Текст книги "Империя алмазов"

Автор книги: Джеральд Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 16

Харридж Уивер был черным, одетым в черное. Белой была только полоска его крахмального пасторского воротничка шириною в дюйм. Не считая, конечно, зубов и белков глаз.

Уивер стоял с невозмутимым видом, терпеливо ожидая своей очереди к офицеру иммиграционной службы. Он сбрил бороду, усы и бакенбарды и надел очки в тонкой золотой оправе, в которых абсолютно не нуждался. Сейчас его внешность полностью соответствовала фотографии, вклеенной в его алжирский паспорт на имя преподобного Жерара Путо, выданный 20 февраля 1969 года.

Офицер кивнул Уиверу в знак того, что подошла его очередь. Уивер приблизился к необъятных размеров столу и представил свои документы. Сначала служащий проверил, нет ли фамилии Путо в списке лиц, скрывающихся от уплаты налогов, а также в списке преступников, разыскиваемых полицией, затем спросил пастора, как долго он собирается пробыть в Великобритании, где планирует остановиться и какова цель его визита. Все три ответа Уивера были ложью, однако весьма правдоподобной и не вызывавшей подозрений.

Он миновал иммиграционный и таможенный контроль без проблем. В первый раз за последние четыре года он рискнул собой, своей свободой. По крайней мере, той свободой, которая ему еще оставалась. Он не доверял закону белых и, следовательно, не мог полагаться на тот пункт соглашения о выдаче преступников между Великобританией и США, где утверждалось, что данное соглашение не распространяется на политических беженцев.

Уивер считал себя политическим беженцем, но ЦРУ, ФБР и прочие белые охотники за людьми его к таковым не относили. По их утверждению, он совершил убийство и скрылся, спасаясь от правосудия. Он не убивал, но если он вернется или его схватят, ему придется ответить за чужое преступление.

Четыре года изгнания сильно изменили Уивера. Жажда борьбы и победы была загнана глубоко внутрь, но от этого не ослабела, а наоборот, усилилась. Издалека, из-за океана, ему лучше был виден яростный гнев его чернокожих братьев, понятнее истоки вражды и причины поражений. Сидя под палящим североафриканским солнцем, Уивер гораздо отчетливей видел цель, к которой они стремились. Все еще стремились. Теперь он с горечью понял, какими наивными они были раньше: требовали признания своих прав, бросались в левые крайности, пытались действовать только в рамках закона. Очень скоро им пришлось убедиться, что закон не на их стороне, и даже если им удавалось найти в нем лазейку, то белым ничего не стоило заткнуть ее, издав новый закон.

Четыре года назад Уивер не мог быть настолько объективным. Он никак не мог оправиться от унижения: ему пришлось бежать, спасая свою жизнь. Бежать, чтобы спастись от снайперских винтовок белых, от их газовых камер, от клеток, где они продержали бы его всю оставшуюся жизнь.

Бывало, Уивер часами ходил по солнцепеку, снедаемый жаждой мести. Его мучили воспоминания о той ночи в Нью-арке, когда тысячи пуль свистели вокруг них, и одна пробила сердце его другу, его брату Джорджу. Полицейские убили его и обвинили во всем Уивера. Он знал, что им ничего не стоит расправиться с ним. Один из его братьев саркастически заметил по этому поводу, что у белых все схвачено.

Уивер помнил побег очень смутно. Сначала в багажнике автомобиля, потом скрючившись на заднем сиденье; при этом на всякий случай несколько раз меняли машины. Потом на моторной лодке из маленького прибрежного городка во Флориде. Помнил страх перед морем и облегчение, когда они доплыли до Барадеро на Кубе и оттуда джипом в Гавану, где он прожил неделю и где к нему отнеслись очень хорошо.

Наконец он добрался до Африки, где ему предоставили политическое убежище, за что он был благодарен. Он радовался, что теперь ему ничего не угрожает, но враг стал для него недосягаем – это было его трагедией. Ему оказалось нелегко привыкнуть к новому окружению – в какой-то степени ему помогали письма, свежие газеты, выпускавшиеся Движением, и редкие посещения братьев. Но эти визиты действовали на него угнетающе. Он чувствовал себя искалеченным ветераном, которому уже не встать в строй. Когда он заговаривал с ними о возвращении, на словах они одобряли его, но по глазам он видел, что они в это не верят.

