Текст книги "Когда герои восстают (ЛП)"

Автор книги: Джиана Дарлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Поэтому, когда Кристофер запустил руку в мои волосы, чтобы поцеловать меня в губы, когда я сидела у него на коленях в тот роковой день поздним летом, я была готова сделать все возможное, чтобы угодить ему, чтобы он больше никогда не оставлял меня одну.

– Ты молчишь, – заметил Данте, взяв мою руку, переплетя наши пальцы и положив оба обратно на рычаг переключения передач. – Ты недовольна тем, что Козима и Александр приезжают в гости?

– Нет, – пробормотала я, глядя на наши сплетенные пальцы, такие сильные и шершавые у Данте.

У Кристофера они были длинными и бледными, костяшки пальцев впивались в кожу. В молодости я считала их элегантными, пока они не начали творить жестокие вещи с моим телом.

– Елена. – Данте никогда раньше не говорил со мной таким тоном, резким, почти встревоженным. Я посмотрела на него и увидела, что его глаза темные, как ямы. – Что ты мне не договариваешь?

– Ничего, – заверила я.

Слишком быстро, слишком дешево.

– Я должен остановить машину и вынудить тебя сказать мне, что вызывает этот затравленный взгляд в твоих глазах? – потребовал он тем же голосом, которым допрашивал Умберто Арно в подвале. Голосом безжалостного капо.

– Нет, – ответила я, почти злобно, раздраженная тем, что он так проницателен.

– Тогда скажи мне, сейчас же. И, Лена, если ты даже подумаешь о том, чтобы солгать мне или выдать что бы то ни было за нетривиальное, я не стану отвечать за свою реакцию, понятно?

Я вздохнула, но это не сняло моего напряжения. Мамины слова о том, что нужно говорить Данте правду, и мое собственное желание лучше общаться со своими близкими загнали меня в угол, где я чувствовала, что должна рассказать ему, хотя мне этого очень не хотелось. Я не могла смотреть на него, когда начала говорить, мои глаза были прикованы к размытому пейзажу, розово-золотой монете солнца, опускающейся в лазурное море.

– Когда я была юной, я была с мужчиной по имени Кристофер. Он был моим парнем, можно сказать, потому что даже когда мне было тринадцать и между нами все началось по-настоящему, я называла его именно так. Моим парнем.

После него я больше никого так не называла. Именно поэтому Дэниел всегда был моим партнером, поэтому я теперь думала о Данте как о своем мужчине. «Парень» был запятнан многими другими понятиями после этого человека.

– Он был другом Симуса из Неапольского университета Федерико II. Мы все росли с ним в окружении, и он был добр ко всем нам. Он проявлял особый интерес ко мне, когда я занималась с ним английским. Он сказал, что ему нравится мой ум и то, как я выгляжу, что мои рыжие волосы напоминают ему о доме.

Мой вздох затуманил окно, заслонив красоту за ним.

Рядом со мной Данте излучал темную, пульсирующую энергию, будто был вспыхивающей звездой, которая вот-вот превратится в черную дыру.

– Мы начали тайно встречаться, когда мне было тринадцать, но через три года мы рассказали моим родителям. Я была не так мала, и в Неаполе было не так уж неслыханно, чтобы у шестнадцатилетней девушки были отношения со взрослым мужчиной.

Это было правдой. Это было характерно для нашей культуры, особенно для мафии и ее склонности к бракам по расчету.

– Симус и мама были рады за меня.

– Он изнасиловал тебя, – процедил Данте, его голос дрожал от ярости.

Я сглотнула желчь, которая поднялась у меня в горле.

– Не сначала, недолго. Он начал увлекаться Жизель. Думаю, он был педофилом, а я была для него старовата к тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать. Он начал тайно встречаться с ней за нашими спинами. Думаю, он не хотел, чтобы у меня возникли подозрения, поэтому рассказывал мне о ней гадости, о том, что она ниже меня, что она всегда пыталась выставить меня какой-то не такой. Я была удивлена, когда однажды застала их вместе за домом, целующимися в тени кипарисового дерева.

Я до сих пор помню, как раскаленный нож предательства вонзился мне в спину.

