Текст книги "Майлз Уоллингфорд"
Автор книги: Джеймс Фенимор Купер
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
ГЛАВА XXVII
Руперт был удивлен моим обхождением с ним. Он, без сомнения, отнес это на счет моего банкротства; в начале разговора он был немного смущен, но его уверенность возвращалась к нему по мере того, как, мнилось ему, моя убывала. Однако выдержкой, которую я обнаружил, я целиком обязан Люси, о которой я не забывал никогда. Марблу же казалось, что все идет как нельзя лучше, и ему решительно нравились поведение и вид Руперта.
– Не из всякого может получиться моряк, Майлз, – говорил он, – это талант, который или есть, или его нет, как пение или танец на канате. Я так думаю, Руперт очень даже преуспеет на берегу по джентльменской части, хоть на борту грош ему цена, это подтвердит всякий, кто с ним когда-нибудь плавал. У него, конечно, манеры и все такое, но это только на суше больше ничего не надо. В море это не годится. Я так думаю, что из этого императора-генерала Бонапарта получился бы никуда не годный капитан, если бы он когда-нибудь попробовал.
Я не отвечал ему, и мы бродили до темноты. Затем мы возвратились к себе в номера и улеглись спать. На следующее утро мы завтракали в обществе других постояльцев, и я собрался было отправиться на поиски юриста, чтобы осведомиться у него насчет страховки, хотя почти не надеялся получить какую-либо компенсацию, но тут мне сказали, что меня хотят видеть два джентльмена. Взглянув на них, я подумал, что это, верно, снова какие-нибудь редакторы, охотящиеся за новостями; но едва нас оставили одних, эти господа посвятили меня в тайну своей миссии не только suaviter in modonote 152Note152
По способам – мягко (лат.).
[Закрыть], но и вполне fortiter in renote 153Note153
По существу дела – твердо (лат.).
[Закрыть].
– Весьма сожалею, капитан Уоллингфорд, – начал один господин, – но у меня есть приказ суда о вашем аресте; сумма вашего долга довольно велика и потребует порядочного залога – не меньше шестидесяти тысяч долларов.
– Браво, мой благородный кузен, – пробормотал я, – ты быстро нашелся, что предпринять… Надо признаться, сэр, я задолжал половину этой суммы, если моя ферма, как я слышал, ушла только за пять тысяч долларов, и, полагаю, меня арестовывают за невыполнение обязательств по долговой расписке. Но кто предъявил иск?
Тут второй джентльмен представился адвокатом истца и объяснил свое присутствие тем, что надеялся быть полезным при полюбовном решении вопроса.
– Мой клиент – мистер Томас Дэггит из Клобонни, графство Ольстер, является держателем вашего долгового обязательства как душеприказчик покойного Джона Уоллингфорда, которому вы, кажется, приходились родственником.
– Покойного Джона Уоллингфорда! Стало быть, мой кузен умер?
– Он скончался скоропостижно восемь месяцев назад. Полномочия на управление наследственным имуществом были выданы мистеру Дэггиту, который является сыном сестры его матери и главным наследником, так как он умер без завещания. Очень жаль, что закон не признал правопреемником вас, ведь вы носите ту же фамилию.
– Мой родственник дал мне понять, что назначает меня своим наследником, равно как и я назначаю его своим. Завещание в его пользу я передал ему в собственные руки.
– Мы осведомлены об этом, сэр, и, поскольку вас довольно долго считали погибшим, предполагалось, что ваше имущество частью перейдет к нам по завещанию, что могло бы избавить нас от необходимости предпринимать неприятный шаг, теперь же обстоятельства вынуждают нас к нему прибегнуть. Вопрос состоял в том, кто умер первым – вы или ваш кузен, и это обстоятельство, как вы понимаете, мы никоим образом не могли выяснить. Однако долг душеприказчика заставляет моего клиента действовать по возможности незамедлительно.
