Текст книги "Запретная страсть"
Автор книги: Дженни Браун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Глава 10
Какого же он свалял дурака, что не сделал ее настоящей любовницей в ту первую ночь! Если бы он не впал в глупую слезливую сентиментальность, она сейчас была бы полностью в его руках. Став его любовницей – и это было важнее всего, – она утратила бы для него привлекательность, его не влекло бы к ней так сильно, как сейчас. Если бы он обладал ею, то, удовлетворив свою жажду, он, пожалуй, уже начал бы тяготиться ее обществом.
Но исправлять что-либо было уже поздно.
Битый час, если не больше, промаялся Эдвард, не в силах уснуть. Он вспомнил, как во время обеда Элиза вся зарделась под его пристальным взглядом, ее выбившийся медно-золотистого цвета локон, ее честные и. чистые глаза. Разве мог он забыть вспышку страсти, охватившую его в коридоре рядом со спальней его матери!
Голос плоти опять прозвучал ясно, призывно, мощно. Распаленному желанием Хартвуду никак не удавалось заснуть.
Ему припомнилась леди Гермиона, та самая, которая недавно развелась со своим мужем-графом. Во время обеда она как бы случайно касалась его рукой, болтала о разных пустяках. Если бы он слушал ее внимательнее, то наверняка узнал бы, где она живет, и при желании мог бы нанести ей визит. Стоило лишь моргнуть леди Гермионе, и он мог бы легко удовлетворить желание. Слишком хорошо он был знаком с подобным типом женщин. Затащить ее к себе в постель не представляло никакого труда.
Но от подобных мыслей Эдварду стало грустно. Он знал наперед, что будет дальше, до мельчайших подробностей. Он знал, что она скажет ему после того, как он покажет ей, какой он искусный любовник. Когда все закончится, он будет опустошен и духовно, и физически. А через несколько дней – в этом Эдвард тоже нисколько не сомневался – все близкие подруги леди Гермионы будут знать все подробности насчет его подвигов в постели. Но это было совсем не то, чего он хотел.
Ему не нужна была очередная Вайолет. Элиза – вот кого он хотел больше всего. Та самая Элиза, которая взяла деньги ради того, чтобы спасти книги и вместо того, чтобы плакаться о своих трудностях, расспрашивала о его собственной жизни. Всего за несколько часов их знакомства она сумела разглядеть в нем то хорошее, чего никто не хотел замечать. Видя в нем добрые качества, она невольно заставляла его быть благороднее и лучше.
Черт бы побрал эту Элизу вместе с ее смешными до глупости надеждами! Впрочем, ему следовало все-таки вести себя с ней более чутко. За два дня знакомства он уже успел показать себя с дурной стороны, и она едва не поругалась с ним. Ну что ж, он предупреждал ее. Если он и обманул ее, то это еще не самое худшее из зол. Можно сказать, что она легко отделалась.
Но Хартвуду было грустно и обидно. Не будучи по природе лжецом, он из-за собственного вранья утратил ее доверие и уважение. А ведь он хвастался перед всеми своей откровенностью и прямотой, не скрывая того, о чем многие мужчины старались не упоминать или вообще предпочитали помалкивать. Он гордился тем, что не был лицемером, и, не стесняясь, выставлял напоказ самые нелицеприятные стороны своего характера, как бы дорого ему это ни обходилось. Но тогда с какой целью он лгал Элизе? Неужели ради того, чтобы она согласилась поехать вместе с ним в Брайтон? О Боже, он вел себя так, как будто в самом деле не мог обойтись без нее?!
Но и это не было самым худшим. Он не без стыда вспоминал минувший вечер. Неужели он был с ней настолько откровенен, что рассказал о перенесенных в детстве наказаниях и обидах? Ради чего он так разоткровенничался? Ему было неловко признаваться перед самим собой: только ради того, чтобы вызвать у нее сочувствие и симпатию, он не мог дольше выносить ее недовольство его поведением во время обеда. Раньше он никому не признавался в том, насколько мать была к нему в детстве жестока и несправедлива. Оправдываться было не в его правилах: Ведь он лорд Лайтнинг, переменчивый и непредсказуемый. Так почему же его волнует то, что о нем думает какая-то серенькая, бедная как церковная мышь девушка?
