [30]Note30
  Дженни Линд (1820–1887), шведская певица.


[Закрыть]певицы, хотя это была не канарейка, а кенарь. Поют-то только самцы.

– Верно, – согласился продавец. – Вот самые лучшие певцы, лимонные канарейки. Мы их совсем недавно получили, и смотрите, только три осталось. Смешно сказать, но в последнее время людям нравится, когда у них в доме звучит веселое пение. По правде говоря, вовсе и не смешно.

– То, что нам нужно! – воскликнул Руди. – Песня в доме! Анна, ты гений. Сколько она стоит?

Канарейки оказались дорогими. Руди приуныл, но Анна дернула его за рукав и начала умоляюще:

– Слушай, давай я заплачу половину. У меня есть деньги. Я уже давно коплю.

– Но не на канарейку же? На что ты копишь?

Щенок, которого девочка целый месяц считала своим, перекувырнулся через голову и сел, свесив розовый язычок. Она назвала его, шотландского терьера, Мак-Нейр.

Но Анна в ту сторону даже головы не повернула – вдруг Руди догадается.

– Все равно передумала, решила, что теперь ни к чему. Я, правда, совсем большая, мне не до таких глупостей. Честное-пречестное, ужасно хочется заплатить половину!

– Не надо бы мне брать твоих денег, я тоже накопил порядочно, но хотел отдать их папе до того… Хорошо, Анна, договорились.

Девочка чуть не спросила: "До чего?", но упустила мгновение.

Продавец пообещал держать птичку до дня рожденья.

Когда мама увидела немного нахохлившуюся канарейку, такую одинокую в новой клетке, она просто остолбенела. Обняла их обоих, Руди чуть дольше. Так и надо, Руди – всегдашний мамин любимчик, правды не скроешь, сколько мама ни отрицай, когда ее напрямую спрашивают.

– Продавец из зоомагазина сказал, что канарейки редко начинают петь прямо с первого дня, – предупредил Руди, пока мама осматривала свое новое сокровище.

Анна надеялась, продавец не ошибся и птица хоть когда-нибудь запоет. Бедная канарейка – такое несчастное, потерянное создание!

– Ничего он не понимает, этот продавец, – возразила мама, – я свою канарейку знаю.

И Клара Зольтен вдруг засвистела мягким переливчатым свистом. Анна сразу его вспомнила, хотя не слышала с тех пор, как умерла Дженни, – а ей, Анне, тогда было лет шесть, не больше.

Птичка подняла головку и прислушалась.

Остальные Зольтены затаили дыхание.

Мама ласково, убедительно повторила переливчатую трель.

И канарейка отозвалась. Сначала просто нотку-другую, но все же она запела.

– Где ты такому выучилась, мама? – восхищенно спросил Фриц.

– У птиц, – горделиво ответила мама. – Когда-то, еще девочкой, я летом часто ходила в лес и пересвистывалась с птицами. И мама моя тоже всегда пела своим птичкам. А как мы его назовем?

Все призадумались, и тут Анна быстро, почти грубо выкрикнула:

– Пусть будет Питер! Хорошее имя, правда?

– Сроду не слыхала, чтоб птиц звали Питерами, – мама внимательно разглядывала канарейку, – но, кажется, ему подходит. Честно говоря, я когда-то была влюблена в мальчика по имени Питер.

– Ты? Когда? А кто он? Почему мы никогда о нем не слышали? – посыпались со всех сторон вопросы.

– Моя первая любовь, – вздохнула мама, трагически закатила глаза и вдруг расхохоталась. – Поселился в соседнем доме, когда мне было восемь. А через год их семья переехала, и с тех пор я ничегошеньки о нем не знаю. Хотела Руди назвать Питером, да ваш отец воспротивился, и ни в какую. А для птички такое имя подойдет, не возражаешь, Эрнст?

– Если тебе нравится, я не против, – согласился папа.

Тут канарейка снова запела, издала коротенькую трель, уже без маминого приглашения.

– Похоже, договорились. Пусть будет Питер.

Анна хихикнула про себя. Щенка завести не удалось, но на прошлой неделе она узнала – мистера Мак-Нейра зовут Питер.

Глава 19

С самого начала войны у всех без исключения членов семейства Зольтенов появилась привычка: ежедневно слушать вечерние новости из Европы. И к концу апреля папины предсказания начали сбываться. Но для Анны апрель остался тем самым месяцем, когда они с Руди подарили маме канарейку.

