Текст книги "Прерванная жизнь (ЛП)"

Автор книги: Джессика Смит Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5

Холли

Прошел почти месяц с того момента, как меня нашли в лесу. Проведя две недели в больнице и полторы в реабилитационном центре, я, наконец, свободна. Возможно, это просто мое воображение, но могу поклясться, что воздух вокруг меня вибрирует, будто знает, насколько важен для меня сегодняшний день. Я добровольно покидаю больницу в своей собственной одежде. Не буду лгать. Было время, когда я была почти уверена, что закончу тем, что окажусь в комнате с мягкими стенами и в смирительной рубашке.

Это было рискованно, но после наших ежедневных встреч Энн решила сократить количество сеансов до одного раза в неделю. Небольшой, но все-таки прогресс. Я постоянно чувствую себя так, будто нахожусь на грани панической атаки, однако справляюсь с ней. На самом деле, я с нетерпением жду встреч с Энн. У нее нет всех ответов, но она проницательна и пытается помочь мне.

Я просто надеюсь, что не буду одним из тех пациентов, кто разочарует ее. Знаю, как сильно Энн хочет, чтобы я все вспомнила, но не знаю, как заставить мой мозг вернуть воспоминания.

По ее совету я начала вести дневник. Приятно записать свой распорядок дня, так что у меня теперь есть с чем оглядываться на прошлое. Конечно, это банально, и мне не хватает азарта, но я смирилась с этим. Я не против того, что каждое утро буду просыпаться в шесть, зная, что остальная часть дня уже распланирована. В предсказуемости есть стабильность.

И так слишком много непредсказуемости в моей вновь обретенной свободе. Все же я добилась успеха.

Сжав кулаки, Деда и я покидаем центр реабилитации. Нет никакого грандиозного праздника, только небольшое волнение и улыбки. Черт, медсестры, наверное, рады видеть, что я уезжаю, ведь теперь им не придется иметь дело с репортерами или круглосуточной необходимостью ограждать меня от СМИ. До сих пор не знаю, почему они находят меня или мою историю, или отсутствие таковой интересной. Несомненно, я пропала без вести, но люди все время пропадают. Предполагаю, что отличие моей истории заключается в том, что я сбежала.

Деда делает все возможное, чтобы оградить меня, но его хилое тело не в состоянии защитить меня от холода, свежего воздуха или репортеров, жаждущих заполучить мою историю. Я стараюсь быть сильной, когда Деда ведет меня к своему грузовику, позволяя СМИ получить фотографии отчаянной, раненой женщины, которая не может вспомнить свое имя. Независимо от вмешательства полиции, они следуют за нами к грузовику, пытаясь собрать малейшую крупицу информации, которую они смогут превратиться в заголовок. Я считаю шаги к грузовику и посылаю полицейским благодарную улыбку, когда Деда без каких-либо проблем открывает дверь.

Я пристегиваюсь ремнем безопасности и облокачиваюсь на окно, при этом оглядываюсь назад на центр реабилитации. Персонал был хорошим, и терапия мне помогла – пока боль и дискомфорт действительно больше не беспокоили меня. Были любопытные зеваки, которые слышали мою историю и которые раздражали меня. Но с этим покончено, по крайней мере, почти.

Это – настоящее шоу на парковке. Только я в этом шоу и пони, и собака.

Деда молча выезжает с парковки, пока полиция формирует живой барьер, чтобы помешать СМИ следовать за нами. Я смотрю из окна, наблюдая в боковом зеркале, как исчезает город, и мы едем в дом Деды. Нет, не в его, а наш дом.

Деда сказал мне, что мы живем в местности, такой далекой от цивилизации, что единственные, кто приезжает туда – это сезонные охотники. Думаю, мне повезло, что я оказалась в лесу Деды во время сезона охоты на оленя. На самом деле, я удивлена, что охотники от злости не стреляли в меня, потому что я испортила им охоту.

Но это в прошлом, и, учитывая неудачу в восстановлении моей памяти, я решила, что мое прошлое не имеет значения. Если бы было, то я бы помнила, верно?

Белый фургон следует за нами по другой полосе дороги, и я слышу, как Деда ругается себе под нос. Оглядываюсь на него, пытаясь выяснить, почему он так расстроен, однако он не спускает глаз с дороги и с зеркала заднего обзора. Я оборачиваюсь, чтобы лучше рассмотреть фургон, и вижу фигуры двух мужчин. У того, что за рулем, на голове кепка и солнцезащитные очки. Пот начинает струиться по шее, я смотрю на Деду широко отрытыми глазами, и кровь громко пульсирует по всему телу.