– В таком случае у меня нет иного выбора, как отправиться в тюрьму. Я не знаю человека, которого я могу или мог бы попросить стать моим поручителем, даже если вести речь о той сумме, которую я законно задолжал, не говоря уже о договорной неустойке.
– Мне очень жаль, капитан Уоллингфорд, – весьма любезно отвечал мистер Микли, адвокат. – Мы пойдем вперед, а помощник шерифа пусть идет за нами. Возможно, дело удастся уладить полюбовно.
– Я был бы весьма рад, сэр. Но прежде чем покинуть пансион, я оплачу счет и сообщу о своем положении двум моим друзьям, которые ждут в прихожей.
Одним из упомянутых друзей был Наб – я чувствовал, что очень скоро окажусь в таком положении, что дружба даже моих невольников будет много для меня значить. Марбл с Набом по моему знаку подошли к нам, и я не чинясь посвятил их в мои дела.
– Арестован! – воскликнул Мозес, бросив высокомерно-презрительный взгляд на помощника шерифа, хотя тот был человек крепкий и настроенный весьма решительно. – Арестован! Майлз, да ты один можешь одолеть обоих ребят, а вместе с Набом и со мной свить их в шкимушку без бобины!
– Может быть, и так, Мозес, но я не могу одолеть закон, даже с твоей самоотверженной помощью, да если бы и мог, не стал бы этого делать. Я направляюсь в тюрьму, у моих друзей нет залога, так что…
– Залога! Да я буду твоим залогом; а если тебе нужно два, вот Наб.
– Мне кажется, этот джентльмен не вполне понимает, что значит приказ суда об аресте, – заметил адвокат.
– Это я не понимаю?! Это вы пальцем в небо попали, дружище. Когда у нас была заваруха с гамбургерами в Филадельфии, лет этак тридцать тому назад…
– Не стоит сейчас вспоминать об этом, Мозес. Оплати, пожалуйста, мой счет; собери кое-что из моей одежды, пусть Наб принесет мне мешок в тюрьму, а остальные вещи возьми на хранение. Ты, конечно, вскоре придешь проведать меня, но теперь я приказываю тебе остаться здесь.
Затем я так стремительно выскочил из пансиона, что помощник шерифа, кажется, даже забеспокоился, что я сбегу. Однако на улице я убавил шаг; поравнявшись со мной, адвокат завел разговор о том, как нам уладить дело.
– Буду с вами откровенен, капитан Уоллингфорд, – сказал Микли, – мой клиент вовсе не надеется взыскать долг полностью, поскольку известно, что ваше имущество теперь составляют немного драгоценностей, скот с вашей бывшей фермы, несколько негров, шлюп, кое-какая мебель, ну и все такое прочее. Нет, сэр, мы не надеемся взыскать с вас весь наш долг. Ценные бумаги, которые остались у нас, погасят значительную часть долга, а большая сумма, конечно, останется невзысканной.
– Поскольку мистер Дэггит уже владеет недвижимостью, которая стоит более тридцати пяти тысяч долларов и приносит в год две тысячи чистого дохода, не говоря уже о других преимуществах домовладения, да еще бонами и закладными на двадцать с лишним тысяч долларов, я вполне понимаю его уверенность. Сорок тысяч долларов, которые я задолжал моему кузену, с лихвой возвратятся к его наследникам, ну а я проведу свою жизнь за решеткой.
– Вы совершенно превратно истолковали дело. Мистер Дэггит владеет Клобонни не как распорядитель наследства, а как покупатель, приобретший его на принудительном аукционе. Разумеется, он не сам приобрел его, а получил акт о покупке от своего племянника, который был bona fidenote 154Note154
Добросовестный, честный (лат).
[Закрыть] покупщик. Окончательная цена имения – пять тысяч двести пятьдесят долларов – надлежащим образом указана в вашем долговом обязательстве и не будет с вас взыскана. Никто не предложил более высокой цены, и имущество должно было уйти.
