Текст книги "Прерванная жизнь (ЛП)"

Автор книги: Джессика Смит Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава 20

Холли

Успешно сварив лапшу и приготовив на пару овощи, я жду Трэвиса и его якобы знаменитые фрикадельки, глядя в окно кухни. Это не мой любимый пейзаж, но все равно красиво. В то время как из кухни виден океан, окно над раковиной открывает вид на небольшой пустырь рядом с домом, где вместе растут цветы и сорняки, создавая ощущение дикости, и я не нашла ни одной ухоженной лужайки на Харбор-Айленд. Мне нравятся участки земли, которых не касалась рука человека, это добавляет им особую ауру совершенства. Слежу глазами за чайкой, взлетающей с центра поля, мои мысли блуждают, и я теряю счет времени.

Когда я уехала из Техаса, то надеялась найти какое-то подобие себя. То, что я нашла на данный момент, гораздо больше. Я осталась в живых.

Мои кошмары могут терроризировать меня во сне, но они больше не контролируют меня, когда я бодрствую. Они меня не тронут. Я все еще способна функционировать, несмотря на эти кошмары. Я обнаружила, что когда Трэвис со мной, темнота терпима. Мне, может быть, никогда и не будет полностью комфортно рядом с ним, но я могу это пережить. В уязвимости кроется сила, которую я никогда бы не нашла, если бы не Трэвис и его любовь к звездам.

Мое прошлое, мои несуществующие воспоминания и кошмары, за которые я не могу удержаться, убивают меня. В некотором смысле они все еще убивают меня каждый день. Но в этой смерти я нашла и сделала себя. Я, наверное, никогда не узнаю, какой была прежняя Холли, но очень счастлива тому, кем она становится.

Если раньше я была в ужасе от контакта с каким-либо человеком, то теперь я превратилась в женщину, которая занимается сексом. Я прикасаюсь к губам кончиками пальцев, задерживая их, вспоминая ощущения от прикосновений губ Трэвиса. Мой желудок стягивает от воспоминаний о его руках – этих красивых руках на моем теле – принимающих, требующих и призывающих меня. Я изгибаюсь и передвигаюсь, так как пульсация между ног усиливается.

Я первый раз занималась сексом, по крайней мере, на моей памяти, и мы сделали это три раза за один день. Дважды этим утром в лодке Трэвиса и третий раз на полу в его гостиной пару часов назад. Я излучаю превосходную женственность, зная, что он хотел меня так сильно, что не мог ждать, чтобы добраться до дивана. Это привело к тому, что наши тела столкнулись, приземляясь на пол, где мы боролись, тянули и завоевывали друг друга. Синяк на моей спине, полученный от нашего столкновения с полом, является своего рода знаком отличия, который ношу с гордостью.

Нужно отпраздновать эту маленькую победу, я беру телефон и набираю Эмбер.

– Я только что занималась сексом, – выпаливаю, как только Эмбер приветствует меня на другой линии. – Впервые, – подчеркиваю я.

Я пританцовываю и верчусь, но останавливаюсь, когда слышу, как Эмбер смеется на другом конце линии.

– Не смейся, – мой голос суров, хотя я улыбаюсь. – Это великолепно. Девственности больше нет. Пуф.

– О, Холл, – она смеется еще сильнее, что делает мою улыбку более широкой. – Ты потеряла девственность несколько лет назад.

– Что? Нет, – парирую я, моя улыбка по-прежнему достаточно широкая, едва умещается на моем лице.

– Тебе было пятнадцать, и ты была безумно влюблена.

– Мне все равно, – закатываю глаза.

– Его звали... Хосе?

– Остановись.

– Или Хуан?

– Я не помню, поэтому это никогда не происходило, – предупреждаю я.

– У него была перхоть и глазные козявки.

– Эмбер! – смеюсь, размахивая рукой перед лицом.

– Скажи мне, что у этого парня нет проблем с гигиеной.

– У Трэвиса? Трэвис... ну, да, у него определенно нет проблем с гигиеной, – я прикладываю руку к своему краснеющему лицу... потому что, ну, в общем, он прекрасен.

Говоря о прекрасном, я резко вешаю трубку, когда слышу его шаги у своей двери. У меня перехватило дыхание, я оборачиваюсь с уверенной небольшой улыбкой и облокачиваюсь на раковину руками, крепко сжимая прилавок кухни, когда потребность быть с ним гудит в груди.