– Мне и в голову не пришло, что Жизель не очень-то хотела. Она была молода и наивна, и не знала, как сказать ему «нет». Козима как-то узнала об этом и отправила Жизель учиться в Париж, чтобы она освободилась от него.

– Но не ты, – заключил Данте.

Я бросила на него взгляд, отметив, как побелели костяшки его пальцев на руле, как быстро машина проходила каждый поворот.

Я не сказала ему сбавить скорость. Воздух был наполнен таким гневом, что казалось, будто мы уже разбились, рама горит и быстро наполняется едким дымом.

– Не я, – согласилась я, глядя на руки. – Он спросил маму, могу ли я переехать к нему, и она согласилась. Он все еще был любовью всей моей жизни, хотя и хотел Жизель. Я так отчаянно нуждалась в любви и внимании, что мне было все равно, что я на втором месте. Но он стал злым после ее ухода и начал вымещать это на мне. Он издевался надо мной несколько месяцев, так сильно, что у меня появились синяки, но всегда там, где мог видеть только он.

– Как тебе удалось сбежать? – его зубы клацнули, когда он произносил слова между ними.

– Однажды он попросил меня принести ему пива. Какую-то импортное английское дерьмо, которое он повсюду таскал с собой. В тот день он уже трахнул меня один раз, сказал, что он единственный, кто когда-либо полюбит меня, кто когда-либо примет меня такую жалкую отшельницу, какой, как мы оба знали, я являюсь. – я пожала плечами, но слова прозвучали эхом, которое мой разум никогда не забудет. – Наверное, что-то просто щелкнуло, я даже не помню, о чем думала. Я разбила бутылку пива о край стола и поднесла ее к его шее. Я сказала ему, что ухожу, и если он последует за мной, я расскажу маме о том, как он меня обидел. Я расскажу полиции. Он угрожал мне, но думаю, он верил, что я когда-нибудь вернусь, что ему удалось промыть мне мозги.

– Ты не вернулась.

– Нет. Через две недели Козима сказала мне, что у нее есть деньги, чтобы отправить нас с мамой в Америку. До тех пор я избегала его, а потом мы просто улетели. Я не видела его тогда четыре года.

– Где он сейчас? – спросил он, его голос был шелковой лентой, но смертельно опасной, петлей и ловушкой.

– Расслабься, Данте, он появился в Нью-Йорке почти два года назад в поисках Жизель. Я нашла и избила его довольно крепко. – я не могла побороть самодовольство в своем голосе. – Вот почему я годами посещала курсы самообороны просто на случай, если мои самые смелые мечты сбудутся, и я когда-нибудь вновь встречусь с ним. Сейчас он в тюрьме, отбывает срок за нападение при отягчающих обстоятельствах и преследование. Он выйдет только через несколько лет.

Между нами воцарилось молчание.

Мне казалось, что я должна сказать больше, может, извиниться за то, что скрывала это от него, но моя гордость восставала против этой идеи. Я не должна раскрывать ему все секреты своего прошлого, все отметины и синяки, которые когда-либо пережила только для того, чтобы поделиться с ним.

Тишина была такой густой, что вибрировало пространство вокруг нас.

Его дыхание было слишком медленным, слишком контролируемым в его массивной груди. Лицо, которое я любила за его выразительность, складки, прорезанные на коже возле глаз и рта, которые прекрасно показывали его тридцатипятилетний возраст, превратились в неотшлифованный камень.

– Данте, это было давно, – прошептала я в этот забитый воздух. – Ты не должен быть таким злым за меня. Я в порядке.

– В порядке, – выплюнул он, глаза метнулись ко мне с безудержной яростью. – Ты в порядке. Елена, ты годами живешь как чертов отшельник, потому что это cazzo di merda (пер. с итал. «грёбаное дерьмо») лишил тебя всех радостей, которые ты могла найти в детстве. Это его голос ты слышишь в своей голове, который говорит тебе, что ты никогда не будешь достойна любви? Что ты никогда не станешь лучше своей сестры, достаточно хорошей, чтобы заслужить настоящую любовь и уважение со стороны мужчины?

