Текст книги "Империя алмазов"

Автор книги: Джеральд Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 23

Мичем уже не был так растерян.

Случай в Хаттен-Гардене был репетицией чудовищной катастрофы, которая разразилась бы, если бы двадцать миллионов карат в одночасье наводнили мировой рынок.

Этот удар успокоил Мичема, отрезвил его ум и оживил чутье политика, благодаря которому он достиг высшего эшелона власти в бизнесе.

Теперь он понимал, что его наиболее серьезной ошибкой было сокрытие ограбления от совета директоров. Совет его за это не похвалит, а время работало против Мичема. Каждый новый день усугублял его вину. Мичем ругал себя и ненавидел Коглина, влиянию которого поддался.

Мичем до сих пор верил, что Служба Безопасности вернет украденные алмазы. Ему ничего другого не оставалось. Для него это был единственный шанс обелить себя перед советом. Как только алмазы вновь попадут в хранилище, он представит совету полный отчет о происшедшем, преуменьшит отчаянность ситуации, обвинит тех, кто допустил такое безобразие, и преувеличит собственную роль в раскрытии преступления. Реакция членов совета будет, по всей вероятности, положительной: они еще сильнее уверятся во всемогуществе Системы.

Его план, конечно, работал при одном условии: алмазы должны быть найдены. Мичем этого ждал, но не так скоро. Он решил, что пока примет дополнительные меры.

Во-первых, надо увеличить поставки камней в Систему и таким образом обеспечить нормальное ведение дел. Просмотры в начале месяца истощили почти весь резервный фонд в Йоханнесбурге. А до следующих осталось меньше трех недель.

Мичем подсчитал, что на сей раз, если удешевить пакеты до минимума, они обойдутся регулярными поставками из обычных источников. В то же время он получил сведения, что на рынке ожидается повышение спроса на алмазы. При таких обстоятельствах Система потеряет свое преимущество монополиста. И Мичем рассудил, что, удешевляя пакеты, они совершат тактическую ошибку.

Он лично связался с собственными копями Системы и приказал управляющим во что бы то ни стало увеличить добычу. Велел начать работу на новой шахте в Дамараленде, которая до этого была законсервирована. Послал официальное письмо разработчикам подводного месторождения в устье Оранжевой реки с требованием работать без перерыва все светлое время суток семь дней в неделю до особого распоряжения. Всем транспортным средствам было приказано доставлять в Систему добытые камни ювелирного качества ежедневно, а не ждать обычных дней поставок.

Через сорок восемь часов в дом одиннадцать начали поступать алмазы из Людерица, Кейптауна, Мванзы, Свакопмунда, Акры, Лулуберга, Пендембу, Байи, Берберати, – отовсюду. Полученные камни сразу же сортировали по размеру, цвету и качеству. Мичем спустился в хранилище, увидел, что многие из мелких, затянутых велюром ящиков вновь заполнились алмазами, и остался очень доволен собой. Камней уже прибыло на сумму свыше шести миллионов долларов, и они продолжали поступать. Этого фонда должно было хватить на несколько просмотров.

Мичем взял список приглашенных на просмотры и проставил против каждой фамилии рекомендуемую стоимость камней в пакете и их качество. По скромным подсчетам, он увеличил содержимое пакетов на тридцать процентов и приписал, что все без исключения алмазы должны быть первосортными. На сей раз торговцам не придется получать ложку дегтя в бочке меда. Они, разумеется, будут довольны, и их энтузиазм разнесется по всему алмазному рынку. Мичем решил, что это защитит Систему от возможных слухов и сплетен.

Пакет Уайтмена, например, вызовет массу полезных разговоров. По приказу Мичема, он будет содержать сорок тысяч камней разных размеров и один безупречный алмаз в триста девяносто шесть с половиной карат. Стоимость пакета будет восемь миллионов двести тысяч долларов, что Уайтмен воспримет как честь.

Так шли дела на Хэрроухауз, одиннадцать, но в доме напротив, в Службе Безопасности, все было куда хуже.

Расследование, которое проводил Коглин, не дало никаких результатов, несмотря на то, что его агенты напрямую связались с преступными элементами всех крупных городов мира.

