Текст книги "Запретная страсть"
Автор книги: Дженни Браун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– Я приехал сюда против своей воли, уступив твоим настойчивым просьбам. Но я до сих пор в замешательстве, так как не знаю, стоит ли мне здесь оставаться или нет. Если я уеду, тебе придется в скором времени подыскивать для себя другое жилье, а также источник дохода, поскольку та тоненькая струйка денег с моим отъездом, конечно, прервется.
Леди Хартвуд побледнела, угроза была нешуточная.
– Я не могу расстаться с этим домом! Я прожила здесь последние пятнадцать лет. Я бедная старая и больная женщина. Я почти не хожу. Как я могу найти для себя нoвое жилье или деньги? У меня нет ни тени надежды.
– Ты могла бы задать точно такой же вопрос своему любимчику Джеймсу, поскольку именно из-за его недосмотра не были сделаны никакие приготовления с целью обеспечить твою старость. Тем не менее, если ты умеришь свою неприязнь ко мне, а также к прелестной даме, которую я счастлив называть своей подругой, в таком случае я постараюсь пробыть здесь две недели и сохранить этот дом для тебя.
– Понятно, наш разговор опять возвращается на круги своя, то есть к твоей шлюхе, – с горечью произнесла леди Хартвуд. – Никак не могу взять в толк, зачем ты так носишься с ней и ради чего выставляешь перед всеми напоказ и мозолишь мне глаза ее присутствием. Что ты за человек, я уже поняла, впрочем, я давно уже догадывалась, кто ты есть на самом деле.
– Ну, матушка, то же самое с полным правом можно сказать и о вас. Итак, если вы хотите, чтобы я остался, вы должны с подобающим уважением и вежливостью относиться к Элизе Фаррел так, как будто она знатная дама. Да, она, по-видимому, продает свое тело за деньги, но ведь у нее не было выбора. Подобная честность с ее стороны вызывает у меня гораздо больше симпатии, чем высокородные леди, которые продаются точно так же, но только ради титула. Конечно, я плачу деньги моей дорогой Элизе за то, чтобы она спала вместе со мной, но ведь и твои благородные леди тоже платят мне своим телом за привилегии. Они поступают точно так же, как и ты, когда на деньги твоего отца был куплен титул моего отца.
– Мне следовало бы удушить тебя! – прорычала леди Хартвуд. – Жаль, что я не могу приказать своим слугам выбросить тебя вместе с любовницей в сточную канаву, там вам самое место. Но я ничего не могу поделать, у меня связаны руки. Хорошо, я на все согласна, Больше я не буду делать никаких попыток найти для тебя достойную жену. Если так тебе нравится, то можешь жениться на твоей очаровательной шлюшке. Вы стоите друг друга.
– Возможно, ты права и мы действительно подходим друг другу, – беззаботно отозвался Эдвард. – Я еще не думал об этом, но сама мысль недурна. По крайней мере впервые благородный лорд из рода Невиллов женился бы на девушке, которая совсем не помышляла о том, чтобы стать высокородной леди, для нее кровать не стала бы местом покаяния за нечестивые помыслы.
Элиза, как воспитанная девушка, ни за что не стала бы подслушивать разговор между сыном и матерью через замочную скважину, хотя в этом не было никакой необходимости. Даже за несколько ярдов от двери в спальне леди Хартвуд были хорошо слышны их громкие и сердитые голоса. Элиза в ночной сорочке из алого атласа направлялась в спальню Хартвуда, но шум голосов Хартвуда и его матери привлек ее внимание. Слегка прислушавшись, она оказалась не в силах пропустить такой интересный разговор. Бесцеремонность и даже жестокость обвинений его матери поразили ее. Теперь она лучше понимала Хартвуда, его боль и переживания, а также не менее беспощадные попытки защитить себя. Нет, он не лгал, когда говорил о суровом характере матери, лгал он в другом, и это чувствовалось, ему не были безразличны ее оскорбления и нападки. Элиза уже привыкла к его иронии, но подслушанный разговор с матерью подсказал ей, каково происхождение этой небрежно-насмешливой манеры вести беседу.
