Текст книги "Полуночный ковбой (др. перевод)"

Автор книги: Джеймс Лео Херлихай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 10

Джо понятия не имел, куда податься. Он как лунатик бродил по улицам, а сентябрь меж тем утверждался в своих правах.

Скоро станет холодать, а еще раньше кончатся деньги.

Пока, однако, было еще тепло, а оставшиеся деньги – семь долларов – Джо распределил с рачительностью бедной вдовушки. Теперь он мог позволить себе только самое необходимое, да и то не все. Он научился питаться почти задаром: автомат выдавал порцию вареных бобов или макарон с сыром всего за двадцать центов; потом можно податься к зеленщику и набить карманы изюмом и морковкой за четверть доллара, а яблоки, персики и сливы – просто спереть в лавчонках на Девятой Авеню; были еще и еврейские раззявы-булочники с их пахучим товаром. Джо никогда не был склонен к полноте, сейчас он потерял в весе всего несколько фунтов и оставался в хорошей форме. Но вокруг глаз начала проступать предательская синева, а сами глаза запали. И все из-за ночевок в неудобных местах – грузовиках, кинотеатрах, на вокзальных скамейках, автобусных остановках.

На лице Джо появилась некая светлая печаль, как у святых на иконах. Теперь он не искал встреч с отражением – каждый взгляд в зеркало напоминал о крахе надежд.

Но следить за своей внешностью Джо не бросил и чистоте тела уделял даже больше внимания, чем раньше.

Мыло и бритву он носил в кармане, зубную щетку затыкал за голенище, а мыться и чиститься ходил в туалеты, кафе и бары. Он ежедневно обтирался и не упускал возможности снять сапоги и ополоснуть ноги. Когда его заставали за этим занятием, Джо, скрывая смущение, полоскался еще пуще. С некоторых пор он уверовал, что лишь вода и мыло помогут ему остаться человеком.

В общем, весь день проходил в трудах. Он часами шатался по дешевым лавчонкам, околачивался у прилавков, обмирая от восторга перед грудами чистых носков и прикидывая, как бы половчее стянуть пару. Заходил в парикмахерские и сосредоточенно думал, не пора ли постричься и не влетит ли это ему в копеечку. Короче говоря, мелочи, о которых Джо раньше и не думал, вдруг приобрели важнейшее значение в его жизни.

Мысли пойти работать порой посещали его, но никогда не были ему свойственны, поэтому в голове надолго не задержались и на этот раз.

Нельзя сказать, что Джо вообще не интересовала работа, но он воспринимал ее как нечто отвлеченное. Он частенько глазел на работающих. На Бродвее наблюдал, как готовят пиццу, и это представлялось какой-то странной игрой, смысл которой Джо не мог до конца постигнуть. Зачем человек работает? Ради денег. На что он их тратит? На жилье, еду, семью. Проще не бывает. Но Джо такое объяснение не удовлетворяло. Мозг не воспринимал кажущейся простоты, а искал глубинных, скрытых, истинных причин.

И всегда за простым ответом, который напрашивался, у Джо возникало более глубокое объяснение.

Оно появлялось в потайных уголках сознания и казалось светом, озаряющим истинный смысл окружающего.

* * *

Однажды дождливым вечером – как оказалось, это был последний вечер его одиночества – Джо решил за шестьдесят пять центов отоспаться в кинотеатре на Сорок второй улице. Там показывали фантастический фильм про землян, которые очутились на далекой планете, где властвовал Голос. Он был бестелесен и исходил вроде бы из ниоткуда. За вечер фильм прокручивали несколько раз, и сны Джо прекрасно уживались с сюжетом.

Например, время от времени Голос взывал: «Земляне! Земляне!» – и Джо тут же просыпался, словно обращались к нему: «Джо Бак! Джо Бак!» Выспавшись, он решил посмотреть, что же это все-таки за Голос. Ему смутно казалось, что, разгадав эту загадку, он прояснит что-то и для себя. Но, конечно, выяснилось, что голос шел из диковинной машины, сделанной специально для этого фильма.

На следующее утро, как всегда, бродя по городу, Джо ощутил, что смотрит на людей по-новому.