Коглин молча признал, что эти грабители оказались более ловкими и скрытными, чем обычно. Тогда он начал поиск в другом направлении.

Ремонт дома тринадцать.

Он всегда подозревал, что это не просто совпадение. Конечно, не исключено, что воры годами ждали такого удобного случая, но, скорее всего, ремонт был частью разработанного плана.

Коглин быстро связался с «Мид-Континентал Ойл». Ничего обнадеживающего. Он узнал, что начать ремонт распорядился Клайд Мэсси. Семидесятилетний миллиардер не слишком годился в подозреваемые.

Внимание Коглина обратилось на «Марилебон, ЛТД».

У него было чувство, будто он отвалил камень и наблюдает за колонией отчаянно копошащихся муравьев.

Хозяином «Марилебон» был длинноволосый парень двадцати лет от роду, не знающий толком, что ему делать со своей фирмой. Похоже, он стремился выискать как можно больше способов влезть в долги – талант, наверняка унаследованный от покойного отца, потому что баланс «Марилебон» оставался неизменно отрицательным последние пятьдесят лет. В настоящее время компанию отделял от банкротства всего один шаг. Все имущество «Марилебон», включая парк из четырех грузовиков и шести фургонов, было давно заложено. То есть это было бестолково организованное, разваливающееся на глазах старинное дело, пытающееся сохранить видимость солидности тем, что слепо следовало традициям.

В «Марилебон» было семнадцать постоянных сотрудников: администрация, дизайнеры интерьеров и группа надзора за строительством и сносом. Однако помимо них в компании работали служащие по контракту, от тридцати до сорока человек. Это были чернорабочие и специалисты-строители: слесари, плотники, каменщики, кровельщики и электрики.

Электрики возбудили особое подозрение Коглина. Он помнил, что алмазы из хранилища были извлечены через коллектор электросети.

Коглин приказал тщательно проверить персонал «Марилебон» и всех, кто имел с фирмой дело за последние два месяца.

Поиск дал результаты.

Одним из временных служащих «Марилебон» оказался некий Фрэнк Росилли. Росилли был судим за ограбление. За последние двадцать лет он дважды пользовался гостеприимством Ее величества в Дартмурской тюрьме. По профессии он был электрик. Служба Безопасности обнаружила Росилли в его комнате по адресу Шэнди-стрит, 481, Степни, Е1. Когда они вломились в дом, он сидел на кухне и разглядывал необработанные алмазы. Точнее, двадцать два камня. Не слушая воплей о невиновности, Служба Безопасности арестовала его. Допрос проводил лично Коглин.

Росилли утверждал, что нашел алмазы на улице, – выдумка, несомненно, внушенная Хаттен-Гарденской сенсацией. Коглин применил давление. Росилли метнул быстрый взгляд на кулаки, которые показали ему двое здоровенных помощников Коглина, и изменил показания. Он нашел алмазы в одном из фургонов «Марилебон». Камни просто прилипли к щедро смазанным деталям механизма подъема кузова. Росилли заметил их, когда ехал в фургоне.

Сотрудники «Марилебон» использовали грузовики компании для поездок на работу и с работы. Иногда они подбрасывали рабочих домой. Росилли сказал, что распознал в камешках алмазы не сразу, а только после того, как увидел в газете фотографию охваченного паникой Хаттен-Гардена. Коглин был готов ему поверить.

– Какой фургон? – спросил он.

– Белый, – ответил Росилли.

Все транспортные средства «Марилебон» были собраны на стоянке неподалеку от конторы фирмы. Они были совершенно одинаковые, чисто-белые. Только вместо шести фургонов оказалось восемь, а вместо четырех грузовиков – пять. Юный владелец «Марилебон» не поверил своим глазам: неужели в его хозяйстве осталось что-то, что он не успел заложить!

Чтобы определить, какие фургоны изначально принадлежали «Марилебон», сотрудники Службы Безопасности полдня перерывали хаотически перемешанные бумаги фирмы. Наконец список нашелся, и люди Коглина методом исключения вычленили три лишних машины.