Ему помогло пережить это трудное время то, что он начал писать книги. Он пришел к этому ремеслу, хотя и не верил в слова. Он высказывал мысли в микрофон, а потом, прокручивая пленку и слушая свой голос, еще больше убеждался в их правоте. Когда он облек мысли в слова, ему стали ясны прошлые ошибки. И не мелкие, а главные, принципиальные: черный пойдет за черным, не раздумывая и не страшась. Уивер верил, что его теория справедлива, и в конце концов так и будет, но сейчас ожидать этого не приходится. Для толчка потребуются драматические события. Великие революции прошлого с их героями и мучениками теперь не годятся для примеров: они устарели. Восстания масс стали в наши дни бессмысленными из-за всесторонней, научно организованной системы слежки и подавления, на которую опирается современная тирания белых.

Человек послабее, вероятно, смирился бы с судьбой и обратил свою энергию в другое русло, чтобы сделать жизнь легче и приятнее. Но не Уивер. Пойдя на компромисс, он не утратил веры и вложил в книги всю силу ненависти, на какую был способен. Он выпустил две, сотрудничая со всяким, кто готов был его печатать. Его дух не был сломлен, Уивер верил, что его время еще придет.

Изгнание сделало Уивера мудрее.

И гораздо опаснее.

Но никто не догадался бы об этом, глядя, как он выходит из такси напротив церкви Святого Эдварда. Он одарил водителя приветливой улыбкой и жалким шиллингом на чай, захлопнул дверцу и притворился, будто изучает схему улиц, – на самом деле это была брошюрка «Как уцелеть в авиакатастрофе», выданная ему в самолете авиакомпании «Эр-Франс». Как только такси укатило, он взял багаж и перешел через улицу, направляясь к машине, в которой его ждал Чессер.

Уивер открыл дверцу и зашвырнул чемоданы между сиденьями. Все молча. Без единого слова. В первый момент Чессер не мог поверить, что перед ним тот же человек, с которым он встречался два дня назад в Париже, – так изменил его костюм пастора.

Чессер легко нашел Уивера. Просто позвонил в Алжир в Министерство по делам печати и попросил дать номер его телефона. Ему, разумеется, отказали, но вежливый министерский служащий предложил ему оставить свои координаты, чтобы Уивер мог связаться с ним сам. Чессер назвал свою фамилию и лондонский номер телефона. Через два дня раздался звонок из Алжира – это был Уивер. По его настороженному тону Чессер понял, что лучше не пускаться в сентиментальные воспоминания о добрых старых временах, а сразу перейти к делу. Он коротко изложил суть предложения, не скрывая ничего. Уивер проявил осторожный интерес. Он настаивал на предварительной встрече в Париже, на нейтральной территории, вместо того чтобы рискуя жизнью ехать прямо в Лондон.

В Париже они обо всем прекрасно договорились. Чессер ожидал, что Уивер будет задавать вопросы о проекте, но ошибся. Уивер хотел проверить, не заманивает ли его Чессер в западню. В Париже в гостиничном номере они пили виноградное вино «Шато Лафит» прямо из бутылок. Каждый из своей. Примерно на середине разговора они поменялись бутылками, что означало согласие Уивера на предложение Чессера. За миллион долларов.

Они медленно тащились по забитым улицам Вест-Энда. Уивер снял очки, потер переносицу и несколько раз моргнул.

Потом расстегнул воротничок, с силой оторвал его и облегченно вздохнул.

– Эта дрянь меня доконала, – сказал он.

За все время, что они ехали, стояли и снова ехали, он больше не сказал ни слова. Просто сидел и пялился на людей на улице, в основном, на девушек.