– Это ребята из новостей, – пытается он успокоить мое нервное постукивание зубов.

Но это не помогает.

– Остановись, – шепчу я, облизывая языком пот над верхней губой.

Не медля, Деда останавливается на обочине, и я тяну дверную ручку так сильно, что выпадаю из грузовика. Я только смогла сделать несколько шагов, прежде чем меня вырвало на новую пару ботинок, которые купил мне Деда. Мои ноги трясутся и очень сильно устали. Опираюсь рукой о капот грузовика, чтобы сохранить устойчивость. Ожидаю, что Деда, моя скала, подойдет ко мне, чтобы помочь, но, когда этого не происходит, я озираюсь и вижу, что он пытается отобрать видеокамеру у мужчин в фургоне.

Набираюсь сил и, хромая, направляюсь к ним. Подойдя, я опираюсь рукой на плечо Деды, сжимаю и говорю:

– Деда, все хорошо. Давай просто пойдем.

Несмотря на то, что страх, настигший меня ранее, все еще подавляет, я, держа спину прямо, поднимаю дрожащий средний палец двум мужчинам, которые продолжают снимать нас. Деда хихикает и отводит меня назад к своему грузовику. Делаю несколько глубоких вдохов, в то время как он идет к водительской двери и открывает ее.

Мне становится стыдно за свою реакцию, но я не позволю стыду взять надо мной верх. Не думаю, что для него есть место в условиях страха и тревоги. Но они сделали это. Те двое мужчин, все СМИ – они все сделали это. Они вытолкали, вырвали и вторглись в каждый сантиметр моего личного пространства, пока я не могла справиться с этим. Если кто и должен быть смущен, так это они.

Деда поворачивает назад на дорогу, а я кладу голову на спинку своего сидения. Уже измученная дневными происшествиями, я наблюдаю, как деревья пролетают мимо нас. Яркое голубое небо простирается перед нами, вдоль дороги, сквозь деревья и вокруг нас. Облака исполосовали открытое небо. Они легкие и красивые, немного потемневшие. Между нами повисает тишина, и мне интересно, каким будет мое будущее.

Деррик продолжал посещать меня, и я больше не думала ни о каких скрытых мотивах. Мы друзья, и мы общаемся – конец истории. Мы привыкли спокойно сидеть рядом друг с другом, рисовать на наших листах бумаги, однако уровень нашей дружбы повысился на несколько отметок. Теперь мы корректируем рисунки других, настаивая, что улучшаем их работу. Это приятно, поскольку лишь немногие из моих друзей навестили меня. Никто не вернулся после осознания того, что я не знала, кем они были. Думаю, моя потеря памяти больше напрягает их, чем меня или Деду, но я не злюсь.

Хотя, честно говоря, я не могу злиться на Эмбер или Стефани за то, что они больше не приходили. Я повела себя перед ними не очень хорошо. Будь я на их месте, то тоже бы не хотела себя видеть.

Чем ближе к дому, тем меньше цивилизации. Мы окружены деревьями и грунтовыми дорогами со случайно проезжающим мимо грузовиком. Поскольку деревья становятся гуще, я борюсь с головокружением, которое возникает от удовольствия и страха. Я принимаю решение игнорировать страх и сосредотачиваюсь на приятном. Визуализируя пространство, открытые просторы и свободу, которую она предлагает, я пытаюсь представить себя ребенком, блуждающим по лесу, не беспокоясь по поводу опасностей, таящихся в темноте.

Когда мы подъезжаем ближе, Деда указывает на наш дом, и я вижу фигуру, стоящую рядом с ним, облокотившуюся на белый пикап. Я не готова к встрече с незнакомцем, сердцебиение становится неравномерным – не думаю, что мое тело выдержит. К сожалению, мой язык стал толще, лишая меня возможности предупредить Деду о зле, которого я не могу помнить.

К счастью, Деда знает меня лучше, чем я знаю себя. Он хватает меня за руку и ободряюще сжимает.

– Это всего лишь Деррик, – его собственные глаза округляются от того же страха, что охватил меня.