Внезапный шум в коридоре и в зале позади нее заставил ее обернуться. К своему удивлению, Элиза увидела кучу слуг и служанок, которых, видимо, тоже привлекли сюда крики из спальни их хозяйки. Они лишь притворялись, что убирают пыль, чистят ковры или поправляют картины. Свою работу они выполняли настолько тихо и аккуратно, что сразу было видно, с каким напряженным вниманием они ловят каждое слово, долетавшее из-за дверей спальни.
Едва до слуха Элизы донеслось поразившее ее заявление Хартвуда, что он якобы готов жениться на ней, как дверь распахнулась и из спальни вылетел сам Хартвуд, весь пунцовый от злости. Он едва не столкнулся с Элизой. Заметив ее, он вдруг побледнел. Ей показалось, что сейчас он сорвет на ней весь накопившийся гнев. Однако, увидев стоявших неподалеку слуг, он, видимо, сдержался. Испуганные слуги начали потихоньку пятиться назад и понемногу исчезать в темноте коридора. В его глубине задержались только несколько смельчаков.
Лицо Хартвуда выражало целую гамму чувств. Злость, обида, гнев и раздражение на слуг чередовались с поразительной быстротой, из чего можно было заключить, что в его душе царило полное смятение. Его взгляд встретился с взглядом Элизы. Он не отводил от нее глаз, в которых, к ее удивлению, все явственнее проступало чувство искренней детской обиды. Как вдруг обида исчезла и ее место заняло хорошо знакомое Элизе насмешливое холодное выражение.
Она попыталась подобрать вежливые и уместные для данного случая выражения, но внезапно интуитивно угадала, что именно сейчас он больше всего нуждается не в словах, а в безмолвном, врачующем душу утешении. Ничего не говоря, он привлек ее к себе и крепко прижал к груди. Его руки обхватили ее тело так, как змея обвивает свою добычу. От его быстрых и жадных движений ее атласная сорочка задралась кверху. Полуобнаженная Элиза хорошо ощущала исходившие от него жар и напряжение. Его губы прильнули к ее губам. Поцелуй получился горячий и страстный. Элиза удивилась, как она вся поддалась порыву его трепещущих губ.
Если бы она не осознавала, что все, это представление делается ради того, чтобы произвести надлежащее впечатление на оставшихся слуг, она, вероятно, потеряла бы голову и отдалась охватившим ее чувствам. Ей казалось, что он хочет найти укрытие, спрятаться за ее спиной, раствориться в ее нежности и мягкости, выплеснуть обиду и горечь после разговора с матерью. Ей казалось, что ему нужна была поддержка и покой, которые только она, Элиза, могла ему дать.
Его голодный порыв пробудил внутри ее нежность и жалость, ей захотелось утешить его, пригладить его волосы, приласкать. Элиза даже не подозревала, что ее сердце способно на такие глубокие чувства к взрослому мужчине. Она с пылом ответила на его горячие поцелуи. Его страстный язык проник сквозь ее губы и встретился с ее языком. Ею овладело странное, но удивительно прекрасное ощущение, от избытка чувств Элиза застонала. В его объятиях было так хорошо, так сладко. Его руки жадно ласкали ее тело, которое отделяла от его пальцев лишь узкая полоска атласа. Элизе вдруг стало жарко, ей захотелось еще большей близости с ним. Но еще не совсем помутившееся сознание вовремя предупредило о надвигающейся опасности. Она не должна была терять контроль над собой. Элиза отвернулась, чтобы покончить с поцелуями, но он тут же начал целовать ее в шею. Однако она уже приходила в себя.
Он опять устраивал спектакль, теперь ради двух-трех слуг, затерявшихся в глубине коридора. Нет, она не настолько глупа и не станет отвечать на его страсть. Элиза держала в узде свои чувства. Хладнокровно оглядевшись по сторонам, она вдруг заметила, что слуги исчезли, коридор опустел. Но несмотря на отсутствие зрителей, он продолжал сжимать ее в своих объятиях. Хотя голова у нее больше не кружилась, разгоряченное его ласками тело хотело чего-то большего. Если бы только она чуть-чуть ослабила защиту, она легко могла бы забыться в его объятиях. Но тут ее охватил страх. Он нe любил ее, более того, он запретил ей отдаваться ему, если бы ей того захотелось. Но пробужденная внутри ее чувственность почти не слышала голоса разума и ничего не хотела слышать. Ее тело стремилось к его горячему и возбужденному телу. Если бы она вовремя не спохватилась, то еще неизвестно, чем бы все это могло кончиться.
