Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 2 (ЛП)"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 10

СОН ВНУТРИ СНА

ТЭТЧЕР

– Мама! Мама! – кричу я, бегая по длинным мраморным залам, скользя по полу в носках. – Я сделал это!

Мой смех отскакивает от стен, и я едва могу сдержать свое волнение. Мама будет так счастлива, когда я скажу ей, что наконец-то смог сыграть Колыбельную Брамса – от начала до конца.

Даже ту трудную часть в середине, которая заставляет меня напрягать пальцы!

Я люблю, когда она смотрит, как я играю. Она и Баба, они слушают часами, даже если получается не очень хорошо. Но это неважно, потому что мама всегда подхватывает меня, когда я заканчиваю песню, и кружит меня на руках.

– Счастье, мой милый, талантливый мальчик.

В ее глазах все, что я делаю, прекрасно, независимо от того, что я думаю, и Баба говорит, что именно это сделает меня великим в один прекрасный день.

Поднимаясь по две ступеньки, пока не дойду до вершины, я слышу, как они с папой разговаривают. Может быть, сегодня вечером он тоже захочет послушать.

Я упираюсь руками в дверь и с улыбкой открываю ее.

– Мама, иди послушай. Я могу исполнить всю песню!

Но никто больше не улыбается.

Комната кажется грустной и серой.

– Мама?

Она поворачивается, ее белые волосы кружатся от этого движения. Ее лицо все мокрое и красное, такого лица я никогда раньше не видел. В обеих ее руках сумки.

– Мы собираемся в путешествие? – спрашиваю я, не понимая, почему она плачет. Ведь раньше она была такой счастливой.

Она улыбается мне, бросается ко мне и бросает свои сумки. Ее руки обнимают меня, и все становится немного лучше. Всегда становится легче, когда она рядом, как будто я в безопасности, что бы ни случилось.

– Тэтчер, – шепчет она. – Мы с тобой уедем ненадолго, только мы, хорошо?

Я киваю, мои брови сведены вместе.

– Мы можем остановиться и купить те жевательные рыбки, которые я люблю, прежде чем мы уедем?

Ее смех щекочет мне шею, прежде чем она отступает, гладит мою руку и нежно проводит ладонями по моему лицу, словно боится, что я исчезну, если она этого не сделает.

– Конечно, rybka, – она прижимается губами к моему лбу: – YA tak lyublyu tebya, moy milyy mal'chik. Неважно, что, хорошо? Неважно, что.

Я хихикаю, когда она трется своим носом о мой.

– Мама, я еще не знаю столько слов по-русски!

Ванная открывается, дверь хлопает о стену, заставляя меня подпрыгнуть и шагнуть дальше в мамины объятия. Папа входит в комнату. Он такой высокий, и он все время говорит мне, что однажды я стану таким же, как он.

– Привет, папа, – говорю я. – Мы с мамой собираемся в путешествие!

Но он не улыбается. Он просто стоит и смотрит на нас, как всегда.

– О? – спрашивает он, глядя на мою маму и улыбаясь.

– Генри…

– Иди сюда, Александр.

Его голос заставляет меня еще больше прижаться к маминым рукам. Он холодный и заставляет меня чувствовать, что я в беде. Я качаю головой, глядя на нее, потому что не хочу идти с ним.

– Мы уходим, – говорит ему мама, вставая так, что я оказываюсь у нее за спиной. – Я больше не буду тебя беспокоить. Я не буду говорить о тебе.

Я вижу, как папины ноги движутся к нам, и мое сердце начинает колотиться. Я чувствую, как оно бьется о грудную клетку, и меня тошнит в животе. Вцепившись пальцами в материал ее юбки, я прижимаюсь к ней, даже когда он тянется вниз и хватает меня за руку.

Она такая сильная.

– Папа, ты делаешь мне больно, – плачу я, пытаясь вырваться из его хватки, но он не отпускает меня.

– Генри! – кричит мама, хватаясь за него, чтобы он отпустил меня.