Я улыбаюсь ему, сжимаю его руку и слушаю его устойчивое дыхание, заставляя свое замедлиться и стать более размеренным. Звук дыхания Деды успокаивает меня больше, чем какая-либо другая техника, которой я научилась у Энн.

Деда медленно подъезжает, давая мне достаточно времени, чтобы перегруппироваться, прежде чем я выберусь из грузовика. Деррик встречает меня объятьями, что в дальнейшем облегчает мою нервозность.

– Скучал по мне, правда? – спрашиваю я у него.

– Неправда, – он морщит нос. – Но у меня есть подарок для тебя от меня и твоего Деды.

Деда улыбается ему улыбкой, полной тайны и озорства, и затем зовет Деррика следовать за нами в дом.

– Я называю это чушью собачьей, – говорю я, бросая на Деда извиняющийся взгляд за мой болтливый язык.

– Не смей краснеть при мне, девочка, – смеется Деда. – Я слышал словечки гораздо похуже, выходящие из этого грязного рта.

Я оставляю Деда и иду, наконец, осматривать наш дом. Он огромный, как плантация– усеянная-умершими-родственниками-преследующими-нас. Я убежала домой так быстро, насколько позволили мне мои давние травмы. Рассматривая дом, я рада видеть, что его внутренняя часть столь же историческая, как и снаружи. Интересно, навестят ли меня мои умершие родственники сегодня ночью и дадут мне ключ к разгадке относительно того, кем я была, к чему стремилась и кем хотела стать? Возможно, я унаследовала свои таланты от одного из них, и они могли бы нарисовать точный портрет моего похитителя.

Я озираюсь, стараясь ничего не задеть, и просто осматриваю свой дом. Высокие потолки с различными люстрами украшают каждую комнату. Я иду по коридору до столовой, которая намного больше, чем необходимо, с сервантом, вмещающим большие тарелки и столовое серебро, в чем, вероятно, мы нуждаемся. Рядом со столовой находится гостиная, являющаяся, очевидно, центром дома. Диваны кричат о комфорте, в то время как журнальные столики требуют уважения к своей изысканности. Небольшой вдох наполняет мои легкие, когда я вижу камин, и перед глазами мелькает картина, где я сижу на диване, читаю книгу, в то время как в камине горит огонь.

– В твоей комнате тоже есть камин, – говорит мне Деда.

Мои глаза становятся дикими от волнения, дыхание учащается. Мне не терпится узнать, где моя комната.

Деда приводит меня наверх в мою спальню, и он прав: изысканный камин украшает мою комнату – немного радости, скрывающей вездесущее горе. Это так прекрасно, что я начинаю плакать, крупные слезы текут по щекам.

– Она любила эти камины, с тех пор как была маленькой девочкой, – объясняет Деда Деррику.

Я трогательно улыбаюсь ему, потому что действительно сожалею о своем поведении. У меня не хватает сил справиться с эмоциями и обуздать их. Деррик по-дружески похлопывает меня по плечу, давая понять, что он со мной, несмотря на то, что я ходячая катастрофа. Я хвалю себя, что не обращаю внимания на его прикосновения, как делаю каждый раз, когда кто-то прикасается ко мне. Думаю, самое подходящее время для физического контакта – это когда я чем-то эмоционально занята.

Отворачиваюсь от него и осматриваю свою комнату, надеясь хоть на какое-то воспоминание. Веселое, грустное – не важно. Это желание знать свое прошлое – тайна, запертая внутри. Вся напряженность этой ситуация отражается на лице Деды, и я хочу оградить его от своих губительных потребностей. Потому что это правда, даже при том, что я знаю Деду меньше месяца, но уже люблю его. Так что я держу свои секреты при себе, но по-прежнему полагаюсь на свою веру в неосязаемое и надеюсь, что буду помнить не мое похищение, а все остальное. Я хочу помнить этого человека – этого замечательного, доброго, нежного человека, чье терпение и любовь ко мне безграничны. Его глаза не могут замаскировать такую глубокую печаль, и я боюсь, что он никогда не перестанет страдать.

Стараясь не обращать внимания на две пары глаз, наблюдающих за мной, я оцениваю свою комнату и сажусь на полу перед большой музыкальной коллекцией. Беру по одному свои альбомы, изучая музыку и пытаясь вспомнить, что я слушала, а затем возвращаю их на свое место, где они разделены по жанрам. Хочу остаться наедине со своей музыкой. Так, чтобы я могла слушать каждую песню, сидя на своей кровати; мне кажется, в прошлом я именно так и делала.