Чессер помнил, каким общительным парнем был Уивер раньше, году в пятьдесят первом-пятьдесят втором. Огромного роста, он был лучшим защитником университетской футбольной команды, но и в учебе его успехи были ничуть не меньше, если не больше. Словом, у него было все, что требуется для хорошей карьеры, за исключением тех бессмысленных требований, которые иногда выдвигают в высшей школе.

В это время Чессер ушел из общежития: у него появилась подружка, которая часто оставалась на ночь, из-за чего он постоянно пропускал утренние занятия. Звали ее Джессика. Чтобы доказать, что у нее широкие взгляды на политику и секс, она вела себя дерзко, даже вызывающе. Она-то и познакомила Чессера с Уивером. У нее было много знакомых среди радикальных элементов, боровшихся за интеграцию.

Чессер не имел ничего против интеграции, он был лишен предрассудков. Тут ему все было ясно. Но в отличие от большинства своих товарищей, он не испытывал чувства вины, которое требовало бы от него активных действий. Поэтому он предоставлял другим возможность произносить речи на собраниях и редко ходил на митинги. Это было нужно им, а не ему.

Именно это и нравилось Уиверу в Чессере. Трудно постоянно ощущать себя целью борьбы. Они с самого начала поняли, что им легко друг с другом. Уивер часто забегал к Чессеру за книгами или поношенной одеждой. Чессер, в свою очередь, сидя по субботам на трибуне и глядя, как отчаянно сражается Уивер, ощущал свою принадлежность к происходящему на поле.

К концу футбольного сезона, когда Уивер перечитал все книги, купленные на деньги отца Чессера, они по-настоящему сдружились, хотя трудно было представить более разных людей. Они даже шутили, что стали родственниками, так как Джессика к тому времени бросила Чессера и перебралась в постель Уивера.

Это была хорошая зима для Чессера, пожалуй, лучшее время его юности. И все благодаря Уиверу. Но однажды кончившись, оно больше не вернулось. После весенних каникул Уивера уже не было в колледже. Он украл машину, набил багажник марихуаной и сломал три ребра полицейскому при аресте. Из тюрьмы он написал Чессеру письмо – извинения, высказанные сердитым тоном. Он даже не пытался оправдываться. Чессер тут же отправил ему в ответ длинное послание, но Уивер сидел в тюрьме, а он учился на адвоката – их пути расходились.

И теперь, спустя почти двадцать лет, в Лондоне, Чессер сказал ему:

– Я прочел твою книгу.

– Когда?

Неожиданный вопрос. Чессер быстро решил, что лучше сказать правду.

– Вчера.

Уивер кивнул. Он так и думал. Чессера нисколько не интересовала теория превосходства черной расы над белой. С того момента, как книга поступила в продажу, прошло уже восемь месяцев. Расходилась она хорошо, но тем не менее не значилась в списке бестселлеров. И, что гораздо хуже, прибыль, полученная от продажи книги, была конфискована. Находившийся в изгнании Уивер не получил ни гроша, об этом позаботился его давний враг – американское правительство. Несмотря на это, по его словам, он только что закончил следующую книгу.

– Что за книга? – поинтересовался Чессер.

– Руководство для революционеров.

– Приключения?

Уивер даже не улыбнулся. Они снова попали в пробку. Он не отрывал глаз от хорошенькой блондинки, усаживающейся в машину. На ней была юбка с высоким разрезом, и когда она устраивалась на низком сиденье, были видны ее ноги. Девушка захлопнула дверцу, и Уивер сказал Чессеру:

– Ты совсем не изменился.

Фраза прозвучала почти осуждающе, хотя он этого не хотел.

– Зато ты изменился. – Отомстил Чессер. Уивер хмыкнул.

Чессер чувствовал себя не в своей тарелке. В Париже он тоже испытал нечто подобное, но тогда ему помогла выпивка, и он отнес неловкость встречи на тот счет, что они очень давно не виделись. Однако теперь он понимал, откуда взялось это ощущение. Причиной был Уивер. Он ни на минуту не давал собеседнику забыть о черном цвете своей кожи. Чессер уже не мог просто не обращать на это внимания. Уивер постоянно подчеркивал разницу между ними. Чессер почувствовал бы эту разницу, даже если бы встретил Уивера с завязанными глазами. К добрым старым временам не было возврата, и Чессер недоумевал, зачем они снова вместе.