Он дрожал, физически дрожал от силы гнева. Я не знала, что делать, сидя здесь и наблюдая, как он разрывается по швам от эмоций, более сильных, чем я когда-либо видела раньше.

– Тюрьмы недостаточно для этого жестокого figlio di putanna (пер. с итал. «сукин сын»), – прорычал он так резко, что у него, должно быть, заболело горло. – Он заслуживает медленной смерти, смерти от тысячи чертовых бумажных порезов. Я вырву ему глаза, яйца, ногти на пальцах, потом части пальцев, костяшку за костяшкой, палец за чертовым пальцем. Я буду лить кислоту в его раны, пока он не сможет больше кричать, а потом, потому что ему это больше никогда не понадобится, я вырву его чертово ублюдочное горло.

– Мне не нужно, чтобы ты это делал, – сказала я ему спокойно, пытаясь использовать холодность своего голоса, компенсируя жар в его.

Я хотела успокоить его, но загнанного в угол зверя невозможно успокоить, а моя история именно это и сделала, заключив его в железные решетки гнева.

– Ты.., – крикнул он, испугав меня, хотя я знала, что он не причинит мне вреда. – Ты что, блядь, не видишь, Лена? Тебе нужно, чтобы я сделал это для тебя, чтобы ты наконец поняла, что этот человек пытался сделать тебя слепой.

Я не осознавала, что мы приехали в Сорренто, пока Данте не остановился на повороте, спускающемся с Соррентийского полуострова к океану у его подножия. Он направил машину и припарковался на крошечном пространстве перед каменной балюстрадой с видом на море.

Он вышел из машины и, обойдя капот, направился к моей двери, открыл ее и вытащил меня, прежде чем я успела собраться с мыслями. Практически дотащив меня до каменной стены, он поднял меня и навалился на меня, встав между моих ног, беря мое лицо в свои руки.

Выражение его лица было жалким, как на поле битвы после войны, измученное и изможденное, наполненное горькой яростью.

Это заставило что-то в моем сердце запеть странную песню.

– Тебе нужно, чтобы я убил этого человека, чтобы доказать тебе, что ты достойна любви. Ты достойна страсти. Ты достойна уважения. За всю мою жизнь, полную трудностей, Елена Ломбарди, ты самое верное, за что стоило бороться. Ты заслуживаешь преданности и любви, которую ты даришь всем, кроме себя, и теперь я знаю, это собачье отродье заставило тебя чувствовать себя нищей, когда ты, мать твою, королева.

Слезы забились в горло и затуманили его лицо.

– Я не знаю, поможет ли его убийство избавиться от всего этого.

– Это только начало, – пообещал он, его руки были такими нежными на моих щеках, хотя остальная часть его тела все еще дрожала от ярости. – Всю твою жизнь мужчины причиняли тебе боль. Я не понимал этого до сих пор. Симус, Кристофер, Дэниел. Никто из них не показал тебе, как ты чертовски трагически прекрасна, Елена. Но я покажу. Я буду доказывать тебе это каждый день до самой смерти, mi senti?

Ты слышишь меня?

Слышала.

Его слова обжигали мои уши, проникали в мое горло и жгли в моем нутре, как граппа (прим. итал. алкогольный напиток). Я чувствовала их, видела их, слышала их на всех доступных языках.

Он схватил мою руку и сильно сжал ее над своим бешено бьющимся сердцем.

– Этот орган бьется для тебя. Он кровоточит для тебя. Я твой. Твой меч, твой чемпион, твой любовник и твой дом. Ты еще не понимаешь этого, но я никогда не причиню тебе боль, Елена. Я причиняю боль только ради тебя, потому что, черт возьми, ты и так слишком много пережила. Я причиню боль только тем, кто причиняет боль тебе, потому что я люблю тебя, и я не позволю никому другому уйти от того, чтобы причинять боль твоему сердцу без последствий. Mi senti?

Ты слышишь меня?

– Да, – сказала я сквозь беззвучные слезы, которые испортили мой макияж. – Я слышу тебя, Данте.