– Да, сэр, я очень хорошо понимаю, как собственность продается с молотка в отсутствие должника. Но какого рода предложение вы хотели мне сделать?
– Мистер Дэггит слышал, что вы владеете очень ценными жемчугами, которые якобы стоят тысячу долларов, а также множеством столового серебра и тому подобных вещей. Собственно, вот что он предлагает: вы передаете в его собственность все ваше личное имущество с оценкой стоимости, затем он запишет сумму в кредит вашего счета и приостановит разбирательство насчет остатка долга. Одним словом, даст вам время.
– И какую сумму, по мнению мистера Дэггита, я должен таким образом получить?
– Он настроен великодушно и полагает, что вы можете получить кредит примерно на четыре тысячи долларов.
– Мое движимое имущество, включая жемчуг, о котором вы говорите, столовое серебро на тысячу долларов (даже по старым ценам), шлюп, скот, лошади, повозки, фермерские орудия – невольников, которых я намереваюсь освободить, всех до одного, если позволит закон, я не считаю, – все это стоит вдвое больше этой суммы, сэр. Если мистер Дэггит не изменит своих представлений о стоимости моего имущества, я предпочел бы остаться под стражей и подумать, что можно предпринять в отношении продажи по частному соглашению. Поскольку он получит все до единого цента с ценных бумаг на сумму почти двадцать две тысячи долларов, принадлежавших моей сестре, а теперь у него больше пяти тысяч долларов с Клобонни, то я остаюсь должен не больше тринадцати тысяч.
– Если бы вы признали иск, сэр, и передали движимое имущество по исполнительному листу…
– Ничего подобного я не сделаю, мистер Микли, – решено и подписано. Для начала хватит одной принудительной продажи.
– Мы скоро окажемся около тюрьмы, сэр, быть может, вид ее…
– Отнюдь, сэр. Когда мистеру Дэггиту будет угодно приобрести мою собственность по справедливой цене, я, вероятно, буду готов договориться с ним, ибо я не собираюсь отказаться от долга или избежать его уплаты; однако, поскольку он избрал подобный образ действий, я принужден вести себя соответственно. Всего хорошего, мистер Микли, нет нужды сопровождать меня далее.
Я был так категоричен, потому что понял: придется иметь дело с вымогателем. Будучи сам человеком бесчестным, мистер Дэггит боялся, что я продам свое движимое имущество, прежде чем мне, по заведенному порядку, выдадут исполнительный лист; он надеялся страхом или принуждением склонить меня к выгодному для него соглашению. Что ж – я не оправдал его ожиданий; я принял самоуверенный вид, который в скором времени заставил моего спутника ретироваться. Спустя несколько минут за мной закрылась дверь старой каменной долговой тюрьмы. Так как мне не хотелось находиться в обществе людей, которых я там обнаружил, и у меня было немного денег, я добился, чтобы меня поместили в маленькую, убогую одиночную камеру.
Едва я водворился в камере, дверь открылась и вошел Наб с мешком. Несчастный был в слезах; он горевал не только о моей участи, но о позоре и беде, которые выпали на долю всех клобоннцев. Он еще не знал, что само имение продано, и я боялся говорить ему: для него, натуры непосредственной, это было бы все равно что разлучить душу с телом. Все негры считали себя частью Клобонни, и расставание с ним было бы для них равносильно катастрофе. Наб принес мне письмо с сургучной печатью и гербом Хардинджей. На конверте рукой Руперта был написан адрес. Одним словом, все в нем говорило о светской непринужденности, изысканном вкусе, утонченности и внимании ко всяческим формальностям. Не теряя времени, я прочел содержимое, которое и привожу здесь дословно.
«Бродвей, среда, утро.
Дорогой Уоллингфорд, мне только что пришло в голову, что прилагаемое может тебе пригодиться; я укоряю себя за то, что, когда увидел тебя, не вспомнил о том, что ты, вероятно, стеснен в средствах. К сожалению, я не могу пригласить тебя отобедать со мной сегодняenfamillenote 155Note155
Между своими, в кругу семьи (фр).
