Текст книги "Майлз Уоллингфорд"
Автор книги: Джеймс Фенимор Купер
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
Клеменс встретил молодого вельможу у сходни и, извинившись, что он сам не отправился на «Быстрый» из-за плохого состояния своих шлюпок, доложил о недавнем сражении и о его последствиях. Лорд Харри таким образом оказался не младшим, а старшим офицером и тотчас принялся задавать вопросы. Посреди своего дознания он вдруг увидел меня. Они с Клеменсом вместе ходили по шканцам, а я предусмотрительно отошел к трапу, но тут меня обнаружили. Не доходя до трапа, оба офицера как раз собирались повернуться, чтобы идти назад, и очутились так близко от меня, что я невольно услышал их разговор.
– Кто это там стоит, прислонившись к катеру, мистер Клеменс? – спросил капитан «Быстрого». – Знакомое лицо, наверняка это мой старый товарищ по службе.
– Видимо, вы ошибаетесь, милорд, это янки, которого мы подобрали в открытом море, в шлюпке, некто капитан Уоллингфорд с американского судна «Рассвет». Его судно затонуло во время шторма, все матросы погибли, кроме этого джентльмена, его помощника и нефа. Они находятся у нас на борту уже больше трех месяцев.
Лорд Харри Дермонд тихо присвистнул; он тотчас подошел ко мне, приподнял свою шляпу и завел весьма неприятный разговор:
– К вашим услугам, мистер Уоллингфорд. Что-то часто мы стали встречаться, и при весьма странных обстоятельствах. Последний раз мы виделись с вами в интересный для меня момент, я был так занят, что у меня не было возможности засвидетельствовать вам мое почтение. Мистер Клеменс, у меня есть небольшое дело к этому джентльмену, и я должен просить вас об одолжении, – может быть, вы с ним составите мне компанию и на несколько минут предоставите свою каюту?
Мне нечего было возразить на такую просьбу, и я последовал за двумя офицерами в каюту «Британца».
ГЛАВА XXV
Выражение холодной решимости на лице лорда Харри Дермонда говорило о том, что мне предстоит тяжелое испытание, и я приготовился к самому худшему. Никто не проронил ни слова, пока мы не оказались в кормовой каюте; тогда Клеменс и его гость уселись на диван, а мне указали на стул. Лорд Харри Дермонд в весьма суровом тоне начал разговор.
– Мистер Уоллингфорд, – сказал он, – нам ни к чему всякие прелиминарии. – Я видел ваше судно три месяца назад, когда «Черный принц» и «Быстрый» сходились с французами, и излишне напоминать, что его появление там требует разъяснения.
– Вы получите его, милорд. Полагая, что вы не имеете права отправлять «Рассвет» в английский порт, и зная, что задержка на любой срок равносильна разорению, я вернул себе свое судно наилучшим из возможных способов.
– Что ж, это, по крайней мере, откровенно, сэр. Вы хотите сказать, что вы с оружием в руках ночью набросились на моих людей, убили их, а впоследствии вы потеряли свое судно оттого, что команда ваша была слишком малочисленна.
– Отчасти это правда. Я, разумеется, не потерял бы своего судна, будь у меня во время шторма такая же крепкая команда, как в день отплытия; и такая команда была бы у меня, если бы мы не встретили «Быстрый».
– То есть вы намекаете, что крушение произошло из-за нас.
– Скажу без обиняков: я считаю, что так оно и было; хотя ваши действия послужили косвенной причиной.
– Здесь мы, пожалуй, едва ли сойдемся во мнениях, сэр. Нельзя ожидать от подданных короля Великобритании, что они разделят ваше американское толкование публичного права; вы, наверное, понимаете, что мы предоставляем решать такие вопросы нашему адмиралтейскому суду. Сейчас для меня важнее узнать, что сталось с офицерами и матросами, которых назначили призовой командой на ваш корабль. Я видел судно спустя некоторое время после того, как я послал на его борт мистера Сеннита и других, под вашей командой (в этом мы убедились с помощью наших биноклей), а теперь вы признали, что отвоевали судно у этих людей. Что сталось с призовой командой?