Уивер взял одну из своих сумок, ту, что поменьше, поставил себе на колени и расстегнул молнию. Ему нужны были сигареты, но он не стал просить у Чессера.

Чессер успел заметить у него в сумке пистолет. Черный, тридцать восьмого калибра.

Уивер закрыл сумку, и она осталась стоять у него на коленях. Он взял зажигалку с передней панели.

– Ты ведь не интересуешься политикой? – спросил он.

– Однажды я поспорил, кого выберут, и выиграл.

– Это был Никсон? – Уивер произнес это имя с отвращением.

– Не угадал. Мисс Рейнгольд.

Перед Чессером снова был тот Уивер, которого он помнил, и ему стало гораздо легче. Он подозревал, что в глубине души Уивер не так уж сильно изменился.

Уивер поднял руку, как будто хотел что-то остановить. Он едва сдерживал смех.

– Давай договоримся: я делаю свою работу, получаю, что мне причитается, и отчаливаю. Усек?

– Еще бы.

Уиверу было о чем беспокоиться. Если его арестуют в Англии – он покойник. Они убьют его по закону, но ему-то от этого не легче. Конечно, от смерти не уйдешь, но Уиверу не хотелось умирать так бессмысленно.

– Давай не будем говорить о политике, – предложил Уивер. Чессер согласился и признался:

– Честно говоря, я так и не смог дочитать твою книгу заснул в самом начале.

Уивер не обиделся. Более того, это говорило в пользу Чессера. Он не знал ни одного белого, который уснул бы, читая яростные нападки на свою расу. Уивер успокоился – ведь ой доверял этому человеку свою жизнь в буквальном смысле слова.

Чессер же раздумывал о том, наступит ли такой момент, когда черные обретут все, что хотят, и даже больше. Он надеялся, что Уивер доживет до этого дня, и за него, Чессера, будет кому поручиться. Он так глубоко ушел в свои мысли, что не видел дороги и едва не врезался в стоящий у тротуара грузовик. Чессер резко затормозил. Инстинктивно просигналил пару раз. Обернувшись к Уиверу, он ухмыльнулся и, гуднув еще разок, спросил:

– Знаешь, кто я такой? Уивер пожал плечами.

– Визгливый ублюдок, – сообщил Чессер, все еще стараясь развеселить его.

На этот раз у него получилось. Уивер смеялся так, что едва не задохнулся. Придя в себя, он спросил:

– А кто я, знаешь? Чессер кивнул.

Уивер все равно сказал ему:

– Большой черный мудак!

ГЛАВА 17

Большинство людей умеет разбирать, а собирать у них получается хуже. Фирма «Марилебон» утверждала, что умеет делать и то и другое. На ее эмблеме красовались увенчанный короной лев, стоящий на задних лапах, – справа и сказочный единорог – слева: вожделенный символ качества работ, соответствующего высоким требованиям королевской семьи. И неважно, что единственным поручением, когда-либо полученным фирмой от царствующего дома, было распоряжение королевы Виктории переделать в Виндзорском замке одну из невзрачных ванных комнат под птичник, еще более невзрачный.

Получив заказ от Клайда Мэсси, фирма «Марилебон» учуяла запах больших денег и рьяно взялась за дело. На следующее утро предварительные приготовления были закончены. Служащих «Мид-Континентал Ойл» в срочном порядке эвакуировали и вывезли всю мебель. Не прошло и двух дней, как «Марилебон» начала крушить перегородки в доме тринадцать на Хэрроухауз с таким энтузиазмом, что его можно было принять за ярость. Все внутренние стены были разрушены, арматура выворочена, полы безжалостно заляпаны. От разрушения не спаслось ничего, ибо «Марилебон» придерживалась принципа: все разрушенное за счет клиента должно быть за его же счет восстановлено.