[Закрыть]; у миссис Хардиндж свой круг, и на этой неделе мы выезжаем в свет через день. Все же мы еще повидаемся с тобой как-нибудь, когда я буду, надеюсь, не так занят. Люси только что узнала о том, что ты вернулся цел и невредим, и отправилась писать записку отцу, который рад будет узнать, что ты жив. Генерал, который живет у нас, передает тебе поклон и надеется, что, когда придет время ему возвращаться в Англию, ты возьмешь его пассажиром.Adieu, дорогой Уоллингфорд, я никогда не забуду наши мальчишеские проказы, о которых, наверное, и ты иногда вспоминаешь с улыбкой.
Твой,etc. Руперт Хардиндж».
В конверте лежала двадцатидолларовая банкнота. Да, человек, которому я отдал двадцать тысяч долларов, прислал мне этот щедрый дар, когда сам я оказался в бедственном положении, чтобы облегчить мою участь. Нужно ли говорить, что я тотчас через Наба отослал банкноту обратно с холодным благодарственным письмом. Я не нуждался в милостыне, во всяком случае с его стороны.
После ухода Наба я целый час просидел в тревоге. Затем явился тюремный надзиратель и сообщил мне, что какой-то джентльмен – кажется священник – и леди ждут меня в приемной. Священником, конечно, был мистер Хардиндж – неужели с ним пришла Люси? Мне не терпелось поскорее увидеть их – я бросился в приемную. Они были там – Люси и ее отец. Оказалось, что Наб, придя к Руперту, встретил Хлою, многое узнал от нее и о многом рассказал ей. Мистер Хардиндж уже собирался отправиться на поиски меня, но, узнав, где я, поспешил ко мне – его дочь едва успела надеть шляпку и шаль; он повел ее через парк и привел ко мне в тюрьму. С первого взгляда я заметил, что Люси ужасно взволнована, – несмотря на бледность, она была еще краше, чем прежде, – и что это была та самая Люси, которую я знал.
– Майлз, дорогой мой, дитя мое! – воскликнул старый добрый пастор, сжимая меня в объятиях. – Господи, слава Тебе за эту милость! Все потеряли надежду на твое возвращение, только мы с Люси все ждали тебя, и мы не могли, не хотели поверить, что больше не увидим тебя!
Мой бывший опекун все прижимал меня к своей груди, словно ребенка, Люси заливалась слезами так, что сердце разрывалось. Потом она подняла голову и попыталась улыбнуться, но я видел, что она делала над собой усилие только ради меня. Я схватил протянутую ко мне руку и целовал ее снова и снова. Милая девушка вся дрожала.
– Что мне все мои невзгоды, – воскликнул я, – когда ты – все та же, ты не изменилась, ты по-прежнему Люси Хардиндж!
Я сам не знал, что говорю, но я видел, что лицо Люси покрылось краской смущения, и таинственная, неизъяснимая улыбка, смысл которой я не мог понять, заиграла на ее прекрасных губах. Наверное, минут восемь – десять никто из нас не отдавал себе отчета в том, что он говорит или делает. Люси то плакала, то смеялась; но по ее лицу и некоторым ее репликам было ясно, как страстно она хотела знать, что произошло со мной, как я оказался в тюрьме. Я же был вне себя и вел себя как безумец.
В скором времени мы уже сидели друг против друга, и я рассказывал о том, как я потерял свое судно, почему было продано Клобонни и почему, как я считал, меня теперь арестовали.
– Я рад, что мой кузен Джон Уоллингфорд не имел отношения ко всему происходящему, хотя весьма сожалею о том, что послужило причиной перехода моего долгового обязательства другому. Мне было бы еще тяжелей, чем теперь, если бы я думал, что мой родственник замыслил столь изощренный ход, чтобы разорить меня, делая вид, что оказывает мне услугу. Его смерть, однако, совершенно рассеяла эти опасения.