Новое чувство было странным, но приятным – понимание общности людей с планеты Земля. Джо воображал, что все вокруг, да и он сам тоже, когда-то жили на Земле, но потом покинули ее, переселились на другую планету и тем не менее сохранили привязанность к старому дому. И вот теперь, заметив какую-нибудь старушку на улице, или бегущего ребенка, или ювелира в мастерской, шептал им: «Земляне, земляне». Теперь он видел их лица, тела, кожу, волосы сквозь призму чудесного чувства, рожденного в тот вечер.

Переполненный новыми переживаниями, он вдруг совершенно неожиданно, впервые за долгое время, столкнулся со своим отражением. Это случилось на Восьмой Авеню. Высокий красивый парень надвигался на него. Большие темные глаза смотрели пытливо – это был взгляд бывалого охотника. Через несколько секунд Джо, разумеется, понял, что это его собственное отражение, и все же в подсознании он питал смутную надежду наладить с этим охотником какое-то безмолвное взаимопонимание. Против воли он остановился и позвал самого себя: «Землянин! Землянин!» Но ответа не последовало, понимания не возникло, отражение, как и прежде, осталось плоским двойником, сказанное слово не вернулось к Джо.

На Сорок второй улице перед банком он увидел мистера О’Дэниела, упрекавшего кучку собравшихся людей в грехе одиночества.

– Я объездил нашу великую страну вдоль и поперек. – Правой рукой мистер О’Дэниел жестикулировал, а в левой держал американский флаг. – И я потрясен тем, что увидел. Улицы полны одинокими: мальчики и зрелые мужчины, девочки и женщины, люди всех рас – весь народ погряз в пучине одиночества. Я видел школьные дворы, где играли дети. И свет померк предо мною: я узрел в глазах резвящихся чад семена того же ужасного греха – одиночество уже пустило в них корни. Если его не выкорчевать, да-да, не вырубить безжалостно, страна рухнет в бездну, по сравнению с которой Содом и Гоморра покажутся пикником на лужайке. Вы слышите? Я призываю вас – придите в ряды Блаженных!

Джо понял, что проповедник завелся всерьез и надолго, и отправился дальше. А вслед неслось:

– Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, чем сделаешь ее соленой? Так сказал Иисус. И я обращаюсь к Господу: помоги нам! Помоги, прежде чем одиночество отнимет у нас силу.

Постепенно слова проповедника потонули в уличном шуме. Джо обернулся – мистер О’Дэниел все размахивал руками. Джо заметил, что проповедник смотрел не в глаза людям, собравшимся на тротуаре, а поверх голов, словно ожидая явления Господня. Но Господь не являлся, и Джо подумал, а может, мистеру О’Дэниелу нужно совсем другое? Ведь он размахивает флагом совсем как затерянный в пустыне человек, который стремится дать знать о себе кому-то далеко-далеко. Но кому? Женщине? Ребенку? И откуда ожидать помощи? Из Нью-Джерси? С Восьмой Авеню? С Запада? Или с неба?

Зрелище тронуло Джо: старик с глазами фанатика бередил людям душу, потрясал кулаками, призывал Бога. Но тот не шел. И не придет.

Джо вздрогнул. Он послал мистеру О’Дэниелу свой пароль «Землянин» и отправился по своим бесцельным делам, стремясь забыть то, что видел.

И вот тогда случилось нечто, изменившее всю жизнь Джо. Он вновь встретил калеку – мошенника Крыса Риццо.

ГЛАВА 11

Проходя по Гринвич-Виллидж, Джо поймал из ближайшего кафе взгляд больших карих глаз. Увидев Джо, Крыс зажмурился, съежился, явно мечтая сделаться невидимым.

Но Джо, который три недели болтался по улицам, чужой среди чужих, задрожал от волнения, увидев знакомое лицо. Он замер, неожиданно обрадовавшись, что встретил знакомца, и не сразу вспомнил, что Крыс обманул его. Джо вошел в кафе. Когда его рука опустилась на плечо Крыса, тот затрясся и вобрал голову в плечи.

– Не бей убогого, – пропищал он.

– А я и не собираюсь, – зарычал Джо. – Я тебя просто придушу.

Но гнев в голосе был наигранный, радость при виде знакомого лица еще не прошла.

– Сперва выверни карманы. Давай, не задерживай.

Крыс молча повиновался и выложил на стол шестьдесят четыре цента, две целые пластинки жевательной резинки и один огрызок, семь сплющенных окурков, спичечный коробок и какие-то бумажки.