Собравшись с силами, она освободилась из его объятий и отступила на шаг назад.
– Нет! – прошептала она.
Ее сопротивление удивило лорда Лайтнинга. Он тоже отступил от нее, тяжело дыша. А потом он сказал нарочито громко:
– Вы правы. Здесь не самое удобное место для проявления наших чувств, пусть эта встреча закончится в постели.
Но вопреки своим словам он опять обнял ее и прижался к ней.
Дрожь пробежала по ее телу. В памяти тут же всплыли незабываемые подробности той первой ночи и волнующие ощущения от его ласк. Но теперь все изменилось, как и она сама. Если вначале Элизе было страшно, то теперь, независимо оттого, было ли это притворным спектаклем или нет, ей все больше хотелось соединиться с ним. Он крепко прижимал ее к себе, а его дыхание казалось ей взволнованным. Но ее мучили сомнения: было ли это чувство настоящим или притворным? Желал ли он ее точно так же, как она его? Или все это была игра?
Но едва он заговорил, как Элиза сразу поняла, что это очередное представление. Слишком громко звучал его голос. Сразу возникал вопрос: для чьих ушей предназначались его слова? Его речь походила на речь театрального любовника, чей страстный шепот долетал до задних рядов партера. Его чувства были напускными, в этом не было никаких сомнений.
Элиза высвободилась из его рук и нетвердыми шагами направилась к его спальне. Слезы застилали ей глаза. Какой же она была доверчивой глупышкой! Его любовный порыв и театральный шепот предназначались, – для кого вы бы думали? – для леди Хартвуд. Элиза только сейчас заметила, что, уходя из ее спальни, он оставил дверь полуоткрытой.
Глава 9
– Интересно, где вы так научились целоваться? Неужели когда играли роль леди Тизл в паре с викарием вашей церкви? Если это так, то мне придется в корне пересмотреть мои взгляды на строгость и чопорность провинциальных нравов! – воскликнул Хартвуд, повалившись на кровать в своей спальне. Его красивое лицо было невозмутимо спокойным, и, как обычно, легкая усмешка пряталась в уголках его губ.
Элиза промолчала. Обида на него, досада на себя – ну почему она опять поддалась его обаянию и актерским уловкам? – сжимали ее сердце. Да, днем в рабочем кабинете лорда Хартвуда было легче легкого давать обещания, что она никогда не увлечется им, не полюбит его, какие бы вольности ни позволял он себе. Она ведь клялась, что не совершит никаких сентиментальных глупостей. Они ведь заключили соглашение, согласно которому она поможет ему осуществить его замысловатый план, руководствуясь не чувствами, а исключительно благоразумием и практическими соображениями.
Но то, что днем казалось легким и, более того, разумным, ночью при свете свечей выглядело совсем по-другому. Поцелуи, пробудившие ее чувственность, по всей видимости, были с его стороны лишь ловким приемом. Судя по всему, Хартвуд был нисколько не взволнован после недавней любовной сцены, которую он разыграл ловко, искусно, продуманно, словно партию в шахматы. Но Элизе не нравилось чувствовать себя пешкой в его руках.
Внезапно она с горечью поняла, впервые осознав глубоко и ясно, почему приличной женщине никогда не позволяется находиться наедине с мужчиной. Опасность в таких встречах тет-а-тет, без компаньонки, представлял не только мужчина, пусть даже такой красивый, хитрый и коварный, как лорд Лайтнинг, опасность скрывалась именно в женщине. Изменение ее отношения к Хартвуду произошло незаметно, как-то само собой. Элиза не ожидала от себя подобной перемены. Одеяние приличной девушки больше не защищало ее, а без этой защиты она оказалась совершенно безоружной перед теми опасностями, о которых она даже не подозревала, но притягательную силу которых она ощущала все сильнее и сильнее.
– Ты молчишь, Элиза? – ласково и встревоженно спросил Хартвуд. – Неужели я так напугал тебя своей разыгранной страстью? Да, я виноват, – с грустью сознался Хартвуд. – Но пойми и меня, я сам испугался. Думаю, мне следует выбранить тебя. Ведь ты обещала не искушать меня, не подталкивать меня к нарушению собственных же правил но опять не сдержала слова. Но в душе я нисколько не виню тебя. Не стану я также угрожать тебе, расторжением нашего договора. Конечно, ты получишь свои деньги. Хотя мне следует вести себя сдержаннее и осторожнее, а то ненароком попадешь к тебе в сети, поддавшись твоим обольстительным чарам.
