Текст книги "Бэламнийская трилогия"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 66 страниц)

Глава 9. Исчезающий гном

Майлз почесал подбородок. Буфо и Гамп были потрясены. Примерно то же можно было сказать о Джонатане с Профессором.

– Ну провалиться мне на этом месте, – сказал Профессор, пока они стояли и смотрели на убегающего бродягу. – Как вы думаете, что его спугнуло?

– Сикорский? – спросил Джонатан.

– Это кажется маловероятным, не так ли? – заметил Майлз. – Если только этот Сикорский не какой-нибудь местный барон, губернатор или что-нибудь в этом духе. Возможно, нам следует использовать его имя несколько более осмотрительно.

– Возможно, – согласился Джонатан. Ему внезапно пришло в голову, что у человеческого имени и обезьяньего костюма очень много общего. Оба, похоже, обладали властью обращать людей в бегство. В свете этого открытия Джонатан был рад, что они с Профессором оставили свои костюмы в Меркл-Холле. Зачем таскать их по всей Бэламнии, когда простое упоминание смехотворного имени Сикорского имело тот же самый эффект?

Они прошли последние двадцать пять ярдов, отделявшие их от вершины холма, и Буфо с Гампом всю дорогу мрачно бубнили что-то насчет невозможности вести хотя бы умеренно успешное расследование в этой стране. Джонатан был вынужден признать, что, принимая все во внимание, они правы, и его так и подмывало предложить начать поиски какого-нибудь места, где можно будет поесть. У них остался от завтрака кусок сыра, но он весь день пролежал на жаре в рюкзаке и к этому времени был мягким и маслянистым. Сейчас от него шел запах, похожий на тот, что шел из пузырей, булькающих на открытых участках болот под Высокой Башней.

Джонатан как раз бросал куски сыра стайке заинтересовавшихся им птиц, когда путники достигли вершины холма. Холодный ветер взъерошил его волосы, ветер, насыщенный знакомым затхлым, травянистым запахом реки. Там, внизу, он увидел медленно извивавшуюся по дну долины реку, ширина которой достигала, должно быть, двадцати пяти миль, – громадную неторопливую древнюю реку, по сравнению с которой Ориэль казалась стремительным горным ручейком. В свете неподвижного полуденного солнца ее поверхность казалась мирной и безмятежной, и вода выглядела такой же спокойной и мутной, как в дождевой луже посреди поля. Вдоль берегов, спускаясь к воде, росли ивы, тополя и огромные, пригнувшиеся к земле перечные деревья. В полумиле ниже по течению виднелось устье ее притока, вдоль которого они шли. Из него в большую реку выплыло множество бревен, образовав у берега настоящий затор. По нему скакало полдюжины человек, стараясь связать бревна вместе. Другие люди, работающие на берегу, лебедкой вытаскивали эти связки из реки. Сзади вяло дымился тупой купол мусоросжигателя; белый дым и пепел медленно плыли вперед, повисали в воздухе над лесопилкой и постепенно таяли.

Примерно в четверти мили вверх по реке стояла приличных размеров деревня, расположившаяся вдоль берега и вверх по склону возвышающихся над ним холмов. В реку выдавалась дюжина пирсов, на которых горами стояли ящики, лежали сети и поваленный лес. Вдоль идущей по краю берега дороги протянулся длинный открытый рынок, и создавалось впечатление, что чуть ли не половина деревни расхаживает между лотков с продуктами и рыбой. Сама же деревня была приятным смешением белых, обитых дранкой домов, плетней и грунтовых дорог.