– А может, ты деньги в носках прячешь? – спросил Джо, зная, что Крыс – мужик ушлый.

– Да ни цента, ей-Богу. – Крыс воздел руки и глаза к нему. – Матерью клянусь!

– Ну, если что утаил – не жить тебе на свете. – Джо подвинул содержимое карманов обратно к Крысу. – Забирай свое барахло.

– Джо, возьми шестьдесят четыре цента. Прошу, возьми.

– Тьфу, какие монеты липкие, ты их что, слюнявил, что ли? Я и в руки их не возьму, суй обратно.

Было ясно, что с этого мерзкого крысенка взять нечего – надо было уходить. Но Джо почему-то не торопился. Он мучился: по всему выходило, что перед ним – злейший враг, а мстить совершенно не хотелось. Джо слишком долго был один, и это сказывалось – он испытывал непонятную самому себе радость.

А Крыс все болтал про первую их встречу, все клялся и божился, что он хотел как лучше, в общем, выгораживал себя как мог. Джо перебил его:

– Хочешь бесплатный совет, как прожить подольше? Заткнись про тот вечер.

– Ладно-ладно, – согласился Риццо. – Забудем. Ты где теперь живешь? Все в той же гостинице?

Тут Джо вспомнил то, о чем запрещал себе думать – о чемодане из лошадиной кожи, запертом в гостиничной камере хранения. Джо относился к нему почти как к живому существу, он был оплотом в зыбком мире, окружавшем ковбоя. Джо знал, что ему не суждено снова увидеть свое сокровище, и непонятная радость от встречи с Крысом неожиданно уступила место горечи. Он стиснул зубы, чтобы не выдать своих чувств, и вышел из кафе.

На Девятой улице кто-то его окликнул. Обернувшись, он увидел торопливо ковылявшего Крыса. Его тело при каждом шаге раскачивалось, пребывая в неустойчивом равновесии. Казалось, карлик убегает от риска сломать себе шею. Джо хотелось быть одному, но он знал, что, если зашагает быстрее, Крыс все равно не отстанет. Устраивать гонки у Джо не было ни малейшего желания, поэтому он остановился. Крыс догнал его, и тут Джо заорал:

– Эй, вонючка, отвали от меня. Ясно?

– Где ты сейчас, Джо? Жилье у тебя есть?

– Ты что, не понял? Брысь отсюда.

– А у меня есть.

– Вали, тебе сказано. Я не шучу. Еще раз сунешься, шею сверну.

– Да я тебя приглашаю, черт возьми! Приглашаю к себе жить.

– Тоже мне, хозяин, мать твою…

– Представь себе.

– Ну, и где ты живешь?

– Пойдем посмотришь.

Они вместе направились к жилым кварталам. Джо сказал:

– Не нравишься ты мне. Небось думаешь, я дурак – поманили и поперся.

Крыс пропустил его слова мимо ушей.

– У меня не топят, – предупредил он. – Но когда станет холодать, я смоюсь во Флориду. Так что наплевать, верно?

Джо гнул свое:

– Я, наверно, совсем спятил. Лягу спать, а ты меня до нитки оберешь…

– Кровати тоже нет, зато одеял – навалом. Слона упаковать можно.

– Вот, значит, что задумал, ублюдок! Тебе волю дай, ты меня и упакуешь в лучшем виде. Только попробуй!

– И света нет. Ну и черт с ним, я свечками запасся.

Мало-помалу Джо сообразил, в каких условиях жил Крыс.

В Нью-Йорке много жилых домов, предназначенных к сносу. Постепенно жильцы съезжают. На окнах пустых квартир домовладелец лепит большой белый крест из полосок бумаги. В таких квартирах и обитал Крыс, свои жилища он так и звал – «кресты». Жил он там с тех пор, как сбежал из дома в шестнадцать лет. Разыскивая жилье, он шатался по улицам и высматривал дома, где на окнах стали появляться белые кресты. Иногда приходилось ломать замок, но чаще дверь была настежь. Временами Риццо доставалось от съехавшего жильца кое-что из мебели. Он перетаскивал свои скудные пожитки на новое место и жил там до тех пор, пока домовладелец не узнавал о его присутствии или пока не съезжал последний квартиросъемщик и не отключали воду.

