Текст книги "Слышишь пение?"

Автор книги: Джин Литтл

Глава 12

Шли дни. И Анна вспоминала о тетином письме в самых неожиданных случаях – при покупке новых туфель, когда не получались домашние задания, за завтраком и почти каждый вечер, перед сном. Но мало-помалу разнообразные события собственной жизни вытеснили мысли о тете Тане. К концу октября казалось, что письмо пришло давным-давно, известий не было, но их и не ждали. В глубине души Анна надеялась – ничего нового они не услышат, новости, ясное дело, вряд ли будут хорошими.

Руди весь ушел в университетскую жизнь и редко ужинал со всеми, гораздо чаще он возвращался домой так поздно, что маме приходилось оставлять для него еду в теплой духовке. Он просиживал в библиотеке почти все вечера.

– Такой худой стал, – пожаловалась мама, когда Руди убежал сломя голову до субботнего завтрака. – Мне кажется, он ужасно грустный. И совсем не разговаривает со мной. Спрашиваю о чем-то, а он только отмахивается, будто я – назойливая муха.

Анна была занята своими уроками, и ее не слишком заботили трудности старшего брата. Вовсе не такой уж Руди худой. И с чего ему грустить? Занимается любимыми предметами, а учиться ему всегда в радость.

Спустя пару дней после разговора с мамой Анна спустилась в гостиную и увидела, как лицо брата внезапно озарилось восторгом.

– Ага, понятно, понятно! До чего же красиво!

Она стояла и смотрела, как Руди несется, спотыкаясь, вверх по ступеням, держа перед глазами книгу. Ну, ясно – очередная математическая задачка, конечно, выше ее разумения, кто бы сомневался. Приходить в такой восторг из-за того, что написано в учебнике математики, – немыслимо, просто представить себе невозможно!

"Нет-нет, Руди вовсе не грустит", – думала девочка, поднимаясь вслед за братом наверх. И внезапно с облегчением поняла, что мама ошибается. И тут только сообразила, насколько ее на самом деле взволновали слова матери.

Попозже Анна все рассказала папе. Он улыбнулся.

– У Руди замечательная голова. До чего приятно наблюдать – мальчик учится пользовать мозгами, и для него это радость. Да, Анна, а у тебя как дела с математикой? Что вы сейчас проходите? Я уже окончательно со всеми вами запутался.

– Алгебру, – пробурчала Анна, отвернувшись. Ей так хотелось попросить папу о помощи, но он всегда говорит, что не силен в математике. В магазине всю бухгалтерию ведет мама, но алгебру она никогда не проходила. Да и вообще, мама, как Паула, сама все делает прекрасно, а объяснить… Руди, конечно, алгебру знает, но, скорее всего, он ужасно занят. К тому же Анна никогда в жизни не обращалась к старшему брату. Теперь он, безусловно, куда добрей, но все равно… Вдруг опять начнет смеяться над ней?

– Учительница английского мне ужасно нравится, папа, – Анна попробовала сменить тему. – Но с французским у меня сложности.

– С французским? – заинтересовался папа, алгебра была забыта. Папа знает французский почти так же хорошо, как английский. Занятия языками для него что для других хоккей или шахматы. – А в чем дело?

– Эти знаки ударения над буквами в учебнике такие крошечные. Я их не всегда могу разглядеть и от того никак не запомню. А мисс Раймонд снижает оценку, если наклоняешь в другую сторону. И другие значки тоже.

– Конечно, их надо расставлять правильно, – папа явно согласен с учительницей. – Давай сделаем тебе крупными буквами словарь из тех слов, которые ты уже знаешь, и я расставлю все значки ясно и четко. Тогда будет легче, да?

– Вот здорово, папа, – обрадовалась дочка. – Ты мне всегда так помогаешь!

Отец довольно усмехнулся. Он сходил за большими листами бумаги и жирным черным карандашом и принялся писать слова. Анна наблюдала за ним. Он взглянул на дочь.

– Если захочешь поупражняться, помогу тебе вечером. Будешь произносить слова правильно и быстро запомнишь все значки.