Однако, к чести «Марилебон» будет сказано, разрушала она с достоинством, стараясь причинить соседям минимум неудобств. Например, после того, как выломали оконные рамы, проемы тут же затянули полиэтиленовой пленкой, чтобы наружу не летели пыль и штукатурка. Мусор тут же вывозился. Водителям было приказано разгружать и загружать машины только с заднего входа, в переулке Паффинг-мьюс.

Несмотря на все предосторожности, грязи и шума было предостаточно, и всем расположенным поблизости фирмам приходилось с этим мириться. Так же, как и с постоянной суетой. Поэтому никого не удивило, что вечером двадцать седьмого июня, когда уже совсем стемнело, в Паффинг-мьюс завернул белый фургон с эмблемой «Марилебон» на борту и остановился у заднего входа дома тринадцать. И если кто-нибудь заметил троих людей, одетых в рабочие комбинезоны, он не увидел в этом ничего подозрительного. Одно только было странно: все трое надели резиновые хирургические перчатки. Чтобы не оставлять отпечатков пальцев.

Они не торопясь вытащили из машины инструменты и вошли в ремонтируемое здание. Медленно поднимались с этажа на этаж, освещая себе дорогу мощными ручными фонарями, чтобы не наткнуться на стремянки, козлы или мешки с цементом. Они дошли до последнего, пятого, этажа и стали обшаривать потолок лучами фонарей.

Уивер первый нашел то, что они искали: прямоугольник люка, открывающего путь на крышу. Подставив стремянку, он залез наверх и что было сил надавил на дверцу. Но она не двинулась с места. Чессер посветил фонарем, и Уивер понял, в чем дело. Обычная щеколда. Он отодвинул ее, и дверца легко отошла в сторону. Он выбрался наружу. Марен и Чессер – следом за ним.

Они сидели на корточках на крыше, и у каждого было чувство, будто весь мир остался далеко внизу, под ними. Бесчисленные силуэты печных труб довершали впечатление нереальности открывшегося им пейзажа. Где-то вдалеке виднелись высокие здания. Освещенный купол собора Святого Павла был едва различим в ночном тумане.

Марен выпрямилась первая. Она подошла к невысокому кирпичному бортику крыши, примыкавшему к дому номер одиннадцать. Прямо на бортике была установлена загородка из проволочной сетки, высотой семь футов, заканчивавшейся острыми шипами. Неожиданное препятствие. Уотс его не упоминал. Загородка тянулась по всей длине здания. На той стороне тоже. С краев она немного выступала над улицей, так что обойти загородку было невозможно.

– Не прикасайся! – предупредил Чессер. Марен отдернула руку.

Уивер достал из сумки с инструментами пару толстых резиновых перчаток, надел их, взял плоскогубцы и провел ими по сетке. Искр не было.

При свете фонарей они осмотрели крышу дома номер одиннадцать дюйм за дюймом. Обычная плоская поверхность. Никаких впадин или выступов. Они обследовали кромки и углы. И тут Марен увидела с задней стороны в противоположном конце небольшой кирпичный выступ, что-то прикрывавший.

– Даже если там что-то есть, – сказал Чессер. – как мы туда доберемся?

Марен не отрывала взгляда от крыши. Луч ее фонаря высветил водосточный желоб, прикрепленный к краю крыши. Обычный желоб из оцинкованного железа, приблизительно пять дюймов шириной, тянувшийся по всей длине крыши, – где-то около тридцати футов.

– Можно попробовать, – заявила Марен.

– Из меня канатоходец хреновый, – сообщил Уивер.

– А из меня отличный. Лучше Эльвиры Мадиган, – похвасталась Марен. Опасность кружила ей голову, и отступать она не желала. Кроме того, из них троих Марен была самой легкой. Разумнее было начать с нее.

Марен спросила Уивера:

– Можно разрезать сетку?

Уивер взял кусачки с длинными ручками, разрезал сетку – сначала вдоль, потом поперек – и отогнул края.

Марен пролезла в образовавшийся проем. Цепляясь за проволочный забор, она быстро дошла до края крыши. Там она помедлила с минуту и взглянула вниз, в переулок.