Хотя он все время и твердил о своей непристойности, но когда Элиза указала ему на его неприличное поведение, ему было почему-то противно вспоминать об этом. Но еще противнее стало у него на душе после того, как она упрекнула его в оскорбительном обращении с миссис Этуотер, которая сейчас, должно быть, сожалеет, что его в детстве не удушили шейным платком от детского матросского костюма.
Пора было кончать с душевными терзаниями из-за подобных пустяков. Надо было собраться с мыслями и попытаться найти выход из того угла, в который он сам себя загнал. Позволять женщине, даже такой чудачке, как Элиза, управлять собой не стоило ни в коем случае. Завтра он даст ей понять, что с ним нельзя фамильярничать и забываться. Придется указать ей, кто она на самом деле, и запретить откровенничать. Пусть лучше держит при себе свои нравственные оценки и суждения. Надо было заканчивать с близостью, так неожиданно и быстро установившейся между ними.
Но что было делать с плотским вожделением, которое Элиза пробудила в нем? Надо было найти как можно быстрее средство для тушения пожара. Леди Гермиона казалась хоть и доступным, но не совсем удачным средством. Эдвард ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть, в его воображении все время возникало нежное теплое тело Элизы… Не выдержав, он решил на будущее, что визит в одно укромное местечко возле Стейн-стрит, куда наведывались такие же утонченные джентльмены, как и он, поможет ему сбросить напряжение.
Элизе тоже не спалось. Не удушающая жара мансарды, не узкая неудобная кровать и матрас в ужасных комках – ей мешало заснуть возбуждение, все еще не улегшееся после расставания с Хартвудом. Дурачить напускным равнодушием она могла только его, но не себя. Она уже не доверяла себе, так как чувствовала, что может в любой момент поддаться и уступить. Несмотря на все его предостережения, она влюбилась в него по уши. Время, проведенное под крышей тетиного дома, плюс отсутствие мужского общества приучили Элизу к мысли, что нет лучшей жизни, чем жизнь старой девы. Она даже уверила себя в том, что мужчины нисколько ее не привлекают, не интересуют и не волнуют. Общество такого распутного, согласно слухам, мужчины, как лорд Лайтнинг, поначалу ничуть ее не пугало. Но после того как она узнала себя совсем с другой стороны, все представлялось теперь иначе. Скорее всего она отдалась бы ему прямо в коридоре, прямо перед спальней леди Хартвуд, не удержись она каким-то чудом на краю пропасти.
Если бы служанку поймали за таким делом, ее неминуемо уволили бы, причем сразу и без всяких рекомендаций. Подобный случай однажды произошел в тетушкином доме. Горничную застали в компрометирующем положении с садовником. Несмотря на все уверения несчастной девушки, что садовник любит ее и они поженятся, все было напрасно. В подобных случаях тетушка была строга и неумолима. Однако Хартвуд ни разу не намекнул, что испытывает к ней какие-то нежные чувства. По всей видимости, его влекло к ней только желание развлечься, не более того. Для него она была всего лишь новой игрушкой, наверное, даже довольно необычной, но ведь не зря по всему Лондону ходили слухи о причудах и странных вкусах лорда Лайтнинга.
Как же она могла позволить себе так увлечься и кем? Тетушка была бы потрясена. Не в силах уснуть, Элиза встала и достала из сумки верный астрологический альманах. Возможно, она все-таки найдет там если не ответ, то хотя бы подсказку, объясняющую как ее новые чувства, так и странности поведения.
