Текст книги "Искатель. 1961-1991. Выпуск 1"
Автор книги: Джеймс Хедли Чейз
Соавторы: Жорж Сименон,Виталий Гладкий,Чарльз Вильямс
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
Взгляд Лекера упал на телефонный аппарат на столе, и он помедлил в нерешительности. Заметив небольшую пластинку с белой кнопкой, он нажал на нее:
– Не знаю, что это за звонок, но где-нибудь же он звонит. Посмотрим, явится ли кто-нибудь?
Они ощущали настоятельную необходимость в какой-то передышке и молча ждали, не глядя друг на друга. Из них троих месье Пеллардо, пожалуй, более других владел собой, во всяком случае внешне.
Наконец откуда-то издалека до них донесся неясный шум, затем прозвучали чьи-то шаги в дальнем коридоре, потом в другом, и, наконец, они услышали робкий стук в дверь. Это был один из дежурных, совсем юнец. Лекер спросил:
– Располагаете ли вы свободной минутой?
– Конечно, господин комиссар.
– Постерегите, пожалуйста, месье Пеллардо во время нашего отсутствия.
Полицейский с удивлением разглядывал элегантного мужчину, сидящего на стуле.
Лекер и Мегрэ вышли на крыльцо. Над ступеньками был протянут тент, предохраняющий от дождя.
– Я просто задыхался и подумал, что и вам не мешает немного поразмяться и глотнуть свежего воздуха…
Огромная, низкая туча, то и дело озаряемая вспышками молний, повисла над городом. Ветер стихал. Улица была пустынной, лишь изредка проезжала машина, вздымая фонтаны брызг. Начальник уголовного розыска в Клермон-Ферране закурил сигарету, прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по цементным плитам и шелестящего в листве деревьев.
– Чувствую, что я плавал самым жалким образом. Следовало бы лучше уступить место вам, патрон.
– А что бы я мог сделать? Вы сумели внушить ему доверие. Ведь он уже дошел до того, что считал излишним отвечать на вопросы и предпочитал молчать. Он дошел до предела, больше ни на что не реагировал и готов был ко всему – будь что будет!
– И у меня создалось такое впечатление.
– Но мало-помалу вам удалось вырвать у него кое-что. А потом произошло что-то, чего я до сих пор не могу уразуметь. Одна ваша фраза его поразила.
– Какая?
– Не знаю! Знаю только, что внезапно произошла какая-то заминка, что-то заклинилось. Надо было взвешивать каждое слово. Я не отрывал глаз от его лица. Он был уверен, что мы знаем больше его самого.
– Что знаем?
Мегрэ замолчал, пуская дым из трубки.
– Какой-то факт, очевидный, казалось, для него, но ускользнувший от нас.
– Может быть, следовало записать его ответы?
– Он бы тогда совсем замолчал.
– Не хотели бы вы закончить допрос, патрон?
– Это было бы не только незаконно, но и неправильно. Потом его адвокат мог бы придраться к этому. Да я и не думаю, что сумел бы справиться лучше вашего.
– Я просто не знал, с какого конца взяться, а главное – как бы он ни был виновен, мне его бесконечно жаль. Это совсем иной тип преступника. Когда мы покинули отель, мне показалось, что весь мир внезапно замкнулся за ним навсегда.
– И он это почувствовал.
– Вы думаете?
– Да, ему хотелось во что бы то ни стало сохранить некоторое достоинство, и любое проявление жалости он рассматривает как милостыню.
– Расколется ли он в конце концов?
– Он заговорит.
– Сегодня?
– Возможно.
– В какой момент?
Мегрэ уже готов был ответить, но снова задымил и наконец небрежно бросил:
– В какой-то момент вы могли бы упомянуть Мениль ле Мон, спросив его, к примеру, не бывал ли он там?
– А чего ради отправился бы он туда? И какое отношение имеет это к происшествию в Виши?
– Так, смутная интуиция, – неопределенно пояснил Мегрэ. – Когда тебя несет течение, цепляешься за что попало.
– Охотно опрокинул бы– кружку пива.
На углу улицы был бар, но не бежать же туда под проливным дождем? Что касается Мегрэ, то слово «пиво» вызвало у него грустную улыбку. Он обещал Риану не пить и держал слово.
– Ну вернемся?
При их появлении полицейский быстро выпрямился и застыл по стойке «смирно». Пеллардо по очереди разглядывал их.