Но он не отпускает. Он просто тянет меня сильнее, пока не прижимает меня к себе и держит там. Я протягиваю вторую руку наружу, отстраняясь. Я не хочу идти с ним, когда он расстроен.

Он такой грубый, когда сердится.

Слезы жгут мне глаза, и я чувствую, что мои щеки становятся мокрыми.

– Мама, мне страшно.

– Нет, – говорит папа, глядя на меня сверху вниз. Его глаза такие темные, что кажутся почти черными. – Посмотри, что ты с ним сделала, Талия. Ты сделала нашего сына слабым.

Мама плачет сильнее.

– Генри, пожалуйста! Просто позволь мне взять его. Я умоляю тебя, позволь мне взять его, и ты больше не услышишь от нас ни единого шепота.

Мое маленькое тело сотрясается, рыдания заставляют мою нижнюю губу дрожать. Мне это не нравится.

Я не хочу этого.

– Я не позволю тебе разрушить то, что я создал, Талия. Он мой сын, и ты не заберешь его у меня.

Раздаются крики и вопли. Я зову свою мать, снова и снова. От моего голоса болит горло, а комната словно кружится. Она бежит за мной, я тянусь к ней, но мы так и не успеваем.

Отец толкает ее назад, а она борется с ним. Борется, чтобы добраться до меня, пока уже не может. Он не похож на моего отца. Он похож на монстра.

Тех, которых мама отпугивает перед сном каждую ночь.

Его большие руки обхватывают ее горло и…

Первый глоток воздуха больно ударяет меня в грудь.

Я с силой глотаю его, пот прилипает к моему лбу, когда я сажусь в кровати. Мои пальцы вцепились в одеяло, белки костяшек пальцев освещены лунным светом.

Мое сердце бьется в барабанных перепонках, заглушая звуки моего тяжелого дыхания. За окном все еще темно, и в доме тихо. Простыни сдернуты с края кровати, а в голове у меня туман.

Я ненавижу эту часть ночи, единственную часть моего тщательно продуманного распорядка дня, которую я бы хотел, чтобы не существовало.

Проходит примерно пять минут, прежде чем я прихожу в норму. Мое дыхание выравнивается, а туман рассеивается в мозгу. Затем я могу снова заснуть и погрузиться в глубокий сон.

Все работает как часы. Так было с самого детства.

Эти сны снятся мне несколько раз в неделю. Некоторые из них повторяются, другие – новые. Все они – плод моего безумного воображения, которое я абсолютно не контролирую.

Я пожимаю плечи, потираю ладонями лицо в разочаровании и позволяю себе успокоиться на пять минут, пока не смогу встать с кровати. В горле пересохло, и я тянусь к стакану воды на тумбочке, но вижу, что его там нет. Я поднимаю взгляд на цифровое пианино, установленное у стены, и улыбка тянется к краю моих губ.

Я встаю с кровати и слышу, как пол скрипит под моим весом, когда я открываю дверь. Голова раскалывается, и я уже планирую проглотить горсть обезболивающего, чтобы это прекратилось.

Но мой путь на кухню прерван.

Прямо у входа в мою комнату, лежа на маленьком декоративном кресле, находится Лира. Крошечная кушетка прислонена к перилам перед моей дверью; темно-фиолетовые подушки служат отличным украшением, но я точно знаю, что это неудобно.

Она свернулась вокруг подушки, ее изящная рука свисает с края, а тонкое одеяло накинуто на ее тело. Я с ухмылкой смотрю на ее волосы. Они хаотично разбросаны по мягким чертам ее лица, множество локонов торчат во все возможные стороны.

Звук моих шагов к ней, должно быть, разбудил ее, потому что я вижу, как она моргает и просыпается, потирая глаз тыльной стороной ладони.

– Почему ты спишь здесь? – спрашиваю я ее сонное состояние.

Все еще полусонная и беззащитная, она отвечает мне.

– Тебе снятся кошмары, – ворчливо бормочет она, не спеша садиться. – Я сплю здесь, когда они начинаются просто на случай, если тебе что-нибудь понадобится, когда ты проснешься.