Увы, к сожалению, ничего интересного она не нашла, да вряд ли и могла найти. Задолго до того как лорд Хартвуд затащил ее к себе в карету, она рассчитала, что этим летом планета Сатурн займет точно такое же положение, которое она занимала в момент ее рождения. Это не сулило ничего хорошего. Такое случалось раз в двадцать девять лет, и, по мнению астрологов, это способствовало проявлению самых пагубных и мрачных наклонностей Сатурна. Одиночество, бедность, страх и замкнутость – вот какими воспитывающими качествами обладал Сатурн. Хотя не все было так безнадежно. Сатурн дарил также способность стойко переносить все испытания и трудности. Впрочем, тут были свои тонкости. Могло быть и более благоприятное стечение обстоятельств, и тогда возвращение Сатурна предвещало лишь небольшие затруднения.
Альманах выпал из рук Элизы. Ей не нужно было объяснять, насколько опасен или вреден был для нее Сатурн. Все астрологи почему-то любили хвастаться тем, что их гороскопы подвержены более сильному влиянию планет, чем гороскопы их сверстников, как будто планеты по какой-то странной прихоти сильнее влияли на тех, кто увлекался астрологией. Однако все астрологи, друзья тетушки, замирали на своих местах, когда тетя Селестина объясняла, насколько опасен Сатурн для Элизы. Эта планета занимала место в злом и очень неблагоприятном Доме Самоуничтожения, причем она закрывала собой положительное влияние ее Стрельца. Подобное зловещее и гибельное положение, как говорила тетя, наблюдалось и в том году, когда отец Элизы бросил ее и ушел. В гороскопах помимо всего прочего Сатурн означал и Отца.
Элизе было любопытно, насколько опасным и вредным будет для нее возвращение Сатурна. Сумеет ли она без особых потерь все пережить? Происходило нечто такое, чего она не предвидела. Сатурн – суровый учитель, – видимо, не удовлетворился тем, что отец обобрал ее до нитки, так он еще подсунул ей другого человека, еще более ненадежного, чем ее неудачливый отец вместе со всеми его патетическими обещаниями. Сатурн, верный своему зловредному расположению в Доме Самоуничтожения, пробудил в ней любовь к Хартвуду.
Однако Элиза не опустила в отчаянии руки. Она будет сопротивляться столько, сколько у нее хватит сил. Но чтобы выстоять, надо было взглянуть правде в глаза. Она должна была признаться, что увлеклась, не стоило себя обманывать. Значит, она должна поскорее уехать и забыть о лорде Лайтнинге.
Приняв решение, Элиза уложила свои вещи в сумку и опять легла в постель. Надо было отдохнуть, ведь неизвестно, где она окажется завтра. Элизой постепенно овладел необычный сон, в котором сновидения казались сладкими, почти нереальными. Ей снился Хартвуд, который ждал ее: по его глазам было видно, что она для него самая желанная женщина на свете. Он был сама нежность, и от вида его золотистой кожи кружилась голова и замирало сердце. Она лежала в его объятиях. Когда Элиза проснулась, ее лицо было мокрым от слез.
– Сегодня ты мне не понадобишься, – сдержанно и небрежно сказал Хартвуд, когда они встретились утром в столовой. Таким небрежно-повелительным тоном хозяин обычно разговаривает со слугами. Эдвард гордился выбранным им тоном. Он полночи непрерывно думал о ней, но сумел перебороть в себе желание радостно поприветствовать и даже поцеловать ее.
Он сумел взять себя в руки. Она должна знать свое место. Он не намеревался быть слишком суровым и надменным, ему не хотелось обижать ее понапрасну, но их отношения надо было прояснить до конца, какой бы очаровательной она ни казалась ему, как забавно она ни морщила веснушчатый нос, Хартвуд не мог позволить ей держаться с ним на равных. Она его любовница, и только. Пусть помнит об этом, но, что еще интереснее, с горечью подумал Эдвард, он тоже должен был помнить и не забываться, в противном случае он опять мог сорваться, как прошлой ночью. Хартвуд поежился, вспомнив в каком отчаянии он бросился к ней. Он едва не потерял голову, впредь надо быть сдержаннее, чтобы подобные, сцены не повторялись.
