Текст книги "Старина четвероног"

Автор книги: Джеймс Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Я уже говорил про свою объемистую монографию – плод работы над остатками первого цел аканта; она была бы еще обширнее, если бы латимерию не забрали для экспозиции. Малания тоже немного пострадала, но полное исследование всех органов требовало многолетнего кропотливого труда. Это очень медленный процесс, связанный с тончайшими операциями. Наши знания об устройстве и жизни организмов – итог длительных интенсивных исследований, произведенных многими учеными. Сейчас уровень науки настолько высок, что доскональное изучение целого организма вряд ли под силу одному человеку. Ученые специализируются, и можно найти научных работников, которые всю жизнь посвятили исследованию какого-нибудь одного органа – скажем, глаза, или почек, или гипофиза, или печени.

Итак, у нас был почти полный экземпляр целаканта. Как использовать эту возможность лучшим образом? Разумеется, желательно, чтобы каждый орган изучал специалист, знающий о нем все или почти все по другим организмам. Ясно, один я не мог сделать эту работу. Сколько бы я ни знал о рыбах, нужны годы для освоения того, что известно о каждом органе в отдельности; не говоря уже о том, что это было бы с моей стороны эгоистично и неоправданно. Моя главная задача – «извлечь» из целаканта все наиболее ценное для науки. К тому же, поскольку место обитания как будто наконец определено, я мечтал продолжить свою фундаментальную работу – исследование рыб западной части Индийского океана.

Я сообщил свои соображения Южноафриканскому совету научных и промышленных исследований и предложил пригласить специалистов, которые приняли бы участие в комплексном изучении целаканта. Совет одобрил мое предложение.

И еще одна проблема. Мы располагали одним-единственным относительно полным экземпляром целаканта. А если не удастся найти других? Всестороннее изучение рыбы означает, что ее режут на части, расчленяют. Мне хотелось оттянуть эту процедуру, пока не станет ясно, что других экземпляров не будет. Лично я готов был ждать полтора года – период между муссонами. Если Коморские острова действительно родина целакантов, то за это время непременно поймают или хотя бы выследят еще особи. К тому же выяснилось, что некоторые органы не изучишь как следует, если они обработаны формалином, нужны совершенно свежие ткани, сохраняемые особым способом. В общем, для всестороннего исследования были необходимы новые экземпляры.

В итоге я опубликовал в «Нэйчер» от 28 февраля 1953 года статью о том, как важно, чтобы все органы, железы и выделения совершенно свежего экземпляра были исследованы специалистами.

Ученые во всех концах света откликнулись на эту статью, и моя жена смогла с их помощью подготовить сводный материал – детализированные инструкции, как сохранить целаканта, чтобы последующее изучение было предельно эффективным.

Продолжали поступать и другие письма самого различного содержания. Как и в случае с первым целакантом, нам часто писали религиозные люди. Кое-кто из них был потрясен тем, что такой человек, как я, способен злоупотреблять своим положением и вводить общественность в заблуждение разговорами о миллионах лет. Один человек– газеты отказались печатать его нападки – выпустил злобный памфлет, высмеивая мои взгляды. В некоторых посланиях очень живо описывалась моя кончина и загробная жизнь. Мне сообщали, что для человечества было бы лучше, если бы такие люди, как я, вообще не появлялись на свет; мне даже грозили расправой. Одна достойная жительница Грейамстауна пришла к нам и с возмущением показала номер хорошо известной английской газеты, где кто-то в довольно грубых выражениях «снимал шкуру» с меня. Она ожидала, что я напишу и сотру автора в порошок, и очень удивилась, когда я. рассмеявшись, сказал, что никогда не отвечаю на такие выпады и прошу ее не делать этого за меня. А через день или два эта добрая женщина радостно принесла мне новый номер той же газеты: кто-то другой сокрушил моего оппонента. Так чаще всего и бывает…

Офицер Британских военно-воздушных сил, который в войну побывал на Коморских островах, написал мне, что тогда приходилось трудно с продуктами и они (он просил меня не возмущаться) глушили рыбу взрывчаткой. Много необычных созданий являлось на свет из глубин; и теперь, увидев фотографию целаканта, он почти уверен, что эта рыба частенько им попадалась.