– Спасибо! Вы можете идти…
Лекер занял прежнее место.
– Я дал вам несколько минут, чтоб вы поразмыслили, месье Пеллардо. Не хочу задавать вопросы, которые могли бы вас запутать и привести в замешательство. В данный момент я пытаюсь составить себе представление… нелегко ведь так с маху, в один присест проникнуть в жизнь человека, постичь ее безошибочно, не заблуждаясь.
Он подыскивал тон, совсем как музыканты в оркестровой яме перед открытием занавеса. Пеллардо глядел на него внимательно, но без видимого волнения.
– Вы уже были женаты некоторое время, когда встретили Элен Ланж?
– Мне было за сорок, уже четырнадцать лет, как женился.
– Вы женились по любви?
– Этому слову с возрастом придают различное значение. Я сожалею, что должен причинить жене страдания. Мы с ней добрые друзья, и она хорошо меня понимает.
– Даже в отношении Элен Ланж?
– Об этом я ей не говорил.
– Почему?
Он осмотрел их обоих по очереди.
– Мне трудно это обсуждать. Я не ловелас, не бабник. Много в жизни работал и долгое время, должно быть, оставался довольно наивным.
– Страсть?
– Не могу подобрать подходящее слово. Я встретил существо, совершенно отличное от тех, кого знал до сих пор. Элен и привлекала меня, и отпугивала. Ее восторженность и экзальтация ставили меня в тупик.
– Вы стали ее любовником?
– Спустя довольно долгое время.
– Это она заставила вас ждать?
– Нет, я сам не решался. У нее не было связи до меня. Но все это так банально для вас, не правда ли71 Я любил ее… думал, что любил… Она ничего не требовала, довольствовалась самым малым местом в моей жизни, этими визитами.
– И не было речи о разводе?
– Никогда! К тому же я всегда любил жену, конечно, иначе, и никогда не согласился бы ее бросить!
– Элен сама вас оставила?
– Да.
– Скажите, месье Пеллардо, ездили ли вы когда-нибудь в Мениль ле Мон?
Лицо его мгновенно побагровело, он низко наклонил голову, прошептав:
– Нет.
– Знали вы, что она там находилась?
– Тогда нет.
– Когда она туда отправилась, вы уже расстались?
– Она сказала, что я никогда больше ее не увижу.
– Почему?
Новое оцепенение и взаимное непонимание. Снова оторопевший, недоумевающий взгляд человека, не сознающего, на каком он свете.
– Она не хотела, чтобы наш ребенок…
Теперь настала очередь Лекера вытаращить глаза, в то время как Мегрэ не двинулся с места, замкнувшись в себе.
– О каком ребенке вы говорите?
– От Элен. О моем сыне. – Невольно он произнес эти слова с гордостью.
– Вы утверждаете, что она имела от вас ребенка?
– Да, Филиппа.
Лекер вскипел:
– Она дошла до того, что уговорила вас, заставила поверить…
Но его собеседник поник головой:
– Она не заставляла, у меня было доказательство.
– Какое доказательство?
– Выписка из метрического свидетельства.
– Выданного мэром Мениль ле Мон?
– Разумеется.
– И ребенок носит имя матери, Элен Лаиж?
– Очевидно.
– И вы не ездили к ребенку, которого считали своим сыном?
– Считал сыном? Но он и есть мой сын. Я не ездил туда, потому что не знал тогда, где Элен родила.
– А почему такая таинственность?
– Она не хотела, чтоб ребенок оказался, ну, как сказать… в ложном положении.
– Вы не находите, что такие тонкие соображения давно вышли из моды?
– Для некоторых, наверно. В этом смысле Элен придерживалась старомодных взглядов. Она исповедовала высокие чувства…
– Послушайте, месье Пеллардо, я, кажется, начинаю наконец понимать, но давайте оставим на время эти тонкости. Простите, но факты есть факты, и тут уж ничего не поделаешь.
– Никак не возьму в толк, о чем вы?
Снова смутное беспокойство поколебало его уверенность.
– Вы знали Франсину Ланж?
– Нет.
– Никогда не встречали ее в Париже?
– Нет, и нигде в другом месте.
– Вам было известно, что у Элен есть сестра?
– Да, она говорила о младшей сестре. Обе они были сиротами, и Элен вынуждена была оставить учение и взяться за работу, чтобы ее сестра…
Лекер, не в силах больше сдерживаться, поднялся со стула и, если бы комната была побольше, принялся, наверно, в бешенстве мерить ее шагами из угла в угол.