– Я люблю тебя, Елена, – сказал он, и эти слова были как четыре удара прямо в мою грудь, пробив клетку моих ребер, чтобы сразу попасть в мое нежное, жаждущее сердце. – Mi senti?

– Ti sento, – пообещала я ему, слизывая слезы со рта. – Я слышу тебя.

– Ты веришь мне?

Всхлип застрял в моем горле и болезненно переместился в рот, где сорвался с моих губ и упал, между нами, мокрый и уродливый.

– Да, – икнула я, прижимаясь одной рукой к его груди, а другой к его руке на моей щеке. В этот момент я могла представить, что он когда-нибудь отпустит меня. – Я верю тебе.

Он смотрел на меня, как ангел-мститель, обезумевший от сильной, мстительной ярости, но медленно, вдох за вдохом, он смягчался, пока наконец не прильнул ко мне, лоб в лоб.

– Cuore mia (прим.итал: «мое сердце»), мое сердце разрывается из-за тебя, – прошептал он неровно, прежде чем поцеловать слезы с моих щек. – Я не позволю твоему сердцу разбиться снова.

– Хорошо, – прошептала я через задыхающееся горло. – Хорошо, Данте.

– Спасибо, что рассказала мне, знаю, это было трудно.

– Вообще-то, нет, – призналась я. – Я чувствую себя лучше, чем когда-либо за последние годы. Мне придется уволить своего психотерапевта, если мы когда-нибудь вернемся в Нью-Йорк.

Он засмеялся, потому что знал, что я этого хочу.

– Mia bella lottatrice, – прошептал он, как молитву, на моих губах, прежде чем поцеловать.

Мой прекрасный боец.

Я поцеловала его как боец. Как боец, а не жертва. Потому что впервые почувствовала, что жертву, которой я была, можно похоронить, оплакать и жить дальше. В моей душе всегда будет могильный камень, где будет похоронено то, что Кристофер забрал у меня, но это не будет определять меня.

Я не позволю этому, как и этот красивый грубый мужчина, который держал меня так, словно я была его сокровищем.

– Может, поедем домой? – спросил он, потому что был таким мечтательным.

Я вздохнула, уткнувшись ему в шею, потому что он так хорошо пах.

– Нет, я чувствую себя хорошо.

Он издал звук несогласия в своем горле, и я отстранилась, улыбаясь ему.

– Я уверяю, я действительно чувствую себя хорошо. Я хочу заменить все эти старые воспоминания о Кристофере на что-то гораздо лучшее. С тобой. К черту прошлое, давай сосредоточимся на будущем.

– Мне нравится слушать, как ты ругаешься, – сказал он, разряжая обстановку.

Я поцеловала.

– Угости меня вином и ужином, капо, а потом, я не могу дождаться, когда ты меня трахнешь.

– Che coraggio, – прошептал он мне в губы. Какая смелость. – Ладно, боец, пойдем.

Глава 12

Елена

Мы ели на набережной рядом со сверкающим аквамарином океана. Данте знал владельцев маленького ресторанчика, расположенного в стороне от проторенной дорожки, за массивным утесом от главной набережной, заполненной туристами. Мы начали с Апероль Шпритца и перешли к вину, дополняя наши закуски из свежих морепродуктов и блюда из пасты, мясное блюдо, плавающее в зелени песто, и горький эспрессо, чтобы завершить все это.

Мы смеялись.

Было странно думать, что я могу смеяться после такого признания, что Данте может естественно улыбаться после того, как его охватила ярость.

Но в этом и заключалась сила того, что было, между нами.

Мы оживляли друг друга, в хорошем и плохом смысле, все усиливалось и становилось острым.

Данте рассказывал мне счастливые истории о своем детстве в Перл-Холле и обещал, что однажды мы вместе посетим поместье, чтобы он мог показать мне все свои особые места. Я рассказала ему о том, как в восемь лет уронила четырехлетнего Себастьяна на голову. После этого у него долгое время была огромная шишка, поэтому все ласково называли его patatino – маленькой картошкой.

Когда после захода солнца появилась небольшая местная струнная группа и над каменной дорожкой зажглись струнные фонари, Данте пригласил меня на танец.