Я вкратце рассказал ему, как мы завладели «Рассветом». Оба английских офицера внимательно слушали; на лице Клеменса я заметил скептическую улыбку, а капитан «Быстрого» остался недоволен моим ответом, но он был не столь расположен выказывать свое истинное отношение к моему рассказу.
– Ловко придумано, милорд, – сказал первый с презрительной усмешкой, – но я сомневаюсь, что кто-либо из британских моряков поверит вам.
– В британском флоте, сэр, как и во всех остальных, бывают потери и несчастные случаи.
– Не совсем такого свойства, мистер Уоллингфорд; немного поразмыслив, вы со мной согласитесь. Но, простите мне мою несдержанность, милорд, это ваше дело, а не мое.
Лорд Харри Дермонд, казалось, был согласен с таким утверждением. Ему, гордому своим званием и титулом, конечно, не понравилось, что младший по званию, человек низкого сословия, вмешивается в дело, которое касается только и исключительно его. Он холодно поклонился в ответ на слова Клеменса и, прежде чем продолжить разговор, некоторое время задумчиво молчал.
– Вы, должно быть, понимаете, мистер Уоллингфорд, что мой долг – расследовать это дело, – наконец заговорил он. – Я недавно вышел из порта, где пробыл несколько недель: мое судно переоснащали; маловероятно, что кто-либо из моих офицеров, если он добрался до родины, не доложил бы о своем прибытии.
– Надо полагать, милорд, что никто из них не добрался до родины. Я своими глазами видел, как их подобрал корабль, кажется, вест-индское судно, вышедшее из Англии. В таком случае, их скорее всего отвезли на какой-нибудь из островов Вест-Индии.
Тут Клеменс протянул лорду Харри Дермоиду лист бумаги, на котором было что-то написано карандашом; тот стал читать. Пробежав глазами записку, капитан кивнул головой, и лейтенант вышел из каюты. Пока он отсутствовал, мой собеседник в учтивом тоне поведал мне о подробностях битвы, свидетелем которой я был, и даже показал мне бумагу, которую он прихватил с собой показать капитану Раули – реляцию англичан об этом бое. Я заглянул в нее и увидел, что там упоминается о присутствии «Рассвета», причем имя судна сопровождается косвенным замечанием, смысл которого был бы понятен не всякому читателю, мне же разъяснения не потребовались. Однако вскоре Клеменс вернулся и без особых церемоний сообщил мне, что младшие офицеры ждут меня к обеду. Я не заставил себя долго просить, поднялся и вышел, правда, прежде чем нырнуть в люк, я успел заметить, что в каюту входит Марбл, а Наб стоит у бачка с питьевой водой под охраной часового.
Обед продолжался около часа, и лорд Харри Дермонд любезно ждал все это время, а потом снова вызвал меня в каюту. Я удивился, увидев в соседней каюте Марбла и Наба, стоящего у двери; два офицера были там, где я оставил их, но теперь перед ними на столе лежали перо, чернила и бумага.
– Мистер Уоллингфорд, – начал лорд Харри Дермонд, – должен довести до вашего сведения, что рассказ вашего помощника о том, как люди с «Быстрого» покинули «Рассвет», и ваш рассказ никак не согласуются друг с другом. Вот изложение вашего помощника, записанное мной с его слов; если вы не прочь выслушать его, я прочту вам, что он тут пишет.
– Не вполне понимаю, как рассказ мистера Марбла может противоречить моему и при этом являться правдивым, милорд, – но извольте, я выслушаю его рассказ.
– «Я был первым помощником на „Рассвете“ из Нью-Йорка, капитан и владелец Майлз Уоллингфорд. Судно, как известно, было захвачено „Быстрым“ и отправлено в Англию. Через три дня после того, оставшись под командой мистера Сеннита, капитана призовой команды, мы с капитаном Уоллингфордом стали урезонивать этого джентльмена, что нехорошо отправлять в Англию нейтральное судно и расстраивать выгодное плавание; и это так подействовало на вышеупомянутого лейтенанта Сеннита, так его пробрало, что он согласился взять у судна ял с приличным запасом провизии и воды и оставить корабль нам. Значит, шлюпку спустили на воду, погрузили туда все, что нужно, – так мы позаботились о тех, которые должны были отплыть в ней, – и англичане отчалили со слезами на глазах и сердечными пожеланиями нам благополучно добраться до Гамбурга».