Лира зевает, вытягивая руки над головой. Мой свитер задрался на ней, обнажив мягкий живот и зеленое белье, которое она решила надеть.

Ее совершенно не беспокоит ее признание и тот факт, что на ней моя одежда.

Моя челюсть сжата до боли, кончики ногтей впиваются в ладони.

– Мне не снятся кошмары.

Мой ответ звучит невразумительно. Даже по-детски.

Вчера у нас был вежливый момент. Пианино было мирным предложением, оливковой ветвью (прим. ред. – Символ, выражение или жест примирения), которую я принял, а теперь она подожгла ее.

– Хорошо, – она пожимает плечами, медленно встает, выглядя сейчас передо мной еще более беспорядочно, чем во время сна.

Как давно она это делает?

– Тогда перестань спать за моей чертовой дверью.

Это ругательство имеет чужеродный вкус на моем языке. Мне ничего не нужно от нее, особенно после банального сна, который никак не влияет на мою жизнь.

Должно быть, мой гнев – это заряд энергии, необходимый ей, чтобы полностью проснуться, потому что она стала намного оживленнее, ее руки скрещены перед грудью в защитном жесте.

– Нет, – заявляет она. – Я слышу тебя. Ты кричишь и кувыркаешься часами. Я слышу, как ты борешься с тем, что преследует тебя по ночам.

Я усмехаюсь, подражая ее позиции.

– Ты всегда так драматизируешь? Меня ничто не преследует по ночам. Кроме тебя, конечно. Кажется, я не могу тебя избежать.

Этот разговор будет похож на разговор с кирпичной стеной, потому что она настолько же упряма, насколько драматична. Как только она во что-то поверит, ничто не сможет ее переубедить.

– Почему ты так поступаешь? Каждый раз, когда ты показываешь хоть отдаленный признак того, что ты человек, ты закрываешь его, – она пожевала внутреннюю сторону щеки. – Нет ничего плохого в чувствах, Тэтчер. Наличие эмоций не делает тебя менее совершенным.

Я скрежещу коренными зубами так сильно, что наверняка сломал несколько зубов.

– Скарлетт, – насмехаюсь я, – я думал, что ты, как никто другой, оценишь красоту вещей, которые внутри мертвы.

Она так хочет увидеть во мне жизнь.

Как будто я не разлагаюсь и не воняю гниющей плотью.

Она верит, что в моих костях все еще существует добро, и я способен делать такие вещи, как испытывать эмоции. Это все иллюзия; я плод ее воображения. Сон о мальчике, который спас ее, который она выдумала, чтобы пережить смерть матери.

Сон не может быть для нее просто сном. Нет, для нее я борюсь с демонами. Я – человек.

Как жалко.

Гнев вспыхивает в ее реакции, ее огрызающийся рот приходит в движение.

– Как бы ни было заманчиво приколоть тебя и хранить в моем шкафу вместе с другими токсичными экземплярами, почему бы тебе просто не попробовать принять то, что ты не умер.

Такая маленькая преследовательница – ей бы понравилось держать меня вечно в стеклянной витрине.

– Ты сводишь меня с ума, – тяжелый вздох сотрясает ее плечи. – Почему ты до сих пор так хочешь спрятаться от меня? Ставишь все эти стены между нами. Разве я не показала, что ты можешь доверить мне себя?

Я провожу рукой по волосам, холодный смех вибрирует в моих плечах.

– Ты слишком много себе позволяешь. Я не прячусь от тебя.

– Прячешься! – она повышает голос, делая опасный шаг ко мне. – Это потому, что ты пытаешься защитить меня от Имитатора? Он пришел за Мэй, и что теперь? Ты боишься…

Я встречаю ее на полпути, смотрю на нее снизу вверх, когда мое дыхание веером пробегает по ее лицу. Наши ноги почти соприкасаются, и я чувствую тепло, волнами исходящее от ее тела.

Пьянящий запах вишни не может успокоить мой гнев.