Коглин долго смотрел на них, словно ожидая увидеть в кабинах призрачные фигуры тех, кто управлял фургонами в ночь на тридцатое июня. Щеки у него горели, в ушах стучало. Он верил, что приближается к разгадке.

Его специалисты обследовали фургоны. Они орудовали кисточками, пинцетами, щипчиками; измеряли, фотографировали и анализировали. Лаборатория работала ночь напролет.

Наутро Коглину принесли отчет.

В трех машинах нашли отпечатки пятидесяти двух разных пальцев: двадцать пять четких, остальные смазанные и неполные. Четыре отпечатка принадлежали женщинам. И ни одного не было зарегистрировано в банке данных Службы Безопасности.

Обнаружили восемнадцать волосков, четырнадцать из которых были мужские, а четыре – женские. Три волоска упали явно не с головы.

Анализ частиц грязи с шин и шасси не выявил ничего особенного: обыкновенная английская грязь.

Из-под сиденья грузовика извлекли носовой платок с пятнами крови десятидневной давности, нулевой группы, несомненно, женской.

Помимо этого, нашли несколько хлопковых и шерстяных волокон, разнообразные металлические частицы, крошки еды, табака, четыре вишневых косточки, восемь гвоздей и две бумажные этикетки от спичечных коробков из одного стриптиз-клуба в Сохо.

Заключение: из-за частого и разнородного использования машин в период после ограбления сделать какие-либо четкие выводы не представляется возможным.

Коглин перевернул отчет текстом вниз и отложил в сторону. Он ожидал большего.

И через час дождался.

М.Дж. Мэтью, Аксбридж-роуд, 1096, Шефердс-Буш, В12.

Имя и адрес человека, официально зарегистрировавшего в Национальном бюро автомобильного транспорта все три машины.

Коглин рассмотрел фотокопии трех свидетельств. Подписи были непохожие, почерк мелкий, с наклоном влево. Но Коглин опытным глазом распознал, что подписи сделаны одной и той же рукой.

Это было уже кое-что.

Но компьютерная проверка имени не дала ничего. Мэтью никогда не имел дела с алмазами. А дом на Аксбридж-роуд оказался католической книжкой лавкой.

Коглин сидел за столом и глядел в окно, на дом номер одиннадцать. Для бодрости он глотнул неразбавленного виски, но был так погружен в раздумья, что даже не почувствовал вкуса. Он поник в кресле, точно сломленный поражением, но тут же узнал старого врага и снова выпрямился.

В утешение себе он мысленно нарисовал картину преступления и стал подкреплять ее уже известными фактами. Чтобы заполнить некоторые пробелы, он спросил себя, где грабители держали фургоны, когда те не были нужны. Гараж или склад? Сложно. Наверняка они оставляли грузовики на небольшой улочке неподалеку от конторы «Марилебон», где сотрудники «Марилебон» их не увидели бы, а у прохожих их появление не вызвало бы недоумения. А после ограбления фургоны бросили на стоянке «Марилебон», где их попросту никто не заметил. Коглин был прав.

Он еще раз просмотрел отчет и решил, что предпримет дальше. Дело в том, что в лаборатории определили цвет фургонов. Черный. Значит, их где-то красили. Агенты Коглина уже разыскивали фирму, в которой машины были куплены. Анализ краски поможет провести идентификацию.

Коглин надеялся получить полное, точное описание М.Дж. Мэтью.

И вот что он получил от своих агентов.

М.Дж. Мэтью, около пятидесяти лет, волосы седые, сутулый, носит специальную обувь, так как одна нога у него короче другой.

М.Дж. Мэтью, около сорока, волосы рыжие, лицо веснушчатое, носит очки, нос крупный, типичный кашель курильщика, на левом бицепсе – татуировка в виде якоря.

М.Дж. Мэтью – брюнет с бакенбардами и усами, брови кустистые, заикается, частично утрачена подвижность правой руки.

М.Дж. Мэтью – чернокожий карибского типа, на левой щеке два косых шрама, на переднем резце верхней челюсти золотая пломба, сильно хромает.

М.Дж. Мэтью всегда платил наличными.

М.Дж. Мэтью, кто бы он ни был и как бы ни выглядел, был чертовски ловкий профессионал. Так решил Коглин.