Теперь французский пошел легко, но с алгеброй по-прежнему огромные сложности. Одно утешение – мистер Мак-Нейр пока еще не обнаружил, насколько она отстала. Анна всякий раз приносила домашнее задание – списывала у Паулы на большой перемене. Хорошо еще, математика – последний урок. В ноябре на уроках домоводства перешли от готовки к шитью. Тут-то девочке пришлось признаться мисс Маршалл – она не может вдеть нитку в иголку, и даже если она вдета, то маленькие ровные стежки у нее не получаются. К тому же родители запретили Анне пользоваться швейной машинкой.

– Наверно, боятся – я палец себе пришью.

Мисс Маршалл, конечно, знала, что у девочки слабое зрение, но не подозревала, насколько плохо дело. Теперь она заволновалась и рассердилась.

"Будто я все сама придумала, только чтобы трудности разводить", – крутилось у Анны в голове.

Но тут лицо учительницы разгладилось.

– Ты можешь вязать, – заявила она, весьма довольная собой, поскольку решение нашлось мгновенно. – Слепые люди все прекрасно вяжут!

Анна и слова сказать не успела, а учительница уже направилась к шкафу в углу класса и, порывшись в нем, с гордым видом вытащила пару вязальных спиц и клубок тусклой, серой шерсти.

– Знаешь, как набирать петли?

Анна, ужасно смущенная, покачала головой:

– Мама пыталась меня учить вязать, когда мне было восемь, но ничего не вышло. Хотя я, кажется, помню, как вывязывать столбики с накидом…

Ей не удалось объяснить, что тогда она еще не носила очков, и теперь, только дайте шанс, у нее, наверно, на самом деле все получится.

Буквально в один миг мисс Маршалл твердой рукой набрала ряд петель.

– Ну вот, – понятно, мисс Маршалл нашла, как отделаться от Анны и ее проблем. – Садись и вяжи, а я пока объясню остальным про выкройки для фартуков.

Анна вздохнула и приступила к вязанью.

– Анна Зольтен, кто же так держит спицы! – воскликнула учительница. – Дай сюда. Вот так, смотри.

Анна попыталась разобраться. Ага, учительница не втыкает спицы сверху вниз, как мама, и работает обеими руками. Но она ничего не успела толком понять, а вязанье уже снова очутилось в ее руках. Пришлось положить его на стол и наклониться, как будто получше завязывая шнурки на ботинках.

"Хорошо бы мисс Маршалл кто-нибудь позвал, может, тогда она меня оставит в покое". Так и есть, когда девочка выпрямилась, учительница уже направлялась к Пэтси Ролингс – та не могла заправить в швейную машину шпульку.

– Что мне делать? – жалобно прошептала Анна, обернувшись к Мэгги.

Мэгги показала, как держать спицы. Вязать всегда трудно, но теперь, когда нельзя пользоваться привычным немецким способом, даже самые простые накидные петли оказываются сплошным мученьем. Но Мэгги потихоньку исправляла ошибки подружки, и мало-помалу вязанье продвигалось.

К концу урока у Анны в руках был малюсенький связанный кусочек – неровный, весь в узлах, в серединке две дырки, и к концу вязанье куда шире, чем в начале.

Учительница посмотрела, все распустила и сказала:

– Может, если поупражняешься, будет получше.

"Не похоже, что ей верится всерьез", – расстроилась Анна, сама сомневаясь в успехе.

– Какая тут польза? – жаловалась девочка на перемене подружкам. – Получается, она хочет заставить меня вязать один и тот же кусочек снова и снова?

– Не удивлюсь, если она того и добивается, – рассмеялась Мэгги.

– Показала бы она мне как следует, я, глядишь, и сама набрала бы петли. А может, и не смогла бы. Но она такая быстрая и стоит ужасно далеко.

– Попроси маму, пусть она тебя поучит, – предложила Паула.

– Мама вяжет совсем иначе, чем мисс Маршалл, и она-то в жизни не переменится, – махнула рукой Анна.

Когда подружки уже подходили к классу мисс Сурклиф, у девочки вдруг вырвалось:

– Нельзя же так говорить: "Слепые люди все прекрасно вяжут". Это все равно… все равно, что сказать: "Все негры прекрасно поют" или "Все немцы – фашисты".

– Но, Анна, – перебила ее Сюзи. – Я понимаю тебя, конечно, про немцев. Но немцы в Германии, настоящие немцы, они все фашисты.

Анна набросилась на нее:

– И вовсе нет! Как ты смеешь! Множество немцев в Германии – сотни – ненавидят фашистов!