– Продолжайте, продолжайте!..
– Чтобы сестра могла получить должное воспитание, полагающееся ей…
– Полагающееся ей… А, черт подери! Не сердитесь на меня, месье Пеллардо, я вынужден причинить вам боль. Возможно, следовало бы не так взяться за дело, подготовить вас к правде…
– Какой правде?
– Ее сестра с 15 лет работала в парикмахерской и была любовницей шофера такси, а потом имела бог знает сколько еще других мужчин.
– Но я читал ее письма.
– Чьи?
– Франсины. Она была в известном швейцарском пансионе.
– Вы ездили туда?
– Нет, конечно.
– Так вот, все это время Франсина была маникюршей в парижском салоне красоты на Елисейских полях. Теперь начинаете понимать? Все, что вы читали, – чистая липа
Бедняга еще боролся, черты его лица все еще оставались твердыми, но рот так жалобно скривился, что Лекер и Мегрэ враз отвернулись.
– Не может быть! – прошептал он.
– К несчастью, это правда.
– Но почему?..
– Прошу прощения, месье Пеллардо. До сегодняшнего вечера, до последней минуты я и сам не знал, что сестры были в сговоре.
Лекер все еще не решался сесть и нервничал.
– Элен никогда не заговаривала о браке?
– Нет…
Но это «нет» было уже менее категоричным.
– Даже когда сообщила, что беременна?
– Она не хотела разбивать мою семью.
– Значит, говорила об этом.
– Не в том смысле, как вы думаете. А для того, чтоб сообщить, что собирается исчезнуть.
– Покончить самоубийством?
– Об этом речи не было. Просто потому, что ребенок не мог быть законным.
Лекер шумно вздохнул, взглянув на Мегрэ. Они понимали друг друга. Им представлялись сцены, развертывавшиеся между Элен и ее любовником.
– Вы не верите мне. Я сам…
– Попытайтесь посмотреть правде в глаза, это принесет вам только пользу.
– Мне, в моем положении?
И он обвел глазами стены вокруг, словно это уже были своды тюрьмы.
– Разрешите мне закончить, каким бы смешным вам это ни казалось. Она хотела посвятить свою жизнь воспитанию ребенка, как воспитала и младшую сестру. – Так, чтоб вы ни разу его не видели?
– А как бы мы объяснили ему мое присутствие?
– Ну, вы могли быть дядей, другом…
– Элен ненавидела ложь…
Внезапно в его голосе прозвучала ирония.
– Итак, она решила скрыть от сына, что вы его отец.
– Позднее, когда он станет совершеннолетним, она бы ему сказала. – И хриплым голосом добавил: – Теперь ему пятнадцать лет.
Лекер и Мегрэ хранили тяжелое молчание.
– Когда я ее встретил в Виши, я решил…
– Продолжайте…
– Увидеть его, узнать, где он.
– Узнали?
Он покачал головой, и в глазах его показались слезы:
– Нет!
– Где, по словам Элен, она родила?
– В маленькой деревушке, место она не уточняла. Лишь два месяца спустя она отослала мне выписку из метрического свидетельства о рождении. Письмо пришло из Марселя.
– Сколько денег дали вы ей при отъезде?
– Это важно?
– Очень. Увидите.
– Двадцать тысяч франков. И послал тридцать тысяч в Марсель. Затем обязался выдавать регулярную пенсию, чтобы наш сын получил хорошее воспитание.
– Пять тысяч ежемесячно?
– Да.
– Под каким предлогом она заставляла вас адресовать деньги в разные города?
– Она не была уверена в силе моего характера.
– Это ее слова, она сама их употребляла?
– Да. В конце концов я согласился не видеть ребенка до его совершеннолетия, до 21 года.
Лекер, казалось, молча спрашивал Мегрэ: что делать?
ГЛАВА VIIIЛекер, наконец, медленно уселся и произнес с сожалением:
– Мне придется вновь причинить вам боль.
Горькая улыбка Пеллардо словно говорила: вы думаете, можно причинить мне еще большую боль?
– Я вам сочувствую и даже уважаю вас. Не думайте, что я разыгрываю комедию для получения признаний, в которых, кстати, совсем не нуждаюсь. Все, что я вам говорю, чистая правда, и я крайне сожалею, что она так груба и жестока.
Помедлив немного, чтобы дать время собеседнику подготовиться, он отчеканил:
– Никогда не было у вас сына от Элен Ланж.