Я смотрела на его руку, вспоминая, как он пригласил меня на танец в Нью-Йорке на вечеринке в честь Святого Дженнаро, и удивлялась, как далеко мы продвинулись. От врагов к любовникам, от соперников к единому целому, скрепленному уважением и обожанием.

Я вложила свою руку в его большую ладонь и позволила ему провести меня в пустое пространство между столиками на краю дамбы и рестораном, примостившимся на скале.

Он прижал меня к своей груди, затем перекинул обратно через руку и улыбнулся мне в лицо.

– Как так получается, что даже с врагами у ворот я чувствую себя спокойно с тобой?

Мое сердце перевернулось в груди, когда он крепко сплёл наши тела, его рука доминировала над всей моей поясницей, прижимая нас друг к другу и повел меня на серию шагов танго. Я легко следовала за ним, ведомая его притяжением.

– Потому что мы с тобой одинаковые, – сказала я, и я говорила серьезно.

Вся наша жизнь подводила нас к этому моменту. Я уловила блеск крестика Кьяры на шее Данте сквозь распахнутую горловину его белой рубашки и поняла, что она была права, даже жизнь наших предков привела нас сюда.

Танцы у прохладного голубого океана в жаркую зимнюю ночь в месте, которое когда-то было сценой кошмара, превращающего шаг за шагом танец в сон.

– Мужчины наблюдают за тобой, – прорычал Данте мне на ухо, протягивая руку, демонстрируя меня на ее конце, пока я, как пламя, двигалась под нарастающий темп джазовой музыки.

Когда он снова прижал меня к себе, спиной к своему телу, его слова были горячими на моей шее.

– Они хотят тебя.

Я откинула голову назад на его плечо, подвигала бедрами о его пах, нащупывая задницей утолщающийся гребень его члена и вжимаясь в него.

– Тебе нравится, когда они смотрят на тебя, – продолжал бормотать он в этом чувственном комментарии, подстраиваясь под меня движение за движением, наш танец стремительно превращался из чего-то веселого и легкомысленного в нечто глубоко эротическое. – Тебе нравится, когда они восхищаются твоей красотой, потому что ты чувствуешь себя в безопасности. Ты знаешь, что я никогда не позволю им взять тебя.

– Да, – задыхалась я, когда он положил руки мне на плечо, мягко опустив меня на корточки, где я на мгновение обмякла, а затем медленно поднялась, прижавшись всем телом к его теплу.

– Я бы не позволил им подойти достаточно близко, чтобы даже почувствовать твой запах. – его нос оказался в моих волосах, втягивая аромат Шанель № 5 и приторный привкус лимонов. – Они этого не заслуживают. Им повезло, что они вообще могут смотреть на тебя.

– А женщины? – возразила я, поворачиваясь к нему лицом, пальцы погрузились во влажные от пота волосы на его затылке, когда я облокотилась на его бедро и прильнула к его торсу.

– Non ci sono donne.

Никаких женщин.

Люди наблюдали за нами, я чувствовала их взгляды на коже, как острия игл. Я не из тех, кто любит публичные проявления привязанности, но тогда я не была той, кто делал достаточно вещей до Данте.

Поэтому я поддалась импульсу, зародившемуся в нутре, и поцеловала его.

Я притянула его губы к своим, запустила руки в его волосы и захватила его губы так, как он завладевал мной, играя с его языком, зубами и губами. Наши груди так тесно прижались друг к другу, бедра все еще покачивались, что я ощущала биение его сердца в такт своему собственному.

В нос ударил его мужской запах: пот, цитрус, морская вода и мужчина. Я чувствовала себя одурманенной этим запахом, ощущением его массивных, сильных рук, обхвативших мои бедра, прижимавших меня сильнее к нему, так что трение касалось клитора и заставляло пульсировать мою сердцевину.

– Ты мокрая для меня, Лена? – спросил он, касаясь моих влажных губ. – Если я проведу рукой между твоих бедер, ты пропитаешь мои пальцы?

Задыхающийся стон был моим единственным ответом, прежде чем он вновь поцеловал меня. Я была настолько потеряна в шелковистом скольжении его губ по моим, что не заметила, как его рука неуловимо задвигалась между нашими телами и вниз по моему животу, его пальцы проникали в ткань платья, пока не коснулись моей киски.