– Остынь, Анна, – Мэгги схватила подругу за руку – только она знала о письме тете Тани. – Сюзи просто не понимает, о чем говорит. Английский уже начинается. Если собираетесь драться, придется отложить!

В первый раз с начала занятий Анне трудно было сосредоточиться на словах мисс Сурклиф. Только к середине урока девочка немножко успокоилась. Конечно, утром ей пришлось нелегко, но с чего так заводиться – ясно же, Сюзи понятия не имеет ни о Германии, ни обо всем остальном.

Сколько же людей знают не больше, чем Сюзи? От этого я, наверно, и злюсь. Как им всем объяснишь?

Она взглянула на Сюзи. Та тоже подняла голову. Ей и впрямь невдомек, почему Анна рассердилась. Подруга смотрела настороженно и чуть обиженно. Анна примирительно улыбнулась. В ответ засияла улыбка Сюзи.

Ну хорошо, она меня простила. Надо, наверно, объяснить Сюзи, откуда такая злость. Нет, не получится. Одно дело рассказать Мэгги о письме тети Тани. Но Сюзи… нет, просто невозможно!

Глава 13

После переезда в Канаду Анна каждый год вместе со всеми праздновала День памяти или, как называли его дети, «маковый день». В этот день вспоминали погибших в войне 1914–1918 годов. [25]Note25
  Канада, вместе с Великобританией, участвовала в Первой мировой войне, сражаясь с Германией. За годы войны Канада потеряла 61 тысячу убитыми. День памяти погибших празднуется 11 ноября.


[Закрыть]Только сейчас все иначе – опять идет война.

Сначала это школьное собрание ничем не отличалось от других. Прочли строки из Евангелия от Иоанна: "Нет больше той любви, если кто положит душу свою за друзей своих". [26]Note26
  Евангелие от Иоанна, 15:13


[Закрыть]

Потом, как обычно, спели гимн – "Милости Господни вспоминай". [27]Note27
  Гимн Исаака Уаттса, написанный в 1719 году.


[Закрыть]

Девочка, которая заняла в прошлом году первое место на школьном конкурсе чтецов, прочитала "В полях Фландрии". Как положено каждому канадскому ребенку, Анна знала стихотворение наизусть.

 
В полях Фландрии маки рдеют
Там, где белых крестов аллеи
На могилах; летают поныне
Жаворонки в небесной сини,
Но стрельба заглушает их трели.
Мы мертвы. Но недавно мы жили,
Мы любили, любимыми были,
Мы встречали рассветы, смеялись,
А теперь навсегда остались
В полях Фландрии.
Бросьте вызов врагу смелее,
И примите из рук, что слабеют,
Факел ваш, поднимите выше.
Если ж вы посрамите погибших,
Не уснем мы, где маки рдеют
В полях Фландрии. [28]Note28
  Поэма Джона Маккрая (1872–1918), хирурга канадской полевой артиллерии, написана под впечатлением битвы при Ипре – одного из самых кровопролитных сражений Первой мировой войны. Перевод У. Сапцина.


[Закрыть]
 

Анне не особо нравилась последняя строфа – не то что две первые. Наверно, в Канаде нет жаворонков, никогда не слышала здесь их трелей, вдруг подумалось девочке. И о них редко кто упоминает. А вот в Германии жаворонков полно. Ей живо, словно это было вчера, припомнился день, когда она узнала о жаворонках. Зольтены всей семьей поехали на прогулку за город, и она, младшая, уже немножко устала, но тут папа вдруг сказал: «Слушайте – жаворонок заливается».

Близнецы уставились, задрав головы, в небо, стараясь отыскать птичек. Анна никогда не видела птиц в полете, она даже и не пыталась ничего разглядеть.

– Где он, папа? – кричала Фрида. – Я не вижу!

– Жаворонки летают так высоко в небе, что кажутся в солнечных лучах просто маленькими точечками, – объяснил отец. – Забираются в вышину и поют. Слушай!

Тут и Анна услышала радостную трель, словно падающую ниоткуда, прямо из голубизны небес.

И сейчас она повторила про себя строчку о жаворонках:

 
…летают поныне
Жаворонки в небесной сини,
Но стрельба заглушает их трели.
 