У одного из пирсов стоял большой пароход с широким гребным колесом у кормы, так что все пятеро путешественников направились именно к этому пирсу. По дороге они прошли мимо знака, который гласил: «РЕЧНАЯ ДЕРЕВНЯ ТВИТ», и другого, который указывал вниз по течению и на котором было написано: «ЛЭНДСЕНД – 125 МИЛЬ». Это, похоже, давало ответ на несколько неотложных вопросов. Путешественники почти сразу договорились, что если пароход идет до Лэндсенда, они попытаются забронировать на нем места. Если ехать, то это не так уж и далеко. По сути, Джонатан начал пересматривать свои взгляды относительно мудрости пеших прогулок своего дядюшки. Похоже, существовала большая разница между ходьбой пешком с целью развлечения и ходьбой, предпринимаемой с целью прибытия в определенное место. В первом случае все было проникнуто приятным духом необязательности, позволяющим отвлечься на то, что тебя интересует; во втором – это уже смахивало на работу. При этом его вдвойне раздражало то, что место назначения в конце концов было неизвестно, что в принципе было возможно. И вполне возможно, что этого места вообще не существует или что они его прошли, сами того не заметив, вчера днем, и все дальнейшие блуждания будут бесцельными и случайными. И правда заключалась в том, что они не видели никаких указаний на то, что здесь, возле речной деревни Твит, они были на дюйм или на час ближе к тому, чтобы найти Сквайра, чем тогда, когда летели на воздушном корабле высоко над Белыми Горами. По крайней мере, на борту парохода у них будет то преимущество, что их будут везти; у них появится какое-то направление. И по-видимому, это устраивало всех пятерых.

Им повезло. «Королева Джамока» отправлялась на следующее утро в Лэндсенд, и пассажиров на борту было совсем немного. Капитан, казалось, был весьма удивлен тем, что все пятеро хотят проделать такое путешествие; проводив их к четырем смежным каютам на средней палубе, он предложил путешественникам провести ночь на борту.

– Мы отплываем на рассвете, – сообщил он, по-деловому разглядывая их, – что бы ни случилось.

– А чего вы ожидаете? – спросил Джонатан, которого удивило это странное заявление.

– Ничего, – ответил капитан. – Не обращайте внимания на слухи, парни. Слухи еще не потопили ни одного моего судна.

С этими словами он повернулся и, покачивая головой, тяжело зашагал к мостику.

– Что, черт возьми, все это значило? – полюбопытствовал Джонатан.

– Кто знает, – откликнулся Профессор. – На какое-то мгновение я испугался, что ты собираешься упомянуть Сикорского. Для капитана, похоже, это было бы ударом.

– Я думал об этом, – признался Джонатан, – но у меня создалось такое же впечатление. Мне не хотелось, чтобы все мы оказались в реке. Здесь нам лучше проявлять осторожность.

– Ты прав, – согласился Майлз, выбирая себе одну из кают. Буфо с Гампом заняли вторую, а Джонатану с Профессором достались третья и четвертая.

Когда через полчаса они встретились на палубе, солнце уже исчезало в верховьях реки. Оно казалось невероятно огромным; начав опускаться за горизонт на востоке, оно скрылось из виду, понемногу исчезая в оранжевом мерцании за широкой рекой. Какое-то время речная вода сверкала отраженным солнечным светом, а затем, когда верхний полукруг садящегося солнца пропал за горизонтом, померкла и, потемнев, приобрела зеленый цвет.

Ночь, казалось, опускалась на землю столь же быстро, поэтому пятеро друзей, стуча каблуками, сбежали по трапу и направились к городку в поисках трактира. Они миновали затихший к этому времени открытый рынок, большинство повозок и лавочек на котором было закрыто брезентом или ставнями. Несколько зеленщиков возились со своим товаром, и две-три усталые женщины тащили в ночь пустые тачки. Опустевший рынок выглядел заброшенным, и это впечатление еще более усиливалось криками птиц, расхаживающих по земле и подбирающих кусочки фруктов и рыбы, валяющиеся на дороге. Со стороны реки поднялся ветер, несущий с собой запах затхлости, влаги и тины, и с этим ветром появились первые, серые и холодные, струйки тумана. Ночь обещала быть темной, и у пятерых путешественников не было никакого желания задерживаться на пустынной улице.