– Горячо и влажно, – заключил он, покусывая мою нижнюю губу. – Пора домой.

– Да, – согласилась я. – Andiamo. (пер. с итал. «поехали»).

Поездка заняла чуть больше часа, но казалось, что она длится бесконечно долго. Данте приказал мне вновь поласкать себя для него, пока я ссутулилась на пассажирском сиденье, но на этот раз он не позволил мне снять нижнее белье. Трение было недостаточным для моей ноющей киски, но его ухмылка была жестокой, когда я умоляла.

Ему нравилось видеть меня на грани, нуждающейся в нем и желающей его.

Когда мы, наконец, добрались до Вилла Роза, он не повел меня внутрь.

Выбравшись из машины, он оттолкнул меня и перекинул через плечо, как пожарный.

– Данте, – запротестовала я, ударив его по спине. – Отпусти меня!

Он проигнорировал меня, обойдя дом, вышел на задний двор и направился прямо к лимонной роще. Его лицо было почти суровым от желания, когда он наконец опустил меня на край деревьев между фруктами и развешанным бельем.

– Я хотел привести тебя сюда вчера. Лечь на тебя и зарыться в тебя, пока все остальное не исчезнет, – сказал он мне, изучая развешанное белье, затем вытащил белую простыню и оторвал длинную полосу от ее конца.

Только яркая луна и свет, льющийся из дома, подчеркивали его черты серебром и золотом, а его глаза были черными водоемами, более темными, чем ночное небо. Он намотал ткань на руки и затянул ее, подойдя ко мне.

– Руки вверх, bella mia (пер. с итал. «моя красавица»), – приказал он.

Я не колебалась.

Я все еще была загипнотизирована пульсацией похотливой музыки, между нами, ритмом, который установился между нашими телами. Я жаждала, чтобы он снова прикоснулся ко мне.

Улыбка Данте угрожающе сверкнула в слабом свете, когда он перекрестил мои запястья и завязал их сложным узлом на деревянной решетке, поддерживающей деревья, спускающиеся по крутому склону горы.

На мгновение во мне вспыхнуло беспокойство. Кристофер уже несколько раз связывал меня, и забыть эти воспоминания было почти невозможно. Но я решила заменить их на более сильные, позитивные, как мы с Данте сделали это в Сорренто.

– Che coraggio, – пробормотал он во второй раз за вечер, отступая назад и изучая меня.

Какое мужество.

Разогретая его похвалой, уже мокрая и пульсирующая, я потребовала:

– Прикоснись ко мне.

– Вот так? – поддразнил он, подавшись вперед, проводя рукой по середине моей груди, следуя за вырезом дизайнерского платья.

– Di più, – приказала я, глядя на него.

Сильнее.

Он нежно пощипывал мои соски через ткань.

– Va bene cosi?

Вот так?

– Нет, – выдавила я, выгибая спину, чтобы быть ближе. – Сильнее, Данте.

– Хочешь, чтобы я трахнул тебя жестко, моя Лена? – мрачно спросил он, крепко сжимая мои соски костяшками пальцев, пока я не зашипела. – Потому что после сегодняшней ночи мне нужно трахать тебя до тех пор, пока ты не почувствуешь меня в каждом сантиметре своей кожи.

– Да, – согласилась я. – Сделай это.

– По-итальянски, – уговаривал он, отпустив мою грудь.

– Scopami, per favore.

Трахни меня, пожалуйста.

Его ухмылка сверкнула в лунном свете.

Мгновение спустя обе руки нашли вырез моего платья, пальцы впились в ткань, и он разорвал его прямо посередине. Я задохнулась, когда ткань капитулировала перед его силой, чисто порвавшись до самого подола, пока оно не распахнулось по обе стороны от меня.

– Ottimo, – прорычал он, лаская мою обнаженную грудь, перекатывая соски в своих ладонях.

Лучше.

Это было намного лучше.

Моя голова упала назад между плеч, когда он шагнул ближе и взял один из моих сосков в рот, чтобы пососать и пощипать зубами. Контраст удовольствия и боли заставил дыхание прерываться.