Сейчас он обитал в пуэрториканском квартале. Крыс и Джо поднялись на пустой этаж и прошли через холл к маленькой квартирке в задней части дома. Лучи заката неярко освещали комнату. Джо отметил, что это местечко получше, чем углы, где он ночевал в последние недели. У Крыса из мебели были только стул и стол. Но одеял и вправду хватало – целая груда в углу около окна. Самые разные одеяла – стеганые, ватные, солдатские, даже индейские – служили Крысу мягкой, теплой постелью.

Крыс вовсю хвастал жилищем перед Джо. Он предложил гостю стул, а сам наполнил водой кастрюльку и принялся разводить огонь в ведре, чтобы приготовить кофе. Джо пошел было к стулу, но свернул и лег на груду одеял, забормотал, что, мол, жестко, но, не докончив, погрузился в глубокий сон без сновидений.

* * *

Джо спал несколько часов и проснулся в холодном поту. Он осмотрелся и понял, что лежит на полу лицом к стене в незнакомой полутемной комнате, на куче одеял. Пламя свечи отбрасывало на стены и потолок слабые тени. Где же он? У постели чьи-то ноги в вельветовых штанах. Джо узнал хромого.

Крыс сидел, прислонившись к стене, курил и вертел в руках приемник Джо.

Джо сел, выхватил радио, включил – вроде не испорчено. Потом выключил и прижал к себе.

– Где мои сапоги? – спросил он.

Крыс показал под стол.

– Как они туда попали?

– Я их с тебя стащил.

Джо посмотрел на сапоги, потом – на Крыса.

– А зачем?

– Чтобы было удобнее спать.

Джо поднялся и пошел к столу за сапогами.

– Пожалуй, самое лучшее – унести отсюда ноги, и поскорее.

Джо сел и принялся натягивать сапоги.

– Да почему? Почему? – закричал Крыс. – Какая муха тебя укусила?

Джо держал сапог в руке, словно взвешивая. Прищурившись, он смотрел на Крыса, как бы соображая, кто больше потянет – Крыс или сапог. «Крыс, конечно, жулик, – думал Джо, – но с ним опасно иметь дело, только если есть, что у тебя украсть. Если предстоит провести ночь здесь, можно положить транзистор под подушку. А сапоги… Зачем они колченогому? На что ему еще польститься? На педераста Крыс вроде не похож». В общем, Джо смотрел на своего соседа и не видел ничего особо опасного – хилый калека на груде старых одеял на полу боится остаться один. Почему бы тут не заночевать? Вроде все просто, но каждый раз, когда Джо принимал простые решения, это ему всегда боком выходило. И все же хорошенько выспаться не повредит. Но сначала этого сукиного сына нужно как следует припугнуть. На всякий случай. И Джо начал:

– Эй, Крыс, слушай, чего скажу. Только сперва дай закурить.

Тот достал окурок из кармана и подержал свечку, чтобы Джо прикурил. Джо посмотрел прямо в глаза карлика.

– В общем, слушай внимательно. Тебе же лучше будет. Ты хочешь, чтобы я тут переночевал, верно?

Крыс пожал плечами.

– Я не заставляю, дело твое.

Но голос звучал неубедительно, а плечами он пожал вяло, с деланным безразличием. Джо понял, что, несмотря на свои слова, Крыс очень хочет, чтобы он остался. Тогда Джо решил набить себе цену.

– Мое дело, говоришь. – Джо надел сапог. – А я-то подумал, что ты и вправду хочешь, чтобы я тут остался. Видать, ошибся я.

– Ну хочу, хочу. – Крыс чуть не сорвался на крик. – Хочу, чтобы ты остался. Я же тебя пригласил, сколько повторять можно…

– А не боишься?

– Чего?

– Что я останусь. Я ведь человек опасный. Для меня пришить кого – что свинье хрюкнуть.

Джо смотрел, как среагирует Крыс, но тот был спокоен.

– Что, не веришь? Один тип сделал мне подлянку, ну вроде как ты в тот вечер. Так я только и думаю, как ему кишки выпустить… Ну, я тебя предупредил, так что решай.

– Да я уж давно решил.

– А может, до тебя не дошло? Может, я плохо объяснил?

– Лучше некуда. Я уже все понял и уже трясусь от страха. Как же – опасный человек, убийца!

Джо кивнул.

– Зря сомневаешься. – И подумав, добавил: – Ну, ты по-прежнему хочешь, чтоб я остался здесь на денек-другой? Хочешь или нет?