Из-за смущения собственной реакцией моя улыбка гаснет, в то время как я отвожу взгляд от него обратно к окну. Его шаги отдаются в моей маленькой кухне громко и внушительно, Трэвис направляется ко мне, преодолевая расстояние между нами длинными шагами. Он ставит блюдо из фрикаделек на прилавок, прежде чем берет в ладони мое лицо. Его губы, мягкие и сладкие, касаются моих, задерживаясь, пока я не открываю рот в приглашении. Наши языки и дыхание, горячее и прерывистое, сплетаются. Ошеломленная, я смыкаю веки, а пальцами ласкаю его шею.

Трэвис внезапно отступает, оставляя меня нетвердо стоять на ногах, когда его тело больше не прижимается к моему. Поджав губы, оглядываю его любопытным взглядом, и он качает головой с удивленной ухмылкой на лице.

– Если мы не остановимся, наша еда остынет.

Желание между нами растет и витает в воздухе, крепкая нить тянет нас ближе друг к другу. Смеясь, я двигаюсь ближе к нему, пока наши губы почти соприкасаются.

– Мы не хотим, чтобы наша еда остыла, – шепчу я. Отхожу подальше от него к плите, где перемешиваю лапшу с фрикадельками.

Да, двигаюсь неторопливо. Так как у меня есть уверенность, по крайней мере, сейчас, видимо, я в настроении пофлиртовать. Подняв голову, смотрю на него, сощурив глаза, только чтобы обнаружить, что он все еще смотрит на меня, приоткрыв рот.

– Мы будем? – напоминаю ему.

Я приподнимаю брови, надеясь, что жест сексуальный, а не смешной.

– Возможно, позже, – его тон серьезен и посылает мурашки вниз по позвоночнику к моим ногам.

Воздух со свистом покидает мои легкие, когда Трэвис поднимает меня, прижимая мое тело ближе к своей груди, и несет в спальню. Он не отводит от меня взгляда, пока опускает меня на кровать и нависает сверху. Я оборачиваю руки вокруг его шеи и притягиваю к себе, пока приподнимаю свой таз, таким образом, он встречает и трется об него. Его губы прикасаются к моей шее, целуя и облизывая, пока я стону его имя в трепещущий вокруг нас воздух.

Страсть крадет мое дыхание, и дрожь от желания проносится через меня. Одежда снята и как попало отброшена в сторону. Его рот накрывает мой сосок, взгляд темнеет, и я пробегаю руками по его спине, запуская их в волосы. Притягиваю его к себе, прикасаясь губами к шее, целую, в то время как мои пальцы зарываются в его волосы.

– Холли, – голос Трэвиса хриплый, мое имя слетает с его языка.

Он придвигается ближе, когда я прижимаюсь губами к его рту, и подтягиваюсь, схватившись пальцами за его плечи.

Мой первый раз, и я собираюсь заняться сексом третий раз за день.

***

С моего заднего дворика я наблюдаю за местными лошадьми, бегущими вдоль берега. Обе лошади и человек как будто скользят, в то время как их гривы развиваются за ними. Их мышцы усиленно сокращаются, пока пот, блестящий на солнце, тускнеет. Затем они исчезают вдали.

Темные облака начинают грохотать за океаном, и я уже чувствую влагу. Как правило, гроза заставляет мое тело напрягаться, но не сегодня. Сегодня мои мышцы вялые, будто сделаны из жидкости, но отяжелевшие конечности напоминают мне о моих собственных физических нагрузках.

Я обхватываю себя руками и улыбаюсь, запрокидывая подбородок к облакам, они как будто поддразнивают меня, чтобы напугать и сделать этот день менее совершенным, чем он есть.

Мой взгляд смягчается, когда Трэвис садится рядом со мной.

– Ты что-то задумалась, – говорит он, протягивая мне бокал вина.

Я пожимаю плечами и смотрю на него боковым зрением.

– Просто смотрю, как плывут облака.

– Будет сильная гроза, – его взгляд глубокий и темный, с усталостью разглядывает облака. Губы Трэвиса сжимаются в тонкую линию, когда вдали мелькает вспышка молнии. Злобный мощный удар, как будто гроза берет власть над небом.

– Я не могу поверить, что Бог грома боится бури, – шучу, не имея возможности увидеть его, ведь на самом деле бояться нечего.

Он морщит нос, его прежнее поведение смягчается.

– Бог грома?

– Тор, – отвечаю я. – Вот кого ты мне напоминаешь.