Лекер ожидал бурного протеста, тяжелой сцены, но вместо этого увидел убитого, раздавленного человека, безмолвного в неподвижного.
– Вы и не подозревали?
Пеллардо молча покачал головой, указав на горло. Он едва успел выхватить платок, как его потряс новый приступ кашля, еще более сильный, чем предыдущий.
В наступившем молчании Мегрэ ощутил, что снаружи тоже воцарилась тишина. Гром затих, и дождь перестал стучать по мостовой.
– Порой у вас возникало подозрение, не так ли?
– Только раз, один только раз.
– Здесь, в Виши, когда увидели ее в первый раз?
– За два дня до…
– Вы последовали за ней?
– Издалека, чтобы узнать, где она живет. Я рассчитывал увидеть ее с сыном или подстеречь, когда он выходит из дома.
– В понедельник вечером.
– Нет, я видел, как ушли жильцы. Я знал, что она в парке слушает музыку – она всегда любила музыку. Без всякого труда я открыл дверь – подошел ключ от моей комнаты. Первое, что меня поразило, – я обнаружил только одну кровать.
– Фотографии?
– Только она одна. Чего бы я ни дал, чтобы найти детскую фотографию. Я обыскал ящики – ничего не было. Я столкнулся с совершенно непостижимой, пугающей пустотой. Даже если Филипп в пансионе, ведь должны были быть письма…
– Она застала вас, когда вернулась?
– Да. Я умолял ее сказать, где наш сын, спрашивал, жив ли он, не было ли несчастного случая?
– Она отказалась отвечать?
– Да, она была спокойна и напомнила о нашем уговоре.
– Об обещании вернуть вам сына по достижении совершеннолетия?
– Да. Ведь я поклялся не пытаться искать встречи с ним.
– Она писала вам о нем?
– Со многими подробностями, первые зубки, детские болезни. О кормилице, взятой на то время, когда чувствовала себя слабой, описывала его жизнь день за днем. Потом писала о школе.
– Не указывая его места жительства?
– Да, в последнее время он как будто хотел стать врачом. – Он с мольбой поглядел на комиссара: – Неужели он никогда не существовал?
– Ребенок был, но это был не ваш сын.
– От другого?
Лекер отрицательно качнул головой:
– Это Франсина Ланж родила мальчика в Мениль ле Мон. До того, как вы мне это сообщили, я и не знал, признаюсь, что ребенок был записан как сын Элен Ланж. Мысль эта, вероятно, пришла в голову обеим сестрам, когда Франсина забеременела. Насколько я знаю последнюю, первой ее мыслью было отделаться от ребенка. Но ее сестра смотрела дальше.
– Я подумал об этом. В тот вечер я умолял, угрожал. Пятнадцать лет я только и жил мыслью о сыне, которого однажды увижу… Мы с женой бездетны. В тот день, когда я почувствовал себя отцом… Но к чему это теперь?
– Вы схватили ее за горло?
– Только чтобы припугнуть и заставить говорить. Я заклинал ее открыть правду. Я боялся, что ребенок умер или стал калекой.
Он бессильно уронил руки.
– Я слишком сильно сжал пальцы. Если б ее лицо выразило хоть какое-нибудь волнение! Но нет, она даже не испугалась.
– Когда вы узнали, что ее сестра в Виши, вы снова обрели надежду?
– Если ребенок жив, если одна Элен знала, где он находится, значит, не осталось никого, кто позаботился бы о нем. Со дня на день я ждал ареста. Мне нужно было отдать распоряжения…
– Вы звонили в разные отели по алфавитному порядку?
– Откуда вы знаете?
Это было ребячеством, но Лекер нуждался хотя бы в слабом утешении.
– Звонили из разных городских кабин?
– Значит, вы меня сразу обнаружили?
– Почти.
– А Филипп?
– Сын Франсины Ланж вскоре после рождения был отдан на воспитание в семью мелких фермеров Берто в Сент-Андре де Лавион в Вогезах. На ваши деньги сестры купили парикмахерскую-салон в Ла-Рошели. Ни та, ни другая не заботились о ребенке, он жил в деревне, а в два с половиной года утонул.
– Умер?
– Да, но для вас он должен был оставаться в живых, и Элен придумывала все детали его детства, затем первые годы учебы, игры и, наконец, его стремление к медицине.
– Чудовищно!
– Да.