Росилли выпустили. При проверке на детекторе лжи было выяснено, что Росилли не врет, даже когда ему вкололи двойную дозу пентатола натрия. Не зная толком, во что впутался, но чувствуя, что увяз по самые уши, Росилли отказался от алмазов и с радостью принял тысячу фунтов за то, что подписал не читая бумагу, которая снимала с Системы ответственность за все возможные с его стороны обвинения, включая обвинение в похищении.

ГЛАВА 24

Прошло уже больше недели, но ни Марен, ни Чессер не заикались об отъезде с Сент-Маргерит. Как это обычно случается, особенно с любовниками, они занялись преобразованиями.

Каждую ночь они стаскивали матрасы с кровати на пол и каждое утро тщательно заметали следы, водворяя матрасы на место.

Толстая хозяйка гостиницы оказалась женщиной примечательной. Энергия била в ней ключом, а расходовала она ее на то, чтобы доставить удовольствие Марен и Чессеру, чья любовь была для нее так очевидна. Во время войны она участвовала в Сопротивлении и теперь носила на груди замызганную ленточку ордена Почетного Легиона. Гостям она демонстрировала чудеса кулинарного искусства, даже собирала для них тимьян и розмарин. Ее сынишка по собственному желанию выжимал сок из свежей малины. Чессеру и Марен.

Другая гостья, Катрин, держалась особняком. Загорала на шезлонге и подолгу гуляла в одиночестве. Только однажды она поужинала в компании Чессера и Марен, причем разговор вела по большой части о модах. Ела она с серьезной сосредоточенностью, типичной для ее национальности. Часто занимала единственный в гостинице телефон, расположенный в маленьком закутке между кухней и баром. Чессеру казалось, что она просит у кого-то прошения.

Каждое утро Марен и Чессер просыпались на том же самом острове – и каждое утро открывали его заново. Нарядные лимонные деревца, увешанные яркими плодами; огромная старая смоковница в гостиничном дворе, с приставленной к стволу лестницей, чтобы удобнее было собирать спелый, готовый упасть инжир. Вдоль дорожек пестрели неприхотливые герани, а вся южная часть острова топорщилась густым ельником. Землю между стволами могучих деревьев покрывал толстый ковер душистой хвои, тут и там валялись крупные бурые шишки.

Однажды рано утром Марен и Чессер стояли на балконе и смотрели, как несколько островитян с лодок ощупывают баграми каменистые отмели. Оказалось, что они охотятся на осьминогов. На ловлю осьминогов всегда выходят с рассветом, когда море спокойно и хорошо видно дно. Узнав об этом, Марен с Чессером стали смотреть с удвоенным интересом, надеясь, что ловцам повезет, и приходили в восторг всякий раз, когда надежда оправдывалась.

Никогда прежде они так не наслаждались морем: ни в Бьяррице, ни в Портофино, ни на Коста-дель-Соль. Там, на курортах, оно служило как бы оправданием всего остального, лишь главным элементом обстановки. А на Сент-Маргерит море вдруг стало для Чессера и Марен обителью анемон и морских ежей, выброшенных на берег обрывков странных пузырчатых водорослей и белого от воды плавника. Даже обыкновенная галька требовала к себе повышенного внимания: каждый камешек надо было подобрать и хорошенько рассмотреть.

Как-то днем они отправились в крепость. Поднявшись по длинной крутой лестнице с истертыми ступенями к неприступным старым стенам, они вошли внутрь – и тут же из ворот на них с лаем кинулась тощая псина, вслед за которой выскочила и хозяйка: высушенная как мумия, низкорослая смотрительница. Визгливым голосом она прочла им нотацию и бесцеремонно ткнула пальцем в табличку, извещающую, что место-де историческое и осматривать его дозволено только в урочные часы. Но стоило положить в костлявую руку смотрительницы двадцатифранковую купюру, как тощая псина сменила гнев на милость, словно только этого и добивалась. Не поблагодарив ни словом ни взглядом, хозяйка и собака исчезли в неизвестном направлении. Марен и Чессер остались одни.