– Я больше похож на Локи, чем на Тора, – утверждает он, хотя губы кривятся в привычной полуулыбке. (Примеч. Тор и Локи – боги скандинавской мифологии, Тор – бог грома и бури, защищающий богов и людей от великанов и чудовищ, Локи – бог хитрости и обмана).

– Не важно, – закатываю глаза.

Он дергает за прядь моих волос.

– Твое тело, Трэвис. Забудь про все остальное, у тебя тело, как у Тора.

Он напоказ касается левой рукой плеча и качает головой в обе стороны, будто длинные светлые волосы Тора танцуют на ветру. Я смеюсь над ним, сощурив глаза, пока не вижу его сквозь прорезь глаз.

– Ну, у тебя нет такой сексуальной гривы, как у Тора, – пожимаю плечами. – Но я видела, какое у тебя тело, – облизываю губы. – Я ощущала твое тело, – прикусываю нижнюю губу, мое сердце колотится. – Прозвище остается.

– Ты видела Тора, да?

– Ну, да, – Хм. – В кино. – Как это так, почему ты можешь вспомнить фильмы, но не можешь вспомнить другие вещи?

Это первый раз, когда он упомянул мою потерю памяти или все, что связано с моим похищением. Поерзав на своем месте, я сталкиваюсь напрямую с ним, и кладу ноги под себя, таким образом, что я могу сидеть на них. Я хочу задать ему встречный вопрос. Он не сказал мне, как здесь оказался. На самом деле, он редко говорит о себе.

– У меня есть теория, – говорю, а не задаю свои вопросы. – Думаю, я могу вспомнить только обезличенные вещи, как фильмы, музыка и все такое. Но мой мозг отключается в личных вещах, как моя семья и друзья.

– И похищение, – его взгляд бродит по моему лицу, ища что-то, чего может и не быть.

– И это тоже, – я сдерживаюсь, пытаясь скрасить его неожиданно серьезное поведение. – Твое тело защищает себя.

Мои плечи опускаются, пока я отвожу взгляд.

– У всех нас есть защитные механизмы, – разъясняет он свою точку зрения. – Это наш способ защитить себя от всей боли, что мы испытали в прошлом.

Рассерженная и недовольная, я скрещиваю руки на груди и прикусываю нижнюю губу. Это как если бы он сказал, что я не хочу вспоминать, но все помню. Я хочу вспомнить, что значит иметь семью и друзей. Я хочу вспомнить, что такое жизнь за пределами страха.

– Так, что является твоим защитным механизмом? – обращаю свой взгляд на него. – Истории про брошенных детей, оставленных на произвол судьбы на пляже? – я смеюсь без чувства юмора.

Взгляд Трэвиса еще больше омрачается, прежде чем устремляется к моему лицу, а его тело застывает. Мышцы, тугие и напряженные, просматриваются под рукавами его рубашки, и я знаю, каково это – чувствовать их, когда проводишь пальцами по ним. Его губы сжаты в тонкую линию, но я не собираюсь отказываться от своих слов.

Громкий глоток воздуха вырывается из его рта, и он качает головой, прежде чем ерзает на стуле.

– Я возвращаюсь домой.

Он встает, но я не следую его примеру. Вместо этого смотрю мимо него, злясь на него и на себя.

Трэвис громко ругается, а потом делает несколько шагов от меня, прежде чем отворачивается, я замечаю его яростный взгляд.

– Я был брошен на произвол судьбы, – его голос едва громче шепота, но я услышала его слова, поэтому смотрю на него, ожидая продолжения. Но он этого не делает. Он просто уходит, оставив меня сидеть там в ожидании дальнейших разъяснений.

Бывают моменты, когда возникает такое чувство, будто я нахожусь в состоянии постоянного ожидания. Ожидаю возвращения памяти. Ожидаю, когда страх поднимется и окунет меня навечно в водоворот отчаяния. Ожидаю, что мой похититель снова найдет меня. Ожидаю увидеть, буду ли я когда-нибудь снова жертвой.

Ожидание. Я ненавижу ждать. Поэтому встаю и направляюсь на кухню, где выливаю свой бокал в раковину, наблюдая, как красная жидкость медленно исчезает в сливе. Я неторопливо ополаскиваю бокал и, только когда довольна его чистотой, направляюсь в спальню, оставляя свет включенным. Переодевшись в ночную рубашку, забираюсь на кровать и включаю лампу на тумбочке, где меня ожидает очередная книга.