Потомки немца-миссионера, который в свое время жил около Килиманджаро, сообщали, что в тех краях и поныне обитают летучие драконы. Члены семьи миссионера много раз слышали о драконах от местных жителей, а один даже видел ночью зверя в полете. Я не оспаривал и не оспариваю возможности того, что подобное существо сохранилось до наших дней.

Автор другого письма описывал встречу с драконом на нашем южном побережье. Зверь оставил отчетливые следы, прежде чем исчез в густых зарослях; известили полицию, но дракона так и не удалось найти. Я думаю, это был легуан (большая южноафриканская ящерица).

О том, что видели целаканта, писали из многих стран. Американский солдат уверял, что целакантов очень много на рынках Кореи. Одна женщина с Бермудских островов сообщала, что ей предлагал целаканта местный рыбак. Меня укоряли за то, что я назвал рыбу в честь Малана, дескать, гораздо правильнее было бы увековечить имя островитянина, который ее поймал. Один гражданин США в письме о целаканте выражал сочувствие мне, живущему в столь ужасной стране. Он основывал свое представление об ЮАС на рассказах южноафриканского профессора, который у него гостил. Я ответил, что много лет назад слышал рассказ одного американца о его родине, после чего все мы благодарили бога за то, что живем в ЮАС.

А один американский ихтиолог писал: «Теперь я могу умереть счастливым: мне довелось увидеть, как американская общественность волнуется из-за рыбы!»

Передачу дурбанского радио приняли очень хорошо, хотя друзья шутливо упрекали меня в том, что я своим взволнованным рассказом заставил плакать многих слушателей. Во всяком случае, мой маленький сынишка был очень расстроен.

Открытие целаканта повлекло за собой неожиданные последствия. Во всем мире возрос спрос на книги о рыбах. Я когда-то послал образец чешуи первого целаканта в один американский музей. До сих пор его хранили в сейфе, теперь же экспонировали, и тысячи людей выстраивались в очередь, чтобы его увидеть. Видный член английского парламента, критикуя своего оппонента, обозвал его «целакантом» на том основании, что тот очень долго молчал и было сюрпризом обнаружить, что он еще жив. Последовал остроумный ответ: дескать, целакант живуч и вынослив и говорит лишь в тех случаях, когда ему есть что сказать…

Глава 16 Крушение

Факты – поимка малании на Анжуане и собранные Хантом сведения – как будто говорили за то, что родина современных целакантов – Коморские острова. В то же время было ясно, что целаканты вряд ли водятся там в изобилии. И хотя среда, в которой жила малания, целиком отвечала моим предположениям, я слишком хорошо понимал, что найти где-то целаканта – еще не значит найти его родину.

Во всяком случае, раз на Коморских островах ловят целакантов, значит, их родина если не самый архипелаг, то какой-то близлежащий район. Теперь искать будет легче, круг намного сузился.

Много лет я считал одной из своих главных задач определить или помочь определить ареал целаканта. Еще до возвращения с Паманзи в ЮАС, а также в самолете я настойчиво над этим думал, перебирая различные возможности. С одной стороны, я надеялся, что новое открытие развеет скептицизм французов и побудит их действовать, хотя бы на Коморских островах. С другой стороны, никто не изучил проблему целаканта так досконально и не знал столько, сколько узнал я; и хотя я отлично понимал, что незаменимых людей нет, я считал делом своей, чести добиться, чтобы загадка была разгадана до конца и целакант занял определенную полку в анналах науки. Это стремление только возросло, когда обнаружилось, что и на сей раз у нас нет полного экземпляра. Как ни изнурили меня тропики, я был готов снова и снова пускаться на поиски столько раз, сколько потребуется.