Он прижался к груди, обрабатывая ее, в то время как его другая рука направилась прямо к моему лону. Его рычание вибрировало в моем соске, когда его пальцы скользнули в омут влаги у меня в центре.

– Такая влажная для меня, – простонал он.

Моя дрожь не имела ничего общего с прохладной зимней ночью, а все было связано с тем, как он прослеживал каждую складочку и углубление в моей киске, словно картограф, решивший составить карту моего удовольствия.

– Знаешь, у нас не было десерта.

Я смотрела с тяжелыми веками, как он срывает с дерева лимон и разрывает его, используя только большие пальцы. Сок стекал по его запястью. Он поднял руки, слизывая струйку сладковатой жидкости, и хмыкнул.

– Ты тоже хочешь немного? – спросил он невинно, но Данте был совершенно непристойным, совершенно нечестивым.

Я никогда не представляла, что лимоны могут быть эротичными, пока не кивнула, задыхаясь, и он не поднес к моему рту кусочек желтой мякоти. Итальянский фрукт был таким сладким, что можно было есть кожуру, и я закрыла глаза, пока он кормил меня им, кусочек за кусочком.

– Теперь я, – сказал он, выдавливая вторую половинку лимона между моих грудей.

Прохладная жидкость заставила мою плоть затрепетать, спускаясь по дрожащему животу к паху и по внутренней стороне бедра.

Данте хмыкнул, приступая к работе, его язык был горячим и льнул к моей плоти, когда он вылизывал меня дочиста, пощипывая соски. Когда он опустился на колени в траву и взял мои бедра, устраивая их на свои сильные плечи, я позволила себе обмякнуть, полностью поддерживаемая моими связанными руками и его широкой спиной.

Он проводил языком по обе стороны моих бедер, всасывая кожу, пока не осталось ни следа сладкого лимона.

– Лимон с медом лучшее сочетание, – пробормотал он почти про себя, прежде чем прикоснуться к моей киске, глубоко вдохнув мой аромат.

Dio mio, это было чертовски сексуально, что ему так нравится мой запах. (пер. с итал. «Бог мой»)

Мгновение спустя он раздвинул мои набухшие складки и погрузил язык внутрь.

Мое лоно мгновенно сжалось, как пружина.

– Блядь, – грубо выкрикнула я.

Данте застонал в ответ, вибрация сладкой агонией отозвалась на клиторе, когда он захватил его между губами и атаковал языком.

Это секс.

Это наслаждение.

Это то, чего мне не хватало всю жизнь.

Мне не было стыдно, когда я объезжала талантливый язык Данте, когда он вводил один, потом два, три пальца в меня и двигал ими, пока я не начала извиваться и стонать.

Я уже была обнаженной. Я трахалась раньше.

Но никогда не впускала другого человека в свое тело и разум, чтобы трахать их одновременно.

До Данте.

Он был под моей кожей и в моей крови. Его аромат был единственным, что мой нос мог учуять даже в лимонной роще. Надо мной не было ни ночного неба, ни земли под ногами, ни даже гравитации, кроме магнетизма, исходящего от мужчины, который ел, как голодный, между моих бедер.

Я была только его, а он только моим.

Именно эта мысль превратила мое тело из твердого в газообразное, конечности растворились в дыму, который грозил унестись с ветерком.

Я кончала и кончала, а Данте ел и ел, пока все, что я могла делать, это бороться за дыхание в легких.

Когда он встал, его рот и подбородок блестели от остатков меня. Он не вытер их, когда захватил мои губы в дикий поцелуй, пожирая меня так же, как он пожирал мою киску.

В нем не осталось нежности, только горячая потребность и яростная агрессия. Он зарычал, приподняв мои бедра за предплечья и упираясь своим толстым членом в мой центр. Его потный лоб прижался к моему, и мы оба смотрели вниз, на место соединения наших тел.

Секунду спустя он вошел в меня до упора.

Я закричала, но это было похоже на аллилуйю.

Он трахал меня жестко, будто я была сосудом, а не женщиной. Как будто я была создана для этого для того, чтобы он трахал меня, использовал и наполнял своей спермой.