Вместо того, чтобы потеряться в сюжете, поток моих мыслей направлен на Трэвиса и его последние слова, которые он произнес, прежде чем ушел. Он был брошен. Кем? И когда? Я рассказала ему все, что знаю о себе. Я открылась ему. Как и у него, у меня есть прошлое, причиняющее мне боль. У меня есть сомнительное будущее и настоящее, столь же туманное. Столь сомнительное, как оно могло бы быть, по крайней мере, я разделила эти аспекты себя с ним.

Перед глазами все размыто, слезы угрожают вырваться наружу, поэтому я плотно сжимаю веки и зарываюсь лицом в подушку, где надеюсь задушить их. Я даже не знаю, почему плачу. То ли это из-за отказа Трэвиса, то ли потому, что у него, на самом деле, есть прошлое, но он отказывается говорить об этом. Давление в груди невыносимо.

Когда одна сторона матраса уже пропитана мои слезами, я поворачиваю голову, чтобы увидеть Трэвиса, сидящего на углу моей кровати. Вытираю глаза, пытаясь скрыть слезы, которые я так бессовестно проливала минутой раньше. Он шепчет мое имя, в то время как пододвигается ближе ко мне, и я игнорирую охватившую меня дрожь и пульсирующее в каждой частице моего тела желание.

– Я родился в Хайалиа – городе, который находится недалеко от Майами, но не в родной мне стране, – говорит он, смеясь.

Понимая, что он собирается открыться и поделиться со мной частичкой себя, сажусь и поднимаю голову так, чтобы он понял, что я настроена слушать его.

– Столько плохого было в моей жизни, Холли. Ты не захочешь быть частью этого, – Трэвис останавливается, рассматривая мое лицо. Тяжелые эмоции сгущаются вокруг кровати, буря пролетает над нами. – Я родился не в больнице, но той, кто родила меня, хватило ума оставить меня в больнице, прежде чем бросить, – его голос звучит вызывающе, но взгляд удрученный, и, сидя далеко от меня, он словно обороняется, не желая показывать свою уязвимость.

Я прижимаю дрожащий палец к губам и делаю движение к нему, чтобы утешить, но он отодвигается дальше от меня. Движение это незначительное, но я понимаю смысл, поэтому сижу, не двигаясь, и жду продолжения.

– У меня были проблемы с сердцем, пришлось перенести несколько операций, которые сделали меня неуязвимым. Ты услышишь тонну историй, подобных этой, только обычно они заканчиваются тем, что медсестра влюбляется в ребенка и усыновляет его, – он пожимает плечами, но в его глазах отражается боль отвергнутого мальчика. – Может быть, я слишком много плакал, чтобы быть милым.

Он смеется, и я качаю головой, сердце разрывается его боли.

– Конечно, ты был милым, Трэвис, – я двигаюсь ближе к нему, несмотря на то, что он снова отодвигается от меня, и сажусь рядом с ним, положив руку ему на колено. Он поднимает взгляд на меня, уязвимый, ищущий, полный надежды.

С трудом сглотнув, я понимаю правду. Я погибла.

Влюбилась в его спокойную силу и прекрасный характер. В то, как его рот изгибается, когда он улыбается, в то, как он заставляет меня смеяться и жить. В то, как он застрял рядом со мной.

Мои губы находят его, передавая слова, которые я не могу произнести. С нежностью его пальцы ласкают мое лицо, когда мы разрываем поцелуй.

– Да, но ты сумасшедшая, знаешь? – его улыбка искренняя и в ней нет никаких следов печали.

Я пожимаю плечами, но прислоняю голову к его плечу.

– Вот именно.

Смеюсь и снова пожимаю плечами, пока он смеется вместе со мной.

– Расскажи мне больше, – прошу я.

Трэвис делает глубокий вдох, а затем продолжает:

– Особо рассказывать и нечего. Я менял одну приемную семью на другую, редко оставаясь на одном месте дольше, чем на пару лет. Независимо от того, где я был, мой социальный работник пытался держать меня в той же школе, чтобы я не отставал. Только спустя некоторое время я перестал волноваться и начал прогуливать занятия практически ежедневно. Я бросил школу на мой восемнадцатый день рождения и ушел из дома моих приемных родителей. Несколько месяцев я ночевал, где придется, пока моя последняя приемная мать не позвонила мне и не сообщила, что нашла мне работу на роскошной яхте.