– Мне не нравится, что он говорил о том, что составит завещание на твое имя, и не сделал этого, – возразил мистер Хардиндж. – Нельзя обещать и не выполнять обещаний. Это выглядит подозрительно.
Люси сидела молча, пока я рассказывал свою историю. Она смотрела на меня ясным взором, в котором светилось участие, но не произнесла ни слова, пока ее отец не закончил.
– Теперь не имеет никакого значения, – сказала она, – какие побуждения были у мистера Джона Уоллингфорда. Как и Майлзу, он показался мне грубоватым, но честным человеком; а честным людям можно простить то, что они не предвидят свою собственную скоропостижную смерть. Теперь, мой дорогой отец, нужно решить, как вызволить Майлза из этого ужасного места, и как можно скорее.
– О Майлз, дорогой мой мальчик, Боже избави тебя ночевать в казенном доме. Что же нам предпринять?
– Боюсь, сэр, что мне придется провести здесь много ночей. Мой долг составляет около тринадцати тысяч долларов; а в постановление суда включена и сумма договорной неустойки. Меня арестовали, вероятно, для того, чтобы вынудить к компромиссу – чтобы я признал постановление суда и уступил свою собственность, продав ее себе в убыток, как Клобонни, поэтому едва ли будет принят залог на меньшую сумму, чем та, которую закон позволяет истцу взыскивать. Я не знаю, кто поручится за меня, – сумма слишком велика.
– Я знаю двоих – это Руперт и я.
Мысль о том, чтобы принять такое одолжение от Руперта, была мне особенно отвратительна; и по выражению лица Люси я увидел, что она разделяет мои чувства.
– Боюсь, сэр, – сказал я, горячо сжав руку мистера Хардинджа в знак признательности, – что вы не столь богаты. Помощник шерифа говорит, будто он получил указание не уступать в отношении залога; и боюсь, что ни вы, ни Руперт не можете под присягой показать, что имеете капитал в пятьдесят тысяч долларов.
– Господи помилуй! Неужели без этого никак не обойтись,
Майлз?
– Полагаю, что по закону они будут настаивать на поручительстве в размере, указанном в постановлении суда. Руперт, как я вижу, живет на широкую ногу, все же я сомневаюсь, что он захочет под присягой подтвердить владение такой суммой.
Лицо мистера Хардинджа приняло весьма печальное выражение; он не сразу ответил мне.
– Я не посвящен в секреты Руперта, и Люси тоже, – наконец сказал он. – Надеюсь, ни в чем предосудительном он не замешан, но мысль о том, что он игрок, иногда возникала в моем беспокойном мозгу. Он женился на мисс Мертон; купил и обставил дом на Бродвее и живет богато. Когда я заговорил с ним об этом, он спросил, неужели я думаю, что «английские леди с положением выходят замуж без приданого»? Я не знаю, как обстоит дело, мой дорогой Майлз, но мне всегда казалось, что Мертоны живут только на жалованье полковника Мертона.
– Майора Мертона, – заметил я, делая ударение на внеочередном звании, которое в действительности носил этот достойный человек, – майор Мертон сам говорил мне о том.
Мистер Хардиндж даже охнул, а Люси стала бледна как полотно. Первый не имел понятия об истинном характере своего сына; но его мучили всякие опасения, которые имел бы при подобных обстоятельствах любой отец. Я понял, что необходимо – было бы жестоко не сделать этого – успокоить их.
– Вы слишком хорошо знаете меня, мой дорогой опекун и высокочтимая Люси, и потому не подумаете, что я стал бы умышленно обманывать кого-либо из вас. То, что я скажу вам, я говорю затем, чтобы вы не судили Руперта слишком строго. Я знаю, откуда Руперт взял большую сумму денег перед моим отплытием. Он получил ее законным образом, и она по праву принадлежит или принадлежала ему. Нельзя сказать, что она настолько велика, чтобы на эти деньги можно было долго жить подобным образом, но на несколько лет ее хватит. Можете не опасаться ни карт, ни явного мошенничества. У Руперта нет склонности ни к тому, ни к другому; первое он не любит, а для последнего слишком благоразумен.