Напряжение поглощает пространство между нашими телами. Я чувствую каждую унцию ее горечи по отношению ко мне, вижу, как ее глаза морщатся в уголках, когда она смотрит на меня.

Бесстрашная. Непреклонная.

– Не надо, – я поднимаю единственный палец, указывая им прямо перед ее носом, – оскорблять меня.

Если она хочет быть откровенной в своих словах, я не буду нести ответственность за то, как она уйдет от этого разговора.

– Ты стала слишком удобной, любимая. Не заставляй меня напоминать тебе, где мы находимся, – я вижу, как она осмеливается снова говорить со мной в таком тоне.

В моих венах закипает буря неизвестных ощущений. Там, где я обычно холоден, теперь все горит. Невыносимо чешется. Каждое слово нагревает мою кожу до невыносимой температуры.

– Не дай бог, если ты боишься кого-то потерять, – она отмахивается от моей руки, отбивая ее от своего лица, тихая ярость бушует под поверхностью ее кожи. – Не дай бог, блядь, если тебе действительно не наплевать на кого-то, кроме себя!

Желание схватить ее за плечи и трясти, пока она не закроет рот, становится все более привлекательным с каждой секундой.

– Это было бы гораздо менее разочаровывающим для тебя, если бы ты просто приняла, что я не тот человек, которого ты выдумала в своем хрупком воображении.

Ее взгляд становится расплавленным, вся прежняя усталость забыта. Гнев разбудил ее, и он не собирается уходить в ближайшее время.

– Почему ты не впускаешь меня, – огрызнулась она, не спрашивая, а требуя.

Мои ноздри раздуваются, пытаясь доставить кислород к мозгу, чтобы я не сделал того, о чем мы оба будем сожалеть. Я поворачиваюсь, готовый исчезнуть в четырех стенах своей спальни, пока она не остынет, но она не соглашается.

– Нет, – ее руки приземляются на мое плечо, подталкивая меня. – Скажи мне, почему ты не впускаешь меня.

Еще один толчок ее маленькими ручками едва заставляет меня сдвинуться с места. Ее волосы колышутся от усилия, слезы чистой ярости льются из ее красивых зеленых глаз.

Моя челюсть пульсирует, когда я встречаюсь с ней взглядом, чувствуя, как ее ладони впиваются мне в грудь.

– Почему! – восклицает она. – От чего ты защищаешь меня, Тэтчер? Просто скажи мне!

Последний толчок, и плотина внутри меня рушится.

Она разбивается, разлетаясь на мелкие кусочки и не оставляя шансов на восстановление.

– От меня! – кричу я, звук эхом отдается в моей груди. Я едва узнаю свой собственный голос. Я хватаю ее за голову, зажав ее между ладонями, а мои пальцы запутываются в волосах на ее шее. – От меня, ты, упрямая чертова девчонка. Я защищаю тебя от себя.

Она задыхается, рот открыт, глаза расширены.

– Я жажду тебя, – выдыхаю я, и признание режет мне горло. – Мое тело хочет тебя каждую секунду дня и вдвое больше ночью. Я хочу тебя самыми безумными способами, способами, которые могли бы напугать тебя.

Я прижимаюсь лбом к ее лбу, и мои глаза закрываются, когда ее дыхание обдувает мое лицо. Изнеможение в моем сознании берет верх, все способы, которыми она делает меня слабым, становятся видны в этом тусклом коридоре.

Я свожу ее с ума? Как вы это называете?

Я разваливаюсь на части, петли моей личности сломаны, и я больше не имею ни малейшего представления о том, кто я такой. Я не знаю, как быть кем-то, кто заботится о ком-то еще. Я не знаю, как быть кем-то, кроме того, кем меня сделал мой отец.

– Я испытывал сенсорный голод, а теперь ты меня накормила, – я крепче сжимаю ее волосы, наши носы трутся друг о друга. – Конечно, я чертовски голоден по тебе.