Это не было унизительным или неправильным.

Это было так горячо, что расплавило мои внутренности, превратило мой мозг в желе.

– Dai! – призывала я его. – Di più.

Сильнее.

Мои зубы лязгнули, когда он взял мои ягодицы в свои широкие руки, прижав меня в воздухе, чтобы он мог делать то, что я велю.

Он трахал меня так сильно, что его член врезался в мою шейку матки с болью.

Но это была боль, которая переросла в грохочущее удовольствие.

Я стиснула зубы, чтобы смягчить удар, и вцепилась руками в веревку, которая удерживала меня, чтобы попытаться оттолкнуть его.

– Cazzo, come sei bagnata, – прорычал он над влажным шлепком его яиц о мою мокрую сердцевину.

Черт, ты такая мокрая.

Так и есть. Небрежные звуки и плавное, текучее скольжение его горячей длины внутри меня было почти невыносимым.

– Я собираюсь кончить так сильно, – прохрипела я, немного напуганная надвигающейся тяжестью моей кульминации.

– Кончи для меня, – приказал он, взяв мой рот на мгновение, хотя мы оба дышали слишком тяжело, чтобы это продолжалось так долго. – Выдои мой член своей сладкой, тугой киской.

– Dio mio (пер. с итал. «Боже мой»), – пробормотала я, когда он наклонил голову, кусая соединение моей шеи и плеча, в то время как его член входил в меня под впечатляющим углом, что привело в действие что-то вроде пороховой бочки в моем теле.

Я разрывалась от удовольствия, кончая на его член в порыве, который охватил его пах и мои бедра. Он выругался по-итальянски, ощущая, как я почти болезненно сжимаюсь вокруг него, как безуспешно дергаю бедрами, в попытке одновременно усилить сладкую агонию и закончить ее до того, как я умру.

Несколько мгновений спустя он вошёл в меня до самого конца и прошептал мое имя как последнюю молитву перед тем, как кончить. Он достиг кульминации так сильно, что все пролилось вокруг его толстого члена и стекало по моим бедрам.

Это было грязно и громко, совершенно грязно.

– Это было невероятно, – прохрипела я в его влажную шею, пока он держал меня, хотя я не знала, как у него хватило сил.

– Completamente, – согласился он хриплым шепотом.

Абсолютно.

– Давай сделаем это снова, – сказала я, даже не уверенная, сколько в этом было шутки, а сколько бешеного, безрассудного желания.

Он был моим наркотиком. Даже приняв дозу, я жаждала большего с интенсивностью, близкой к безумию.

Его смех взбудоражил мокрые от пота волосы.

– Ты знаешь, что я чувствую, когда вижу тебя ледяной королевой для всех остальных и огненной искусительницей для меня и только для меня?

Он отступил, позволяя моим ногам соскользнуть на землю, чтобы он мог развязать мои руки. Его сильные большие пальцы размяли мои кисти, прежде чем он поднял каждую ладонь ко рту, целуя ее в середине, как он делал это по привычке.

– Это заставляет меня чувствовать себя королем, – признался он.

– Доном, – поправила я, задыхаясь, когда он наклонился, беря меня на руки и неся в дом. Это было архаично, но я была благодарна, потому что казалось, что мои кости расплавились. – Дон и его Донна.

Глава 13

Елена

Одна неделя в Италии показалась мне целой жизнью.

Впервые с четырнадцати лет у меня не было работы, чтобы занять свое время, но это не означало, что я ленилась.

К моему удивлению, Торе вел бизнес в своем лимонном саду и оливковой роще, расположенных на крутых террасах. Он производил высококачественное оливковое масло, которое продавалось по цене более ста евро за бутылку, и лимончелло, такое яркое и сливочное, что мне впервые в жизни понравился этот ликер. Он взял меня с собой на экскурсию в перерабатывающий цех, где прессовали оливки, и как-то раз я помогала группе рабочих собирать лимоны сорта Мейер, собирая их в огромные плетеные корзины по старинке, которые женщины держали на бедрах, как младенцев, а мужчины на головах в шляпах.