И тут он заметил на ней старый и страшный, мышиного цвета наряд. «Зачем она так вырядилась?» – удивился он. Хмыкнув, он повторил:
– Поскольку сегодня ты мне не нужна, можешь вместе с горничной пройтись по магазинам. Только сперва переоденься, это платье ужасно. Вот, – он бросил на стол золотой соверен, – возьми и купи себе то, что тебе понравится.
Он повернулся, намереваясь как можно быстрее выйти из столовой, чтобы не вступать в лишний разговор. Ему не терпелось встретиться со старыми приятелями и расспросить их, где можно было найти очаровательных птичек для развлечений. Морской воздух творил что-то невероятное, возбуждая в нем сильное влечение к женскому полу.
Но не успел он подойти к двери, как она, окликнув, догнала его и протянула ему золотую монету:
– Я не могу принять от вас эти деньги. После вчерашней беседы я много размышляла и пришла к выводу, что нам не стоит продолжать наши отношения. Я хочу просить вас отпустить меня.
Хартвуд в изумлении обернулся. Он не верил собственным ушам. Неужели она собирается его покинуть? Так вот почему на ней это отвратительное платье квакерши. От былой решимости Хартвуда не осталось и следа.
– Итак, все кончено, не так ли? Ты тоже решила оставить меня? Только из-за того, что я немного слукавил? Но ведь это была даже не ложь, Элиза.
Она опустила глаза, не в силах взглянуть ему в лицо. То, что он рассердился, ясно показало, что она правильно поступает, разрывая всякие отношения между ними. Элиза кивнула и пробормотала что-то утвердительное. Ложь, которую она услышала от него, сыграла свою роль, но все равно его вранье не шло ни в какое сравнение с теми неискренними и фальшивыми словами, которые она сейчас говорила ему.
Но разве у нее был иной выход? Продолжать дальше унижаться? Признаться, что, несмотря на все его предупреждения, она влюбилась в него? Видеть презрительную мину на его красивом лице, когда он поймет, какая она глупая? Итак, выбора не было. Но к своему стыду, Элиза вынуждена была признаться самой себе, что она тоже лжет. Смотреть ему в лицо было выше ее сил, поэтому она уставилась в окно, притворившись, что любуется прекрасным солнечным утром.
Хартвуд тоже молчал. Он прошелся взад и вперед по столовой. Размеренный стук его шагов звучал за спиной Элизы. Тишина становилась все более гнетущей.
Больше молчать было нельзя. Элиза обернулась и взглянула на него. Лицо Хартвуда было страшно злым. Его вид ввел Элизу в заблуждение, и она торопливо проговорила:
– Я верну вам деньги, ваша милость. Но прошу вас об одном одолжении. Позвольте оставить у себя хоть два фунта, пока я не найду себе средства к существованию. Долг я верну, можете не сомневаться. В качестве залога могу оставить самое ценное, что у меня есть, «Четверокнижие».
– В этом нет необходимости, – быстро ответил он. – Я верю тебе, Элиза. Хотя не понимаю, почему ты больше не доверяешь мне. Почему так резко изменилось твое мнение обо мне? Не ты ли уверяла меня всего несколько дней тому назад, что я добр и сострадателен? Разве не ты разглядела во мне много хорошего и не обращала внимания на насмешки по этому поводу? Но всего несколько часов, проведенных вместе со мной, несколько пустых опрометчивых слов, в чем я признался перед тобой, и ты уже презираешь меня и думаешь только о том, как побыстрее уехать отсюда. Я считал тебя более решительной. Ну что ж, как хочешь. В конце концов, я такой какой есть.
Хартвуд держался все так же холодно и отчужденно, когда вошел в уборную Вайолет, а та насмехалась над тем, как обрисовала его характер Элиза. Теперь Элиза была еще сильнее, чем раньше, убеждена в собственной правоте. Твердость и суровость в его голосе происходили вовсе не от холодного безразличия.