Я давно мечтал поймать живого целаканта, чтобы каждый мог его увидеть в аквариуме, познакомиться с существом, которое жило сотни миллионов лет назад. Трудно назвать другое научное открытие, так ясно говорящее неискушенному человеку, что значит время. Живой целакант– наглядная иллюстрация, которой позавидовал бы сам Герберт Уэллс! В каком-то смысле сбывалась идея его «Машины времени».

Меня занимали и другие вопросы. Существуют ли другие виды целаканта – скажем, тот, о котором упоминал Хант^[18]. Новые и сложные проблемы рождало разительное отличие малании от латимерии. Действительно ли малания иной вид, или это какое-то исключение?

В пределах каждого вида особи мало чем отличаются друг от друга. Но я давно склонялся к тому, что тенденция к «массовой продукции» со временем ослабевает, что даже у такой «устойчивой» по своим свойствам рыбы, как целакант, наряду с сохранением основных черт внешнего строения на протяжении долгих веков должны возникать все большие отклонения второстепенного порядка – скажем, расположение или размер плавников. Существует любопытная, примитивная, довольно редкая рыба Tetragonurus, у которой это можно наблюдать. Хотя она известна несколько сот лет и отдельные экземпляры обнаружены чуть ли не во всех концах света, собрано сравнительно мало – не больше тридцати – взрослых особей. Поразительно, что среди них нет и двух совершенно схожих между собой. Непременно есть какое-нибудь отличие, в частности в числе плавников. И ученые до сих пор не знают по-настоящему, десяток ли это разных видов или только один. Чтобы решить этот вопрос, нужны сотни экземпляров.

В случае с целакантом тоже было ясно, что для решения проблемы нужны еще экземпляры, много экземпляров. Сверх того, надо ведь считаться с возможностью увечия или деформации, или того и другого вместе. Правда, и тут опасно спешить с выводами, мы в этом сами убедились…

Работая в северной части Мозамбика, я обнаружил как-то в дневном улове своеобразную рыбу-единорога. Это и без того причудливая рыба, а у моего экземпляра еще оказался горб на спине. Часто попадаются рыбы горбатые вследствие деформации или увечий, обычно перенесенных ими на ранней стадии развития.

Я внимательно осмотрел уродца и заключил, что это деформированная особь широко распространенной здесь крупной рыбы-единорога. А вечером на маяке жена заметила в разговоре, что видела утром «горбатую» Naso. Я расспросил ее и на следующий день уже нарочно следил, не попадется ли еще «деформированная» рыба. Не прошло и недели, как их у нас набралось около десятка. И ведь что интересно: хотя все они были горбатые, у некоторых отсутствовал рог. Я быстро убедился, что это не деформированные особи, а новый вид; затем установил, что рогатые «горбуны» – самцы, безрогие – самки. Я опубликовал научное описание и назвал рыбу Naso rigoletto. После этой публикации посыпались письма от ученых, которые – кто с улыбкой, кто с досадой – сообщали, что в их коллекциях много-много лет хранятся такие экземпляры, но их считали деформированными или аномальными…

С тех пор я очень осторожно подходил к «деформированным» рыбам. Слишком рискованно делать выводы по одному только экземпляру.

Да, все говорило о необходимости добыть еще целакантов, много экземпляров.

Я считал своим долгом устранить все неясности и был готов сам продолжать изыскания. Губернатор очень любезно пригласил меня вновь посетить Коморские острова, и это было весьма кстати – там ведь до сих пор никто не занимался ихтиологическими исследованиями. Целакантов, судя по всему, ловят в конце года – это самый лучший для работы сезон: нет сильных ветров, можно вести общие исследования и попутно охотиться на целакантов, как мы это делали много лет. Итак, надо организовать экспедицию.