– Вы серьезно хотите сказать, лорд Харри Дермонд, что такой рассказ вы услышали от моего помощника, это не шутка?
– Совершенно серьезно, сэр. Он, кажется, даже хотел в том поклясться, но я попросил его избавить меня от этой церемонии. А вот рассказ чернокожего. Может быть, вы хотите выслушать и его?
– Я готов выслушать все, что вам угодно сообщить мне, милорд.
– Навуходоносор Клобонни говорит, что он «был матросом на „Рассвете“, его оставили на нем, когда судно захватил „Быстрый“, и он был на нем, когда оно потерпело крушение. Капитан Уоллингфорд приказал мистеру Сенниту покинуть его корабль, а то он его заставит, и мистер Сеннит, конечно, послушался мастера Майлза». Но я не стану читать дальше, рассказу невольника едва ли можно верить. Вероятно, нам не следовало спрашивать его, мистер Клеменс?
– Прошу прощенья, милорд, но ваш долг защищать подданных его величества всеми доступными способами.
– Возможно, вы правы, сэр, но нельзя пренебрегать известными принципами, даже ради исполнения долга. Вы видите, мистер Уоллингфорд, слова ваших товарищей противоречат вашему рассказу о случившемся, что вызывает самые неприятные подозрения. Мне не оправдаться перед командованием, если я не возьму вас под арест, не доставлю в Англию и не учиню судебного разбирательства.
– Если мои товарищи были столь неразумны, что сделали подобные заявления, мне очень жаль. Я сказал вам правду, и мне больше нечего добавить. Не думаю, что и в дальнейшем какие-либо мои заявления повлияют на ваше решение.
– Вы очень ловко выпутались, сэр; надеюсь, вам удастся сохранить столь же невинный вид до конца. Однако нельзя безнаказанно отнимать жизнь у подданных его величества.
– Полагаю, это относится и к собственности американских граждан, милорд. Даже если бы я прибегнул к силе, чтобы вернуть себе судно, и если бы я выбросил за борт призовую команду, я думаю, что таким образом исполнил бы свой долг.
– Хорошо, сэр, нужно еще, чтобы английский суд присяжных посмотрел на дело таким же образом. А теперь приготовьтесь отправиться на борт «Быстрого». Что касается граждан, о которых вы упомянули, они должны подчиняться решению адмиралтейского суда, а не вершить правосудие самовольно.
– Это мы еще посмотрим, милорд. Когда обо всем станет известно у меня на родине, вы измените свое мнение.
Я произнес эти слова довольно величественным тоном; и, по правде говоря, я тогда ощущал собственную важность. Я был молод, мне не было еще и двадцати трех лет; и я думал о моей стране, ее независимости, ее правосудии, ее стремлении действовать справедливо, ее решимости бороться со злом и о ее равнодушии к выгоде, когда дело касалось принципов, так же как юноши думают о непогрешимости своих родителей. Если бы приговоры выносили такие судьи, как я, на свете не оказалось бы ни одного лгуна, мошенника, плута или корыстного негодяя; земля наполнилась бы мучениками, преследуемыми за свои добродетели. По представлениям большинства американцев моего возраста, самое звание гражданина великой страны должно было служить им охранной грамотой в любой части света и внушать страх перед праведным гневом республики. Насколько оправдались мои ожидания, станет ясно из последующего рассказа; особенно я прошу американского читателя сдержать свое естественное нетерпение, пока ему мало-помалу не откроются все обстоятельства моей истории. Я могу твердо обещать ему, что, если он выслушает их с должным смирением, желая только выяснить истину, а не найти подтверждение надменным и несостоятельным теориям, он станет мудрее и, может быть, скромнее, ибо мой тягостный долг как раз и состоит в том, чтобы извлечь урок из подобных событий и запечатлеть его.