Она обманывала его, но это была ложь во спасение. Она уже говорила ему, что он ей противен. Надо было твердо следовать ее плану и думать только об отъезде. Несмотря на его холодность, в его глазах, когда она на миг уловила их выражение, проглядывала растерянность ребенка, которого оставляют одного. С запоздалым сожалением она поняла, как сильно он переживает из-за того, что она думает о нем. Она разглядела в нем хорошие качества, когда никто не видел ничего подобного. Как жестоко она поступила, сказав, что переменила о нем свое мнение, которое, как оказалось, было для него таким значимым!
– Нет, нет, вы такой, каким я всегда вас представляла, – ласково отозвалась она. – Замечательный, верный, веселый, который не может обойтись без любви. В том что случилось, виноваты не вы, а я. Ваша ложь не так страшна. Проблема не в этом.
– А в чем же? – настойчиво спросил он с горящими от волнения глазами.
– Я не способна быть вашей любовницей. Эта роль мне не по плечу, – прошептала Элиза. – Я больше не могу притворяться. Это была глупая идея. Вам нужна настоящая любовница, а не такая женщина, как я.
Так вот в чем была вся проблема! Он вздохнул С откровенным облегчением. Оказывается, он напугал ее своей неумеренной горячностью. Ну что ж, ничего удивительного. Он целовал ее в коридоре так, как будто она была настоящей шлюхой. Подобная грубость, конечно, не укладывалась в рамки роли леди Тизл. Элиза все-таки была простодушной провинциальной девушкой.
От таких мыслей у него сразу отлегло от сердца. Нет, она не утратила веры в то хорошее, что было в нем, – хотя не исключено, что она заблуждалась. Впрочем, у Хартвуда опять появилась надежда, что он сумеет убедить ее остаться хотя бы на несколько дней. Если бы он был более чутким, если бы вел себя деликатнее и не торопился бы, то, вероятно, ее можно было бы уговорить, – а зачем? Мысль прозвучала резко и звонко, как хорошая пощечина. Чего он на самом деле добивался от нее?
Зачем он пытается во что бы то ни стало удержать ее? Вчера он достиг своей цели: разозлил мать как следует. Если он расстанется с Элизой, то сегодня же днем весь город будет знать о новом скандале, который лишь укрепит его дурную репутацию, репутацию лорда Лайтнинга. Не было никакой необходимости держать или держаться за такую любовницу. Она вообще не была его любовницей, более того, она была девственницей. Странное дело, почему он должен спать один, сгорая от интимного желания, и подыскивать себе другую женщину, которая могла бы подарить ему плотские радости и избавить от мучений?
Так чего он хотел от нее? Хартвуд не знал ответа на этот вопрос. Он знал только одно: она не должна уехать ни в коем случае. Сама мысль о расставании была для него невыносимой. Он не мог даже думать об этом и гнал от себя подобные мысли. Надо было действовать, и как можно решительнее. Он сделает все, что в его силах, лишь бы она осталась. Впрочем, особых трудностей он не предвидел. Кому как не опытному распутнику знать, как надо играть на тайных струнах женской души и как покрепче привязать ее к себе? Обольщение, это великое искусство, давалось ему без труда, и женщины легко поддавались его лести и обаянию, главное – надо было подобрать правильный ключик. Правда, Элиза была не похожа на других женщин, значит, к ней надо было найти другой подход. В конце концов, он ведь жаждал не ее тела, поэтому нельзя было действовать по шаблону, в этом и заключалась его ошибка. Вместо этого следовало выбрать другую тактику и с помощью своего богатого опыта и целого арсенала уловок попытаться овладеть тем, чем больше всего Элиза привлекала его, – ее неуловимой душой. Хотя бы небольшим кусочком. Она должна остаться, и он опутает ее своими чарами. В этом Хартвуд почти не сомневался. Ну а потом, позже, когда и она ему надоест, он отпустит ее на все четыре стороны. Но не теперь.
– Пойдем, – сказал Эдвард. – Надо найти укромное местечко, где нам никто бы не помешал поговорить наедине. Прежде чем расстаться с тобой, мне надо кое-что сказать.