Анна знала, стихотворение написал канадский доктор, его звали Джон Маккрай. Как он умудрился – сочинил поэму прямо посреди битвы, когда надо было выносить раненых? И как ему удалось расслышать жаворонков? Непонятно, остальные, наверно, только стрельбу слышали.

Все встали, читались имена выпускников школы, павших в сражениях на войне. Потом настало время сурового, торжественного молчания. Горнист из школьного оркестра сыграл военный сигнал вечернего отбоя. Он стоял позади всех, и звук горна будто летел у них над головами, прекрасный и удивительно грустный. Отец Анны сражался на стороне противника, да и имена эти ей ничего не говорили, но все равно у девочки сердце сжималось от боли при мысли обо всех юношах, убитых на поле боя. Они ведь тоже когда-то собирались в этом зале. Наверно, им не меньше, чем ей, хотелось жить.

Когда школьники, все еще храня молчание, сели, на сцену вышел мистер Апплби и заговорил:

– Многие из вас, наверно, заметили – поэт слышит пение жаворонков посреди ужасной, кровавой битвы. Отдаленное пение в небесной синеве. Об этом-то я и хочу поговорить с вами сегодня. Невероятно важно уметь слышать не только звуки стрельбы. Военное время – время отчаянья и страха, время одиночества и потерь. Беда еще далека от большинства из нас, но война уже идет, и трагические события вскоре могут затронуть многих, особенно тех, кто будет призван в армию. А ненависть, насилие и кровопролитие коснутся всех. Некоторые из вас это уже поняли – те, у кого родственники в Англии или в других странах Европы.

"Он знает, он все понимает, – подумала Анна. – Потому и говорил о нас, Зольтенах, в первый день занятий. Директор выбрал нашу семью, мы словно представляем всех остальных, Паулу, Карла…" Тут девочка постаралась больше не отвлекаться и снова сосредоточилась на словах мистера Апплби.

– Вам придется повзрослеть гораздо быстрее, чем школьникам, которые учатся в мирные годы. Впереди – тяжелые времена, и вы уже не дети, чтобы беречь вас от неприятностей и гладить по головке, когда вам больно.

Директор помедлил. Сотни учеников сидели не шелохнувшись, не проронив ни звука.

"Он разговаривает с нами как с большими, будто мы что-то значим", – вдруг пришло в голову Анне.

– Но в годину испытаний вы в силах поделиться со всеми остальными самым важным. Вашей молодой верой. Однажды на молитвенном собрании я слышал слова проповедника: "Вера – это когда слышишь пение птички еще прежде, чем она вылупилась из яйца". Мне показалось, что лучшего определения не придумаешь, вот я и запомнил его.

Учителя так верят в учеников, а иначе они не могли бы учить. Учителя видят возможное будущее там, где никто не в силах его заметить. И благодаря своей вере они неустанно трудятся – стараются это будущее претворить в жизнь. У многих людей есть такая вера.

Но мне кажется – вы просто верите в мир, в будущее. Грядет время, когда мир обернется к вам своей жестокостью и ужасами, возможно, многие потеряют надежду. Но ваши молодые глаза видят яснее, значит, вам должно глядеть глубже. Храните веру в то, что где-то, как и прежде, есть доброта, красота, радость, любовь. А когда вы их найдете, не забудьте поделиться с другими.

Мне кажется, мир – то самое насиженное яйцо. Старые люди переполнены горечью страдания, они скажут вам, что мир давно прогнил и спасать его уже нет смысла. Но вам надо согреть мир, как птица согревает яйца в гнезде. Согревайте мир, тогда в нем снова проснутся жизнь и любовь. Для молодых, таких, как вы, невероятно важно слушать пение.

Тогда треснет скорлупа старого мира, и из него вылупится новый, ваш мир. Будущее зависит от веры в мир и в самих себя. От вас зависит, будет ли еще слышно пение.

Мне трудно найти верные слова. Просто помните о поэте, слушающем жаворонков. И о проповеднике: вера – это когда слышишь пение птички еще прежде, чем она вылупилась из яйца. От вас зависит, сумеете ли вы сохранить веру… и слушать пение.

Обычно директор заканчивал свои речи шуткой, но сегодня он просто умолк, глядя на море лиц перед собой. Анна подняла на него глаза, ей хотелось закричать: "Я сохраню! Я попытаюсь!". Казалось, все ученики, как один, обещают то же самое. Мистер Апплби улыбнулся, тихо произнес: "Спасибо вам", и собрание закончилось.