Что касается лорда Харри Дермоида, угроза гнева великой американской нации не вызвала у него особого беспокойства. Его, вероятно, гораздо больше заботил холодный прием адмирала, командовавшего в Плимуте, нежели благородное негодование президента и Конгресса Соединенных Штатов Америки. Позволю себе напомнить читателю: описываемые мной события относятся к концу 1803 года – далекому прошлому великой республики; впрочем, не берусь утверждать, что ныне положение существенно изменилось, разве только на газетных страницах. Приказ приготовиться к отправке с «Британца» прозвучал дважды, и меня вывели в соседнюю каюту, где сидел Марбл; мистер Клеменс тем временем прикрыл дверь, разделявшую нас, но она почему-то прикрылась неплотно. Вследствие его небрежности я невольно услышал следующий разговор.
– Надеюсь, милорд, – сказал Клеменс, – вы не станете забирать помощника и чернокожего. Они оба первоклассные матросы и показали себя полезными на службе его величества. Негр оказал нам неоценимую помощь на реях во время недавнего боя, а помощник сражался как лев на орудийной батарее почти целый час. У нас не хватает людей, и я рассчитывал уговорить их обоих поступить на корабль. Вы знаете, милорд, нас ждут призовые деньги за «француза», и я не сомневаюсь, мне бы это удалось.
– Сожалею, Клеменс, долг призывает меня забрать всех троих, но я буду иметь в виду то, что вы сказали; вероятно, мы сможем уговорить их поступить на «Быстрый». Вы же понимаете…
Тут мистер Клеменс обнаружил, что дверь закрыта неплотно, и хлопнул ею, так что я больше ничего не смог услышать. Я повернулся к Марблу, на лице которого изобразилась мука: он постигнул, какие последствия повлекла за собой его неразумная выдумка. Однако я не стал укорять его, я сжал ему руку в знак прощения. Хотя он не произнес ни слова, было видно, что несчастный не мог простить себе своего поступка.
Совещание между лордом Харри Дермоидом и мистером Клеменсом длилось полчаса. По истечении этого времени оба появились в крайней каюте, и по лицу последнего я увидел, что он не достиг своей цели. Нас же вместе с небольшим скарбом перевезли на «Быстрый», на борту которого наше прибытие произвело сенсацию, какая только может быть на военном судне с его дисциплиной. Как только я пришел на шканцы, на меня надели оковы и поставили часового у двери каюты. Правда, мне создали кое-какой уют и протянули перегородку из парусины; за ней я ел и спал в некотором уединении. Наручники мои были столь велики, что я ухитрялся снимать и надевать их, когда мне вздумается. Мне показалось, что офицеры догадываются об этом и что они прибегли к такой суровой мере только для вида. Если не считать ареста и разорения, у меня не было особых причин для недовольства, несмотря на то, что я просидел под стражей до апреля 1804 года, то есть почти пять месяцев. За это время «Быстрый» дошел до экватора, потом по дороге в Англию покрутился у Канарских и Азорских островов, выискивая еще какого-нибудь «француза», но тщетно. Мне было разрешено дважды в день делать моцион: один раз у трапа и другой раз на батарейной палубе, а еду мне доставляли из кают-компании. Следовательно, у меня не было причин для недовольства, за исключением того обстоятельства, что мое судно было незаконно захвачено и меня держат под стражей за преступление – если это вообще можно назвать преступлением, – которого я не совершал.
Все пять месяцев, пока я был пленником на батарейной палубе «Быстрого», я ни единым словом не перекинулся ни с Марблом, ни с Набом. По временам я видел их обоих за работой вместе с остальной командой, и мы часто обменивались многозначительными взглядами, но поговорить нам не пришлось. Иногда ко мне заходил кто-нибудь из офицеров – эти джентльмены усаживались и заводили разговор на общие темы, очевидно, чтобы развеять скуку моего заточения, но никогда не упоминая о его причине. Надо заметить, что и самочувствие мое не ухудшилось – судно содержали в чистоте, к тому же оно прекрасно проветривалось.
Наконец мы взяли курс на порт приписки, и не с пустыми руками – «Быстрый» захватил французский корабль к северу от Азорских островов после стремительной погони. Марбл и Наб попросились в призовую команду, и их туда переправили. В тот день ко мне зашел начальник интендантской службы, который был самым обходительным из всех моих знакомцев, и я осмелился спросить его, неужели мои товарищи поступили на британскую военную службу.