Я уже думал об этом, когда писал статью для «Таймс», и потому на всякий случай включил абзац, в котором спрашивал, не захочет ли какой-нибудь яхтовладелец предоставить нам свое судно для поисков целаканта. Трудно было рассчитывать, чтобы для такого дела выделили постоянно занятое большое исследовательское судно департамента рыболовства ЮАС. Зато не раз бывало, что состоятельные люди, владеющие мореходными яхтами, оказывали науке огромную услугу, предоставляя свои суда ученым-биологам для исследования океанских просторов. Я надеялся, что и на сей раз кто-нибудь откликнется.

В первые недели после нашего возвращения в Грейамстаун этот вопрос временно отошел на второй план, однако затем всплыл снова: пришло очень интересное письмо с острова Джерси (Нормандские острова). Оно было датировано 16 января 1953 года и подписано В. Дж. Стэттер – дом, владельцем 150-тонной двухвинтовой яхты «Ля Контента». Он предлагал воспользоваться его судном и командой во главе с ним самим. В распоряжении Стэттерда был и кинооператор. Владелец яхты подчеркивал, что не преследует никакой выгоды, если не считать возможных доходов от кинофильма; он писал также, что его команда просто жаждет открытий и приключений.

Нормандские острова! Нам рассказывали, что на этом архипелаге, спасаясь от подоходного налога, селятся англичане, которым состояние позволяет жить не работая. Кажется, проблема будет решена… Но, хотя с нашими ресурсами иного выхода как будто не было, мы не забывали, что всегда дешевле рассчитываться за услуги наличными. Следовало быть предельно осмотрительными – и так слишком много возникает всякого рода трудностей и осложнений, которые невозможно предугадать заранее. Независимо от условий нашего соглашения, если во время экспедиции начнутся споры, я окажусь в крайне невыгодном положении, а вероятность недоразумений особенно велика, когда все вопросы решаются заочно, в переписке.

Я написал о своей благодарности, но так, чтобы себя не связывать, и одновременно обратился в департамент премьер-министра. Мною руководили соображения такта; кроме того, такой шаг позволял надеяться, что нам все– таки дадут хоть какое-нибудь правительственное судно для выполнения задачи, которая, хотя и приобрела всемирное значение, но не перестала от этого быть национальной задачей ЮАС. Департамент ответил, что нет никаких существенных оснований отвергать предложение владельца «Ля Контенты». Затем вопрос был передан на рассмотрение Южноафриканского совета научных и промышленных исследований; Совет рекомендовал принять любезное предложение и ассигновал на экспедицию 1000 фунтов. Я надеялся также на сбор средств среди общественности; этот сбор прошел удачно благодаря щедрым пожертвованиям богатых дельцов Иоганнесбурга.

После необходимых приготовлений я 7 марта 1953 года написал Стэттерду, что принимаю его любезное предложение при условии, что научное руководство будет в моих руках. Я собирался улучить время и побывать на Нормандских островах, чтобы познакомиться со Стэттердом и его командой, осмотреть яхту. К сожалению, это оказалось невозможным – у меня было слишком много дел.

Подготовка такой экспедиции требовала предварительной работы по многим линиям. Во-первых, вопрос о судне; он как будто теперь решен. Во-вторых, необходимые запасы и снаряжение. В-третьих, участие других ученых и научных учреждений. И так как во всяком случае часть нашей работы должна была проходить во французских водах, предстояло просить у французских властей соответствующего разрешения и по возможности сотрудничества.

Естественно, первый вопрос был наиболее сложный. Казалось, стоит его решить – и все остальные препятствия будут преодолены. Пусть даже французы нам откажут – поблизости от Коморских островов есть районы, где не меньше надежд найти целаканта. И вообще, в сто раз легче решать все на месте, чем путем переписки. Но судно-проблема номер один.