Шок прошел настолько, что я чувствую, как ее руки ищут мою кожу, пальцы проводят по моим щекам, когда она обнимает меня.

– Тогда возьми меня. Возьми меня, Тэтчер. Позволь мне отдаться тебе.

Я прикусываю нижнюю губу, слегка наклоняю голову, мои брови нахмурены в душевной муке.

– Я не могу, – простонал я. – Я не могу позволить тебе сделать это.

Это единственное, чего я хочу.

Это не дает мне спать по ночам. То, как я жажду ее, преследует меня.

Черт, я хочу владеть ею всеми возможными способами, но я просто…

– Почему?

Она такая нежная, такая Лира, что я едва могу вынести еще одно слово из ее уст. Я поднимаю голову и провожу большим пальцем по ее щекам, залитым слезами.

Я смотрю в ее глаза, мне нужно, чтобы она увидела это, нужно, чтобы она услышала то, что я говорю, чтобы она поняла.

– Я не способен дать тебе то, что ты хочешь, – мое горло пересохло. – Отношения? Мужчина, который любит тебя? Я никогда не смогу стать таким. Ты всегда будешь требовать от меня большего, а я ничего не могу дать. Я беспечен и холоден. Любовь не живет в моем мире. Я убийца, дорогая. Это все, кем я когда-либо буду.

Уязвимость.

От этого мне хочется вылезти из кожи.

Я открыл это место в своем сознании, и эти слова, которые вырвались наружу из-за этого, как будто ждали вечность, чтобы быть произнесенными вслух. После этого ничто не будет прежним; независимо от того, как трагически мы закончим, я никогда не буду прежним.

Навсегда останется часть меня, открытая, вырезанная в форме ее тела.

– Тебе не нужно защищать меня, даже от тебя, – она крепче прижимает меня к себе, как будто от ее прикосновения слова впитаются в мою кожу. – Я возьму все, что ты можешь мне дать, разве ты не видишь? Я бы предпочла иметь тебя таким, чем жить без тебя. Для меня нет никого другого. Я создана для тебя.

Физическая боль пронзает меня насквозь. Это больно так, как я никогда не смогу объяснить, так, что я готов отдать все, чтобы забыть.

Я тяну руки назад, обхватывая ее запястья, чтобы прижать ее руки к груди, подальше от моего лица.

– Пожалуйста, Тэтчер, – шепчет она, ее губы блестят от слез. – Твои острые края не причиняют мне боли.

Сделать шаг назад из ее пространства – все равно что войти в холод, все дальше и дальше от тепла, которое поддерживает в нас жизнь.

Я иду в свою комнату, останавливаясь в дверях.

Хотел бы я сказать, что не верю в судьбу, но если бы она была реальной, думаю, я бы тоже был создан для нее.

– Знаешь ли ты, дорогой фантом, что шипы хотели бы сказать розам? – я оглядываюсь через плечо, причиняя себе еще большую боль от ее взгляда.

Свет из кухни внизу мерцает на перилах, обдавая ее тусклым оранжевым сиянием. Рукава моего свитера закрывают ее маленькие ручки и спускаются чуть ниже талии. В ней все хаотично и необычно так, что хочется верить в судьбу.

Потому что никто просто не рождается таким красивым. Такой невыносимо прекрасной.

– Что они заслуживают большего, – начинаю я. – Ты заслуживаешь большего, чем я могу тебе дать. Я не способен удержать твое сердце, позаботиться о нем. Перестань отдавать его мне. Остановись, пока я не убил его навсегда.

Эта ночь будет жить во мне до последнего вздоха. Взгляд ее глаз будет жить в глубинах моего сознания как наказание за то, что я уничтожил ее.

Я делаю шаг дальше в свою комнату, хватаюсь за дверь и захлопываю ее наполовину.

– Я не хочу оставлять тебя пустой, Скарлетт. Не заставляй меня оставлять тебя пустой.

ГЛАВА 11

ДОСТАВЩИК

ЛИРА

В Холлоу Хайтс тихо, до жути тихо.