Укрепления и внутренние дворы были восхитительно неухоженными. То ли у правительства не хватало средств на реставрацию, то ли эти средства осели в чьих-то цепких руках, но крепостные сооружения понемногу ветшали и превращались в живописные руины. Все заросло высокой, выцветшей на солнце травой, в которой темной зеленью выделялись пышные кусты чертополоха. Толстые плети куманики лезли вверх, сплетались между собой и уже заполонили все кругом. На каждом шагу попадались ежевичники. В нагретом воздухе среди деловито жужжащих пчел и мушек кружились невесомые золотистые пушинки бодяка. В этой заброшенности таилось куда больше очарования, нежели в добропорядочной прилизанности, какую встретили бы здесь Чессер и Марен, будь крепость отреставрирована.

Такие прогулки располагали к умиротворенности, вот почему Марен и Чессер обрадовались, когда наутро четвертого дня заметили, что «Шангри-Ла» и остальные корабли Шестого флота покинули бухту. Марен хвастала, что это она заставляла их исчезнуть, попросту прогнала этих мрачных серых вояк. Как? Послала им мысленно приказ.

В тот же день Чессер и Марен пошли гулять на мыс. Неподалеку от берега сохранились укрепления нацистов, которые они уже успели обследовать: закрытый бетонный бункер, выступающий над землей, – несомненно, бывшая огневая точка береговой артиллерии и рядом с ним длинный, прямоугольный подземный бункер – казарма для немецких солдат. В послевоенные годы, как установили Марен и Чессер, оба бункера превратились в места любовных свиданий.

В сотне футов от бункеров на берегу моря стояла необычной формы скала: она напоминала поставленную косо, на ребро, стопку гранитных плит. Словно какой-то гигант, соскальзывая в море, цеплялся из последних сил за берег и оставил на камне борозды от могучих пальцев. Скала была гладкая и теплая, так что Марен и Чессер захаживали сюда позагорать.

Они подолгу лежали здесь, глядя на Средиземное море.

– Какой сегодня день? – спросила Марен.

– Какое-то июля. Точно не знаю.

– Да нет, вторник, среда – или что? Чессер наугад назвал пятницу.

– А что? – спохватился он. Ему пришло в голову, что Марен заскучала.

– Ничего, – ответила она и сладко потянулась. – Незнание простительно, к тому же оно мне нравится. Правда, здорово?

Они долго лежали молча, рука в руке. Чессер повернул голову и залюбовался глазами Марен. Она смотрела в небо и внутрь себя. Чессер спросил, о чем она думает.

– О времени, – ответила Марен. – И знаешь, до чего я додумалась?

Ему и правда хотелось знать; его завораживал самый звук ее голоса, которому вторил шум прибоя. Она сказала:

– Я думаю, это из-за любви мы не бессмертны, а умираем и рождаемся вновь.

– Да?

– Да, потому что любовь делает время бесценным. Мы сомневаемся, смертны мы или нет – и это важно. Если б мы точно знали, что будем жить вечно, время потеряло бы смысл и любовники не могли бы дать друг другу ничего стоящего.

Идея вечной жизни – такой, как сейчас, с Марен – пришлась Чессеру очень по душе. Жаль, что у них нет никаких гарантий.

– Временем мы платим за любовь, – Продолжала она. Каждая жизнь – это деньги, которые можно потратить на любовь.

– Я уже чувствую себя богачом, – сказал он. – Несмотря на недавнюю потерю.

– Давай договоримся, – горячо предложила она, – прямо сейчас, здесь?

– Давай.

– В следующей жизни ты будешь мной, а я – тобой.

– Может, так уже было, – заметил он. – Вдруг мы и в прошлый раз об этом договаривались?

Она с минуту подумала.

– Вполне возможно, – пробормотала она и обернулась к нему.

– Но мы все равно договоримся, – сказал он. – На всякий случай.

– Хочу, чтобы ты чувствовал то же, что я теперь. Обещаешь?

– Обещаю, – поклялся Чессер. Он раздумывал над ее философией.

– Поэтому ты ничего и не боишься? – спросил он, уверенный, что так оно и есть.

– А чего мне бояться?

– Смерти.

– А ты не думал, что люди, быть может, больше смерти боятся рождения?

– Быть может, – признал Чессер.