Однако через квартал, где река уже не была видна, все казалось немного другим. Из открытых дверей домов лился свет, и улицы были заполнены людьми, неторопливо прогуливающимися по тротуарам или поспешно вбегающими и выбегающими из таверн и кафе. В окне одного темного кафе, откуда доносились фортепианная музыка и клубы дыма, висела большая табличка, обещающая «Лучшую еду в городе». Надпись: «В городе» была зачеркнута, и под ней было нацарапано – «где угодно», а потом и это исправление было перечеркнуто. Как предположил Джонатан, «лучшая еда» – это звучало достаточно убедительно. Добавление «где угодно» было излишним.

Решив поверить в то, что написанное на вывеске хотя бы отчасти истинно, они пересекли улицу и направились в кафе. Профессор заметил, что музыка в нем звучит довольно громко, чтобы обстановку можно было назвать комфортной, и что шум плохо влияет на пищеварение. Майлз с ним согласился, но Буфо и Гамп заявили, что голодны как волки, и настояли на том, чтобы по меньшей мере прочитать меню.

Однако не успели они дойти и до середины улицы, как из дымного дверного проема вывалился выглядевший оборванцем лесоруб. Вскочив с диким воплем на ноги, он опять ринулся в помещение, крича что-то насчет грязных обманщиков и мрази. Буфо и Гамп решили, что вывеска, вероятно, в любом случае абсолютно не соответствует истине. Поэтому они обошли это кафе стороной и направились дальше по улице в надежде найти какую-нибудь не такую шумную таверну.

Примерно в это время их нагнал завиток тумана, который плыл по дороге, подгоняемый ночным ветерком, за ним последовал более плотный туман, который ослаблял свет, льющийся от уличных фонарей и из дверных проемов. Он словно приглушал смех, музыку и шум, доносящиеся из таверн. Друзья остановились перед одной из них, которая носила загадочное название «Старые Тени». Здесь обещали вместе с едой еще и развлечения. К окну был приклеен потрепанный, когда-то ярко раскрашенный плакат, объявляющий о выступлении фокусника-иллюзиониста. «Зиппо, выдающийся Волшебник» – гласил плакат, на котором была видна картинка, изображающая выдающегося Зиппо в тот момент, когда он протыкает закрученными, как штопор, шпагами женщину, спящую в сделанном из сосновых досок ящике.

Майлзу внушал отвращение как этот плакат, так и сама мысль о салонной магии, но это было как раз то, что любил Джонатан. По сути, чем более экстравагантным и неправдоподобным был плакат, чем более дешевыми и кричащими были его краски, тем больше они его привлекали. То, что Майлз все-таки последовал за остальными внутрь, было заслугой меню, в котором значились суп из стручков, жареные речные кальмары и устрицы в лимонном соусе, подаваемые на одной створке раковины.

Столы стояли перед сценой, закрытой странным занавесом, на котором было выткано изображение полуразрушенного дворца. Перед дворцом виднелась длинная линия лежащих скелетов, которые некогда, очевидно, стояли в ряд, словно костяшки домино, а затем так были и оставлены, когда в них не было больше нужды. Каждый из них лежал со смешанным выражением ужаса и изумления на лице, глядя невидящим взглядом на фигуру в капюшоне, вырисовывающуюся в освещенном окне стоящего сзади дворца. От этого занавеса у Джонатана мурашки побежали по спине, но он был вынужден признать, что это как раз такая вещь, которая может служить декорацией для магического представления.

Когда им подали еду, она оказалась почти такой же чудной, как изображенная на занавесе сцена. Джонатану принесли большую миску темного дымящегося супа со стручками, в котором плавали жутковатые морские существа – мидии, устрицы, ухмыляющиеся креветки и мелкие крабы. Этот суп напомнил ему сваренное содержимое оставшейся после прилива лужи. У Майлза была тарелка с жареными детенышами речного кальмара – выглядящими резиновыми тварями с западающими в душу глазами; все они плавали в масле, перемешанном с лимонным соком. Профессор сидел перед мешаниной из не поддающихся опознанию щупалец и каких-то ребристых кусков на гарнире из риса. Буфо и Гамп, посмеиваясь и тыча пальцами в разные диковинные блюда, заказали себе бифштекс с жареной картошкой.