– Ну, знаете ли, не совсем так, – сказал он, – хотя они, кажется, привязались к нам, и мы думаем, что они не захотят потерять призовые деньги, которые им могут достаться за службу на «Британце». Штурман говорит, будто ваш старый помощник – отличный парень, но лорд Харри опасался, что, если мы встретим какой-нибудь французский крейсер у входа в Английский канал, они заартачатся и в решительный момент откажутся сражаться, и поэтому предпочел послать двух этих ребят на приз. Они сказали, что выполняют работу, чтобы не ослабеть, а мы – буду с вами откровенным – потакаем им; мы думаем, вдруг им понравится у нас и они не захотят с нами расставаться.
Таким образом я получил понятие об истинном положении вещей и почувствовал немалое облегчение. Я ни на минуту не мог себе представить, что Марбл когда-либо хотел служить в британском флоте; но я опасался, как бы сожаление о содеянном и желание поправить дело не толкнуло его на какой-нибудь новый нелепый шаг, который повлек бы за собой не менее серьезные последствия. Что до Наба, я знал: он меня никогда не оставит, и я с самого начала не тревожился за него, я только боялся, что кто-нибудь воспользуется его невежественностью.
День, когда мы бросили якорь в Плимутском заливе, выдался хмурым и дождливым; с юго-запада дул свежий ветер. Корабль стал на якорь на закате, приз поставили на якорь немного ближе к берегу, как я мог видеть сквозь орудийный порт, который служил чем-то вроде окна в моей крошечной парусиновой каюте. Едва только корабль надежно стал на якорь, лорд Харри Дермонд прошел к себе в каюту в сопровождении своего первого помощника со словами:
– Кстати, мистер Паулитт, этого пленного надо бы утром перевести в какое-нибудь другое место. Мы подошли слишком близко к берегу; в порту небезопасно оставлять его в той каюте.
Я все еще раздумывал о том, что бы значили его слова, когда услышал плеск весел подходившей к борту шлюпки. Высунув голову из орудийного порта, я увидел, что на «Быстрый» пожаловал капитан призовой команды с «француза», на веслах сидело четыре матроса, среди которых были Марбл и Наб. Марбл заметил меня и подал сигнал, что узнал, хотя в наступавшей темноте трудно было различить предметы даже на небольшом расстоянии. Я с многозначительным видом подал ему ответный сигнал. Именно этот ответный сигнал заставил помощника остаться в шлюпке и удержать Наба. Два других матроса так привыкли к этим американцам, что без колебаний бросили их и взобрались на борт фрегата за своим командиром, желая поболтать со старыми товарищами по кубрику. Почти тотчас же дежурный по кораблю закричал:
– Эй, на шлюпке, дать задний ход, освободить дорогу для капитанской гички!
Гичку спустили на воду у левого борта: поскольку сильная волна била о правый борт, лорд Харри решил пренебречь церемониалом, чтобы не замочить китель. Не могу восстановить ход мыслей, в конце концов приведших меня к тому шагу, который я совершил; однако главным образом на меня подействовали слова, которые я недавно подслушал и которые открыли мне весь ужас моего положения. Какова бы ни была побудительная причина моих действий, вот что я предпринял.
Я освободился от оков, протиснулся в порт мимо жерла пушки и, уцепившись за край окошка, повис вдоль борта. Меня не заботило, что будет со мной дальше, заметят меня или нет. Но меня не заметил никто, кроме Марбла и Наба; первый из них схватил меня за ноги и, шепнув, чтобы я ложился на дно, помог забраться в шлюпку. Мы даже задели за капитанскую гичку, когда ее поднимали к вырезу для трапа в фальшборте, но никто ничего не заподозрил. В тот час других шлюпок около «Быстрого» не было; а гичку как раз спустили на воду, чтобы доставить капитана на берег. В следующую минуту мы дали задний ход, и Наб зацепился отпорным крюком за одну из рулевых цепей. Там мы дождались, пока гичка с капитаном «Быстрого» не развернулась и не взяла курс на причал, где обычно стоял фрегат.