– Я дала вам обещание, что не увлекусь вами, – разозлилась Элиза. – И я не собираюсь его нарушать. Я человек слова.
– Как приятно это слышать! – усмехнулся Хартвуд, насмешливо приподняв бровь. – Но для меня такой поворот – полная неожиданность. Невероятно, но мне приходится упрекать даму в том, что именно она покушается на мою добродетель. С каждым часом я все больше убеждаюсь, как все-таки я не ошибся. С тобой действительно очень приятно иметь дело.
– Думаю, что у вашей матери совершенно противоположная точка зрения.
– Ах да, как я мог забыть?! Ты, ведь вместе с остальной прислугой слышала, как моя матушка благословляла наш союз.
– Я слышала все, что она сочла нужным вам сказать.
– И каково твое мнение? Разве тебе не хочется стать леди Хартвуд?
– Брак – это не повод для шуток, – огрызнулась Элиза. – Ваша мать затеяла разговор с целью оскорбить вас, а вы не остались перед ней в долгу, отвечая ей в таком же оскорбительном тоне.
– В порыве гнева я наговорил много лишнего. Но разве довод, который я привел ей, не убедителен? В самом деле, какая разница между женщиной, продающей тело на ночь, и дамой, продающейся за титул?
– Возможно, нет никакой. Но разве это не лишний повод для нас, женщин, не выходить замуж?
– Итак, ты отказываешься стать моей женой?
– Всему есть предел, в том числе и моей готовности вам помогать. Мне бы не хотелось обижать или унижать вашу мать.
Хартвуд с удивлением взглянул на нее:
– Интересно, наступит ли время, когда я перестану удивляться твоим словам и поступкам. Подумать только, я предложил руку и сердце моей любовнице, а она мне отказывает.
– Но ведь я не ваша любовница! – запальчиво крикнула Элиза. – И ваше предложение, мягко говоря, глупая шутка. Лучше приберегите ваши театральные фокусы для вашей матери. Не стоит напрасно распылять ваши оскорбительно-издевательские таланты, здесь нет зрителей.
– А как же ты, моя прекрасная фея? – промурлыкал Хартвуд. – Увы, видимо, мне никогда не удастся произвести на тебя выгодное впечатление.
Его карие глаза засветились теплым, нежным светом, в них сияла такая непосредственность, что Элиза поверила в его искренность, но только на миг. Нет, больше она не собиралась попадать на его удочку. Он опять играл, забавлялся с ней, но сейчас такая игра уязвляла Элизу. Те искренние чувства, которые он пробудил в ее душе, нельзя было обмануть дешевыми наигранными чувствами.
– Вы когда-нибудь прекратите представляться? – рассердившись, спросила она. – Или для вас нет ничего серьезного, все для вас детская забава?
– Для меня все и всегда одна лишь игра, – резко ответил он. – Кажется, в самом начале нашего знакомства я дал ясно это понять, и разве не ты сама объяснила эту черту моего характера? Будучи Львом по гороскопу, я жил и живу, ради любви, точнее, не я сам, а моя сущность Льва.
Пока он говорил, теплый свет в его глазах, потух. Между ними как будто опять опустился незримый занавес, и Хартвуд прятался за этим занавесом. Внезапно до Элизы дошло, как глупо она себя вела, и все потому, что не понимала его. Так обмануться замеченными в его глазах болью и нежностью, его стремлением к ней – ведь она принимала все это за первые робкие ростки любви. Она полагала, что он учится любить. Как же она заблуждалась! Будучи Львом по натуре, Хартвуду незачем было учиться любви: он привык играть с любовью, а также играть в любовь; он походил на избалованного ребенка, который так и не стал взрослым мужчиной. Он забавлялся любовью и раньше, и сейчас, одним словом, всегда.
Однако! Элиза не могла позволить, чтобы он заметил, как его легкомысленная игра в любовь сначала превратила ее в страстную женщину, а затем в дурочку, потерявшую голову от любви.