Он делает еще один вдох и целует меня в лоб, его слова вырываются и обретают свободу.

– Я жил с ней и ее семьей в течение четырех лет – дольше, чем с кем-либо еще. Она хотела усыновить меня, но я не желал этого. Я был для этого слишком стар. Или, – смеется он, – это был мой защитный механизм, чтобы предотвратить боль.

– Боль? – я хмурю брови.

– Да, – он сжимает переносицу пальцами. – Я никогда никому не был нужен, поэтому подумал, что это только вопрос времени, пока она больше не захочет видеть меня. Только она не отдала меня. Даже когда я покинул ее дом, она осталась со мной. Она дала мне сотовый телефон и вносила деньги на счет, чтобы мы могли говорить. Следила за тем, чтобы я не голодал, помогала мне со случайными заработками и поспособствовала получению мною аттестата.

– Она любила тебя.

– Да. Она заботилась обо мне так, как если бы я был одним из ее детей. Она до сих пор звонит мне каждые семь дней и летом на неделю приезжает ко мне в гости со своими взрослыми детьми, у которых уже есть собственные дети. И каждый год в течение этой недели у меня есть семья с детьми, называющими меня своим дядей.

Мои губы растягиваются в улыбке от нежности в его голосе, и я наклоняю голову, чтобы поцеловать его в щеку.

– У тебя есть семья гораздо дольше, чем неделю в год, – возражаю я, и наши глаза встречаются на мгновение. – Они твоя семья, и точка.

– Да, – сильные руки обвиваются вокруг меня, и он тянет меня ближе.

– Как ее зовут?

– Барбара.

– Итак, она нашла тебе работу на яхте? – спрашиваю я, желая узнать всю историю. – Что ты делал на лодке?

– Яхта, – исправляет он.

Я закатываю глаза. Не важно.

– Пока я жил с Барбарой, она воспитала во мне любовь к океану, и я обучился управлять лодками. Однажды летом она позвонила своему другу и попросила для меня работу на его рыбацкой лодке. После того, как я получил аттестат, Барбара позвонила ему вновь, и с его помощью я познакомился с владельцем и капитаном той огромной яхты. Они готовились выйти в годичный рейс по Багамским островам. Он был близок со своим экипажем и в итоге нанял меня. Это был лучший год моей жизни. Мы прошли все эти острова, а некоторые посетили несколько раз. Харбор-Айленд был одним из тех островов. И я не знаю, – он снова пожимает плечами и дарит мне одну из своих полуулыбок. – Я влюбился в это место.

– Ты нашел свой дом.

Он целует меня в лоб, прежде чем отодвинуться и посмотреть на меня.

– Ты сделала это.

Трэвис прижимается своими губами к моим, и я улыбаюсь напору его губ.

– Так ты вырос в Майами? – спрашиваю я, и он кивает. – Ты когда-нибудь вернешься туда, чтобы увидеть Барбару и остальных членов твоей семьи? – я убеждаюсь, что назвала их его семьей, потому что они его семья, круглый год, не только летом, даже если он совершенно не верит в это.

– Я не покидал Харбор-Айленд с тех пор, как оказался здесь. Мне незачем уезжать, понимаешь?

Действительно, зачем уезжать. Я двигаюсь поближе к нему, зная, что однажды я уеду, а он останется.

– Что за история с грозой? – у меня появился вопрос и нужно отвлечься от мыслей о предстоящей разлуке. Не понимая, я рукой тру круги на груди, пытаясь успокоить мое заранее разбитое сердца.

– История с грозой? – спрашивает он.

Я киваю.

– Исходя из моих ограниченных знаний, вода испаряется в атмосферу. Она накапливается и образует кучевые облака. В конце концов, эти облака настолько плотные сот влажности, что они образуют капли воды, которые становятся дождем. Конец.

Я закатываю глаза, так как его история раздражает и забавляет.

– Трэвис, – я зарываюсь лицом в его плечо и сдерживаю улыбку, – не будь какашкой.

Он методично трет подбородок, как будто задумался.

– Не думаю, что когда-нибудь раньше меня называли какашкой.

– Может быть, слово «какашка» неизвестно в Техасе?

– Ты не знаешь?

– Грозы. Ты их боишься?

– Боюсь? Нет, – он качает головой, не веря, что я спросила об этом. – Я просто не люблю их.

– Ладно, хорошо. Тебе они не нравятся. Как же так?