– Чтобы женщина была способна… – Он поник головой. – Я не сомневаюсь в ваших словах, но что-то во мне протестует против этой правды.
– Такие случаи известны в анналах криминалистики. Могу поведать вам о нескольких…
– Нет, нет! – отмахнулся Пеллардо.
– Полагаю, вам достаточно рассказать присяжным свою историю, – сказал Лекер. – Ваша жена волнуется, – продолжал он.
Пеллардо, вероятно, и думать о ней позабыл, но при этих словах поднял искаженное мукой лицо.
– Что я ей скажу?
– К сожалению, я не имею права оставить вас на свободе и обязан отвезти в Клермон-Ферран… Вашей жене, вероятно, будет разрешено свидание.
Мысль эта смутила Пеллардо. Он помолчал и поглядел на Мегрэ с отчаянием:
– Вы не могли бы взять это на себя?
Мегрэ взглянул вопросительно на коллегу, но тот пожал плечами, как бы давая понять, что это его не касается.
– Постараюсь! – согласился он.
– Только, пожалуйста, проделайте это поосторожней – сердце у нее слабое! Мы уже немолоды – ни она, ни я!
Так же, как и Мегрэ. Он чувствовал себя сегодня совсем старым, спешил к жене, к привычной ежедневной курортной рутине с прогулками по городу, с желтыми стульями в парке.
Они вышли все вместе.
– Где вас высадить, патрон?
– Предпочитаю ходить пешком,
Мостовые блестели. Черная машина быстро удалялась, увозя Лекера с арестованным в Клермон-Ферран. С наслаждением раскурив новую трубку, Мегрэ машинально засунул руки в карманы.
После грозы похолодало. Капли дождя скатывались с кустов, росших в кадках по сторонам дверей отеля «Березина».
– Наконец-то! – с облегчением вздохнула мадам Мегрэ, подымаясь в постели навстречу мужу. – Мне снилось, что ты на набережной, у себя в отделе, ведешь допрос и тебе непрестанно подносят кружки пива…
Вглядевшись повнимательней в лицо комиссара, она шепнула:
– Кончено?
– Да.
– Кто это?
– Очень порядочный, деловой человек, руководитель нескольких тысяч служащих, но оставшийся предельно наивным в жизни.
– Надеюсь, завтра ты уже будешь спать спокойно?
– Увы, нет! Я должен объяснить все его жене.
– Она здесь?
– В отеле «Амбассадор».
– А он?
– Через полчаса перед ним откроются ворота тюрьмы в Клермон-Ферране.
Она молча наблюдала за ним, пока он раздевался. Странный вид был у него!
– Как думаешь, сколько ему дадут?
Набив последнюю за день трубку, Мегрэ, затянувшись несколько раз, бросил:
– Надеюсь, его оправдают.
Перевод с французского В. Ровинского.
Виталий Гладкий
КИЛЛЕР
Повесть
Художник Павел ДЗЯДУШИНСКИЙ
КИЛЛЕР [3]3
Киллер – наемный убийца (англ.).
[Закрыть]
Я смотрю через пыльное оконное стекло на улицу, к мне до чертиков хочется выйти в наш старый убогий двор, сесть за столик под тополями и до полуночи забивать «козла» в компании таких же, как и я, неприкаянных. А потом, выпив на сон грядущий стакан кефира, лечь на чистые с крахмальным хрустом простыни и уснуть… И спать долго-долго… и проснуться где угодно, только не в этой мерзкой коммунальной дыре, где меня недоношенного родила мать-алкоголичка. Или не просыпаться вовсе…
Спокойно, спокойно, дружище… Не дави себе на психику без нужды. В нашем деле мандраж перед работой может стать началом финишной прямой в этой жизни. А будет ли другая? Ученые умники обещают, да вот только на кой она мне? Я и этой сыт по горло…
Наган почистил и смазал еще вчера, но проверить лишний раз не помешает. Хорошая безотказная машинка, и калибр что надо. В прошлом году «Макаров», сволочь, подвел, патрон заело, едва ноги унес.
Попрыгали, попрыгали… Нигде не звенит, не шебаршится… Кроссовки «кошачий ход», брюки в меру просторны, куртка… Куртку сменить, чересчур приметна. И карманы, карманы проверь, обалдуй! Ни единого клочка бумаги чтобы не было.
Похоже, все и ажуре. Готов. Время еще есть, нужно теперь себе алиби сотворить. Оно вроде и ни к чему, но береженого бог бережет.