Чессер смотрел на нее, и ком стоял у него в горле. Такой потери он не переживет. Он пожалел, что ввязался в это дело, ему захотелось все бросить, но он знал, что Марен уже невозможно убедить вернуться. Она упивалась риском.

Марен сняла туфли и небрежно перекинула их обратно, за забор. Если бы хоть один упал на крышу дома номер одиннадцать, могла подняться тревога, и тогда им не спастись от снайперов Службы Безопасности. Она поставила правую ногу на желоб, перенесла на нее часть веса, наступила целиком. Желоб слегка прогнулся, но, похоже, он был достаточно прочным, чтобы выдержать ее.

Она начала свой опасный путь, сделала несколько осторожных шагов и остановилась. Прошла еще немного, снова остановилась и замерла. Внизу, в переулке, она заметила какое-то движение. Это один из охранников обходил здание. Если бы он посмотрел вверх, он тут же заметил бы ее. Но он не посмотрел. Прошел дальше, вниз по переулку. Марен расслабилась. Слишком расслабилась и потеряла равновесие. Упадет вправо – разобьется, влево – поднимется тревога. Она устояла. Раскинув руки, как крылья самолета, она шла вперед, глядя прямо перед собой и воображая, что просто гуляет по бордюру тротуара. Пока не дошла до другого конца крыши.

У Чессера отлегло от сердца.

Уивер тоже вздохнул с облегчением.

Марен осмотрела кирпичный выступ. Она всмотрелась и увидела, что он тянется вдоль задней стены здания до самой земли. Очевидно, он для чего-то предназначен. Шепотом она пересказала то, что видела, Чессеру и Уиверу.

– Возвращайся, – попробовал уговорить ее Чессер. Она отказалась.

– Я уверена, это то, что нам нужно, – настаивала она. Уивер неопределенно пожал плечами. Теперь была очередь Чессера. Он перелез через загородку и подошел к краю крыши. У него было странное чувство – будто все это происходит не с ним. Он ступил ногой в водосточный желоб. Не выдержав большого веса, желоб отошел от стеньг в тех местах, где был слабо закреплен. Одно мгновение даже казалось, что он вот-вот обрушится. Чессер постарался сглотнуть.

Собравшись с духом, он сделал шаг, потом другой. Внешне он оставался спокоен, но в этот момент ему очень хотелось обнять Марен.

Последним шел Уивер. Ему было труднее всех, так как он нес сумку с инструментами. На тот свет он пока не спешил. Чессер и Марен безмолвно умоляли судьбу быть милостивой к ним, и Уивер благополучно прошел весь путь.

Все вместе они осмотрели кирпичный выступ и решили, что он в самом деле выглядит многообещающе. Действуя стамеской с алмазным наконечником, легко входившим в цемент, Уивер меньше чем за пять минут вынул один из кирпичей. Марен нетерпеливо сунула в образовавшееся отверстие фонарь, и они увидели изгиб металлической трубы.

– Из туалета, наверно, – сказала Марен.

– А это и есть один большой сортир, – заметил Чессер. Уивер вынул еще несколько кирпичей. Они увидали, что труба выходит откуда-то из-под крыши, тянется вдоль стены и уходит куда-то под землю.

Уивер обернул вокруг трубы тонкую стальную полоску, покрытую алмазной крошкой, и подсоединил ее к какому-то аппарату, по-видимому, вибропиле; включил ее, и лезвие вгрызлось в сталь с такой легкостью, как если бы это было дерево. Он действовал осторожно, чтобы не прорезать слишком глубоко и не повредить содержимое трубы. Пила работала почти неслышно.

Пятнадцать минут спустя от трубы был отделен достаточно большой кусок.

Они увидели пять электрических кабелей. Одинаковой толщины – на двести сорок вольт. Уивер снял со всех пяти верхний слой изоляции. Потом он поставил кирпичи на место, так что все приняло прежний вид.

Они ушли тем же путем, что и пришли: сначала по водосточному желобу – правда, теперь не так волновались, – потом через дырку в ограде и по крыше дома тринадцать и наконец вниз, к грузовику с надписью «Марилебон». Они задержались, чтобы отогнуть проволочную сетку на прежнее место, и не забыли закрыть щеколду на люке.