Обычно, когда студенты возвращаются с рождественских каникул, здесь кипит жизнь. Друзья снова собрались вместе, делятся историями и смеются над размерами своих яхт или над тем, где они катались на лыжах во время каникул.

Но когда я иду по мраморным залам, я слышу свои шаги. По всей территории бродит мрачное чувство, которое не имеет ничего общего со снегом. Среди студентов распространился страх. Некоторые не потрудились вернуться, их родители требуют, чтобы их дети продолжали обучение дистанционно, пока девочки не перестанут пропадать и появляться по частям.

Школа работает в режиме хаоса, пытаясь заверить спонсоров и обеспокоенных родителей, что все в порядке и что кампус по-прежнему безопасен для посещения.

Но так ли это? Был ли когда-нибудь Холлоу Хайтс безопасным для посещения?

Эта школа, какой бы престижной она ни была, преследуется опасностями. Она пережила слухи о призраках, но больше не может скрывать растущий список смертей.

Для каждого класса проводится собрание; школа хочет обсудить протоколы безопасности на будущее, пока убийца не будет задержан и взят под стражу.

Я натягиваю капюшон на голову, защищаясь от ледяного ветра, пока бегу трусцой по бесплодным лужайкам. Мои ботинки стучат по земле, когда я пробираюсь через длинную череду колонн, пространство между которыми открыто и пропускает снег.

Колоннады, соединяющие здания района Кеннеди, – одно из моих любимых мест для прогулок в кампусе. Справа от меня раздается шум волн, разбивающихся о берег, и если бы у меня было время, я бы посмотрела на бушующий океан. Мне нравится, как он выглядит, когда наступает зима. Море цвета бушующего обсидиана, а на зубчатых скалах внизу тонко блестит снег.

Я рассказывала Брайар, когда она только приехала, о призраке, который обитает в этом зале, – по слухам, это дух девушки, которая влюбилась в своего профессора английского языка и прыгнула в воду с разбитым сердцем.

На первом курсе я часто проходила здесь около полуночи, чтобы узнать, слышу ли я ее крики, как все говорят, или это просто одна из легенд, которые старшекурсники используют, чтобы напугать новых студентов.

Я занята мыслями о призраках, заблудилась в своих мыслях об одержимости, которая настолько глубока, что лучше умереть, чем жить без нее, когда мое тело сталкивается с другим. Шок от удара выбивает дыхание из моих легких в один большой толчок.

Все предметы в моих руках падают на пол, вместе с тем, что нес другой человек. Упавшие ручки бьются о холодный пол, и последний голос на планете Земля, который я хотела бы услышать, раздается в моих ушах.

– Обращай лучше, блядь, внимание на то, куда ты идешь, урод.

Я закатываю глаза, сажусь на корточки и хватаю свои вещи, чтобы как можно быстрее уйти от этой встречи.

– Ты тоже на меня наехал, придурок, – бормочу я. – Знаешь, это обычная вежливость – сказать так…

Квадратный лист накрахмаленной белой бумаги выскочил из страниц их книги. Я бы не заметила его, не обратила бы на него внимания, если бы он не был знаком моим глазам.

Я подняла ее с земли, мои руки дрожали, когда я многократно читала слова на бумаге.

Если они не могут заполучить тебя. Они просто заберут твоих друзей. Выходи. Выходи. Где бы ты ни был.

– X

Именно такие угрозы получал Тэтчер незадолго до смерти Мэй.

Слова написаны идентичным почерком, вплоть до лишнего крестика на букве Т. Мы все предположили, что убийца-подражатель прислал их как игру, способ проверить Тэтчера, поиграть с ним.

Значит, Имитатор…

– Истон?

Я крепче сжимаю бумагу, хрустя ею в руках, когда медленно встаю. Я встречаю его взгляд с безудержным гневом. Он убил Мэй. Это он подставил Тэтчер. Из-за него я чуть не потеряла его.

Мой рот жаждет вкуса мести.

Истон Синклер – первоклассный придурок, но убийца? Я не придавала ему такого значения.