Музеи и другие учреждения разных стран запрашивали меня, не собираюсь ли я продолжать поиски целакантов, и выражали готовность принять участие. Некоторые из них мечтали получить целаканта. Газеты поместили заявление сотрудника Британского музея: музей готов поддержать экспедицию, если я ее организую. Стэттерд, судя по всему, хотел предоставить нам судно с командой безвозмездно, и у меня теперь было достаточно денег, чтобы оплатить горючее, снаряжение и продовольствие, но я отлично знал, как трудно в таком предприятии наперед предугадать все расходы. И хотя кое– какие резервы у нас были, совсем не мешало бы раздобыть еще денег. Поэтому я не видел ничего плохого в том, чтобы разрешить желающим внести свой вклад, если это не связывает нас неприемлемыми условиями. Я искал целакантов не для себя, а для науки, и если наука готова оказать финансовую помощь – тем лучше!

Тщательно взвесив все, я остановился на некоторых ведущих научных учреждениях мира и послал им письма, предлагая внести в фонд экспедиции по 500 фунтов. За это они получают право, доплатив еще 500 фунтов, приобрести в свою собственность целаканта. Таким образом, один экземпляр обойдется в 1000 фунтов – намного меньше, чем если бы каждое учреждение само организовало экспедицию. «Убытки» (в случае, если мне не удастся поймать целакантов) тоже сводились к минимуму. Если количество целакантов будет меньше числа «пайщиков», пожертвователи сами решат, как их распределить между собой. При этом я заранее всех предупредил, что первый целакант, пойманный во французских водах, должен принадлежать Франции. Поступившие таким путем деньги я предполагал вручить Стэттерду на покрытие расходов.

Британский музей и ряд других учреждений ответили отказом. Один крупный американский институт счел 500 фунтов слишком большой для себя суммой. Лишь два адресата прислали утешительный ответ. К счастью, денег у нас было как будто уже достаточно, чтобы обойтись без дополнительной помощи.

Вот как проходили переговоры со Стэттердом. Еще до моего положительного ответа он сообщил, что собирается идти через Атлантику и Кейптаун, и привел вполне основательные доводы в пользу такого маршрута. В письмах от 17 февраля и 12 марта 1953 года он писал, что хочет выйти заблаговременно, не позже первой недели мая.

Зная по собственному опыту, что значит организовать экспедицию, я сомневался, уложится ли он в этот срок. Поэтому меня ничуть не удивило письмо от 15 апреля, в котором Стэттерд сетовал, как трудно своевременно получить снаряжение. Видимо, трудности продолжали расти, потому что 30 апреля 1953 года он написал мне, что задержки с поставками снаряжения могут принудить его идти через Средиземное море.

5 мая я ответил ему следующее:

«Если Вы пойдете через Средиземное море, то, я думаю, это вызовет здесь очень большое разочарование, так как многие, особенно из числа пожертвователей, надеются увидеть судно. Фотографии яхты напечатаны во всех крупнейших газетах. Другим минусом пути через Средиземное море будет необходимость бороться с муссоном. Могу Вас заверить, что он крайне неприятен, и путь от Красного моря на юг в это время года будет кошмарным. Наконец, в Кейптауне я собирался погрузить на судно большинство припасов. Правда, это не препятствует тому, чтобы Вы закупили все необходимое в Англии. В Кении это может оказаться сложнее. Если же рассчитывать на то, что мы все купим здесь, мне кажется предпочтительным идти на погрузку сюда, так как своевременно перебросить припасы в Порту-Амелия исключительно сложно. Одновременно я хочу подчеркнуть, что мы будем вполне удовлетворены, если сумеем достичь Коморских островов в сентябре. Торопиться некуда, и это будет самое хорошее время года. Даже если Вы выйдете из Англии в июне и Вам потребуется 25–30 дней до Кейптауна, Вы без труда доберетесь до Мозамбика к концу августа. Мне кажется целесообразным избрать в качестве последней точки на африканском континенте Мозамбикский порт; таким образом, мы пройдем достаточно далеко на север».