– Слава Богу! – с чувством воскликнул пастор. – Я сам напугал себя своими глупыми фантазиями. Так, так, мистер Руперт, вы составили себе состояние и молчите! Что ж, мне по душе его скромность; Руперт действительно умен, Майлз, и, я думаю, в скором времени займет достойное место среди адвокатского сословия. Он женился, быть может, слишком рано для человека с его средствами; но теперь, когда я вижу, что он может зарабатывать деньги законно, честно и достойно, у меня есть надежда.
Я ничего не возразил насчет честности и достоинства; каким только слабостям своего чада не готова потакать родительская любовь! По лицу Люси я понял, что она догадывается об истинном положении вещей. Никогда прежде я не видел на ее обыкновенно спокойном и неизменно красивом лице выражения такой униженности. На миг оно исказилось мучительной болью. Однако она овладела собой и повернула беседу в нужное русло.
– За всеми этими разговорами мы забыли о Майлзе, – сказала она. – Отец, если он считает, что ни ты, ни Руперт недостаточно богаты, чтобы быть его поручителями – не могу ли я быть полезной?
Люси говорила твердо и как особа, которая уже начала привыкать к тому, что ее слово имеет вес в денежных делах; но яркая краска покрыла ее лицо – таким образом она словно представлялась более важной персоной, чем в действительности была – как бы делала то, что несвойственно ее полу.
– Премного благодарен, дорогая Люси, за предложение, – сердечно отвечал я, – но если бы ты и могла стать моим поручителем, я бы, разумеется, не допустил этого. Довольно уже и того, что ты пришла навестить меня, и я не хочу впутывать тебя в историю с моими долгами. Да и не может быть поручителем лицо несовершеннолетнее. Мистер Дэггит продержит меня здесь несколько недель; когда он обнаружит, что я нанимаю агентов, чтобы распродать мое имущество, мне кажется, он, порядочный негодяй, испугается, что деньги уплывут от него, и захочет со мной договориться. Оказавшись на свободе, я могу отправиться в плавание, если не капитаном, то хотя бы помощником.
– К чему эта гордыня, Майлз, ведь Клобонни так для нас дорого.
– Это не гордыня, а правила приличия, Люси. Я не могу допустить, чтобы ты совершала поступки, в которых нет необходимости и благодаря которым ты можешь стать предметом нескромных замечаний. Нет, я тотчас начну продавать свое имущество; это скоро образумит мистера Дэггита.
– Если несовершеннолетнее лицо не может стать поручителем, говорить больше не о чем, – отвечала Люси, – я по-другому докажу тебе, Майлз, что я могу быть столь же упрямой, как ты. По крайней мере, я могу купить у тебя драгоценности, хоть мне и не хватает нескольких месяцев до совершеннолетия; к счастью, в моем распоряжении сейчас почти весь годовой доход. Видишь, Майлз, – Люси опять густо покраснела, но теперь она улыбалась, – каким я становлюсь счетоводом – я могу начать с приобретения твоего жемчужного колье. Оно хранится у меня, и не однажды я бросала на него жадные взоры. Роскошный жемчуг! Ты, Майлз, кажется, оценил его в три тысячи долларов, – продолжала Люси, – мой отец тотчас от моего имени выплатит тебе эту сумму. Итак, пошли за адвокатом твоего гонителя – иначе его не назовешь – и предложи ему такую сумму, при условии, что он согласен признать моего отца поручителем. Если он таков, каким ты его считаешь – а его поступки подтверждают твое мнение, – он будет рад принять это предложение.