Светлые волосы развеваются на ветру, отбрасывая его с лица и обнажая голубые глаза, полные презрения. Похоже, наши чувства взаимны. Идея сбросить его с крыши этого здания и посмотреть, как его разорвет острыми камнями, становится все более привлекательной.

Но если он виновен в этом, я хочу сделать его смерть медленной.

За каждого человека в моей жизни, которому он причинил боль.

– Устроился на работу почтальоном, Синклер? – я скрещиваю руки перед грудью, дергая за кусочки головоломки в своем сознании, пытаясь заставить их сложиться. – Неужели разделывание женщин и разбрасывание частей их тел недостаточно тебя занимает?

Я знаю Истона с начальной школы. Чувство собственного достоинства, которое он носил в себе, было заложено в раннем возрасте. Вечно – золотой мальчик, – зеница ока Пондероз Спрингс еще до того, как он понял, что означает слово – репутация.

Жило ли сердце убийцы в мальчике, который плакал в третьем классе, когда ободрал коленку? Существовало ли оно под поверхностью, а все остальное все это время было лишь хорошо придуманной маской?

Его челюсть дергается, и даже сейчас, каким бы устрашающим он ни пытался быть, я не могу заставить себя поверить, что он способен убить кого-то, не говоря уже о нескольких. Я не могу представить его достаточно умным, чтобы провернуть что-то подобное, но что еще я могу думать? Когда все стрелы направлены прямо на него?

Что может быть лучше, чем сбить нас со следа Гало, подставив одного из нас под убийство? Полагаю, этот сюжет был оставлен на усмотрение его отца, а все знают, чего хочет дорогой папочка, Истон дает.

– В отличие от твоего парня, тюрьма не входит в мой пятилетний план, – фыркает он, ухмыляясь, чтобы показать фарфоровые зубы.

Мы танцуем друг вокруг друга с того самого момента, когда стали свидетелями того, как мальчики убили кого-то в лесу Пондероз Спрингс. Истон знал, что мы сделали, и мы знали, что он был вплетен в дело Гало, но вопрос был в том, кто сможет доказать это первым.

Мы были ближе всего к тому, чтобы признать свою причастность, и что-то в этом не так.

– Ты все еще планируешь баллотироваться на пост с таким лицом?

Кожа на его челюсти покрыта шрамами, когда он хмурится. Искалеченная, растянутая белая кожа, напоминающая ему каждое утро о том, что случается, когда заходишь с Руком Ван Дореном слишком далеко.

Спокойно он опускается на пол, подхватывая с пола свои вещи, прежде чем поправить ремешок сумки с учебниками. Истон по-прежнему считает себя неприкасаемым, а почему бы и нет? Когда его отец исправлял и улаживал каждую деталь его жизни с самого рождения. Конечно, он невозмутим.

– Будь осторожна, Лира, – он хмыкает во все горло, подмигивая мне. – Ты уже знаешь, что случается, когда ты подходишь ко мне слишком близко, не так ли?

В моих глазах мелькают красные вспышки. Невозможность дышать, задушенная галлонами свиной крови. Я проглатываю воспоминание, засовывая его глубоко в глубину своего сознания.

– Они сказали тебе, что я оставила для тебя? – я широко улыбаюсь, вспоминая ножи, которые я вогнала в глаза его пешке за то, что она прикоснулась ко мне.

Блеск в его глазах мерцает достаточно, чтобы я заметила.

– Если ты хотел кого-то подставить, – обвиняю я, – почему бы не Рука? Вернуть немного кожи, которую ты потерял. Твой папаша решил, что это слишком очевидно?

Он это или нет, не имеет значения, потому что он знает.

– Шоу уродов, это все слухи. Эта записка ни о чем не говорит. Я имею в виду… – он потирает челюсть, ухмыляясь. – Я даже никогда не видел эту бумагу раньше. Ты вполне могла подложить ее. Что угодно, лишь бы вычислить имя этого психопата, да?

Я опускаю глаза, пронзая взглядом упоминание о Тэтчер.