Стэттерд взвесил мои доводы и подробно рассмотрел их в ряде писем. Наконец 13 мая 1953 года он написал, что выйдет не позже первой недели июля и возьмет курс на Кейптаун.

Все как будто было в порядке. В эти же дни доктор Эйгиль Нильсен, один из виднейших палеонтологов Европы, написал мне из Копенгагена, что ждет решения своего университета об его участии в экспедиции, но независимо от этого он собирается на Мадагаскар разыскивать окаменелости целаканта.

Я спросил письменно Стэттерда, не может ли он захватить Нильсена на «Ля Контенте». Он ответил согласием. В письме от 23 мая Стэттерд заверил меня, что выйдет в первых числах июля, а то, чего он не успеет погрузить к тому времени, будет переслано в Дурбан.

Во избежание каких-либо недоразумений я заблаговременно послал Стэттерду подробный отчет о моих ресурсах, подчеркнув, что это все, чем я располагаю. Финансовые вопросы постепенно сами вторглись в нашу переписку.

июня 1953 года председатель и вице-председатель Южноафриканского совета научных и промышленных исследований приехали в Грейамстаун и побывали у меня в университете. Я посвятил их в ход дел, показал переписку и объяснил, что, на мой взгляд, возникли известные сомнения в осуществимости нашего плана.

После тщательного обсуждения они, как и я, пришли к выводу, что вряд ли целесообразно расходовать деньги, пока не будет окончательно выяснена позиция Стэттерда.

июня 1953 года Стэттерд написал снова, приложив копию датированного тем же числом письма Нильсену, где сообщал о своем намерении выйти в середине июля. Точное число зависит от того, когда ему, в соответствии с моими пожеланиями, поставят большой холодильник. Стэттерд подчеркивал, что собирается идти через Кейптаун.

Хотя день отплытия был перенесен с первой недели на середину июля, это все еще не нарушало моего графика. Зато я немало встревожился, когда Стэттерд в письме от 2 июля заявил, что с огорчением пришел к выводу о невозможности идти через Кейптаун, если не удастся начать плавание до 15 июля. Он обещал окончательно все решить в начале следующей недели и известить меня телеграммой, чтобы я, если он пойдет через Средиземное море, мог перебросить снаряжение в Мозамбик.

В Южной Африке частные лица и фирмы даровали экспедиции разнообразные товары и снаряжение; было условлено, что эти дары направят в ближайшие порты. Таким образом, в Кейптауне, Порт-Элизабете, Ист-Лондоне и Дурбане «Ля Контенту» должны были ожидать крупные партии груза. В Лоренсу-Маркише тоже ждало снаряжение, а также тонна взрывчатки, необходимой для экспедиции. И наконец, правительство предусмотрело некоторые льготы для «Ля Контенты», очень важные для Стэттерда и для экспедиции в целом.

Перебросить за шесть-семь недель разрозненные части экспедиционного снаряжения в Порту-Амелия было совершенно невозможно. Португальские власти ясно заявили, что не могут позволить перевозить взрывчатку из Лоренсу-Маркиша в какой-либо порт на севере. Да я и сам знал, как трудно вообще транспортировать грузы вдоль побережья Восточной Африки.

Что делать? Арендовать специальное судно? Дорого. Другие виды транспорта еще дороже. Но даже если я сумею отправить основные грузы к условленному сроку, морское путешествие на судах малого водоизмещения дело слишком ненадежное, и нет никаких гарантий в том, что яхта придет вовремя; хорошо, если вообще дойдет. Он и сам при всем желании не мог этого гарантировать.