Спустя две минуты гичка скрылась из виду, и Марбл шепнул Набу, чтобы тот отцепил крюк. Наб не замедлил выполнить приказ, и шлюпка, подхваченная мощной волной и подгоняемая крепким ветром, стала удаляться от судна. Никто не обратил на нас никакого внимания, так как в такую минуту все мысленно были уже на берегу. Судьба к нам благоволила – хотя лорд Харри Дермонд был бдительным и примерным офицером, его первый помощник был из тех, кого на судне называют «ни рыба ни мясо» – фраза довольно показательная; если на корабле никуда не годный первый помощник, бдительному капитану стоит только отвернуться, как с команды словно узду снимают. Каждый чувствует себя вольготно, а там, где существует круговая порука такого рода, мало кто станет утруждать себя работой, которую можно не делать. «Без кота мышам раздолье».
Как бы то ни было, наша шлюпка, никем не замеченная, уходила все дальше от кормы «Быстрого», и вскоре очертания судна уже стали едва видны. Я приподнялся в шлюпке, когда мы отошли на пятьдесят футов от руля, и тотчас осмотрелся. Уверившись, что нас не увидят, мы установили мачту и подняли рейковый парус, который лежал в шлюпке. Положив руль по ветру ровно настолько, чтобы парус наполнился ветром, я взял курс прямо в открытое море. Все это было проделано за пять минут и по наитию свыше, как говорят французы.
Теперь, когда мы наконец обрели какое-то подобие свободы, выяснилось, что наше положение довольно затруднительно. Ни у кого из нас не оказалось ни единого шиллинга, никакой одежды, кроме той, что была на нас. В шлюпке не было ни крошки еды, ни капли воды. Ночь стояла пасмурная и очень темная, ветер крепчал. Все же мы решили не падать духом и смело отдалялись от земли, доверив нашу общую судьбу Провидению. Я надеялся, что мы встретим какое-нибудь американское судно, направляющееся в порт или из порта; а если нет, то при благоприятном стечении обстоятельств мы могли бы достигнуть Франции менее чем за двое суток.
Постепенно беспокойство целиком завладело нами. Мы не видели дальше ста ярдов, у нас не было компаса или какого-либо ориентира, кроме направления ветра, нам нечем было подкрепиться, нечем укрыться от непогоды. Все-таки мы ухитрялись спать по очереди – каждый всецело доверял сноровке и опыту своих товарищей. Так мы пережили ночь, спрятавшись под надежным покровом темноты и поэтому не опасаясь погони.
Когда рассвело, никакой погони мы не обнаружили, впрочем, погода была слишком пасмурная и трудно было что-либо разглядеть. Все утро мы держались к северо-востоку под единственным зарифленным парусом, посредством искусного управления ухитряясь уворачиваться от волн, которые так и норовили залить шлюпку. Еды нам, конечно, негде было добыть, но мы стали запасать воду, подставив измороси наши носовые платки, а когда они пропитывались влагой, мы выжимали их. Однако благодаря прохладе и туману голод и жажда не особенно мучили нас, и не помню, чтобы я очень хотел есть или пить, разве только к середине дня. Тогда мы завели разговор об обеде, но скорее в шутливом тоне, без унылой тоски. За этим занятием Наб вдруг воскликнул: «Парус! Вон там! »
Он не ошибся, навстречу нам примерно с северо-запада шел корабль – в бейдевинд к английскому побережью. Прошло много лет, но я до сих пор вижу перед глазами это судно. Его марсели были взяты на два рифа, он нес бизань, кливер и оба нижних прямых паруса; по виду его было похоже, что команда поленилась установить необходимые в данный момент паруса, оставив те, которые можно пока не трогать. Его курс пролегал примерно в двухстах ярдах от нашего подветренного борта, и я хотел было повернуть шлюпку носом к ветру. Но, получше рассмотрев его, мы увидели, что это английский фрегат, и быстро, как могли, спустили наш парус.
Следующие пять минут мы просидели неподвижно, оцепенев от испуга. Я не сводил глаз с фрегата, пока он проходил мимо нас, то вздымаясь на пенном гребне, то грациозно падая в ложбину между волнами, так что видны были одни только мачты. Не описать, как мы радовались, когда он оставил нас далеко позади своего наветренного борта, но мы не решались снова поставить наш парус, пока его темный сверкающий корпус с рядом грозных портов не окутался облаком тумана и то место в океане, на котором мы только что видели фрегат, стало таким, словно его и не было. Нас спасло чудо.