Анна выходила из зала вместе со всеми. Ей думалось – вот оно, самое важное открытие, теперь, наконец, понятно, ради чего она живет сегодня и сейчас.

Вечером она пересказала речь директора папе.

– До чего же замечательный человек, – восхитился отец. – А ну-ка, повтори еще разок.

Потом он немного помог ей с французским, а про вязание девочка решила просто не упоминать.

Подъема чувств хватило на несколько дней, но сохранить его было нелегко. Она устала от мыслей о войне, но как от них отделаешься? От тети Тани по-прежнему никаких известий. И на войне, похоже, ничего не происходит. Ровным счетом ничего.

Глава 14

В конце ноября, когда она перестала и беспокоиться, мистер Мак-Нейр, наконец, обнаружил Аннины нелады с алгеброй.

Она сама во всем виновата.

Девочка уже столько раз списывала домашнее задание у Паулы, что перестала считать это жульничеством. Не контрольная же – списал, а тебе хорошую оценку поставили.

Конечно, она ни разу не поднимала руку и не вызывалась отвечать. Мистер Мак-Нейр знал об ее плохом зрении и сам тоже не спрашивал. Сначала, когда он вызывал по списку тех, кому надо идти к доске и перед всем классом объяснять решение задачи, у девочки холодело в животе. Анна не сводила глаз с доски и надеялась, даже молилась, чтобы учитель на нее не обратил внимания. И в конце концов, когда он вызвал других по три, четыре, а то и пять раз, а ее все не трогал, она расслабилась и почувствовала себя в полной безопасности. Он не будет к ней придираться, знает, что она не такая, как все. Чудесный учитель!

В тот пасмурный осенний день я, Анна, привыкшая, что бояться нечего, повернулась к Мэгги и принялась шепотом пересказывать шуточку Франца, услышанную за завтраком. Мэгги от восторга забылась и громко хихикнула. Тут добрый, понимающий, расчудесный мистер Мак-Нейр произнес:

– Анна, пожалуйста, к доске, покажи-ка нам, как решить задачу номер семнадцать.

Девочка ушам своим не верила. Она продолжала сидеть, надеясь, что произошла ошибка, он сейчас вспомнит…

– Анна, ты меня слышишь? – переспросил учитель. – Наверно, слишком занята болтовней с Мэгги, да?

Теперь до нее дошло – деваться некуда.

– Да, сэр, – запиналась девочка, – я хочу сказать, нет, сэр.

– Тогда не заставляй весь класс дожидаться тебя, – учитель махнул рукой в сторону доски.

Анна взяла учебник и неуверенно двинулась навстречу своей несчастливой судьбе. Она знала – учебник брать к доске можно, а тетрадку нельзя. Знала девочка и другое – у нее нет ни малейшего представления, откуда начать и как взяться за задачу номер семнадцать. Нет, неправда, начало она помнит.

Анна написала дрожащей рукой – мелок при каждом движении издавал противный скрип:

ВозьмемX– неизвестную величину.

Что дальше? Девочка беспомощно застыла, сжимая мелок в кулаке, в голове – полная пустота.

– Ну давай же, Анна, – поторопил ее учитель.

Анна стояла не двигаясь, не открывая рта.

– Ты слышала, про какую задачу я спросил?

– Да, сэр.

– Сделала домашнее задание?

Девочка кивнула.

– Дай мне свою тетрадь.

Она вернулась к парте, мистер Мак-Нейр склонился над ее домашней работой. Задачка на месте, решена правильно, аккуратно переписана с тетради Паулы.

– Но… – в недоумении начал учитель, а потом вдруг посмотрел ей прямо в глаза. – Ты списала?

– Да, сэр, – лицо девочки побагровело.

– Зайди ко мне после уроков, в четыре часа.

Он ее не ругал, стал разбираться, в чем дело, когда она впервые перестала усваивать материал. Пришлось признаться – ни одной домашней работы она не сделала сама. Учитель был так добр, что Анне хотелось только одного – все выучить наизусть. Даже не разу не выбранил за жульничество. Ей только и оставалось, как честно объяснить – ей ровным счетом ничего не понятно.