Мне рисовалась картина: наш отряд сидит в адскую жару на груде багажа, среди которого есть скоропортящиеся товары, в глухом уголке Восточной Африки, меж тем как «Ля Контента» пробивается на юг, борясь с огромными валами и течением у африканских берегов. Если Стэттерд не дойдет (и никто его не упрекнет в этом), нам неоткуда ждать компенсации, все усилия и затраты пропадут зря. Мой опыт и мои знания говорили мне, что осуществить новое предложение Стэттерда практически невозможно без неоправданно высоких расходов, которые, к тому же, могут оказаться напрасными; одним словом, глупо даже пытаться.

Как ни серьезно было это осложнение, вызванное внезапным изменением планов, оно оказалось не единственным. Стэттерду, вопреки его надеждам, явно не удалось получить безвозмездно некоторые предметы снаряжения, и в первую очередь холодильную установку, о которой он упоминал чуть ли не в каждом письме. Между тем без нее он, по его словам, не мог выходить в плавание. Неожиданная тревога Стэттерда за финансовую сторону заставила меня найти людей, которые вызвались оплатить холодильную установку (после экспедиции предполагалось ее продать), и 22 июня 1953 года я написал об этом Стэттерду.

Стэттерд 2 июля ответил, что его радует моя готовность взять на себя расходы за холодильную установку, а так как ее предложили ему с 25-процентной скидкой, то я смогу потом продать ее даже с выгодой.

Но поскольку к 8 июля (когда пришло письмо от 2 июля) вопрос о маршруте не был решен (я надеялся на телеграмму от Стэттерда), я снова обратился к друзьям и посвятил их в неожиданно возникшие осложнения. Ведь когда я впервые с ними говорил, я думал, что яхта придет в Кейптаун – так писал тогда сам Стэттерд. Взвесив все обстоятельства, они пришли к выводу, что вынуждены взять назад свое предложение. Я послал Стэттерду телеграмму.

«Поручители готовы покрыть расходы холодильную установку только случае прихода сюда и своевременного осуществления всех операций тчк Изменении маршрута сотрудничество невозможно».

А три дня спустя я получил письмо от компании «Джерси Илектрикл», датированное 6 июля 1953 года. Последний абзац письма гласил:

«Мы были бы благодарны за быстрейший перевод денег, и, чтобы предотвратить какие-либо задержки, полагая, что деньги поступят своевременно, мы просили компанию «Фрайгидэр» немедленно отгрузить снаряжение, так как мистер Стэттерд сообщил нам о своем намерении выйти из Джерси в конце июля».

11 июля. По-прежнему от Стэттерда никаких телеграмм, а тут еще письмо, влекущее за собой новые недоразумения. Выходит, 6 июля (дата на письме компании) Стэттерд знал, что не может выйти ранее 15-го; следовательно, он все же избрал средиземноморский маршрут, если только вообще собирается прибыть. Нильсен хотел быть у Стэттерда 10 июля, но он вряд ли сможет ждать до «конца июля».

Только 16 июля пришло новое письмо Стэттерда (от 9 июля). Он сообщал, в частности, что на следующий день ждет Нильсена и введет его в курс дела. Далее он писал, что во избежание полного краха советует мне отправить снаряжение в Мозамбик, куда он и придет своевременно.

В тот же день я ему телеграфировал:

«Письмо девятого получено письменно подтвердите прекращение сотрудничества

Смит».

23 июля 1953 года от Стэттерда пришло письмо, датированное 18 июля. Он ставил меня в известность, что ведет переговоры с французским и датским посольствами об участии в международной экспедиции, а также о том, что написал обо всем этом председателю Совета научных и промышленных исследований и Секретарю по иностранным делам.

Двумя днями раньше я получил письмо от Нильсена, где говорилось:

«10 июля прибыл на Джерси, ожидая, что в один из ближайших дней выйду на «Ля Контенте». Однако мистер Стэттерд объявил мне, что отплытие состоится не раньше конца июля, к тому же яхта пойдет не через Кейптаун, а через Суэц. Я был несколько озадачен таким изменением графика и маршрута– во-первых, из-за дождливого сезона, который начинается на Мадагаскаре в ноябре, во-вторых, потому, что рассчитывал встретиться с Вами в Грейамстауне.