Голосом, не менее, если не более ироничным и равнодушным, чем у него, она сказала:
– Думаю, я недооценила влияние Урана, новой планеты, открытой недавно сэром Уильямом. Тетя не раз предупреждала меня, что те, кто рожден под знаком Урана, обладают горячим, взрывным темпераментом, поэтому их любовь провоцирует их на порывистые выходки, зачастую очень шокирующие. Нет ничего удивительного в том, что вам дали прозвище лорд Лайтнинг, лорд поражающий, как молния. Поэтому однажды вечером вы заставили мать отобедать вместе не только с вашей любовницей, но и с любовницей вашего отца. Затем вы обозвали мать шлюхой и тут же едва не совокупились со мной на пороге ее спальни. Конечно, вы должны были установить новый рекорд в разыгрывании детских шалостей.
– Мои шалости, как ты называешь их, ранят или оскорбляют только тех, кто этого заслуживает.
– Неужели? А что вы скажете по поводу той шутки, которую вы сыграли со мной?
– Какой такой шутки?
– А разве не вы уверили меня, что вам нужна любовница, потому что таковы условия завещания вашего брата? Но если бы это было правдой, ваша мать заранее знала бы о том, с кем вы приедете в Брайтон. Однако мой приезд, и это очевидно, стал для нее полной неожиданностью. Она была оскорблена, и, судя по всему, вы к этому стремились. Невысокого же мнения вы обо мне, если думаете, что придуманная вами история о любовнице, как требование в завещании вашего брата, до сих пор вызывает у меня доверие.
Хартвуд нахмурился. Замечание Элизы попало точно в цель.
– Ты неправильно меня поняла. Я сказал, что твое присутствие облегчит мое вступление в права наследования. Это истинная правда. Согласно воле брата я должен провести здесь две недели, и ровно столько мать должна терпеть меня, если не хочет расстаться с этим домом. Больше ни у нее, ни у меня нет никаких обязательств друг перед другом. Но согласись: за две недели здесь можно умереть от скуки. А то впечатление, которое ты произвела на мать, меня сильно позабавило. Живя с моей драгоценной матушкой, нельзя же отказывать себе в невинных удовольствиях, а любовница именно одно из них.
– Итак, в качестве оправдания вы прибегаете к казуистике?
– Мне нет никакой необходимости оправдываться перед кем бы то ни было, – возразил Хартвуд. – Ты сама захотела поехать вместе со мной, даже упрашивала меня. Твои услуги будут хорошо оплачены. Мне же хотелось позлить мою лицемерку мать, и лучшего способа, как приехать с любовницей, нельзя было и придумать.
– Тогда почему вы не доверились мне и не рассказали о ваших подлинных намерениях – обзавестись любовницей на две недели? Зачем надо было обманывать меня?
– Мне казалось, скажи я правду, ты не согласилась бы.
– Возможно, не согласилась бы. Но сейчас, узнав, что вы были не совсем честны со мной, я очень расстроена. Ваша мать, по-видимому, убеждена в том, что именно вы, а не Джеймс погубили ту несчастную девушку. Может быть, вы и здесь солгали мне, ваша милость?
Хартвуд весь побледнел от гнева.
– Если бы мужчина назвал меня лжецом, как только что сделали вы, я непременно вызвал бы его на дуэль и убил.
– Какое счастье, что я женщина! В противном случае вы добавили бы к перечню ваших прегрешений убийство, один из самых тяжких грехов. Впрочем, вы уже сознались, что были не совсем честны со мной. С какой стати я должна верить, что ту несчастную погубил Джеймс, а не вы?
Хартвуд едва ли не подскочил на кровати.
– Вам лучше, чем кому бы то ни было, должно быть известно, что я не из тех, кто обольщает и губит неопытных и наивных девушек.
Элиза смутилась. Ведь это было правдой.
– Если ты не веришь мне, в таком случае нам лучше, перестать разыгрывать этот фарс, – спокойно, но с явной угрозой в голосе сказал Хартвуд. – Хорошо, приведу кое-какие факты. Я никогда не встречался с девушкой, которую обольстил Джеймс. Никогда. Мне незачем лгать, в отличие от Джеймса и моего двуличного отца я никогда не скрывал моих прегрешений. То, что я делал, я делал, не боясь ни чужих глаз, ни чужого мнения. Мне плевать, что обо мне будут думать.