– В бифштексе с картошкой нет никаких сюрпризов, – сказал Джонатан, пытаясь прежде всего убедить самого себя в том, что он поступил правильно, заказав местное блюдо.

– Ты можешь повторить это еще раз, – откликнулся Буфо, отрезая себе большой кусок бифштекса с кровью. – Что это тут за дьявольщина? – Он указал своей вилкой на необычный конец морского огурца, высунувшийся из тарелки Джонатана. – Мне кажется, тут не обойтись без неприятностей.

– Отнюдь нет, – заверил его Джонатан, мужественно разрезая упомянутый деликатес. – На самом деле это – сплошной восторг.

Он быстро залил кусок огурца глотком эля. Буфо это, похоже, не убедило.

Свет в зале померк, раздались звуки пианино, и маг Зигшо, пригнувшись, вынырнул из-под занавеса и начал отвешивать публике многочисленные поклоны. Он не очень-то походил на усатого волшебника, изображенного на плакате. Он не только был значительно ниже ростом и толще; в нем даже приблизительно не ощущалось загадочности и мрачной целеустремленности. Зиппо казался не очень старым, но носил парик с пробором посредине, первоначально предназначавшийся для человека, голова которого была в два раза меньше, чем у него. Майлз, которому это зрелище внушало крайнее отвращение, вжался в свой стул, словно для того, чтобы в нем не опознали одного из коллег Зиппо.

Само представление, в общем и целом, было не таким уж плохим. Колдун выкатил на сцену огромную механическую рыбу, которая была чудесным творением, состоящим из сверкающей чешуи и пылающих стеклянных глаз. Из открытого рта рыбы появился рой зеленых бабочек, которые некоторое время порхали по сцене, а потом вылетели через дверь в туманную ночь. За бабочками последовали мерцающие пузыри, а затем, выглянув из потока пузырей, наружу выбралась маленькая крылатая свинка. Она два раза хрюкнула и полетела между столиками. Джонатан никогда не видел ничего подобного.

Он повернулся к Майлзу:

– Вот это настоящая магия!

Гамп и Буфо кивнули, благоговейно соглашаясь с его оценкой. Профессор только хмыкнул.

– Кто-то просовывает всякий хлам через рот рыбы с часовым механизмом, – буркнул Майлз. Однако, если на него не произвели впечатления методы Зиппо, он явно одобрял результаты, поскольку поднес палец к губам и кивал головой, глядя на сцену.

Зиппо изображал разные чудеса, и рот рыбьей головы ритмично закрывался и открывался вновь и вновь, как будто готовясь изрыгнуть что-то необыкновенное. Наконец из него выплыл небольшой шарик размером с игральный; он парил в воздухе, поднимаясь и опускаясь, точно лист на ветру. На мгновение зависнув, он затем взмыл к закопченному потолку, по дороге увеличиваясь в объеме. Сначала он стал размером с яблоко, потом – с человеческую голову, а затем изумительным образом превратился в огромный бумажный цветок. Из зева этого цветка посыпались золотые блестки, сверкающие в свете рампы, как летний дождь. Центр цветка, пурпурный, словно полуночное небо, был окружен тысячью лепестков – оранжево-розовых, серебристых, аквамариновых, сияюще-бирюзовых и изумрудных, точно небывалая магическая роза с Чудесных островов Королевства Океании.

Пока все охали и ахали над висящим в воздухе цветком, из разверстого рта рыбы неспешно вылетела еще сотня крошечных круглых бутонов, которые медленно поплыли, подгоняемые потоками воздуха. Джонатан вздрогнул, почувствовав, как один из них коснулся его носа. Другой, по-видимому с каким-то изъяном, упал с плеском в остатки его супа и распустился там среди морских ракушек, экзоскелетов и крабьих клешней неправдоподобного варева. Через мгновение воздух заполнился странными бумажными цветами. Там были охапки голубой сирени и пучки крошечных фиалок. Ирисы размером с тарелку медленно меняли цвета, бледнея и превращаясь из темно-малиновых и синих в розовые и лавандовые. Затем они один за другим неспешно съежились так, что стали напоминать влажные ленточки пурпурной резины, и начали безжизненно падать на пол и столы, словно грустные маленькие червячки. Таверна после исчезновения чудесных воздушных цветов показалась какой-то печальной и пустой. Джонатан выловил одну из ленточек из своего стакана с пивом и осмотрел ее.