Нехотя покидая свою комнату и ценности, которые нашла, я следую за Дедой и Дерриком, спускаясь по лестнице, чтобы съесть уже приготовленный для нас ужин. Интересно, а кто для Деды готовит и убирает? Не могу представить, как можно убирать такой большой дом. От этого нелепого предположения мои глаза распахиваются.

– Деда, – говорю я. – А я когда-нибудь убиралась в этом доме?

Деда, маленький и хрупкий на вид, настолько громко хохочет, что моя голова дергается назад. Его глаза оживляются, когда он держится за живот.

– О, Холл, ты ничуть не изменилась.

Я улыбаюсь, видя удовлетворение в глазах Деды и его улыбке.

– Ты заставлял меня убирать этот громадный дом? – подстрекаю я его, не желая видеть, как у дедушки исчезает первый признак настоящей радости.

– Это делала твоя мама, – хихикает он. – Ты училась в средней школе, тебе было шестнадцать или семнадцать. И ты нарушила свой комендантский час и пришла домой настолько пьяной, что не могла подняться на крыльцо.

– Итак, она заставила меня убраться в наказание? – спрашиваю я, удивленная историей, которую не могу воссоздать.

– Да, это она и сделала. Она тогда дала домработнице выходной, – подмигивает мне Деда, ласково обняв рукой и губами прижимаясь к моему лбу в нежном поцелуе. – Затем она выпустила твою собаку, позволила ей вываляться в грязи, а потом впустила ее в дом.

– Она не могла этого сделать! – кричу я, оценивая чувство юмора моей мамы. Догадываюсь, что жили мы весело.

Мое сердце болит за нее. Осознание ее смерти, наконец, ударяет по мне, просачивается в мою душу, но я не позволяю себе расстраиваться, так что счастье Деды не угасает. Жаль, что я не могу вспомнить маму, ее аромат, голос, лицо, теплоту ее рук, утешающих меня. Мне нужно что-то, что-либо, что сделало бы ее настоящей.

– Ты это заслужила. Но она умудрялась помогать тебе после того, как ты прекращала жаловаться.

– Держу пари, тебе понадобилось время, чтобы перестать жаловаться, – дразнит Деррик.

Я хмуро гляжу на него, хотя он, вероятно, прав. Деда, соглашаясь, смеется.

– У меня для вас кое-что есть, – напоминает ему Деррик.

Когда Деда кивает головой, Деррик идет к своему грузовику, чтобы что-то взять.

Не хочу спрашивать, но мне нужно понять. Это часть меня, поэтому я должна знать.

– Деда, что случилось? – спрашиваю я напрямую. – Я про маму и папу.

Деда вздыхает. Агония поражает меня с полной силой, и я жалею, что не могу забрать свои слова обратно. Я иду за ним к дивану, он не торопится присесть. Я не должна была ничего говорить. Но я хочу знать. Черт возьми, я должна знать.

Я прижимаюсь поцелуем к щеке Деды, впитывая слезу, сажусь рядом с ним и позволяю ему взять меня за руку, надеясь, что этот жест даст ему немного комфорта.

– Это произошло за четыре месяца до того, как ты исчезла, – начинает он.

Мое сердце на мгновение прекращает биться. Сердцебиение возвращается только от болезненного понимания того, что Деда потерял за такой короткий срок. Я сжимаю его руку, не в состоянии сказать ему, чтобы он не продолжал.

– Твоя мама любила проводить время наедине с твоим отцом, раз в месяц она заставляла его приглашать ее на свидание. Так они вышли той ночью, – его лицо искажается, и он отводит замученные глаза от меня, в то время как я теряю его воспоминания о моих родителях. – Я не знаю, что произошло, – говорит Деда относительно прерывистым шепотом, его губы дрожат, пока он пытается восстановить свое самообладание. – Возможно, что-то выскочило перед автомобилем, и твой отец оказался на встречной полосе, они врезались в другой автомобиль, – качает головой, желая, чтобы это было неправдой.

Тоска тяжелым ударом пронзает мое нутро, и я делаю единственное, что приходит на ум: сажусь к нему на колени, как будто я все еще его маленькая Холли, и обнимаю его, спокойно предлагая ту же самую поддержку, которую он оказывал мне. После секундного колебания Деда обнимает меня и начинает плакать на моем плече. Я держу его, позволяя его телу биться в конвульсиях напротив моего, его слезы падают на меня.