Крыс нахмурился и рявкнул:

– Да, черт побери, хочу!

Джо был доволен. Он жестом успокоил Крыса.

– Не ори. – Он снял сапоги и пошел к одеялам. – Подумаешь, спросить его нельзя. Мне ведь одолжений не надо. Терпеть этого не могу.

Улегшись на одеяла, Джо стал оглядывать комнату, привыкая к новому месту. И он, и хозяин молча курили. Крыс спросил:

– Ты что, серьезно кого-то убил?

– Пока нет. Но тому парню от меня здорово досталось.

Джо поведал историю драки с Перри в публичном доме у Хуаниты-Босоножки.

– Я тогда как с цепи сорвался. Голову потерял, весь разум в кулаки ушел. Если бы меня не оттащили, я б того сукиного сына насмерть уходил. И тебя тоже. Я ведь тебя той ночью с ножом искал, так-то. И будь уверен, пустил бы его в ход, не раздумывая.

Джо перевел дух, прикидывая, чем бы еще пронять Крыса.

– Тогда меня легавые повязали и ткнули в каталажку – если бы не они, тебя уже черви сглодали бы.

– Ха! Думаешь, я испугался?

– Так что теперь, – продолжал Джо, – как легавого увидишь – поклонись ему в ножки. – Он ткнул сигарету в пепельницу, сделанную из консервной крышки, и улегся. – Ну вот, я тебя предупредил. Так что близко не топчись. Я этого не люблю.

Крыс отодвинулся и окликнул его:

– Джо?

– Чего тебе?

– Раз уж ты остался, сделай мне одолжение, а?

– Фиг тебе. Одалживать всяким, знаешь ли…

– Да нет, я о другом. Поскольку ты тут вроде у меня в гостях…

– Наодалживал я вам – по горло сыт.

– Ладно, ладно. В общем, раз ты здесь, ты меня Крысом не зови. Договорились? У меня, между прочим, имя есть – Энрико Сальваторе. Энрико Сальваторе Риццо.

– Ну и имечко, язык сломаешь.

– Тогда – Рико. Зови меня Рико – уж доставь мне такую радость в моем собственном доме.

– Спи давай, – огрызнулся Джо.

Карлик не отставал:

– Договорились?

Джо приподнял голову и прорычал:

– Ну Рико! Рико! Доволен? – Он отвернулся к стене. – И приемник мой больше не лапай.

Крыс пропищал:

– Спокойной ночи.

Но Джо пока что-то не слишком хотелось любезничать с этим типом. Он притворился, что спит.

ГЛАВА 12

В тот сентябрьский день и возник союз Джо Бака и Крыса Риццо. Парочка примелькалась на нью-йоркских улицах: хилый, белобрысый карлик, дергающийся, как полураздавленный кузнечик, с трудом семенил за мрачным высоченным ковбоем. Они вечно куда-то торопились, точно шалуны, ловящие птиц, – необходимо было выжить в лабиринтах Манхэттена.

Риццо грыз ногти, потреблял весь кофе и табак, что удавалось достать, не спал по ночам, хмурился и кусал губы. В их союзе он был мозговым центром, и на нем лежала ответственная задача выискивать новые способы выживания.

Джо Бак примирился со второй ролью, но вечно брюзжал и хаял все планы Крыса.

Однажды Крыс услышал, что в одном городке в Нью-Джерси на автостоянке висят ветхие автоматы-счетчики; их можно было вскрыть простой отверткой и неплохо поживиться. Джо не верил в успех и не скрывал этого, однако все же заложил транзистор, чтобы добыть деньги на дорогу. Добравшись до места, они узнали, что слухи неверны – там стояли новые автоматы и с отверткой делать было нечего. Джо разозлился, но проявил посильное великодушие: по крайней мере не раскрывал рта, пока Крыс изливался в оправданиях.

Но вообще-то ковбой вел себя по отношению к карлику достаточно безобразно. Джо и сам понимал, что действует приятелю на нервы, но особо об этом не задумывался. Он вообще мало о чем задумывался, потому что был счастлив.

Впервые в жизни ему не надо было строить кривые ухмылки, выламываться, чтобы привлечь внимание окружающих, и тосковать, не получая его. Сейчас его общество было жизненно необходимо Крысу. Ощущение своей нужности бальзамом лилось на сердце Джо, принося блаженное успокоение исколотой и исцарапанной душе.