Я восхищался находчивостью Люси, и замысел ее был вполне реалистическим. Если бы я смог собрать четыре-пять тысяч долларов, не сомневаюсь, что Дэггит принял бы поручительство мистера Хардинджа, так как оно служило только залогом моего появления в суде. Тогда именно это и было нужно, и никому не могло прийти в голову, что я скроюсь от суда и оставлю моего старого опекуна в затруднительном положении. И все же я не мог ограбить Люси. Я прекрасно понимал, что она сама никогда бы не решилась вкладывать крупную сумму, которой оценивалось жемчужное ожерелье, в украшения для своей особы, а жемчуг стоил немногим больше половины той суммы, которую она назвала.
– Это не годится, – отвечал я, выражая взглядом мою благодарность, – и мне больше нечего добавить. Я не могу ограбить тебя, дорогая Люси, только потому, что ты хочешь, чтобы тебя ограбили. Подождите, я пробуду тут несколько дней, и мистер Микли сам придет и предложит план моего освобождения.
– Эврика! – воскликнул мистер Хардиндж, вскакивая и хватая свою шляпу. – Люси, я вернусь через пятнадцать минут; потом мы торжественно доставим Майлза в твой дом. Да, да, все непременно получится, только нужен более или менее респектабельный юрист.
– Могу я узнать, что ты задумал, дорогой папа? – спросила Люси, многозначительно взглянув на меня.
– Конечно, можешь. Я пойду и найду епископа, который все сделает, чтобы помочь мне; мы вместе с ним отправимся в контору этого мистера Микли и дадим ему слово священнослужителей, что Майлз явится в суд, – заместитель шерифа сказал мне, что кто-то должен поручиться за Майлза, и все наконец уладится к нашей общей радости. По дороге к епископу я забегу в контору Ричарда Харрисона и посоветуюсь с ним.
– О сэр, пойти к Ричарду Харрисону – хорошая идея. Он, возможно, даст какой-нибудь практический совет, который нам пригодится. Если бы вы еще уговорили его нанести мне короткий визит, я был бы вам бесконечно обязан. Когда меня арестовали, я как раз собирался попросить его совета на предмет страховки и хотел бы решить это дело.
Мистер Хардиндж внимательно выслушал меня и вышел из комнаты, сказав Люси, что мигом обернется. Большинство молодых леди сочли бы такое положение неловким – вот так остаться наедине с заключенным в тюрьме; но Люси настолько привыкла к тесным дружеским отношениям, связывавшим нас, что она, кажется, не чувствовала никакой неловкости. Отец оставил ее в глубокой задумчивости, и она не сразу стряхнула ее с себя, когда он ушел. Люси сидела, а я поднялся, чтобы проводить мистера Хардинджа до двери, и стал медленно шагать взад и вперед по комнате. Милая девушка подошла ко мне, взяла мою руку в свои и какое-то время с тревогой смотрела мне в лицо, прежде чем заговорить.
– Майлз, – сказала она, – я не стану больше говорить об ожерелье и о своих деньгах и сделаю так, что ты больше не услышишь о поручительстве Руперта, если только ты согласишься на поручительство, которое предложу я. Я знаю джентльмена, для которого мое слово – закон, он богат, и его поручительство будет принято, к тому же он перед тобой в долгу – я часто слышала это от него. Ты, быть может, не подозреваешь, с какой радостью он окажет тебе услугу, а я знаю это и прошу тебя дать мне слово, что ты не откажешься от его помощи, хотя бы он оказался тебе совершенно незнаком.
– Люси, откуда ты возьмешь такого человека?
– О! Ты не представляешь, какой практической женщиной я становлюсь. Ведь ты не отказался бы от моего поручительства, будь я совершеннолетним мужчиной, Майлз?
– Конечно нет, мои чувства к тебе таковы, что я скорее принял бы подобную услугу от тебя, чем от кого бы то ни было. Но ты, слава Богу, не мужчина и еще не достигла совершеннолетия.
– Тогда пообещай, что окажешь мне небольшое одолжение и примешь услугу от человека, которого я пришлю к тебе. Нам невыносимо будет сознавать, что ты здесь, в тюрьме, в то время как мы купаемся в роскоши. Я не отпущу твою руку, пока ты не дашь мне обещания.