Этой ночью Деррика я больше не видела, но он оставил то, что Деда попросил оставить перед парадной дверью. Признательная за его предусмотрительность, я в благодарность посылаю ему улыбающийся смайлик.

Деда вручает мне сумку, имеющую много отделов, и я поражена, когда вижу ее содержимое. Деррик или, скорее, Деда купил мне все, о чем бы мог мечтать начинающий художник.

Я прижимаю маленький холст к груди и хочу уже бежать наверх со своей сумкой, как вспоминаю про Деда, поэтому ставлю сумки на пол и обнимаю его.

– Спасибо, Деда, – шепчу я в его ухо.

Он целует меня и затем проводит руками, пораженными артритом, по моим щекам.

– Я рад, что ты снова начала рисовать.

Я приподнимаю брови, так как в голове крутится вопрос, изматывающий меня.

– Я переставала рисовать?

– Ты перестала рисовать, когда с родителями произошел несчастный случай.

Вскинув голову, сталкиваюсь с уязвимым взглядом Деда, отчего мое сердцебиение ускоряется, и я снова его обнимаю, прежде чем иду наверх.

В своей комнате я методично кладу свой холст, краску и кисти на пустой стол и поворачиваюсь к CD-плееру, куда положила альбом Nirvana. Деда дал мне мой iPod, на котором хранятся все мои альбомы, но я предпочитаю использовать свои устаревшие CD.

Опустив голову и ссутулив плечи, я начинаю рисовать. Рисую без предисловия или продуманности, просто позволяю рукам делать то, для чего они, кажется, были предназначены.

Я рисую в течение нескольких часов, не осознавая этого. Останавливаюсь только после того, как в четвертый раз меняю диск в CD-плеере, и ранние утренние лучи солнца начинают проглядывать через жалюзи.

Я быстро принимаю душ, разминая затекшую шею, обещая себе, что в следующий раз во время рисования буду менять позу. Хотя холст с очаровательным хороводом цветов зовет меня, я заставляю себя лечь в кровать, напоминая себе, как важен сон.

Глава 6

Мандо

Я работаю в нашем саду, пока моя Эрика наблюдает за мной из тени, слушая аудиокнигу, которую я поставил для нее, в то время как наш сын спокойно сидит рядом с ней. Это был ее сад, ее хобби, и так как он все еще приносит ей такую радость, я поддерживаю его. Это яркие цвета – такой была Эрика в день, когда она начала сажать овощи и фрукты.

Она любит свой сад так же, как любит нашего сына. В то время, когда Эрика была беременна, она начала называть его ее маленькими шмелем (примеч. читается как бамблби), которого в итоге стали звать просто Бэб. После того, как он родился, в жизни Эрики появилась цель. Она лелеяла его бесчисленное количество времени. Я находил ее поющей и танцующей босиком, с Бэбом на руках, их окружали дорогие моему сердцу вещи.

Я скучаю по тому, как когда-то Эрика раскачивалась под музыку, звучащую в ее голове. И я скучаю по ее голосу, как она говорила – с нежностью или решимостью, тон зависел от ситуации. Скучаю по тому, как раньше она брала мое лицо своими руками, прежде чем оставить мягкий поцелуй на моих губах. Я скучаю, скучаю, скучаю… моя девочка. Хотя вижу ее каждый день, я скучаю по ней и по тому, какими мы были раньше.

Я нечасто зацикливаюсь на прошлом или будущем, отобранном у нас одной роковой ночью. Но сегодня я это делаю. Пытаюсь успокоить свой гнев, пока машу рукой своей жене. Желчь растет во мне, когда я смотрю на сарай, в котором когда-то находилась та девушка.

Снедаемый пламенной потребностью, я должен вернуть ее, она должна заплатить за преступление своего отца.

Эрика и я пошли на свидание. Она была одета в красивое бело-голубое платье, длиной чуть ниже колен, и туфли без каблука. Ее волосы были подобраны в аккуратный пучок. Эрика тряслась над своим макияжем, независимо от того, сколько раз я говорил ей, как она красива без него. Но она попыталась скрыть морщины, которыми наградила ее жизнь.

Поскольку наступила ночь, мы решили отказаться от танцев и прогулки по берегу. Мы поели в тишине, касаясь руками – так мы и провели время. Не было ничего особенного, но это было особенным для меня. Каждое мгновение, проведенное с ней, всегда было особенным. Она владела моим сердцем, моей душой, моим телом.