Слава Богу, Джо наконец-то напал на существо, которое явно преклонялось перед ним. Никогда раньше Джо не обладал властью над людьми и не умел ею пользоваться.

Теперь он упивался этой властью, осязал, обонял, пробовал на вкус – так ведет себя ребенок, годами лишенный сладкого, когда попадает на конфетную гору. Он обрушивал на Крыса лавины ругани и нытья и наслаждался безропотностью, с которой тот все принимал. Ибо, как и всякий человек, неожиданно получивший большую власть, он не обошелся без злоупотреблений. Власть чаровала, порой вызывала пресыщение, но остановиться Джо не мог. Единственной привилегией карлика было прятаться в случае опасности за спину ковбоя. Джо и этим был доволен и с особым удовольствием расправлял плечи.

А еще ему нравилось слушать Крыса. Пока они слонялись по городу, пили одну чашку кофе на двоих в дешевых забегаловках, дрожали от все усиливающихся холодов, Джо выслушал от приятеля не одну историю и постепенно узнал всю его жизнь.

Крыс был тринадцатым ребенком в семье иммигрантов, замордованных нуждой. Он помнил отца, работягу-каменщика, который, придя с работы, валился с ног от усталости и мог заснуть в самом неожиданном месте. Мать, измученная постоянными родами, вечно болела, хозяйство вела, не вставая с постели. В доме при ней жилось как при доброй, но сумасшедшей королеве – сегодня один указ, завтра другой. Временами она все же набрасывала халат и ходила по квартире, стараясь разгрести путаницу, которую сама же наворочала. В одну из вылазок она нашла семилетнего Крыса с тяжелым воспалением легких под кухонной плитой. Провалявшись несколько недель и еле-еле оклемавшись, он тут же подхватил детский паралич. Вышел он из больницы только на следующий год, а к тому времени мать уже похоронили. Три сестры и двое братьев покинули отчий дом – кто завел семью, а кто просто ушел, куда глаза глядят. Оставшиеся восемь мальчишек плевать хотели на то, что творится в доме. Папаша Риццо тоже не забивал голову заботами о семье, для него все сводилось в основном к добыванию пищи. Раз в неделю он заваливал кухонные полки солониной, банками свинины с фасолью, а холодильник – сыром, мясом и молоком. Шесть дней мальчишки хватали, что под руку подвернется, а на седьмой папаша Риццо закатывал настоящий воскресный обед в ближайшем ресторане, где подавали спагетти. Когда семья была еще в полном сборе, ее глава устраивал пиры в том же ресторане, но только по большим праздникам. Он гордился своим громадным выводком, и его чувства вполне разделял хозяин заведения, всегда обращая внимание посетителей на то, что для семьи требуется самый огромный стол в зале. «Ecco che arriva Rizzo! – приговаривал хозяин. – Occupa la tavola piu grande del locale!» [6]6
  Вот идет Риццо! Он занимает самый большой стол в ресторане! ( ит.)


[Закрыть]

Даже теперь, когда у папы осталось только восемь сыновей, требовалось составлять вместе два обычных стола. Однако через пару месяцев количество воскресных едоков еще сократилось – у каменщика к старости стал портиться характер, теперь редкий обед не кончался перебранкой. Сыновья решили, что лучше уж самим добывать пропитание, чем слушать ругань старого брюзги, и один за другим ушли из дома. И, наконец, в одно прекрасное воскресенье папаша привел на семейный обед только Крыса. Когда хозяин посадил их за столик на двоих, отец засмущался, потом разозлился, но сдержал себя.

Он ел молча и был как-то церемонно вежлив по отношению к хилому тринадцатилетнему сыну-калеке.

В конце концов старый Риццо хорошенько надрался и, словно подводя итог обеду, впечатал огромный кулак в накрытый клеенкой столик. Он напомнил Богу и людям, кто он такой, что, дескать, он привык сиживать за столами побольше этого: «Sono Rizzo! Io prendo la tavola piu grande del locale!» [7]7
  Я – Риццо! Я занимаю самый большой стол в ресторане! ( ит.)