Хартвуд улыбнулся он надеялся, что его обворожительная улыбка, как всегда, выручит его. Не говоря больше ни слова, он направился к выходу с таким видом, будто ему наплевать, последует она за ним или нет, хотя внутри все замерло от неуверенности. Но когда за спиной послышались ее легкие шаги, у него сразу отлегло от сердца. Все-таки он не утратил своего чарующего влияния на женщин. Элиза поступала именно так, как он и ожидал. Еще ни одна женщина не смогла устоять против его пленительной улыбки. Они зашли в библиотеку, и Хартвуд с довольным видом закрыл плотно дверь. Теперь никто не мог ему помешать.
Хотя его по-прежнему снедало беспокойство, держался он уверенно, как ни в чем не бывало. Подойдя к столу, он взял лежавшую на нем раскрытую книгу. Зная литературные вкусы матери, он почти не сомневался, что это сборник проповедей. Так оно и оказалось. С небрежным видом он принялся листать книгу, лихорадочно обдумывая свой следующий шаг.
Наконец Хартвуд положил книгу на стол и опять одарил Элизу обаятельной улыбкой, как две капли похожей на предыдущую, и вкрадчиво произнес:
– Ты блестяще справилась с ролью. Но вчера я вел себя слишком напористо и нагло. Я был не прав, и то, что ты обиделась, меня нисколько не удивляет. Даже настоящая любовница отвесила бы мне пощечину, вздумай я вот так приставать к ней. Что уж говорить о тебе? Поэтому мне следует попросить за вчерашнее прощения, хотя я его и не заслужил.
Он состроил покорно-печальную гримасу, как только увидел, что самые разнообразные переживания – от недоумения до сожаления, – быстро сменяя друг друга, отразились на лице Элизы. Пока все шло как по маслу. Женщинам всегда нравится, когда перед ними извиняются.
Для того чтобы выиграть время, он принялся задумчиво вертеть табакерку между пальцами.
– Вчера ты упрекнула меня в несерьезности, что я все превращаю в игру и шутку.
– Боюсь, вчера я была слишком строга.
– Нет-нет, во многом ты была совершенно права. Просто я не привык, когда со мной разговаривают так откровенно.
– В этом нет ничего удивительного. Вздумай кто-нибудь говорить с вами начистоту, вы, как сами вчера признались, тут же вызвали бы беднягу на дуэль. Людям вообще не нравится слушать правду, тем более о себе.
– Сдаюсь, Элиза! – Хартвуд шутливо поднял руки вверх. – Давно никто не говорил со мной так смело и откровенно. Моя дерзость и ловкость заставляли людей бояться меня, поэтому они говорили только то, что, как им казалось, мне хотелось слышать. Именно поэтому мне по душе твоя откровенность.
Он польстил ей немного, а услышав похвалу, как знал Хартвуд, она непременно возгордится собственной откровенностью. Как быть ему дальше?
В его памяти быстро замелькали одна за другой сцены его объяснений с другими женщинами. Хартвуд попытался вспомнить, что именно вызывало у них наибольший интерес и сочувствие. Ага, непонятное ему женское стремление исправить его. Странно, женщины почему-то всегда хотели переделать его на свой лад. Несмотря на то что Элиза сильно отличалась от его прежних любовниц, ей тоже была не чужда подобная склонность. Пожалуй, это желание у нее проявлялось даже сильнее, чем у других женщин.
– Ты говоришь, роль любовницы тебе надоела. Не прошло и трех дней, как ты устала от нее, – сказал он грустно, как будто очень хорошо понимал, что творится в ее душе. – Представь, что ты чувствовала бы, если бы тебе пришлось играть эту роль гораздо дольше. А теперь войди в мое положение, я играю роль лорда Лайтнинга без перерыва целых пятнадцать лет. Более того, по-видимому, мне суждено носить эту маску до конца моих дней.
Элиза молчала, но по всему было видно, что его слова не оставили ее равнодушной. Уловка сработала: как рыба ловится на червя, так и сердце женщины улавливается призывом мужчины о помощи, когда он якобы хочет исправиться.