Солнце сползало к черте, постепенно обретая четкий контур. Перед закатом оно стало похоже на выбитую в небе круглую дырочку. Чессер и Марен смотрели на него не щурясь. Море зашумело чуть посильнее, но это просто ветер убаюкивал его на ночь. Марен была одета только в легкое шелковое платье без рукавов, розовое с белым рисунком. Сквозь ткань Чессеру были видны твердые соски. Он подумал, что она, наверно, замерзла.

– Пойдем домой? – спросил он.

– Когда стемнеет.

– Тебе не холодно?

– Нет. Дай мне сигарету. Я хочу посидеть тут и увидеть, как наступает ночь.

Он сказал, что сигареты кончились.

– Ни одной не осталось?

– Ни одной. Придется вернуться, заодно выпьем чего-нибудь перед ужином.

– Сходи ты. Принеси сигареты и, если хочешь, выпивку.

– Ты никуда не уйдешь? – Ему не хотелось оставлять ее одну даже ненадолго, даже в этом идиллическом месте.

– Давай быстрее, – велела она.

Чессер зашагал прочь, а она глядела, как он спускается со скалы, идет по лугу мимо бетонного бункера, и думала, как сильно любит его. Наконец он скрылся из вида.

Чессер шел быстрым шагом, не отвлекаясь на окружающие красоты. Он свернул на самую короткую тропинку: по ней до гостиницы было не больше полумили.

Прежде чем войти, он по чистой случайности заглянул в двери. Иначе он столкнулся бы с ними. Они сидели за столом в гостиной и попивали пиво. Одно лицо Чессер никогда не смог бы забыть. Ограбление на шоссе и фильм Мэсси. Макс Толанд.

Чессер скользнул в сторону от двери, согнувшись, пробежал под окном. Он не знал, заметили его или нет, и ждал, что они бросятся следом. Надо бежать, пока есть шанс. Надо ли? Он сомневался, что сможет: нога словно приросли к земле.

Он еще посидел на корточках – никто за ним не погнался. Чессер решил, что его не видели.

Итак, Система. Толанд работает на Систему. Сыщики Мэсси так и говорили. Появление Толанда на Сент-Маргерит означает, что Системе известно все. Но откуда? Как они узнали, где искать?

Ответа не было. И времени раздумывать тоже. У Чессера засосало под ложечкой, он слышал собственное дыхание, точно внутри у него вздувался пузырь. Согнувшись, он пробежал под окнами и свернул за угол к единственной глухой стене гостиницы. Несколько мгновений он стоял, прижавшись к ней, но тут же сообразил, что здесь он будет совсем беззащитен. Неподалеку он заметил густые кусты, спрятался за ними и устроился так, чтобы видеть дверь. Теперь, вздумай они выйти, он увидит их первый.

Он попытался собраться с мыслями. Первым порывом было бежать к Марен, но он решил, что у бункера она пока в безопасности. Но как же им теперь скрыться с острова? Дело к ночи. Паромов сегодня больше не будет. Лодки тоже уже не найти. Никакого выхода. Этот остров, прежде такой чудесный, теперь превратился для них в ловушку. Если они продержатся до утра, то смогут уехать на первом пароме. Разумеется, Толанд об этом подумал, но это, кажется, последний шанс. Он вспомнил двоих спутников Толанда. По всему видно, что они жестокие и опасные типы. Наемники Системы.

Он пролежал в кустах до темноты, потом крадучись обошел гостиничный фасад, выходивший на бухту. Осторожно посмотрел в окно. Троица сидела на прежнем месте. Чессер понаблюдал за ними и понял, что их терпение подходит к концу, особенно у спутников Толанда. Один из них, мрачный, зловещего вида тип отличался невероятной худобой. Другой был коренастый блондин, похожий на пруссака, с детским ротиком и круглыми щеками, наводившими на мысль о пончиках и пышках.

Чессер посмотрел вверх, на балкон. Просто так не влезть. По стене спускалась водосточная труба, но он решил, что без шума по ней не забраться. Тут он вспомнил о лестнице, прислоненной к большой смоковнице за глухой стеной гостиницы. Хотя бы она оказалась на месте!