Если бы я знал, что это будет ее последняя ночь, я бы пригласил ее на танец. Спел бы караоке, пока ее щеки не стали мокрыми от счастливых слез. Я отвез бы нас в «Хилл-Кантри» (Примеч. горная область Шри-Ланки), чтобы провести ночь под звездами, держа ее в своих объятиях.

Но я не знал.

В полном неведении я вез нас домой. Ночное небо бесконечно растянулось вдоль пустынной дороги. Уличные фонари отсутствовали, и наш путь освещали лишь фары моего автомобиля. Но я не увидел грузовик на нашей полосе, пока не поднялся на холм. Было слишком поздно, чтобы среагировать, у меня не было времени, чтобы свернуть. Грузовик врезался в нас за секунду до того, как Эрика расстегнула свой ремень безопасности, чтобы найти сотовый телефон, который уронила на пол.

Металл к металлу, мы сильно ударились друг в друга.

Темнота окутала салон автомобиля, когда я медленно пришел в себя. Не знаю, сколько времени прошло между ДТП и моим пробуждением, но помню каждый момент после того, как открыл глаза. Мои раны тогда не имели значения, да и не важны сейчас. Мое сердце заботилось только об Эрике. Моя Эрика. Я коснулся ее лица и плакал над ее разрушенным телом, когда смотрел, как ее грудная клетка поднимается и опускается с каждым поверхностным вдохом.

У меня произошел выброс адреналина. Полагаю, Эрика не сделала бы этого. Я пошел к другому автомобилю и в безумном исступлении вытащил водителя и пассажира – это была молодая пара. Когда я увидел, что они держались за руки, то понял – они любили друг друга. Разбитый, я стремился уничтожить их любовь так же, как они разрушили мое единственное счастье.

Мои эмоции вышли из-под контроля, я оттащил женщину подальше от мужчины, и она простонала от боли. Мужчина пытался встать, чтобы помочь своей жене, но у него ничего не получалось.

– Сиди, – потребовал я, мой отвратительный характер прорывался в словах.

Полагая, что это спасет его жену, он остался сидеть.

– Смотри, – сказал я.

С круглыми и испуганными глазами мужчина увидел, как я пинал его жену в живот снова, снова и снова. Даже когда он прыгнул мне на спину, я продолжал пинать ее. Кровь лилась из ее рта и носа, но этого было недостаточно. Я обернулся к мужчине, пнул его по ноге и, услышав удовлетворяющий щелчок, который говорил о том, что нога сломана, вернулся к его жене и задушил собственноручно на глазах ее мужа. После того, как я закончил с ней, трус пытался уползти, думая только о себе, а не о своей жене.

Мужчина в первую очередь должен думать о жене.

Только настигнув его, я схватил руками его шею и скрутил ее, пока его безжизненное тело лежало подо мной. В порыве ярости и неудовлетворенный искуплением, я подтащил оба тела ближе к их автомобилю. Когда приехала полиция, все, что они нашли, так это обезумевшего старика, безуспешно пытающегося спасти пассажиров другого автомобиля.

Это была трагичная ночь. В больнице мои слезы смешались со слезами дочери, которую оставили после себя тот мужчина и женщина, в то время как врачи работали не покладая рук, чтобы спасти Эрику.

Не имеет значения, что Эрика выжила, потому что искра, сделавшая ее моей, навсегда исчезла. Она – пленница в собственном теле. В отличие от девушки, Холли, моя жена не может избежать своей тюрьмы. Тюрьма Эрики – это то, чем она является, – безжизненное тело со свисающими конечностями.

Еще не время, но я приду за Холли снова. Надо напомнить ей, что я всегда рядом. Она по-прежнему моя пленница.

Желая сделать именно это, я взял локон ее волос, чтобы сохранить для себя, и прикрепил его на входной двери с указателем стрелки и словами: «Я приду за тобой», написанными кровью белки. Я скрывался в лесах ее дедушки в течение двух часов – достаточно долго, чтобы мои ноги устали и сердце утомилось. Я очень не хотел оставлять Эрику одну надолго, так что поднялся с земли, стряхивая листья и грязь с моих нездоровых коленей, и, раздраженный, побрел назад к дому, стараясь не оставлять никаких следов, указывающих на мое местонахождение.