– Гелиевые бутоны, – подсказал Профессор. – С востока. На самом деле это очень просто.

Майлз кивнул. Он, похоже, опять остался доволен эффектом, произведенным последним трюком Зиппо. Джонатан решил раздобыть себе магических бутонов – тысячу или две, чтобы можно было выпускать пригоршню каждый раз, когда ему захочется, и чтобы они не заканчивались.

После этого в представлении уже больше не было ничего особенного. Если у Зиппо и был какой-то недостаток как у устроителя подобных зрелищ, так это то, что он исполнил свой лучший номер в середине, в результате чего остаток вечера, казалось, шел по убывающей. Зиппо выкатил заявленный в программе сосновый ящик и воткнул в него, по-видимому в тело лежащей в нем женщины – то ли спящей, то ли мертвой, – множество разноцветных шпаг. Потом он вытащил из бездонной шляпы кучу самых разных животных и запихнул всех себе в штаны. Потом снял ботинок, вытащил из него всю компанию, засунул зверюшек одного за другим за пазуху и с величайшим задором опять достал их из огромного кармана своего фрака. После этого они исчезали в его ухе и были с превеликим трудом извлечены из его рта. Этот трюк, как понял Джонатан, вполне мог продолжаться всю ночь, и уже начало казаться, что так оно и будет. Но тут пара кошачьих воплей, раздавшихся из-под неосвещенной дальней части зала, несколько умерили энтузиазм Зиппо. Вслед за этим он махал, перетасовывал и манипулировал колодой карт, выуживая их из ушей ухмыляющихся зрителей – включая Гампа, – сидящих неподалеку от сцены.

В конце вечера Зиппо достал ступку с пестиком и попросил добровольца из публики одолжить ему часы. Джонатан, успевший к этому времени раззадориться, выхватил свои, купленные недавно в магазине Бизла, и подал их молчаливому Зиппо, который немедленно бросил часы в ступку и растер в порошок. Пока он трудился над содержимым ступки, оттуда выскочили одна или две пружины и запрыгали по сцене. Наконец фокусник предъявил вопящим зрителям небольшую кучу искореженных обломков металла, осколков стекла и перекрученных колесиков. Джонатан отнесся к этому с пониманием. Совершенно очевидно, это и было то, что называют искусством иллюзиониста, ловкостью рук. В ступку, несомненно, отправились какие-нибудь старые, бросовые, сломанные часы, а часы Джонатана находились в рукаве Зиппо.

Тем временем фокусник вытащил кричаще-яркий платок и помахал им над тем, что осталось от часов, другой рукой чертя какие-то паучьи знаки.

– Фокус, покус, мулиокус! – воскликнул он и, взмахнув шарфом, открыл взорам публики все те же обращенные в прах останки, которые некогда были карманными часами.

Зрители подозрительно загудели и засмеялись. Джонатан, все еще готовый поддержать игру, засмеялся вместе со всеми. Однако он заметил, что Майлз почему-то не видит в этом трюке ничего смешного. Возможно, подумал Джонатан, потому, что Майлзу не по вкусу такие очевидные салонные фокусы.

Зиппо вновь взмахнул платком над ступкой и получил тот же самый результат. Он еще раз помахал платком и прокричал свою абракадабру, и опять все увидели лишь кучу деталей от разбитых часов. После третьего взмаха смех в зале стал стихать, похоже, не потому, что зрители опасались, что Джонатану придется распрощаться со своим хронометром, а потому, что трюк с растолченными в ступке часами быстро становился таким же занудным, как извлечение зверей из шляпы.