– Вы говорите, когда вычитаешь отрицательное число, измени минус на плюс и сложи?

– Ну и… – посмотрел на девочку мистер Мак-Нейр. Этот материал они проходили месяц назад.

– Но тут же должно быть вычитание, – упрямо и безнадежно повторяла Анна.

Она знала – сколько ни объясняй, ей ничего не понять. Учитель взял карандаш и принялся покрывать лист тетради маленькими, аккуратными значками.

– Видишь, вот так. Теперь дошло?

От смущения Анна не нашла в себе сил признаться: она совсем не видит цифр. Даже пиши он крупнее, все равно, чтобы уследить за появляющимися значками, надо почти уткнуться носом в его руку. Да и объяснения учителя ничуть не помогали. Зачем складывать, когда нужно вычитать? Совершенно непонятно!

– Да, сэр. Спасибо, сэр, – другого ответа в голову не приходит.

– Попроси Руди помочь, Анна. Твой брат – мой лучший ученик за все годы работы в школе, блестящий математический ум. Кстати, а как у него дела в университете?

– Все хорошо, – Анна складывала учебники. – Ему… ему там нравится.

Учитель рассмеялся:

– Может, брат тебя поучит – и тебе тоже понравится.

Анна вышла из школы в полном расстройстве чувств. Что теперь делать? Попросить Руди о помощи? В первый раз за столько лет самой пробить брешь в броне, выказать слабость, позволить ему взять верх? Когда она была маленькой, Руди нередко даже крохотную слабинку младшей сестры использовал против нее. Конечно, теперь он куда добрее, но кто знает, как дело обернется, если она даст понять, что алгебра завела ее в полный тупик. Если брат такой гениальный, захочет ли он всерьез заниматься ее трудностями. Наверняка недоумения школьницы для него просто пустяк, опять сочтет сестренку полной идиоткой.

Сумерки сгущались, и она заторопилась. По дороге надо еще навестить Малыша – малюсенького пуделька в зоомагазине, ее нового любимца вместо проданного Мопси. Совсем крошечный и такой славный…

Но и Малыша уже не было. В витрине не оказалось ни одного щенка. Парочка кроликов, морская свинка, три птицы в клетках и все… Анна дрожала, казалось, сами небеса давят ей на плечи. Ведь ничего такого не произошло, щенков всегда продают… снова и снова. Завтра появятся новые щенята.

Но девочке вдруг поняла с неоспоримостью факта, что алгебры ей вовек не выучить – и щенка у нее никогда не будет. Никогда.

Она повернулась и побрела домой.

Дома надо сразу бежать на кухню – ужасно поздно, Гретхен будет сердиться, сегодня же очередь Анны сразу после школы помогать с обедом.

Но Гретхен в кухне не оказалось, за кухонным столом одиноко сидел Руди. Что-то было в нем такое – все щенки и школьные неприятности мигом вылетели у девочки из головы.

– В чем дело, Руди? Почему ты дома?

– Тебя дожидался, – ответ привел младшую сестру в полное недоумение – с каких пор брат ждет ее после школы, и почему в его голосе такое мертвецкое спокойствие?

– Что такое? Скажи… – страх Анны нарастал. – Где Гретхен? Руди, чтопроисходит?

– Гретхен и Фрида наверху с мамой. Фриц где-то играет в волейбол. Собирался прийти поздно. Папе пришлось остаться в магазине. Я… Я думал побыть с папой, но он отослал меня домой. Тогда я вспомнил о тебе и решил подождать.

Анне хотелось потрясти брата за плечи, закричать, потребовать объяснений. Почему мама дома? Почему…? Но она видела, Руди старается, как может. Непонятно, откуда ей это известно – но сомнений не было ни малейших. Девочка попробовала успокоиться, дать Руди время все рассказать. Ждала, глядя прямо в глаза брата и видя, как он подавлен.

– Письмо пришло. Из Швейцарии отправлено. От соседки тети Тани.

У Анны закружилась голова. Она схватилась за стол и продолжала слушать.

– Они пришли и арестовали мистера Ризмана. Гестапо, наверно. Нацисты. Соседка не упомянула, кто именно. Просто написала «они». Рано утром. Он еще одеться не успел. Тетя Таня вышла на крыльцо, начала с ними спорить. Соседи все видели и слышали, но даже высунуться из дома побоялись.