– Достаточно твоего взгляда, Люси, я обещаю сделать все, о чем бы ты ни попросила.
Чувства переполнили милую девушку, и, как только она взяла с меня обещание, она расплакалась и закрыла лицо руками. Но это был лишь мимолетный взрыв чувства, и вскоре лучезарная улыбка рассеяла последние следы грусти на ее милом чудном лице.
– Теперь, Майлз, я уверена – мы скоро вызволим тебя из этого отвратительного места, – воскликнула она, – и прежде чем этот исполнительный лист, о котором они говорят, выдадут, у нас будет время, и мы что-нибудь придумаем. Я к тому времени достигну совершеннолетия; и по крайней мере, я смогу стать твоим кредитором вместо этого одиозного мистера Дэггита. Тебя не смутит, Майлз, если ты будешь должен деньги мне; наверное, это лучше, чем быть его должником?
– Люси, дорогая, я всем на свете хотел бы быть тебе обязанным, и это, конечно, лучше, чем быть обязанным любому другому существу, включая даже твоего уважаемого и любимого мной отца.
Люси казалась чрезвычайно довольной; на ее прекрасных губах снова забрезжила таинственная улыбка, и я уже хотел было спросить, что значит эта улыбка. Однако не успел я и слова вымолвить, как на лицо ее легла глубокая тень, и она обратила ко мне свои печальные глаза.
– Майлз, я, кажется, все поняла, когда ты говорил о состоянии Руперта, – сказала она. – Я боялась, что бедная, святая душа поступит так; и я знала, что ты отдашь все, до последнего доллара, чтобы исполнить ее волю. Как это я раньше не догадалась… но так тяжело плохо думать о брате! Я не задаю никаких вопросов, потому что я вижу: ты не станешь отвечать на них, – быть может, ты дал сестре обет; но мы не можем жить с таким позором; в тот день, когда мне исполнится двадцать один год, эта вопиющая несправедливость должна быть исправлена. Я знаю, что состояние Грейс составляло больше двадцати тысяч долларов, и этой суммы было бы достаточно, чтобы выплатить все твои долги и начать новую жизнь.
– Даже если бы то, что ты вообразила, было правдой, неужели ты думаешь, что я стал бы обкрадывать тебя, чтобы вернуть долг Руперта?
– Не говори об обкрадывании. Я не могу жить с унизительной мыслью, что кто-то из нас живет на твои деньги, в то время как тебе предстоит расплачиваться с долгами и сидеть в тюрьме. Ты знаешь, Майлз, только одно не позволяет мне вернуть тебе долг – состояние Грейс – то, что мне еще нет двадцати одного года.
Снова эта неизъяснимая улыбка мелькнула на ее лице, и я уже решился наконец спросить, что она означает, но тут за дверью раздались шаги мистера Хардинджа.
– Мистера Харрисона нет в конторе, – воскликнул пастор, входя в комнату, – но я оставил ему записку и написал, что его старому знакомому капитану Уоллингфорду срочно нужна его помощь. Он уехал в Гринвич, в свое родовое поместье, но вернется до конца дня, и я настоятельно просил его явиться на Уолл-стрит, как только он сможет. Я не стал описывать твои невзгоды, Майлз, но, как только он приедет, он тотчас даст нам знать. Это мой старый школьный товарищ, и он не замедлит оказать мне услугу. А теперь, мисс Люси, я собираюсь выпустить вас из тюрьмы. Я видел некоего мистера Дрюитта, направлявшегося к Уолл-стрит, и любезно сказал ему, что вы будете дома через десять минут.
Люси поднялась с живостью, которая больно задела меня. Краска залила ее лицо, и мне показалось, что она даже несколько поспешно увела отца. Однако, прежде чем выйти из комнаты, милая девушка, улучив момент, подошла ко мне и тихо сказала:
– Помни, Майлз, ты дал мне слово; через час ты будешь на свободе.