По сути, готовность Джонатана не портить чужую игру начинала ослабевать – так же как и еще недавно энергичные взмахи Зиппо. Потом из-за занавеса вышла на цыпочках женщина из соснового ящика, размахивая буханкой черствого хлеба.

Зиппо на мгновение остановился, бросил на публику взгляд, выражающий притворное удивление, и, разломав буханку пополам, ко всеобщему изумлению, извлек из нее карманные часы. Зрители закричали и зааплодировали, а Зиппо положил часы в небольшой бархатный мешочек и передал их Джонатану.

После этого он начал кланяться направо и налево, кивая Джонатану, который с удовлетворенным видом положил мешочек в карман рубашки, не потрудившись заглянуть внутрь. В конце концов, он же не собирался ставить под сомнение мастерство Зиппо. В общем и целом, этот фокусник казался не менее потрясающим, чем любой другой из тех, кого видел Джонатан, – разумеется, не считая Майлза, который был самым настоящим волшебником.

Зиппо исчез за странным занавесом. По мере того как гас свет на сцене, занавес начал светиться. Линия лежащих скелетов и глаза существа в капюшоне, виднеющегося в окне замка, засияли, словно морская пена в лунном свете. У публики, включая Майлза, вырвался вздох ужаса и удивления, потому что скелеты один за другим поднялись на ноги и дергающейся походкой направились к темной двери замка; существо же в окне как будто поблекло и растворилось в темноте ночи, царящей за его спиной. Когда в таверне зажглись настенные лампы и зрители начали, щурясь, оглядывать задымленный зал, на занавесе был изображен пустынный, усеянный камнями ночной пейзаж с замком, двери и окна которого были темны, как в преисподней.

Всеобщее изумление, однако, быстро улеглось, и воздух наполнился звоном стекла и стуком тарелок, а также криками, призывающими принести эля и вина.

– Ну, – повернулся Джонатан к Профессору, – это был высший класс.

– Действительно, – согласился Профессор, – неплохое представление. Я просто потрясен этим последним трюком с занавесом. Все остальное было ничто по сравнению с этим. Очень мило, заметь. И довольно умно придумано. Но, как сказал Майлз, большинство фокусов основывалось на том, что кто-то просовывал разные вещи через рот механической рыбы.

– В большинстве случаев – да, – согласился Майлз. – Покажи-ка мне свои часы, Джонатан.

Джонатан вытащил из кармана рубашки маленький мешочек и передал его вместе с содержимым Майлзу, который вытряхнул часы на руку и мрачно посмотрел на них.

– Твои? – спросил он, показав ему болтающиеся на куске бечевки латунные часы самого плачевного вида.

– Нет! – вскричал Джонатан, хватая часы и осматривая их. Поперек стекла шла трещина, а одной стрелки вообще не было. Покрутив головку часов, он услышал скрип и скрежет трущихся друг о друга деталей сломанного механизма.

– Продано! – крикнул Профессор, хлопая ладонью по крышке стола.

Джонатан передал часы Буфо и Гампу, которым не терпелось взглянуть на них, а сам вместе с Профессором, движимый той же мыслью, поднялся на сцену и нырнул под занавес. За ним была небольшая комнатка, пустая. Если не считать проткнутого шпагами соснового ящика. От нее в сторону тыльной части таверны шел коридор, который вел к нескольким задним комнатам, все они были пусты, за исключением последней. Там сгорбленный низкорослый человечек угрюмо протирал тряпкой грязный деревянный пол.

– Где Зиппо? – спросил Джонатан.

– Вышел.

– Дьявольщина! – крикнул Профессор, который, по правде говоря, был еще больше взбешен, чем Джонатан. – Куда он пошел?

– Не знаю. – Человечек плеснул на пол мыльной воды и начал размазывать ее повсюду шваброй. – Просто выбежал после представления. Не сказал почему. Сказал, что вернется завтра вечером.

– Не сказал почему? – взорвался Профессор Вурцл. – Разумеется, он не сказал почему! Он обманом выманил у этого человека часы.

Мойщик полов кивнул и продолжал заниматься своим делом, как если бы Профессор сделал замечание о погоде или высморкался.