Есть! Он подставил ее к балкону – в самый раз. От страха у Чессера онемели пальцы, он не чувствовал ступенек. Он карабкался по лестнице, не веря, что сумеет, но зная, что должен. Наконец перелез через балконные перила. Помедлил секунду, но двойные двери их номера были, как обычно, открыты. В комнате было темно. Чессер сделал шаг, под подошвой заскрипел песок. Тогда он снял туфли, оставил их на балконе и тихонько вошел в комнату. Мгновение он прислушивался. Кажется, в холле кто-то был. Да, теперь он явственно услышал шорох. Дверь в комнату стерегли. Значит, против него уже четверо.

Зажечь свет он не мог. К счастью, он помнил, куда Марен их положила. В свой рюкзачок. Чессер нашел его, по одному вытащил пистолеты и засунул их за ремень. Порывшись в рюкзачке, он нащупал пачку сигарет и быстро положил в карман. Потом наткнулся на тяжелую коробку патронов. Он не заметил, что она открыта, и, вытаскивая ее, уронил несколько патронов. С резким стуком они посыпались на кафельный пол. Чессер понял, что выдал себя. Он рванулся к балкону и услышал, как за спиной хлопнула дверь комнаты. За ним гнались.

Он перемахнул через перила, не думая о высоте. Удар о землю был так силен, что Чессеру показалось, будто он приземлился ступнями на два длинных лезвия, пронзивших его ноги до колен.

Но сейчас было не до боли. Он обогнул гостиницу, продрался сквозь кусты, пересек тропинку и мчался не разбирая дороги, пока не рискнул обернуться. Сзади никого не было, но Чессер не сомневался, что за ним охотятся. Поэтому он не побежал кратчайшим путем к Марен, а свернул в другую сторону, к крепости. Потом окольным путем пробрался назад и с облегчением нырнул в лес. Хвойная подстилка давала какой-то отдых его исцарапанным и покрытым синяками ногам. Чессер молил Бога, чтобы нетерпеливая Марен не вздумала вернуться за ним в гостиницу. Может быть, они уже разминулись в темноте.

Он дошел до скалы, огляделся, напряженно высматривая ее. Позвать он не решался. На старом месте ее не было.

Целая и невредимая, она сидела на крыше бункера футах в десяти от Чессера. Он бы ее ни за что не увидел, если бы она не запела знакомую песенку.

Он жил одиноко в огромнейшем доме среди старых кресел и мраморных лестниц и спал…

Он шикнул на нее, и она быстро спустилась.

Он объяснил, в чем дело, и изложил свою идею насчет утреннего парома. Марен предложила воспользоваться одной из яхт, обычно стоящих на якоре в проливе между островами Сент-Маргерит и Сент-Онора. Одна-две всегда там были, а в хорошую погоду и того больше, потому что из Канна приплывали любители позагорать, искупаться и перекусить на природе. Дело того стоило.

Пролив был шириной с четверть мили. Марен и Чессеру пришлось бы плыть от силы сто пятьдесят-двести ярдов. Чепуха. А убедить кого-нибудь взять их на борт и отвезти в Канн для Марен не составило бы ни малейшего труда.

Чессер согласился с ее планом. До пролива было рукой подать. На рассвете они спустятся по скалам на берег – во время отлива им придется плыть даже меньше. На ночь они укрылись в наземном бункере. Устроились на цементном полу возле стены – напротив двери. Кроме двери, в бункере было еще три входа. Самый большой – наверху, в потолке. Отверстие для орудийного ствола. Снаружи пробраться сквозь него было нельзя: его почти затянула разросшаяся куманика. На стенах справа и слева были амбразуры – горизонтальные щели примерно тридцать шесть на десять дюймов – слишком узкие для мужчины. Значит, единственным входом для Толанда и его людей оставалась дверь.

На мгновение Чессер и Марен почувствовали себя в безопасности. Сейчас ночь. Остров большой – они могут быть где угодно. Толанд – даже если он разнюхал о существовании бункера – наверняка не знает, где искать. Но завтра – завтра все будет иначе.