Он прав – это слухи. Я стою на неопределенной почве, но в одном я уверена: Истон знает больше, чем говорит. Он знает все, что нам нужно, и держит это у меня перед носом.

Истон делает шаг вперед, чтобы пройти мимо меня, готовый уйти, но я хватаю его за плечо. Мои ногти впиваются в материал его рубашки, и он медленно переводит взгляд на мою руку на своем теле.

У меня возникает искушение сделать что-то безрассудное, например, сделать из нас новую жуткую историю, которая будет преследовать Кеннеди Холл, навсегда вошедшую в историю Холлоу Хайтс. Студенты разнесут ее как лесной пожар, и она будет жить в позоре по всей территории.

Они будут шептаться о том, сколько там было крови. Люди будут спорить, что было первым – руки или ноги, а кто-то проявит изобретательность и скажет, что я резвилась по заснеженной территории, окрашивая белую землю в красный цвет и нося его кишки в качестве ожерелья.

– Если это не ты совершаешь убийство, гипотетически говоря… – я провела языком по зубам. – Зачем посылать записки, чтобы предупредить Тэтчера? Зачем, если ты знаешь, что это нам поможет?

В самой первой записке, которую он получил, ему было сказано покинуть Пондероз Спрингс, что очистило бы его имя еще до начала убийств. Это было предупреждение, а не угроза.

Я знаю, что должна верить, что Истон – Имитатор, но что-то в этом не так. Тем не менее, я думаю, что он пишет эти письма. Я могу полностью ошибаться во всем этом – он может быть просто посыльным. Он может убивать людей, но я полагаюсь на свою интуицию и надеюсь, что не облажалась.

– Гипотетически или фактически, я бы ни хрена не сделал, чтобы помочь вам, – он вырывает свою руку из моей хватки с достаточной силой, чтобы заставить меня отступить.

– Пошел ты, Синклер. Сэйдж была права в одном – ты всего лишь марионетка для больных игр своего папаши. Ты жалок, – усмехаюсь я. – Ты получишь то, что тебя ждет, и я, блядь, не могу дождаться.

– Из-за тебя и тех поганцев, за которыми ты ходишь, ее убьют, – он показывает пальцем, обнажая зубы. Я чувствую, как жар его ярости разливается по моему лицу. – Я обещаю тебе, Лира Эббот, если это случится, ничто не помешает мне разорвать вас всех на куски.

Я вздрагиваю, отшатываясь от его слов.

– Она? Мэри? – спрашиваю я, не понимая, какое отношение она имеет к этому. – Не волнуйся, твоя сучка-подружка не входит в список тех, кого надо поиметь. Она будет в полном порядке и дальше доедать остатки Сэйдж.

– Она была моей еще до того, как Рук прикоснулся к ней, – искривленная улыбка натянула края его губ. – Я знаю все о ее несбыточных мечтах, начиная с того, как она стонет в постели, и заканчивая ее любимым вкусом мороженого.

Он никогда не говорил о Мэри.

Он говорил о Сэйдж.

– Никакая ненависть Ван Дорена ко мне не изменит этого. Как бы сильно он этого ни хотел.

Мой собственный гнев вскипает от смелости его заявления о том, что он заботится о моей подруге после всего, через что он заставил ее пройти. Весь тот ад, который она пережила, и он хочет притвориться, что ему не все равно?

Нет, такие мужчины, как Истон, просто задевают свою гордость, когда их игрушки больше им не принадлежат.

Я усмехаюсь.

– Ну и наглость у тебя, Синклер. Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты сделал это, чтобы защитить Сэйдж? Да ты просто бредишь! Ты сидел в стороне, когда ее сестру хладнокровно убили, и оставил ее гнить в психушке, позволяя всем думать, что она сошла с ума.

Все эмоции исчезают, его взгляд становится холодным.

– Верьте во что хотите, – он пожимает плечами. – Мы все становимся теми, кем нам нужно, чтобы выжить в семьях Пондероз Спрингс.