Руди замолчал. Пока он говорил, смотрел куда-то в пространство поверх головы девочки, а теперь вдруг уставился на свою правую руку.

– Я бы, наверное, тоже испугался, – тихо пробормотал он.

Анна ждала. Брат продолжил рассказ.

– Тетя Таня пыталась им объяснить – он старый и больной, пробовала их остановить, но они просто не обратили на нее внимания. Оттолкнули, вошли и забрали его. Прямо как был, в пижаме и тапочках. Тут тетя Таня велела им подождать – она пойдет с ним. Мистер Ризман сказал: "Иди немедленно в дом". Кричал на нее, так в письме написано. Но она… она ни за что не хотела сдаваться, от того они, наверно, и послушались – стали ждать. Она убежала в дом и вернулась с чемоданчиком, очками и палкой свекра. И их забрали – обоих.

Голос Руди задрожал. Он едва смог произнести последние слова, остановился и закрыл ладонью рот.

– Куда их забрали? А потом что? Руди, рассказывай дальше!

– Это все, – раздался бесцветный, ничего не выражающий голос. – С тех пор их никто не видел. Соседи не осмеливаются задавать вопросы. Соседка, которая прислала письмо, даже имена упоминать побоялась, просто пишет про тетю Таню – «она», а про мистера Ризмана – «старик». Они с папой дружили с детства, вот она и написала, но имени своего не поставила. Папа догадывается, кто отправил письмо, но точно не уверен. Их больше нет, Анна. Может, они в тюрьме… но никому не известно. Просто исчезли.

Руди остановился так же внезапно, как и начал. Анна стояла, выпрямившись, не зная, что делать, что говорить. Она онемела от отчаянья. Девочка вдруг вспомнила отца Герды Хоффман. Он исчез задолго до их отъезда из Франкфурта, и его тоже никто не видел и ничего о нем не слышал.

Руди уронил голову на руки и заплакал. Анна никогда раньше не видела брата плачущим, даже вообразить такого не могла. Рыдания брата еще ярче высветили описанную им картину. Наверно, он тоже, пока говорил, все себе живо представлял – словно сам был там.

Вроде соседки, которая написала письмо. Ему тоже кажется – он бы спрятался, не решился помочь.

Рыдания брата потрясли девочку даже сильнее рассказа. Руди всегда такой волевой, неуязвимый. А тут его рука на столе как будто кричит о помощи!

Анна, поколебавшись мгновенье, накрыла ладошкой большую руку брата. Рука повернулась ладонью вверх и крепко сжала девочкину руку.

– Бедный папа, – прошептала Анна.

Даже теперь, когда ей самой ужасно плохо, первая мысль – об отце. Если они так горюют, то каково ему?

Но вдруг до нее дошло – о брате тоже надо подумать, у него в душе полный мрак, а он все-таки остался, вспомнил о ней, ждал ее возвращения домой.

– Руди, – медленно произнесла девочка, когда глухие рыдания стали понемногу затихать. – Руди, у меня очень плохо с алгеброй.

Он посмотрел на сестру, будто она вдруг заговорила по-китайски, будто не знал, кто перед ним и что они вообще здесь делают.

– Руди, – настойчиво повторила девочка, словно не в силах остановиться. – Я не понимаю, зачем надо менять минус на плюс, когда вычитаешь отрицательное число. Это же нелепо – складывать, когда надо вычитать.

Руди по-прежнему смотрел непонимающим взором. "Наверно, все ужасно просто, ему и невдомек, о чем я говорю. Лучше бы мне рта не раскрывать". Тут лицо брата чуть-чуть оживилось. Он помолчал пару минут, а когда заговорил, Анна услышала совсем не то, что ожидала.

– Помнишь, папа придумал игру в карты? Он всегда выигрывает, правда?

Анна кивнула, все еще не отпуская руки брата, хотя его хватка немного ослабла.

– Когда проигрываешь, теряешь очки, значит, они с минусом, так?

Девочка снова кивнула. Причем тут карты? Непонятно.

– Когда ты проиграла два раза, как подсчитать, сколько всего очков потеряно?

– Сложить их.

– Но они все с минусом, – брат взглянул сестренке прямо в лицо. – Минус означает вычитание, да, Анна? А ты меняешь минус на плюс…

Внезапно у Анны из головы вылетело все: исчезновение тети Тани, рыдания Руди, одиночество и горе папы. Полутемная кухня ярко осветилась.