– Только тебе удалось разглядеть под внешней оболочкой мое подлинное «я». Надеюсь, что с твоей помощью мне удастся освободиться от всего наносного и фальшивого.
Она по-прежнему молчала. Но ее ясные зеленые глаза пристально смотрели прямо ему в лицо.
– Ты считаешь, что мне нужна настоящая любовница. Но я готов пожертвовать дюжиной любовниц ради того, что ты даришь мне. Неужели не понимаешь? Ты предложила мне нечто более редкое и ценное, нечто такое, что раньше мне не предлагала ни одна женщина.
– И что же это такое, позвольте спросить, ваша милость?
– «Ваша милость», «ваша милость»! – внезапно разозлился Хартвуд. – Мы уже достаточно долго знакомы, поэтому прошу тебя, зови меня Эдвард. Мне будет приятно, если впредь ты будешь звать меня так, и только так.
– Эдвард, – четко и раздельно произнесла Элиза, словно прислушиваясь к тому, как звучит его имя. Хартвуд тут же ощутил, как возросла близость и доверительность отношений между ними благодаря обращению по имени. Все оказалось легче, чем он предполагал. Наступила очередь следующего шага к их сближению.
– Ты предложила мне свою дружбу. Однако твоя дружба – штука тяжелая и требующая напряжения духовных сил. Как-то непривычно, когда близкий тебе человек режет правду прямо в глаза. Странно, когда друг ругает тебя за твои проступки и ошибки, а также указывает на недостатки. Несмотря на все это, подобная дружба – вещь бесценная. – Тут Хартвуд возвысил свой голос, чтобы его слова произвели надлежащий эффект. – Элиза, пожалуйста, не уходи от меня. По крайней мере сейчас. Ведь я только начал понимать, что такое настоящая дружба.
Хартвуд перестал метаться взад и вперед, подошел к ней и очень осторожно взял за руку. Как странно, после стольких вольностей в обращении с ней он первый раз держал ее руку в своей руке.
В комнате повисла тишина. Ее теплая маленькая ладошка с крепкими пальцами казалась ему удивительно нежной. Держать ее руку в своей было невыразимо приятно, но по легкому трепету, пробежавшему по ее пальцам, Хартвуд догадывался, что его жест не оставил ее равнодушной. Она очень мило покраснела – неужели от смущения? Теперь он не сомневался что она изменит свое намерение. Надо было продолжать говорить, чтобы она не одумалась.
– Вчера ты уже показала, что ты мой настоящий друг, указав, как я был неоправданно груб с миссис Этуотер, и тем самым оказала мне неоценимую услугу. Все привыкли считать меня лордом Лайтнингом, бесцеремонным и самодовольным эгоистом, но ты заглянула глубже… и пробудила во мне то, что я пытался скрыть от всех и даже от самого себя.
Для пущего эффекта Хартвуд сделал паузу. Ну, какая женщина могла устоять против двойной порции умасливания: извинения в сочетании с признанием ее превосходства! Теперь оставалось лишь покрепче привязать ее к себе, а для этого следовало поделиться какой-нибудь тайной. Женщины обожают, когда им доверяют тайны. Благодаря оказанному доверию они чувствуют себя особыми духовными существами. К счастью, у него как раз была наготове такая тайна, которой он мог смело поделиться. Голос Хартвуда упал до шепота.
– Моя холодность к миссис Этуотер вполне объяснима и даже извинительна. Дело в том, что у меня есть подозрения, что та женщина, которая считается моей матерью, мне вовсе не мать.
– Как такое может быть, ваша ми… – Элиза запнулась. – Эдвард. Если бы тебя считали незаконнорожденным, ты не смог бы унаследовать титул.
– Думаю, это произошло вот каким образом: единственный наследник Джеймс был слабым, болезненным ребенком. Считалось, что ему не долго жить на этом свете. Титул значил для отца почти все, и тогда он убедил мать притвориться, что его внебрачный отпрыск – ее собственный сын и законный наследник.