– Петровна! – кричу, это я соседке по коммуналке.
Она на кухне, что-то стряпает: как обычно, вонючее невероятно.
– Чаво тебе, паразит?
– Разбудишь меня через часок, – как можно строже говорю, высунув только голову из двери своей комнаты – чтобы, случаем, не увидела, что я одет по-походному.
Впрочем, опасения мои беспочвенны: Петровна подслеповата, а засиженная мухами маломощная лампочка в захламленном коридоре едва высвечивает кусок потолка в ржавых разводах потеков.
– Мине больше делов няма! – визжит в ответ Петровна, или Хрюковна, по-нашему, по-дворовому. – Пайшов ты!..
– Старая лярва! Твою… нашу… богородицу! – Это уже я, иначе Хрюковну ничем не проймешь. – Если не разбудишь ровно через час, то я тебя… и твою маму… Дошло.
– Так бы сразу и сказал… – шипит подколодной Хрюковна и переспрашивает: – Во скоки? – И добавляет, но тихо: – Паразит…
– В одиннадцать нуль-нуль! – кричу как можно громче. – Сегодня «Взгляд» смотреть буду!
– Будя тебе згляд… – снова матернулась Хрюковна. – Сполню…
Исполнит, в этом у меня нет ни малейших сомнений, разбудит точно в срок, уже проверено. На кухне висят старинные часы с пудовыми гирями, ничейные, и теперь Хрюковна будет следить за ажурными стрелками, как кот за мышью. Конечно, вовсе не из уважения к моей персоне, а чтобы в одиннадцать вечера, подойдя к замызганной двери, пинать ее изо всех сил, хоть так вымещая годами накопленную злобу на соседей, которых, кроме меня, было еще три семьи.
Удовлетворенный, я замыкаю дверь изнутри и падаю на скрипучую кровать. Хрюковна уже под дверью, подслушивает, стерва старая. Впрочем, зачем я… Ее уже не изменишь. Старый кадр эпохи культа личности…
Наконец шлепанцы Хрюковны удаляются от двери, и я осторожно встаю. На улице уже темно. Смотрю на часы-в моем распоряжении час и четыре минуты.
Это было больше чем достаточно. Открывая окно, взбираюсь на подоконник. Третий этаж, в общем-то невысоко, но случись промашка… А, что об этом думать-не впервой. Становлюсь на карниз и, цепляясь за щербатый кирпич стены, медленно трюхаю к пожарной лестнице. Стена увита плющом, все легче…
Лестница. Теперь быстро, быстро! Двор, проходной подъезд, переулок. Трамваи. Так надежней: «леваки» и таксисты имеют глаз наметанный, а мне лишние свидетели нужны как зайцу стоп-сигнал…
Парк. Темные аллеи. Пока пустынные. Пока. Через полчаса закончатся танцы в ДК, и здесь появится городская шелупонь со своими шмарами. Надеюсь, им будет не до меня…
«Дубок». Ресторан из разряда престижных. Абы-кого сюда на пушечный выстрел не подпускают. Только высокое начальство и «деловых» людей с приличной мошной. Богатый выбор вин, икорочка, белорыбица. И путаны на заказ.
Швейцар, морда барбосья, жирная, глаза рыбьи, легавый на пенсии, стоит, закрыв брюхом всю входную дверь. А мне она и не нужна. Я обхожу ресторан с тыла, натягиваю тонкие лайковые перчатки, поспешно вынимаю несколько кирпичей из стены, вырываю решетку и спускаюсь в полуподвал. Это подсобка, в ней складируют тару. Весь маршрут мной продуман и разработан самым тщательным образом. Кирпичи и решетка – мои вчерашние ночные труды.
Поднимаюсь по лестнице. Теперь главное-проскочить незамеченным узкий коридорчик. Дверь, еще одна дверь… Комната-каморка. Ведра, тряпки, швабры – здесь ютятся уборщицы. Сейчас здесь пусто. Закрываюсь изнутри на задвижку. Нужно передохнуть и подготовиться.
Подставляю стул, взбираюсь на него, выглядываю в крохотное оконце под самым потолком. Лады, «наводка» не подвела – за столиком в нише сидит мой «клиент». Он в добром подпитии, хихикает. Ему за пятьдесят, он чуть выше среднего роста, слегка располневший, в костюмчике французском тыщи за полторы, на левой руке перстень с черным бриллиантом. Шикует кандидат… Рядом с ним, покуривая длинные черные сигареты, кривляются две встрепанные шалавы, корчат из себя пай-девочек – видно, их, за неимением лучшего, подсунул моему «клиенту» толстый барбос-швейцар из своего НЗ.