В мае война перестала быть новостями по радио, в кинохронике или в заголовках газет – она ворвалась прямо в дом.

После маминого дня рождения и окончания весенней сессии Руди подождал только десять дней, а потом отправился на призывной пункт. Позже, вспоминая эти десять дней, девочка сообразила – брат ухитрился найти время для каждого члена семьи.

Он отправился посмотреть, как Фриц играет в баскетбол, а потом братья весь вечер сидели и разговаривали. Анна поднялась наверх и легла, но до ее закутка еще долго доносились несмолкаемые голоса. Легко было догадаться – говорил в основном Фриц.

Руди поехал на велосипедную прогулку с Фридой. Она чуть не отказалась, предпочтя какое-то другое приглашение, а Анна ей ужасно завидовала – вот бы поехать кататься с Руди, но с ее очками о велосипеде нечего и мечтать.

Вечерами и по воскресеньям брат сидел рядом с мамой, пока та штопала или гладила, задавал ей вопросы, после которых она пускалась в подробные воспоминания об их детстве.

Гретхен и Руди пошли в парк на концерт духового оркестра. Анна просилась с ними, но брат объяснил – концерт закончится поздно вечером, а ей положено вовремя быть в постели.

Он проводил бесконечные часы в магазине с папой, подменял маму, когда та уходила домой заниматься весенней уборкой. Бывало, покупатели подолгу не появлялись, и отец с сыном тихо разговаривали или просто молча сидели в обществе друг друга.

Анна, чувствуя необычность происходящего, как-то раз зашла в магазин – ей хотелось побыть с ними обоими, но спустя минут десять Руди попросил сестру пойти домой.

– Нам с папой нужно обсудить всякие дела, но завтра я подожду тебя после школы. Пойдем погуляем вдвоем, только ты и я. Пойми, мне важно побыть с папой. Ты же всю жизнь стараешься улучить момент и остаться с ним вдвоем.

Тут уж не возразишь, пришлось уйти. На следующий день, когда она вышла из школы, брат поджидал на углу.

– Ну и что твой дражайший друг, мистер Мак-Нейр, сказал сегодня? – поддразнил сестру Руди.

"До чего ж догадлив", – слегка покраснела Анна.

– Сегодня у нас не было математики.

Они отправились в парк, под ногами свежая трава, солнечные лучи заливают землю сквозь прозрачный купол молодой листвы.

– Анна, давай посидим на скамейке. Я должен… Мне нужно с тобой поговорить. Мне необходимо кое-что рассказать тебе.

– Не хочу ничего слушать, – возразила девочка, но покорно села на скамейку.

Оказалось, он завтра собирается записываться в военно-морской флот.

Анна просто онемела, сидела, уставившись вниз, на крепко сцепленные пальцы.

– Я заранее никому не сказал, только папе, – Руди будто подслушал мысли сестры. – Папа… папа понимает, но он такой… такой усталый. Наверно, теперь в нашем доме будет невесело. Мама… не знаю, как она перенесет. Все уже выросли и отдалились от нее, но ты… папа с мамой больше всех тебя любят.

Анна взглянула на брата, изумление вывело девочку из горестного столбняка.

– Тебе, понятно, не верится, – рассмеялся он. – Когда ты была маленькой, мама все время боялась – вдруг с тобой что-то не в порядке. Но ты выросла, Анна. Стала доброй. Видишь то, чего другие порой не замечают. Я тебя прошу, помоги остальным, особенно папе с мамой.

Ей помогать папе? Маме – может быть. Хотя и тут ужасно трудно, почти невозможно. Папа… он сила и опора, к которой она привыкла прислоняться. Это папа ее помощник! Сейчас многое переменилось, но в голове все равно не укладывается – помогать папе?

Руди словно опять прочел мысли сестры, протянул руку и накрыл ладонью маленькую ладошку.

– Война ужасно ранила папу, куда сильнее, чем мы можем себе представить. Он не говорит о тете Тане, но думает о ней непрестанно. И одинаково горячо любит и Англию, и Германию. А теперь еще будет бояться за меня.

– Тогда оставайся! – сдавленно, хрипло выкрикнула девочка. – Ему и без того неприятностей хватает. Я ему не помощница. Не уходи, не смей!