– Но разве это не преступление – подменять одного другим, делать незаконнорожденного законным наследником?
– Разумеется, но если отец и леди Хартвуд договорились, то уже не важно, какие чувства они питали друг к другу. Должно быть, у каждого из них были свои веские основания держать все в тайне.
– Но это всего лишь предположение. Что навело тебя на подобную мысль?
– Будучи ребенком, я слышал, о чем шептались слуги. Они говорили, что после рождения Джеймса мать едва не умерла при родах, врачи настоятельно советовали ей больше не рожать. Слишком слабое здоровье, врачи уверяли, что она может умереть при вторых родах. Но поскольку Джеймс рос очень хилым ребенком, отцу нужен был еще один наследник. Если леди Хартвуд больше не могла подарить ему сына, разве отец не мог найти другую женщину, которая справилась бы с этой задачей? Разве ты не заметила, насколько похожи между собой моя мать и миссис Этуотер? Если бы моя мать объявила о рождении сына, вряд ли кто-нибудь заметил бы подмену.
– И ты полагаешь, что твоя мать согласилась?
– Вне всякого сомнения, бьюсь об заклад. Однако ее гордость была уязвлена сильнее, чем отцовская. Она ведь заплатила за право носить титул очень большое приданое. Ну сама подумай, Элиза! Есть ли какое-нибудь иное вразумительное объяснение ее ненависти ко мне и жестокого обращения со мной? А если я не ее сын, тогда все понятно.
Какое интригующее объяснение! Хартвуд пытался поймать Элизу в свои сети, используя в качестве приманки тайну и играя на доверии. Однако у него действительно были серьезные подозрения. Они мучили Эдварда на протяжении всей его сознательной жизни.
Выражение озабоченности проступило на лице Элизы.
– Если это так, тогда время и день твоего рождения, которые дали мне, скорее всего неточны. Вполне возможно, что ты родился в другом месте, а потом тебя тайком перенесли в спальню леди Хартвуд. – Элиза задумчиво покачала головой: – Нет, вряд ли такое возможно. Гороскоп я составила, опираясь на указанные дату и час твоего рождения. Но они слишком хорошо подходят к твоему характеру. Здесь не может быть ошибки. Гороскоп как нельзя лучше объясняет, где прячутся корни твоих конфликтов с матерью – в твоей склонности к озорству, а также в горячем, легковозбудимом характере, свойственном Урану. Если бы ты родился на несколько часов раньше под знаком Луны, а не Марса, тогда Уран ушел бы с твоего небосклона. Нет-нет, похоже, ты в самом деле родился именно в тот час и день, который считается твоим днем рождения. Видимо, оттого, что твои отношения с матерью складывались мучительно и болезненно ты искал утешения в мысли, что ты рожден незаконно.
Неужели он искал утешения в подобных мыслях? Ее предположение поразило Хартвуда. Он скрывал свою тайну, потому что действительно стыдился: а вдруг он не тот, за кого себя выдает? Хартвуда внезапно поразила одна мысль: если бы ему привели твердые доказательства, что леди Хартвуд не его мать, то он нисколько не сожалел бы об этом. Мысль сама по себе была ужасающей, но никаких других доказательств, опровергающих ее, у Элизы не было.
– А что, если твоя астрология ошибается? Если бы миссис Этуотер была моей матерью, тогда многое стало бы на свои места. Тогда было бы понятно, почему отец никогда не заступался за меня, когда мать срывала на мне свой гнев. Тогда вполне объяснимо как его отношение к миссис Этуотер, так и его желание задобрить ее, в том смысле и тот самый подарок, почти разоривший нашу семью. Если бы я действительно был его сыном и он признал бы меня законным наследником, то можешь предоставить, какой властью над ним обладала бы его любовница.
Вдруг, к своему ужасу, Хартвуд понял: поделившись с Элизой своим самым сокровенным секретом, он тем самым оказался в ее власти. Зная его тайну, она могла угрожать тем, что, раскрыв ее, погубит его. Должно быть, он сошел с ума, открывая ей душу.