– Это не в первый раз. Зиппо – большой мастак, когда речь идет о колоде карт, но вот часы отдать те же – это у него не очень-то получается. Путает, что куда. Он не виноват. У человека должно быть время, чтобы поучиться.

– Ну, – заметил Джонатан, уже почти примирившийся с потерей своих часов, – сегодня он неплохо потренировался на моих.

– Вернее, стащил их. – Профессор отнесся к этому происшествию не так философски.

Но, впрочем, обоим было абсолютно ясно, что маленький мойщик со своей шваброй и ведром с грязной водой никоим образом не может нести ответственность за утраченные часы. Поэтому они вернулись по коридору обратно и, поднырнув под занавес, оказались в зале, где Гамп, Буфо и Майлз сидели над своим кофе. Две полные чашки стояли перед стульями Джонатана и Профессора.

– Дайте-ка попробую догадаться, – сказал Майлз. – Он исчез. Вернется лишь завтра днем.

– Завтра вечером, – поправил его Джонатан.

– Скорее всего завтра утром, – предположил Майлз. – После того как отчалит пароход. Я видел, что он бросил в ступку не те часы. Но думаю, что он сам понял это только после того, как растолок их в порошок. Хорошо еще, что его ассистентка не дремала. Это на какое-то время сбило меня с толку. Возможно, он сделал эту ошибку уже не в первый раз.

– Именно это сказал нам уборщик.

Джонатан смотрел на дешевые, сломанные, подмененные часы. Когда он поднес их к уху и потряс, то услышал, что внутри что-то постукивает и шуршит. Он открыл крышку складным ножом. Часы были наполовину заполнены песком. В них вообще не было механизма, ни единой шестеренки.

– Это песок времени, – заметил Гамп, когда Джонатан высыпал содержимое часов в маленькую пирамидку на столе.

– Вытащи заводную головку, – предложил Буфо, не желая отставать от Гампа. – Ты сможешь подвесить их на веревочку и использовать как песочные часы.

– Точно, – подхватил Гамп, – но их можно использовать только один раз.

– Он сможет наполнить их заново, – голос Буфо звучал раздраженно.

– Через эту маленькую дырочку? – поинтересовался Гамп.

– Нет! Он снимет эту чертову крышку!

– Ну все равно он потеряет уйму песка. Он весь высыплется ему на ботинки. Его песочные часы будут идти все быстрее и быстрее. Они и гроша ломаного не будут стоить.

– Может быть, он найдет новый песок. – Буфо был вне себя. – Вытащит пригоршню из реки Твит.

– Мокрый песок, – отозвался Гамп. – Если вытащить песок из реки Твит, он будет мокрым. Он не будет сыпаться из часов, и к тому же они позеленеют. Вот тебе и твои драгоценные песочные часы. Сплошная рухлядь!

У Буфо был такой вид, словно он вот-вот взорвется. Джонатан отдал ему часы и сказал:

– Ты можешь попытаться сделать с ними что-нибудь, если хочешь. Но, возможно, лучше будет их использовать как кошелек для монет или грузило для лески.

Буфо вытащил из кармана полдоллара и, похоже, остался очень доволен тем, что монета идеально помещается в корпусе часов.

– Я буду использовать их как потайное отделение. – Он закрыл часы, в которых лежали его пятьдесят центов. – Если на нас нападут по дороге разбойники, им ни за что не придет в голову искать деньги в карманных часах. И у меня останутся эти полдоллара. Я обведу этих бандитов вокруг пальца.

Гамп не мог больше сдерживаться.

– Разбойники! – закричал он. – Обведешь их вокруг пальца! Это примерно такая же чушь, как и идея с песочными часами. Как будто эти грязные бандиты не украдут твои часы вместе с кошельком.

– Тогда я тресну их этими часами по голове. – Буфо быстро прокрутил болтающимися на бечевке часами небольшой круг. – А потом загипнотизирую разбойников вот так. – И он покачал часами перед лицом Гампа, пару раз стукнув ими его по носу.