– На это должна быть причина?

Я думаю об этом и решаю, что да, должна быть причина.

То, как он смотрел на грозовые тучи, мне больше напоминало взгляд бойца, брошенный на противника, чем того, кто просто не любит грозы.

– Мне не нравятся птицы, – говорю я, внезапно вспоминается маленький ребенок и Деда. – Деда раньше разводил их, когда я была маленькой девочкой. Мне нравилось играть с ними, наверное, слишком грубо, – я улыбаюсь, перед моими глазами улыбающиеся я и Деда, еще не подозревающие о том, что нас обоих ожидает в будущем. – Во всяком случае, Деда сказал мне, что я не должна подносить их близко к лицу, потому что они любят и клюют все блестящее, например, глаза. Поэтому я ненавижу птиц.

– Ты помнишь? – Трэвис слегка смеется рядом со мной и притягивает меня еще ближе к нему.

– Да, – мое дыхание учащается, внезапно усиливаясь, пока я стараюсь удержать в памяти запахи, голос Деды вперемешку с щебетанием его птиц, деревья, окружающие нас, и наш дом вблизи. Я ищу воспоминания о маме, но не могу найти их, поэтому позволяю им уйти, оглянувшись на Трэвиса. – Да, я просто вспомнила это.

Трэвис целует меня в лоб, его горячий рот задерживается там, и я закрываю глаза, головой прислонившись к его губам. Он снова целует меня, прежде чем отстраняется.

– Мне было пять, может, шесть, я жил у одной из моих приемных семей. У них было много приемных детей, все они были старше меня. Никто из нас не ладил друг с другом, но они были особенными для меня, потому что я был самым младшим.

Он снова почесывает подбородок, прежде чем проводит кончиками пальцев по губам.

– Однажды ночью они разбудили меня и сказали, что наша собака была во дворе и ее надо завести в дом. Собаку звали Эмми, и она боялась грозы. Я выбежал на улицу, чтобы поймать ее, но как только оказался снаружи, они заперли дверь. Мои приемные родители ненавидели, когда мы шумели, поэтому я не мог постучать или покричать, чтобы кто-нибудь открыл дверь. Я просто сидел на ступеньках и ждал, когда меня впустят.

Выражение его лица застыло, челюсть напряглась, в то время как взгляд испепеляет стену перед нами. Мучительная тяжесть его воспоминаний связывает его, давно овладев им, так что я сжимаю его колени, чтобы вернуть его.

– Они меня так и не впустили. Я остался там на всю ночь и просто сидел на ступеньках крыльца, пока на меня, не переставая, капал дождь. Мой приемный отец думал, что я запер себя снаружи специально, поэтому он наказал меня, заставляя оставаться снаружи всякий раз, когда надвигалась гроза. Я так и стоял под дождем в нижнем белье, пока другие дети смеялись, – горечь, словно волны, скатывается с него, каждое слово вырывается как удар хлыста в воздухе. – Поэтому да, с тех пор я ненавижу грозы.

Мое сердце болит за пятилетнего мальчика, оставшегося стоять под дождем, но также мое сердце наполняется гордостью за человека, которым он стал. Этот человек не бежит от женщины, которая вполне может быть сумасшедшей, а держит ее в объятиях, когда она становится слабой.

– Грозы заставляют дуб отрастить глубокие корни, – повторяю слова Деррика, которые он сказал мне перед тем, как я уехала. Я тогда рассказала ему, как боялась назревающей внутри меня грозы. Деррик ответил, что это высказывание одного известного человека, а значит, не может быть просто какой-то глупой поговоркой. Это должно быть правдой.

Я поворачиваюсь, когда чувствую взгляд Трэвиса, обращенный ко мне, и краснею, когда сталкиваюсь лицом к лицу с его удивленной ухмылкой. Не давая мне увернуться от него, Трэвис заключает меня в объятья, тогда как его улыбка замирает напротив моего лица.

– Расскажите мне больше о своих дубах, принцесса.

– Не важно, – отвечаю с улыбкой на губах. – Я не хочу.

Он разворачивает меня таким образом, что мы оказываемся лицом друг к другу, и целует меня в губы.

– Дуб сильнее бури. Мне нравится. Кого ты цитируешь?

– Кого-то, кто гораздо умнее тебя.

Я спрыгиваю с кровати, в ночной рубашке бегу через дом к тропинке, ведущей к пляжу, и Трэвис следует за мной.