Про девок ладно, хрен с ними, а вон те два хмыря за его столиком, телохранители с тупыми рожами, – это да-а… Я пас этих бобиков неделю по городу, знаю все их ухватки. Серьезные ребята. «Перышки» и кастеты и карманах точно имеются, за «пушки» не ручаюсь, но подозреваю, что могли и их прихватить с собой. А чего и кого им бояться? В ресторане все свои, все куплено и схвачено. Дежурные менты при встрече с моим «клиентом» едва не кланяются ему, губы до ушей растягивают…
Ладно, все это шелуха, время уже поджимает. Пора. И плевать я хотел на его дуболомов. Знал, на что шел. Десять «штук» за мякину не платят. Интересно, что они там не поделили между собой – мои «благодетель» и этот шикунчик?
Надеваю черную вязаную шапку-маску с прорезями для глаз, достаю наган из-за пазухи, сую его за пояс. Так удобней. Выхожу из каморки. Коридор пустынен. Он ведет в кафетерий, который работает только днем. Еще одна дверь, дубовая, прочная, заперта. За нею слышен ресторанный гам и звуки оркестра. Ключ от этой двери у меня есть, добыл с великим трудом. Приоткрываю дверь. Все точно, вот она, ниша, за портьерой, рукой подать. В щелку виден мой кандидат в покойники с фужером в руках. Держит речь. Извини, дорогой, времени у меня в обрез, доскажешь на том свете. Достаю наган, рывком отдергиваю портьеру и выскакиваю перед честной компанией «клиента», как черт из табакерки. Стреляю в голову почти в упор… Два раза – для верности. Вполне достаточно. Вижу, как дуболомы от неожиданности шарахаются в сторону, один из них валится со стула. Секунд пять-семь у меня есть в запасе, пока они очухаются, поэтому я спокойно возвращаюсь за портьеру и запираю дверь на ключ. А теперь – ходу, ходу! Бегу по коридорам, спускаюсь в полуподвал. Вот и мой лаз. Выбираюсь наружу и бросаюсь в кусты. Снова бегу, не выбирая дороги. Наконец впереди блеснул свет фонарей. Аллея. Прячу в карман оружие, шлем, перчатки и неспешным шагом иду к выходу из парка. Человек гуляет, вечерний променад…
– Эй, парень, дай закурить!
Компашка, человек семь. Расфуфыренные крали, раскрашенные, как индейцы сну на военной тропе, и – один, второй… – точно, четыре лба, два из которых росточком под два метра. Акселераты хреновы…
– Не курю, – бросаю на ходу и уступаю им дорогу.
– Как это не куришь? Ну-у, парень…
Начинается обычный в таких случаях базар-вокзал.
Матерюсь втихомолку: остолоп, нужно было кустами до самого выхода из парка чесать, а теперь стычки не миновать, сопляки на подпитии. Или накололись, что все едино. Мне разговаривать недосуг, надо рвать когти отсюда, и поскорее, но они уже окружили меня, ржут в предвкушении спектакля. Эх, зеленка, молокососы…
Бью. Удары не сдерживаю, но стараюсь не уложить кого-нибудь навеки. Мне перебор не нужен, да и дерусь не со зла, а по необходимости: к тому же не за зарплату.
Все. Кончено. Один, сердешный, ковыляет в кусты, трое лежат. Кто-то из них подвывает от боли. У-шу, детки, не игрушка… Крали стоят в стороне, нервно повизгивая.
– Привет… – машу им рукой и исчезаю…
Двор, лестница, карниз… Немного побаливает рука, на тренировке ушиб, сегодня добавил. Ладно, до свадьбы заживет. Главное, заказ выполнен, десять тысяч в кармане. Теперь мотать нужно отсюда на месяц-два. Но – не сразу. Через неделю – в самый раз.
Закрываю окно, раздеваюсь. И все-таки устал. Чертовски устал. Спать…
На кухне бьют часы. Одиннадцать. И тут же в дверь моей комнаты забарабанила Хрюковна.