– Каланча, каланча, каланча! – багровея, крикнул Гамп, который знал, что это слово скорее, чем что-либо другое, выведет Буфо из равновесия.

– Джентльмены! – одернул их Профессор, выше всего на свете ставящий достоинство.

Гамп и Буфо поняли намек и угомонились, хотя в течение следующих десяти минут время от времени корчили друг другу рожи. Буфо упорствовал в том, чтобы выставлять болтающиеся на бечевке часы в сторону Гампа и шептать на манер мага Зиппо: «Фокус, покус, мулиокус».

Они ушли уже после полуночи. На борту парохода им нечем было заняться, кроме как спать, поэтому путешественники постарались выжать все возможное из вечера в таверне. На улице их окутал серый туман. Ветра почти не было, и туман висел в воздухе, сырой и холодный, заглушая ночные звуки. Уличные фонари мерцали сквозь полутьму неестественным светом. Столбы, на которых они висели, терялись в тумане, и казалось, что лампы плавают там в неподвижном влажном воздухе, освещая землю бледными лучами, точно окутанные облаками маленькие луны. Шаги звонко отдавались по булыжной мостовой, а где-то сзади меланхолично бренчало пианино – последнее напоминание о вечерней программе развлечений в таверне, которая к этому времени должна была быть уже почти пустой.

Мимо пятерых друзей, цокая копытами, прошла лошадь без всадника, она вынырнула из тумана в нескольких ярдах впереди них, а потом так же внезапно исчезла, и стук ее подков, ударяющихся о мостовую, медленно затих вдали.

Путники на какое-то мгновение остановились на углу и в молчании прочитали поблекшую и облезшую табличку с названием улицы – просто чтобы убедиться, что они возвращаются той же самой дорогой, которой шли раньше. Джонатану эта ночь показалась какой-то тоскливой, в общем и целом достаточно романтичной, но вызывающей у него чувство некоторой заброшенности. Она словно напомнила ему, что он находится далеко от городка Твомбли и Верхней Долины. Тишина и туман казались ему почти одним и тем же, как если бы туман был видимой, висящей тишиной. И Джонатану пришло в голову, что та белая устало бредущая лошадь, что появилась и исчезла в тумане, на самом деле никуда не шла, что она была чем-то вроде ночной тени, которая бродила взад-вперед по промозглым аллеям, следуя за звуком своих собственных цокающих копыт.

За то показавшееся Джонатану странно долгим время, что он простоял у таблички с названием улицы, он начал различать раздающийся вдали постукивающий звук – звук трости, ударяющейся о тротуар или мостовую. Постукивание становилось громче, приближалось, а пятеро друзей стояли, не говоря ни слова, под облупившейся деревянной табличкой в рассеянном свете масляного фонаря и ждали то, что двигалось в их сторону. Никаких других звуков не было слышно.

Постукивание набирало силу – «тук-тук-тук», а потом внезапно превратилось в глухой деревянный гул: это тот, кто шагал вдали, окутанный туманом, пересек дощатый настил; потом на мгновение наступила тишина, за которой вновь послышалось «тук-тук-тук» трости по булыжной мостовой. Пахнущий тиной речной туман закружился вокруг путников, хотя ветра по-прежнему не было, и Джонатан поплотнее запахнул свою матерчатую куртку и вгляделся в освещенный светом фонарей туман.

Из мрака выросла темная тень, которая направилась наискосок через лежащую перед ними улицу, – гном в шляпе с обвисшими полями и черном плаще, постукивающий при ходьбе тростью с латунным наконечником. Его лицо было скрыто в тени шляпы, и он курил длинную странную трубку, чашечка которой мерцала в темноте и один за Другим испускала клубы дыма, который расплывался, вился и, как показалось Джонатану, улетал ввысь, точно тени огромных летучих мышей. Но от него не пахло табаком, лишь водорослями, гниющими древесными корнями и глубокими реками, катящими свои воды к морю. Ничто из этого почему-то не удивляло Джонатана. По правде говоря, его удивило бы что-нибудь другое.