[Закрыть]Прибежал хозяин, и оба старика, обнявшись, всплакнули. Потом Крыс повел отца домой. В квартире старик огляделся и издал жуткий вопль, словно неожиданно проснулся и увидел, что семью вырезали бандиты, а стены дома забрызганы кровью. Уставившись поверх головы Крыса, будто того и не существовало, старый каменщик, рыдая, вопрошал снова и снова, где его дети: «Dove sono i miei ragazzi terribili?» [8]8
  Где же мои сыночки, черт бы их побрал? ( ит.)


[Закрыть]С той поры Крыс стал единственным для отца; впрочем, здесь не последнюю роль сыграла его физическая немощь. Но так или иначе, жизнь ему улыбнулась. Отец многое спускал Крысу и никогда не бранил. Обеды по воскресеньям продолжались. Разговоров за маленьким столиком почти не велось, зато там царила внутренняя близость, мирная любящая атмосфера. Папаше Риццо перевалило за шестьдесят, он погрузнел, облысел, ослаб здоровьем и стал напоминать облезлого добродушного медведя. За обедом он выпивал литр кьянти, а по дороге домой все гладил последнего сына тяжелой рукой по голове или обнимал его за плечи. И вот однажды летом, возвращаясь из ресторана, отец всей тяжестью обрушился на Крыса, придавив его к земле.

Когда Крыс, барахтаясь, вылез из-под отца, он понял, что тот мертв. Он скончался мгновенно на глазах у толпы, запрудившей залитые солнцем улицы Бронкса.

С тех пор Крыс остался один-одинешенек.

Ему было шестнадцать, он в жизни ничему не учился, но от природы быстро соображал и, как многие дети, выросшие в больших семьях, умело врал без зазрения совести.

С этим «багажом» он и вошел в жизнь.

Крыс мог часами болтать о Бронксе, о Манхэттене, да и почти обо всем на свете. Но любимым коньком была Флорида, и, хотя он там ни разу не был, рассуждал он на эту тему с гораздо большим апломбом, чем на любую другую.

Он частенько листал цветные проспекты туристических компаний и собирал газетные вырезки. Еще у Крыса имелась книга «Курорты Флориды и Карибского моря». В этом очаровательном (по его выражению) месте есть все условия, чтобы жить припеваючи, – солнце и кокосовые орехи, причем в таком изобилии, что не знаешь, куда от них деваться. Ну, с солнцем попроще – нужна только широкополая шляпа, очки и кремы. А вот с кокосами прямо беда – их столько на улицах валяется, что тамошние власти вынуждены нанимать огромные колонны грузовиков, чтобы их собрать и дать дорогу транспорту. А кокосовые орехи – это тебе и завтрак, и обед, и ужин, любому ребенку ясно. Как проголодаешься, сорви орех, вскрой ножом и – в рот. Расписывая прелести этой пищи богов, Крыс всегда сопровождал свои слова выразительнейшими жестами.

– Тут одна загвоздка, – втолковывал он Джо, плотоядно причмокивая, – такая штука, понимаешь… Теплое молочко по роже течет и прямо за шиворот. И тут надо от этой вкусноты оторваться и ряху обтереть. А отрываться неохота. Вот ты смог бы? Я-то смогу.

А уж насчет рыбы Крыс разливался таким соловьем, что и Джо уверовал – там для этого дела ни удочка, ни леска, ни крючок не нужны. Перед глазами витала сладостная картина – вот он и Крыс у воды весело галдят: «Рыбка, рыбка! Плыви сюда!» И тут же из волн выпрыгивают прямо в руки две здоровенные рыбины, уже зажаренные. Глупо, конечно, но Джо ясно ощущал аромат жареной рыбы.

Иногда, чтобы не оборвать столь приятную беседу, Джо подбрасывал вопрос:

– Старик, а ты обдумал, где мы будем ночевать? У них ведь там «крестов» нету, это уж как Бог свят.

Но у Крыса был готов ответ на все. Он начинал расписывать бесконечные мили песчаных пляжей, прогретые солнцем, с беседками, павильонами, бунгало на любой вкус, скамейками, устланными мягкими подушками. Там, защитившись от дождя и ветра, можно спать, как у Христа за пазухой.

Однако чаще всего приходилось думать и говорить о деньгах.