– Вставай, паразит! «Згляд» ужо…
Выдерживая положенные полминуты, жду, пока Хрюковна не выстучит мне алиби. Дверь ходит ходуном, даже старая краска осыпается, а старая ведьма молотит не переставая. Ладно, пусть порадуется, горемычная…
Наконец послышались голоса остальных – соседей выползли из своих щелей, ублюдки. О, как я их ненавижу! Ерошу волосы, отмыкаю дверь и выскакиваю в одних плавках в коридор, пусть все посмотрят на меня, «сонного».
– Ты что, сбрендила?! – ору на Хрюковну и усиленно тру глаза.
– Сам просил… – довольно растягивает она свои лягушачьи губы. «Згляд» смотреть. Тютелька в тютельку…
– А-а… – мотаю головой, прогоняя остатки «сна», и шлепаю в ванно-сортирную комнату – умываться.
День прошел – и ладно…
ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ
Горячий, сухой воздух схватывает клещами. Пыль, густо настоянная на пороховом дыму, рвет легкие на мелкие кусочки, но кашлять нельзя, собьется верный прицел, и тогда амба и мне, и Косте, и Зинченко, и командиру, который ранен в голову и лежит за камнями. Душманов много, они окружают нашу высотку, и я стреляю, стреляю, стреляю…
Они пошли в очередную атаку. Огромный бородатый душман бежит прямо на меня. Я целюсь ему в грудь, пули рвут одежду, кровь брызжет из ран, но он только ускоряет бег как ни в чем не бывало, и лишь страшная, злобная ухмылка появляется на его бронзовом лице.
Я вгоняю в его волосатую грудь весь боекомплект, пулемет разогрелся так, что обжигает ладони, а он все еще жив и бежит, бежит… Вот он уже рядом, его заскорузлые пальцы, извиваясь змеями, подбираются к моему горлу. Я задыхаюсь, пытаюсь вырваться из крепких объятий, кричу…
И просыпаюсь. За окном рассвет, чирикают воробьи.
Тихо, спокойно. Отворяется дверь спальни, входит мама, склоняется над моей постелью.
– Ты снова кричал… – говорит она, вздыхая.
– Сон, все тот же сон… – бормочу я в ответ и невольно вздрагиваю.
Сколько лет прошло с той поры, а Афган все не отпускает мою память, является ко мне в кошмарных снах, будь он трижды проклят. В кошмарных снах, которые были явью…
– Мама, я уже встаю… – глажу ее руки.
Она, скорбно поджав губы, качает головой и уходит.
Господи, как она сдала за те два года! Совсем седая стала…
Зарядка желанного спокойствия и сосредоточенности не принесла. На душе почему-то сумрачно. Быстро проглатываю завтрак и едва не бегом спускаюсь по лестнице в подъезд. До управления минут десять ходьбы, если напрямик через парк.
Парк еще безлюден, дремлет в полусне при полном безветрии… Свежеокрашенные скамейки, словно плоскодонки, плавают по обочинам аллеи в голубоватом утреннем тумане. На душе становится легко и прозрачно, но уже возле входа в здание горУВД я чувствую, как благостные мысли исчезают, оставляя после себя тлен хандры.
Кабинет уже открыт.
– Привет! – с наигранной бодростью в голосе говорю я Славке Баранкнну, своему напарнику, белобрысому крепышу, – у нас кабинет на двоих.
– Умгу… – отвечает он, дожевывая бутерброд.
Славка, как и я, холостяк, но в отличие от меня живет в милицейской общаге, похожей на СИЗО, – на первом этаже решетки, двери обиты железом, гнусно-синей окраски панели в коридорах, и дежурные у входа с непрошибаемо-дубовыми моральными устоями первых коммунаров, когда женщина считалась просто гражданкой, а мужчина должен был засыпать ровно в одиннадцать вечера и непременно с единственной мыслью о светлом будущем.
– Тебя ждет Палыч. Справлялся раза два, – Славка крупными глотками пьет чай.
– С чего бы? – бормоча себе под нос, будто кто-нибудь может мне ответить.
Понятно зачем. Палыч – наш шеф, начальник отдела уголовного розыска, подполковник. И если с утра пораньше интересуется моей особой, значит, мне светит новое дельце.
– Сводка есть? – обращаюсь к Баранкину.
– Держи, – протягивает он машинописный листок. – Свежатинка.
Да уж, свежатинка… За сутки три разбойных нападения, пять квартирных краж, изнасилование с отягчающими, четыре угнанные машины, восемнадцать карманных краж (только заявленных), две новые группы наперсточников объявились… В принципе, конечно, меньше, чем обычно, но работенки вполне достаточно.