Ни одна живая душа их не видела.

Успех этой рекогносцировки их очень воодушевил. Приехав домой, они вознаградили себя за труды холодным шампанским и изысканным ужином, который подавали Сив и Бритта.

Две хорошенькие датчанки. Как только в доме появился Уивер, Чессер уловил существенную перемену в их отношении. Теперь все их внимание сосредоточилось на Уивере. Сив и Бритта не соревновались друг с другом. Они как будто порхали в одном общем танце.

Первой реакцией Чессера были ревность и негодование. То, что Сив и Бритта повернулись к нему спиной, не слишком задело его тщеславие, но вызвало чувство легкой досады. В утешение он напоминал себе, что светлокожие северные девушки, если они к тому же лишены расовых предрассудков, не в силах устоять перед черным мужчиной.

Марен отлично понимала, что творится вокруг. Уивер нравился не только Бритте и Сив. Она сама была не прочь немного пофлиртовать с ним. Но сдержалась, чтобы не мучить Чессера. Теперь она сидела рядом с ним.

– Ты сегодня был великолепен. Он кивнул. К черту скромность.

– Все мы сегодня молодцы, – сказал он и поднял тост.

– А что с трубой? – спросил Уивер. Его внимание было почти полностью поглощено полупрозрачной блузкой Бритты и тем, что было под ней, и он даже не пытался это скрыть.

– Наши шансы не слишком-то велики. Один к пяти, – сказал Чессер. – Если бы мы могли сделать пять попыток, тогда все в порядке. Но мы не должны ошибиться.

– Могло быть хуже. Десять в одному, например, – отозвался Уивер.

– На самом деле, – напомнил им Чессер, – мы вообще не знаем, годится ли нам хоть один из них.

– А как ты это узнаешь? Никак.

– Должен же быть какой-то способ, – настаивала Марен. Какое-то время все трое пытались найти решение. Уивер посмотрел в спину уходящей Сив. Потом спросил Чессера:

– Слушай, это правда, что ты говорил насчет русских? – Конечно, правда.

– Это хреново, – сказал Уивер.

Он знал, что коммунисты денно и нощно твердили черным африканцам, что придет время и они не будут больше тяжелым трудом извлекать из своей земли свои же богатства и отдавать их белым, получая взамен гроши, которых хватает только на ночлег и бутылку пива. Они теряли силы и здоровье, а взамен не получали ничего. Только апартеид. Он и к Чессеру присоединился, чтобы хоть как-то отомстить им за эту несправедливость. Теперь у него появилась еще одна причина. Оказалось, что коммунисты одной рукой помешивают в кастрюле, а другой воруют из нее лучшие куски. Лицемеры дерьмовые. Как хорошо, что он не стал коммунистом. Однажды он едва не вступил в партию. В тюрьме. Один настырный тип долго его уговаривал. Но он как раз тогда понял, что у черных должен быть свой путь. Теперь его только немного удивило, что коммунисты оказались такими же паразитами, как и остальные белые.

Уивер решил, что с него хватит шампанского. Теперь он хотел другого, хотел давно, но справлялся, а теперь надеялся, что Сив и Бритта ему в этом помогут.

На следующее утро Марен объявила, что собирается заехать к Милдред. Она просила Чессера не забыть забрать специальное оборудование, которое они заказывали. Еще им нужен секундомер, потому что завтра вечером придет Уотс для генеральной репетиции.

Чессер отправился по делам, немного ворча про себя, что ему приходится вкалывать, в то время как Марен проводит время в приятных беседах с астральными телами, а Уивер сидит дома в не менее приятной компании щедрых датчанок.