Поэтому я изменил свои планы и заказал место до Порт-Элизабета на «Эдинбург Касл». Отплываю из Саутгемптона сегодня и полагаю прибыть в Порт– Элизабет 1 августа.

Таким образом, я выигрываю целый месяц для работы на Мадагаскаре и к тому же получаю возможность встретить Вас в Грейамстауне в первых числах августа».

Нильсен, как и писал, прибыл в Порт-Элизабет 1 августа 1953 года. Он рассказал мне, что 10 июля, приплыв на Джерси, сразу пошел на «Ля Контенту» и встретил несколько мужчин и женщин, которых ему представили как команду. После этого вместе со Стэттердом он сходил в. родильный дом и познакомился с супругой Стэттерда; она за несколько дней до того родила. Ему объяснили, что отплытие задерживается и маршрут будет изменен, однако никто не упомянул о возможном разрыве отношений между мной и Стэттердом. Поразмыслив, Нильсен решил немедленно продолжать путь. И лишь на корабле, получив от меня телеграмму, он понял, что у нас со Стэттердом что-то не получилось.

Итак, после нескольких месяцев упорных приготовлений я в конце июля снова оказался у разбитого корыта. Снова надо срочно решать и быстро действовать. Множество снаряжения, продовольствия и оборудования, в том числе тонна взрывчатки, лежит наготове. Бросить все? Немыслимо! Но тогда нужно найти судно. Мы должны быть на Коморских островах не позже октября– ноября; значит, в конце августа – меньше, чем через месяц, – необходимо выйти в море.

Позвонив министру Паулю Зауэру, я рассказал о создавшемся положении и спросил, нет ли в Управлении портов судна, которое могло бы подойти для моих целей, а если есть, что надо делать, чтобы его получить. Министр ответил, что его люди займутся этим вопросом. Через несколько часов мне сообщили: они не могут мне ни порекомендовать, ни выделить ни одного судна.

Тем временем я обзвонил видных деятелей судоходства во всех портах, а также в Иоганнесбурге и Претории, прося найти в ЮАС какое-нибудь судно, пригодное для нашей экспедиции. Записал несколько мало обнадеживающих советов. А 27 июля я сел на самолет, чтобы сделать последнюю отчаянную попытку отыскать судно, которое могло бы нас выручить.,

Меня не устраивала какая-нибудь дырявая посудина: как ни мечтал я найти целакантов, это еще не значило, что я готов кончить свои дни в пасти тигровой акулы. Прочесал гавань Порт-Элизабета – ничего подходящего; в тот же день самолетом прибыл в Дурбан и продолжил поиски. Здесь были подходящие суда, но – увы! – либо слишком дорого, либо нужен долгий ремонт… 29 июля я прилетел в Кейптаун и прямо с аэродрома попал на

совещание. Было чертовски холодно, но я видел перед собой Восточную Африку и Коморские острова. В порту нашлось хорошее судно – но дороговато… Я телеграфом запросил Совет исследований, нельзя ли ассигновать еще 1000 фунтов. Ответ: «Можно, но мы настоятельно рекомендуем отложить до следующего года». Ничего не поделаешь. Учитывая все прочие неразрешенные проблемы, это означало: «Конец».

Как раз в этот день рано утром пришел корабль Нильсена, и мы повидались. У нас было очень мало времени, но я успел ввести датчанина в курс дела и сообщить, что в Порт-Элизабете его встретит моя жена.

Мне еще предстояло побывать у доктора Малана. Придя в знакомую мне канцелярию, я предупредил секретаря, что мне теперь уже ничего не нужно и если доктор занят, я уйду. Секретарь ответил, что доктор хочет меня видеть.