Крыс был просто не способен зарабатывать на жизнь сколько-нибудь честным путем. Оба они порядком поистрепались – значит, на стоящую, хорошо оплачиваемую работу их не возьмут. Да и квалификация у друзей была не та. Вдобавок, им не улыбалось вкалывать целый день. Крыс, например, даже разговоры об этом воспринимал, как оскорбление. Но жить мелким жульничеством было тоже нелегко – уж слишком много конкурентов, приходилось постоянно подыскивать что-то новенькое, а где гарантия, что не попадешь впросак? Как с теми автоматами на стоянке, черт бы их драл! Что касается возможностей Джо делать деньги по прямому призванию, то Крыс безапелляционно заявил, что с бабами этот номер не пройдет. Там работали свои специалисты с соответствующей экипировкой, манерами и внешностью.

Образ ковбоя в Нью-Йорке не проходил, на него не ловились даже гомосексуалисты, разве только сугубо специфическая их группа, проявлявшая склонность к мазохизму. («А что это за субчики, я тебе и рассказывать не хочу, все равно не поверишь».) Тем не менее временами, когда совсем уж донимал голод, Крыс переступал через свои принципы и устраивал Джо свидания с «субчиками» за пять – десять долларов. От того требовалось только не возмущаться в течение нескольких минут. Но от этих «свиданок» у Джо делалось мерзко и муторно на душе. Он как бы становился на одну доску со своими партнерами – отсюда и душевное смятение, и гнев. Крыс признавал, что делать деньги таким путем – довольно погано. Он утверждал, что любая проституция – самое тяжкое дело в мире, конкурентов всегда навалом, а сейчас и подавно нелегко – все бесплатно дать норовят. Единственное, на чем можно еще погреть руки, – это обобрать клиента, но тут нужны хитрость и тонкий расчет. Крыс понимал, что именно этих качеств его другу-ковбою и недостает, поэтому не подбивал его выступать в таком качестве. Сам Крыс был достаточно хитер и ловок, но его шансы на успех резко снижались из-за сухой ноги («Ты возьми, к примеру, обычного педераста: кто захочет иметь дело со мной, убогим?»).

У Крыса была более подходящая для него специальность – он промышлял по карманам. Но ему обычно не везло. «Объекты», как правило, раза в два выше и толще Крыса, частенько хватали его за руку и уже давно могли бы сдать в полицию, но Крыс, попавшись, начинал канючить, взывать к милосердию пострадавшего, вовсю спекулируя на своем уродстве. Несколько лучше ему удавался другой вид жульничества, который, однако, требовал больше времени и приносил меньше прибыли. Крыс усаживался в баре, завязывал разговор с посетителем и потом, улучив момент, пытался украсть кошелек собеседника. Иногда он так просиживал битый час, а уходил всего лишь с какой-нибудь мелочишкой в кармане и парой кружек пива в животе.

Джо от этой самодеятельности просто тошнило («Тоже мне, дело!»). Он презирал медяки, нажитые таким путем, и Крысу частенько приходилось сочинять небылицы, чтобы объяснить их происхождение. А иначе Джо отказывался есть и ходил голодный, с вытянувшимся лицом.

Все же Джо по-прежнему радовался дружбе с Крысом. В эти недели ничто не страшило его больше, чем перспектива снова остаться одному.

Казалось, он зажил по-новому, стряхнув с плеч груз одиноких лет, но он чувствовал, что эти годы притаились где-то поблизости, бросая тень на настоящее, как существа из ночных кошмаров: черные, безжалостные, готовые снова утащить его своими щупальцами в безбрежное море одиночества.

* * *

Так, плывя по течению, друзья прожили октябрь и окунулись в мерзкую погоду ноября. В жизни не происходило ничего особенного.

Схожесть дней и отсутствие всяких надежд на лучшее рождали в Джо все возраставшее беспокойство и тревогу, которая временами перерастала в панику.

Ему чудилось, что Манхэттен – его тюрьма, а стены ее сжимаются с кошмарной скоростью. Джо мерил шагами все суживающееся пространство, а скоро стены сомкнутся и раздавят его в лепешку.

Оба страдали от бесконечных простуд, особенно Крыс. Голос стал басовито сипеть, что не соответствовало его малому росту и смешило Джо. Он поглощал массу лекарств и микстур, вечно ходил вялый и жаловался на головокружение. Аппетит у Крыса совсем пропал. Лишь изредка он проглатывал несколько ложек супа или перекусывал в баре. Но от кофе не отказался. Пить кофе и курить он мог постоянно. Всякий раз, как Джо видел Крыса с сигаретой, он верил, что в табаке есть некий жизненный эликсир, который Крыс умело извлекает.