Чессер положил пистолет на пол рядом с собой. Марен держала свой на коленях. Оба были сняты с предохранителей. У Чессера в голове вертелась единственная мысль. Наконец он высказал ее:

– Откуда им, к чертям, известно, где мы? – Марен не ответила. – Они не могли нас вычислить. – Марен продолжала молчать. – Наверняка им кто-то сообщил.

– Да, – тихо сказала она.

– Но кто?

Чуть погодя ока проговорила:

– Мы уехали из Лондона не попрощавшись, и я позвонила отсюда.

Чессер сразу понял, что она звонила Милдред. Его внезапно охватила такая злость, такая злость, что на минуту он возненавидел Марен. Безрассудная дура. Ну ее к дьяволу. И Милдред вместе с ней. Он ведь сразу раскусил эту карлицу. Естественно, она отказалась от чека, который он предложил. Ей предстояло получить куда больше – от Системы. Проклятая коротышка! Она их заложила.

– Я ненарочно, – сказала Марен голосом, в котором явно слышались слезы.

Чессер снова ее любил. Он представил, что она сейчас чувствует. Наверно, нет боли мучительнее, чем боль обманутого доверия. Он обнял Марен и прижал к себе. Провел рукой по ее щеке: она была влажная. Чессер порадовался, что в темноте не видит ее слез. Но он их ощущал и ненавидел отчаяние, которое они выражали, ненавидел Милдред – больше за это, чем за все остальное.

– Я правда ненарочно позвонила, – повторила Марен, имея в виду, что на этот раз она не призывала на их головы опасность.

– Думаю, нас выдала не Милдред, – солгал Чессер.

– Не Милдред? – с надеждой спросила Марен.

– Нет, – лгал Чессер. – Ей же есть, что терять, – могущество и все такое. – Он изобретал на ходу. – По-моему, это Катрин из гостиницы. Она вечно звонила по телефону, помнишь? Небось проболталась кому не следует. Все ее друзья сплошные сплетники.

– Катрин?

– Ну да, – с преувеличенным убеждением сказал Чессер и замолчал: пусть обдумает новый вариант.

Ложь помогла. Марен не вполне поверила, но не исключила и такой возможности, а потому приняла гипотезу Чессера. Лучше это, чем ничего.

Чессер вспомнил, что захватил сигареты. Он зажег две.

– Ноги болят, – пожаловался он, пытаясь отвлечь Марен.

– Бедняжка, – утешила она.

Он вытянул ноги, и Марен коснулась его ступней.

– Вечно ты теряешь ботинки, – сказала она.

Чессер вспомнил, когда в прошлый раз потерял их. Когда провел ночь у леди Болдинг.

– Пить хочется, – произнес он, стремясь переменить тему.

– Лучше об этом не думать.

Но Чессер не мог об этом не думать. Он и правда хотел пить после такой пробежки.

– Пососи что-нибудь, – посоветовала она. – Так всегда делают, когда заблудятся в пустыне. Зачем-то гальку в рот кладут.

Она нащупала пуговицу на платье. Оторвала и положила Чессеру в рот.

– Надо же провести ночь – возможно, нашу последнюю – в таком идиотском месте, – сказал он.

– Эта не последняя.

– Они убийцы. Толанд и те, что с ним. Сразу видно.

– Лучше умереть так, чем в постели. Чессер фыркнул.

– Правда, – Марен была серьезна. – Многие ложатся в постель и ждут конца. Они медленно умирают – вместо того, чтобы заняться чем-то более приятным. Думаю, люди должны встречать смерть, а не ждать, пока она придет за ними.

«Она уже близко», – подумал Чессер.

– Я тебе рассказывала о своем дяде? О старом Улане?

– Нет.

– Его уложили в постель и сказали, что через пару дней он умрет. Дядя Улан знал, что это правда, поэтому лежать не согласился. Он надел выходной костюм, поехал в Стокгольм, напился, ворвался на заседание риксдага и стал поносить правительство. Его забрали в участок, потом выпустили, он снова напился, переспал с тремя шестнадцатилетними девицами сразу, заказал в ресторане самые дорогие блюда и отказался платить, потому что денег у него не было. После этого ограбил банк на шестнадцать миллионов крон и был убит по дороге к самому знаменитому во всей Швеции публичному дому.