– Поняла! Поняла! Как просто ты все объяснил! Ну, почему я сама не сообразила?

Руди отпустил ее руку и улыбнулся. Встал, такой высокий, будто еще вырос со вчерашнего дня.

– Нет, ты додумалась сама. Пойдем в магазин, нехорошо, что папа там совсем один.

По дороге в магазин оба молчали. Анна от смущения – говорить об алгебре, когда такое произошло! И все же девочка ужасно радовалась: сколько времени ничего не понимала, а тут Руди помог, и выяснилось – проще простого! Да и брату, наверно, стыдно за свои слезы. Она же их видела! А может, нечего стыдиться? Он так изменился с тех пор, как война началась. Порой кажется, что старший брат, которого девочка всю жизнь боялась и всеми силами избегала, исчез, а вместо него появился настоящий друг.

Папа действительно был в магазине совсем один. Ни Руди, ни Анна не удивились. Большинство старых покупателей ушло в другие места – не хотели иметь дело с немцами. Но, поскольку на фронте почти ничего не происходило, кое-кто стал потихоньку возвращаться. "Мы ближе всего, – объяснял папа. – Но как только канадцы начнут погибать, все опять вспомнят, что я немец".

– Как мама? – спросил отец, когда они вошли.

Руди промолчал, отвечать пришлось сестре. Перед уходом Анна сбегала наверх, предупредить Гретхен. Мама лежала и громко всхлипывала.

– Если бы только Таня нас послушала! – донеслись до девочки мамины рыдания. – Эрнст же пытался ее уговорить! И я с ней все время спорила! И зачем ей понадобилось переезжать к свекру? Чем она ему помогла? Почему не дала им его забрать? Погибнет ведь ни за что!

– Мама отдыхает, – ответила Анна. Папа, наверно, сам догадается – спокойным ее отдых не назовешь.

Странно, похоже, мама начисто забыла – она сама, как тетя Таня, ужасно не хотела переезжать в Канаду, умоляла папу никуда не ехать.

Папа слабо улыбнулся, потрепал Анну по щеке и принялся считать деньги в кассе. Кажется, денег там немало, но все больше мелочь, бумажек почти нет.

Руди помогал папе, пальцы проворные, считает в уме молниеносно. Наблюдая за ними, Анна пыталась придумать – чем бы развеселить папу.

– Папа, я сегодня поняла, почему при вычитании отрицательного числа надо менять минус на плюс, – произнесла девочка. – Мне Руди объяснил. Мистер Мак-Нейр велел – попроси Руди помочь. Он сказал: "Руди – мой лучший ученик за все годы работы в школе, замечательный математический ум".

Папа перестал считать деньги и взглянул сначала на дочь, потом на сына – такого высокого и взрослого.

– Рад, что блестящий математический ум сумел помочь сестре, – поддразнил он сына. Руди мотнул головой, и горсть мелочи, которую он пересчитывал, со звоном рассыпалась по прилавку.

– Папа, мне восемнадцать! – закричал он. – А в мире война! И все, что я могу, – помочь Анне с простейшей задачкой по алгебре! Какой от меня прок?

– И вовсе даже не простейшей, – пробормотала Анна, собирая четвертаки.

– Руди, на самом деле войны еще нет. Пока нет. Да, мир на волоске от войны. И она начнется. А для юноши с блестящим математическим умом очень важно оттачивать этот самый ум, чтобы, когда придет время, он мог бы принести настоящую пользу. Я знаю, ты уже несколько месяцев пытаешься понять, в чем твой долг. Наверно, многие из твоих бывших одноклассников записались в армию.

– Только один, – неожиданно усмехнулся мальчик. – Айк попытался, но его не взяли из-за плоскостопия. Хороша причина не идти на войну! Он бы никому не рассказал, да мы знали, что он собирается записываться.

– Давай подумаем, – папа улыбнулся словам сына, но не позволил увести разговор в сторону, – где ты и вправду можешь принести пользу в эти дни. Да, теперь Канада – твое отечество, и если оно в тебе нуждается, ты должен идти на фронт. Но Клара – твоя мать, и сейчас ты нужен ей больше, чем Канаде.