Следующее наше приключение оказалось более приятным. За кормой мы увидели внушительных размеров корабль, идущий по ветру ко входу в Английский канал и несущий брамлисели. Это было американское судно! В этом никто из нас не сомневался, и мы пустились за ним, понимая, что он, должно быть, делает два фута против нашего одного. Через двадцать минут мы приблизились к нему, его офицеры и матросы высыпали на палубу – им, видимо, не терпелось узнать, кто мы и откуда. Марбл так ловко управлял шлюпкой, что мы ухватились за канат и пошли на буксире борт о борт, не уменьшив скорости судна, хотя оно при этом чуть не затянуло нас под воду. Улучив момент, мы вспрыгнули на палубу, бросив шлюпку на произвол судьбы.
Мы не ошиблись относительно принадлежности судна. Это был корабль с Джеймс-Ривер, груженный табаком и направляющийся в Амстердам. Его капитан сочувственно выслушал наш рассказ и отнесся к нам со вниманием и участием. Однако мы пробыли с ним всего неделю и покинули его судно у берегов Голландии, чтобы направиться в Гамбург, где, как я воображал, меня ждут письма и откуда, я был уверен, мы с тем же успехом доберемся до дома. В Гамбурге меня ждало разочарование. Ни строчки на мое имя там не было, да еще мы оказались без денег в незнакомом месте. Я не счел нужным рассказывать кому-либо о наших приключениях, мы договорились наняться вместе на какое-нибудь американское судно и добраться домой наилучшим из доступных нам способов. Немного оглядевшись вокруг, мы вынуждены были наняться на первое попавшееся судно. Я нанялся на «Скейлкилл», корабль из Филадельфии, вторым помощником, а Марбл и Наб матросами. Никто не любопытствовал узнать о нашем прошлом, и мы решили между собой выполнять нашу работу и помалкивать обо всем остальном. Мы назвали наши настоящие имена, но больше ничего о себе не сообщили.
Мне было нелегко спуститься на несколько ступеней по служебной лестнице, но ранняя и основательная подготовка позволила мне снова успешно справиться с ролью второго помощника; еще до отплытия первого помощника разжаловали за пьянство, и я получил повышение. На мою должность назначили Марбла, и с того времени последующие пять месяцев все шло довольно гладко; да, именно пять месяцев, ибо судно не пошло сразу домой, а зашло в Испанию, за грузом баррильиnote 142Note142
Баррилъя (исп.) – растение зольник (верблюжье сено), а также его зола, из которой добывается сода.
[Закрыть] , который оно доставило в Лондон, а там уже взяло груз для Филадельфии. Мы все были немного обеспокоены, узнав, что наша история с различными искажениями и наслоениями попала в английские газеты, но к тому времени, когда мы прибыли в Англию, о ней уже забыли; ее вытеснили новые любопытные происшествия – в то время каждая неделя изобиловала событиями, впоследствии вошедшими в историю.
Все же я был рад покинуть Англию и снова оказаться посреди океана, на пути домой. Мой заработок позволил мне, а также Марблу и Набу приобрести новую одежду, соответствующую нашему нынешнему положению, и мы отплыли в Филадельфию с приличным запасом всяких необходимых вещей, которые подобают людям в тех должностях, которые каждый из нас занимал. Это было все, что у меня осталось от судна и груза, стоивших вместе от восьмидесяти до девяноста тысяч долларов!
Рейс оказался очень длинным, но наконец мы достигли залива Делавэр. 7 сентября 1804 года, за несколько недель до моего двадцатитрехлетия, я высадился на пристани самого большого тогда американского города – разоренный в прах и разочаровавшийся человек. Однако я не подавал виду, не желая раскрывать моим товарищам, какой удар судьбы ожидает меня. Несколько дней мы разгружали корабль, потом получили причитавшиеся нам деньги. Наб, который на борту «Скейлкилла» считался вольным негром, принес свой заработок мне, и когда мы сложили в один мешок наш общий капитал, оказа лось, что он составляет сто тридцать два доллара. С этими деньгами мы приготовились обратить наши стопы на север – Марбл мечтал увидеть свою мать и малютку Китти, Наб снова увидеть Хлою, а мне не терпелось встретиться со своим главным кредитором, Джоном Уоллингфордом, и получить какиенибудь известия о мистере Хардиндже и Люси.