Чессер прождал в магазине не меньше часа, пока служащий не закончил наконец проверку и регулировку агрегата. Это было громоздкое устройство, размером примерно с большой барабан. Заказ был сделан на имя М.Дж. Мэтью, и Чессер объяснил, что собирается установить его на своей фабрике в Бельгии. Он заплатил наличными. Потом заехал в другое места за гибким шлангом. Там тоже все было готово. Большой моток – триста футов – оказался не таким тяжелым, как он ожидал. Он погрузил его в машину и поехал домой, чувствуя себя как на ладони – в открытой машине, с агрегатом на сиденье и бухтой шланга, торчащей сзади. У самого дома он вспомнил о секундомере. Пришлось вернуться на Бейкер-стрит и зайти в три разных места. Наконец в фотомагазине он нашел то, что искал. Но все равно попал домой раньше, чем Марен.

Уивера нигде не было видно. Бритты и Сив тоже. Чессер крикнул, что пришел. Никакого ответа. Никто не вышел ему помочь. Он сам разгрузил машину, пыхтя, затащил в дом агрегат и шланг.

Голодный и злой, он вытащил из холодильника кусок курицы, налил себе виски, набил рот курагой и отправился в сад. Он сидел, глядя на раскрывшийся бутон гигантской желтой розы, когда на террасе появилась Марен и позвала его. Уезжала она в задумчивом настроении, а вернулась радостно-возбужденная. Она сбежала к нему по ступенькам. Целоваться. Руки у него были заняты, и ей пришлось обнять его самой.

– Я знаю, что надо делать! – воскликнула она. Чессер понял, что она говорит о трубе.

– Это ужасно просто.

– Тебе подсказали с того света?

– Нет. Но Милдред очень помогла.

– Как?

– Да, кстати, милый, я забыла тебе сказать. Мой индеец вернулся. Я знала, что он будет рядом, когда понадобится его помощь.

Чессер с серьезным видом посмотрел по сторонам.

– Он сейчас здесь?

– Нет, но где-то поблизости.

– Так как же тебе помогла Милдред?

– Мы сидели у нее в комнате – Милдред живет в отвратительной дыре, – и только я объяснила наши затруднения, как разгадка очутилась прямо у нас под ногами.

– Это Милдред ее туда положила?

– В общем, да.

– И что же это за разгадка?

Марен ответила не сразу. Наклонившись к желтой красавице-розе, она с блаженным видом потянула носом и только потом с расстановкой произнесла: – Блателла германика!

У нее их было шесть штук. Два лишних, на всякий случай. Они сидели в пластмассовых пузырьках из-под лекарств, в которых Марен проделала дырочки, чтобы те не задохнулись. Это не был какой-нибудь экзотический вид. Обыкновенные тараканы.

Они поймали их в однокомнатной квартирке Милдред. Там таких сколько угодно. Потом Марен отправилась в Бриганский музей – за дополнительными сведениями. Один весьма любезный энтомолог сообщил ей массу удивительных подробностей, которые она сейчас вываливала на Чессера.

Например, известно ли ему, что тараканы одни из древнейших существ на нашей планете? Триста пятьдесят миллионов лет назад они уже жили своей жизнью и при этом прекрасно обходились без кухонных раковин и китайских ресторанов. Тараканы появились на земле на сто семьдесят миллионов лет раньше динозавров, и даже эти неуклюжие чудовища не смогли их затоптать. У тараканов пять глаз, шесть ног, пара усиков и никакого контроля за рождаемостью. Если надо – могут плыть, если надо – летать. Они с аппетитом съедят шоколадный торт, но за неимением лучшего довольствуются и папье-маше. Им все равно: что мыло, что черная икра.

Тараканы могут сжимать свой хитиновый панцирь и становиться плоскими, как лист бумаги. Поэтому они могут пролезть в любую, даже самую маленькую щелочку.

Чессер немедленно сообразил, что именно это качество тараканов сейчас самое ценное.

Марен поставила на стол пузырьки с тараканами, а также катушку клейкой ленты, ножницы, пять бутылочек лака для ногтей от Диора, тоненькую соболью кисточку, немного ваты и бутыль с хлороформом.

Для начала она отрезала несколько полосок липкой ленты и приклеила на каждый пузырек. На них написала имена, чтобы как-то различать тараканов.

Леа.

Ингрид.

Диана.

Лили.

Марика.

Чессер спросил, откуда она знает, что все тараканы – самки.