Он бережно отпустил ее руку и встал.

– Я должен, – ответил Руди. – Я знаю, как ему больно. Но все равно должен идти. Не могу объяснить, ты, наверно, не поймешь… Анна, помнишь, господина Кеплера?

Сначала она не сообразила, о чем Руди говорит. Но вдруг ее осенило. Господин Кеплер, директор школы, где они учились, пока жили в Германии. Нацист. Жестокий человек, запретил им петь любимую песню, песню о свободе. Как они его боялись! Чувствовали себя перед ним такими беспомощными! Когда пришло письмо об аресте тети Тани, Анна многое вспомнила. Герда Хоффман, одноклассница, у нее отец пропал, не вернулся домой, семья весь вечер просидела, дожидаясь, пока он придет к ужину. Заплаканные глаза Герды, которая тоже исчезла неизвестно куда, несколько месяцев преследовали Анну во сне.

– Да, помню.

– Вот поэтому-то я иду. Чтобы господин Кеплер и ему подобные не победили. А еще – помочь тете Тане, кто-то же должен. Обещай, Анна, ты будешь о них заботиться. Сделаешь все, что в твоих силах. Обещай!

Теперь она плакала и не могла остановиться. Но все же кивнула головой и встала рядом с братом, силясь вытянуться как можно выше.

– Возьми, – Руди протянул ей свой платок.

Она с шумом высморкалась. Знакомый и привычный звук развеселил обоих. Анна вытерла слезы – больше она плакать не собирается.

– А почему ты идешь во флот? – и голос пусть не дрожит. – Двоюродный брат Паулы записался в армию.

– Может, у меня в голове все слегка перемешалось, но не хочу сражаться в самой Германии. И Франкфурт бомбить не хочу. Там и другие люди живут, не только господин Кеплер. Он-то, наверно, уже в армии или где-то еще.

– Ну нет, – возразила Анна. – Небось, по-прежнему детишек мучает. Думаю, на деле он порядочный трус.

Право, непонятно, как девочка умудрилась продержаться за ужином, но ее никто ни о чем не спрашивал. Папа то и дело поглядывал на дочку, но он-то знал. Руди отпускал шуточки, нахваливая голубцы, приготовленные Гретхен, вся семья покатывалась с хохоту, а у Анны кровь стыла в жилах. Она даже не взяла добавки яблочного пирога.

Наутро, когда Руди ушел, с мамой что-то произошло. В воскресенье она отказалась пойти вместе со всеми в церковь. И это мама, которая всегда утверждала – воскресную службу нельзя пропускать ни в коем случае, только если ты и впрямь серьезно болен. Странно и непривычно сидеть на церковной скамье без мамы. А дома, когда Гретхен позвала обедать, мама не пожелала идти за стол, сказав, что уже поела.

– Неправда, – пробормотала Гретхен, – ничего даже не тронуто.

– Наверно, мама заболела, пойду, поговорю с ней, – предложил папа.

Когда он вышел из спальни, беспокойства на его лице не уменьшилось, а наоборот, прибавилось.

– Говорит, совершенно здорова, но разговаривать со мной отказывается, только велела доктора не вызывать. Конечно, все из-за Руди, но вот так, лежать в постели лицом к стенке – совсем на нее не похоже. Просто не знаю, как быть.

Услышав его слова, Анна поняла – родители, и папа, и мама, нуждаются в помощи. Но чем она может помочь? Ничем, что бы там Руди ни говорил. После обеда девочка забралась в кровать, пытаясь отвлечься чтением – благо только вчера взяла в библиотеке новую книжку. Называется "Как зелена была моя долина", автор Ричард Левеллин. [31]Note31
  Ричард Левеллин (1906–1983), уэльский писатель.


[Закрыть]Ей понравились и полная поэтических описаний книга, и ее герои, но даже волшебные истории Хью Моргана, обитателя уэльской деревушки, не могли заглушить беспокойства о маме и тоски по старшему брату.

Наутро мама, как обычно, встала и пошла на работу. Все вздохнули с облегчением. Она вернулась, немножко поела, но по-прежнему ни с кем не разговаривала. Впрочем, сегодня никто в их семье не отличался разговорчивостью. Ну ничего, по крайней мере, не лежит лицом к стене.

В этот день Германия вторглась в Голландию.

Вечером, за ужином, Анна наблюдала за мамой – та размазывала еду по тарелке. Прежде чем хоть кто-то сумел разбить свинцовое молчание, мама встала и ушла в спальню, захлопнув за собой дверь. Остальные, не зная, что предпринять, только глядели на закрытую дверь.

– Она сегодня со мной почти не разговаривала, – пожаловался папа. – Обслуживала покупателей, но и им ни словечка за день не сказала. Наверно, заболела с горя. Отнесу ей еду попозже.

Худо-бедно ужин удалось пережить. Анне задали много уроков, еле-еле успеть до вечера. Но и ночью в постели девочка не переставала думать о матери. Ясно, убита горем. До чего же глупо, Руди даже из Торонто еще не уехал. Он пока на учебном крейсере на озере Онтарио, и его скоро отпустят домой на побывку. Она понимает мамины чувства, Руди же ее первенец и любимчик. Но может, мама просто не знает, как выйти из этой трагической позы? У нее, Анны, так бывало – вроде поклянешься больше никогда в жизни с мамой не разговаривать или еще какую-то глупость самой себе пообещаешь, а потом уже хочешь, чтобы все было по-старому, а не получается, никак не перестанешь изображать обиду или злость.

Но мама-то не ребенок, она себя так вести не может!

И все же… Назавтра, когда мама опять отказалась от ужина вместе со всеми, Анна вдруг ужасно разозлилась, набрала в тарелку побольше еды, схватила нож и вилку, поставила на поднос стакан воды и направилась к закрытой двери.

– Не станет она есть, Анна, – засомневалась Гретхен, сама не своя от беспокойства.

– Прекрасно станет, – возразила младшая сестра и, со стиснутыми зубами, словно ей все еще девять лет и она опять насмерть поссорилась с мамой, направилась к спальне родителей. Фриц подскочил и распахнул перед ней дверь.

– Сядь, мама, – жестко, без малейшей жалости в голосе, скомандовала девочка. – Вот твой ужин.

– Забери еду, – отозвалась мама. – Оставь меня в покое.

– И тебе не стыдно? Папа совсем с лица спал, так за тебя беспокоится! Гретхен ничего не ест, волнуется. Руди от нас ни одного письма не получил – а что писать, когда мы только за тебя и переживаем? Он, наверно, как папа, совсем отощал, а ты лежишь и умираешь от жалости к самой себе, – Анна набрала в легкие побольше воздуха и продолжала, пока хватает смелости, – Знаю, знаю, ужасно тяжело было, когда он ушел. Но все остальные стараются изо всех сил. А ты надулась и не хочешь остановиться, но жевать-тоты можешь, вот и изволь, пожалуйста, сесть и поесть!

Мама повернулась и уставилась на младшую дочурку.

– Хватит тут болтать, Анна Елизавета Зольтен, – раздраженно огрызнулась она, по тону, ни дать ни взять, ее дочка. – Никто в доме с голоду не умрет, покуда я тут хозяйка. О чем только папа думает?

– О тебе, – Анна повернулась к двери, все еще держа поднос в руках. – Пойду, скажу Гретхен, пусть поставит лишний прибор.

– Сама поставь, – крикнула ей вслед мама. – Накрывать на стол твоя обязанность!

Все сидели тихо, как мыши, наблюдая за Анной. Она принесла еще одну тарелку и с громким стуком бросила на стол вилку и нож.

– Проснитесь! – потребовала девочка. – Мама сейчас выйдет, ведите себя как обычно.

Папа расхохотался:

– Браво, Анна! А я-то думал, твой дурной нрав давно исчез!

– Иногда он бывает весьма кстати, – возразила дочка.

Но коленки ее дрожали и ноги подгибались.

Тут за спиной раздался знакомый голос, не тот, еле слышный и грустный, к которому они чуть было не привыкли, а обычный, звонкий, всегда полный здравого смысла голос Клары Зольтен:

– Подвинь девочке стул, Эрнст. Видишь, она с ног валится. Не каждый день удается хорошенько выбранить мать. Вот ты сказала, – обратилась она к дочери, – я просто дуюсь, и мне вдруг стало совершенно ясно, ты права. Как тебе в голову пришло, что я надулась? Но твоя правда! Просто ума не приложу, у кого ты выучилась читать нотации?