Он с такой яростью произнес последние слова, что Элиза в испуге отступила назад.
– Но если вы невиновны, почему не оправдывались, когда вас обвиняли? Почему вы не опровергли возводимую на вас напраслину?
– Тем самым я лишил бы Джеймса последней возможности жениться на богатой наследнице и спасти нашу семью от разорения, от тех долгов, которые остались после отца. Наш крах приближался, и мне совсем не хотелось видеть мою семью разоренной. Возможно, я принял неверное решение, но тогда мне было всего семнадцать лет. Кроме того, как я мог доказать собственную невиновность? Девушка умерла, а правда была известна только мне и Джеймсу. Джеймсу было не привыкать ко лжи, совесть его не мучила, а мать была совсем не заинтересована в том, чтобы правда вылезла наружу. – Хартвуд тяжело вздохнул, – Сколько я себя помню, мать всегда винила во всем меня, а не ее любимчика Джеймса. Еще со школы она порола меня, а не брата за шалости, которые совершал Джеймс.
– Порола?
– Угу, и не один раз. Однажды, когда мне было лет десять, Джеймс где-то достал фейерверки и запустил их в церкви. Ему было тринадцать, вокруг него собралась компания таких же, как и он, дерзких мальчишек, думающих, что им все позволено. Несмотря на это, мать во всем обвиняла меня. Она порола меня до крови. На моей спине до сих пор сохранились рубцы. Если ты думаешь, что я опять лгу, то могу показать отметины.
– Нет, нет, не надо, я верю! – горячо воскликнула Элиза.
– Хотя ты права, когда говоришь, что я все превращаю в игру. Я дразню мать, намекая ей о том, как она обращалась со мной. Но она никогда не признается в своей неправоте. Я нацепил на тебя это проклятое ожерелье, чтобы она вспомнила, кто подлинный виновник разорения нашей семьи. Я заплатил миссис Этуотер, и она пришла на обед, чтобы напомнить, что наша семья разорилась из-за расточительного распутства, но не моего, хоть я и считаюсь распутником.
– A-а, вы тоже хитростью заманили миссис Этуотер на обед?
– Черт побери, Элиза! – Он сердито стукнул кулаком по спинке Кровати. – Да, сознаюсь, что по глупости утратил твое доверие, но моя скрытность вполне объяснима. Скажу честно: обманывать миссис Этуотер мне не было никакой необходимости. Она согласилась на все мои условия, когда я пообещал ей пятьдесят фунтов.
– Тогда почему вы не предложили мне сразу достаточно денег, чтобы купить меня, как вы купили миссис Этуотер? Вам ведь было хорошо известно, как нужны мне деньги, причем гораздо больше, чем ей.
Губы Хартвуда изогнулись в его раздражающей полуулыбке.
– Элиза, ты совсем не похожа на миссис Этуотер, женщину, которую покупали за деньги раз десять, если не больше, точно так же как я не похож на этого спесивого и вульгарного пуговичного фабриканта. Я не очень-то помаю мотивы, которые движут тобой, но одно могу сказать с твердой уверенностью – это не деньги. Иногда мне кажется, что тобой движет тщеславное намерение переделать меня.
– Если бы так и было, – поспешно проговорила Элиза, – то я уже разочаровалась бы в этом намерении. Вас не изменить: какой вы есть, таким и останетесь. Кстати, это первый урок, которому учит астрология. Ее второй урок – это то, что порой трудно судить человеческие поступки, слишком они бывают низкими и не соответствуют особенностям характера.
– Опять камешек в мой огород?
– Да, какие бы чувства вы ни питали к матери, нельзя было так обращаться с миссис Этуотер. Она мне кажется простой, добродушной женщиной. Жестоко было издеваться над ней, особенно на глазах у женщины, которая ненавидит ее сильнее всего. Для чего было тыкать ее носом в незаконное происхождение ее сына, намеренно подчеркивая его сходство с вашим отцом.
– Справедливый упрек, Элиза. Я действительно вел себя с ней нехорошо, Будь у меня совесть, я бы сейчас терзался от ее угрызений. Да, у миссис Этуотер было достаточно причин для возмущения, тем не менее она не рассердилась на меня, а, напротив, выказала мне частичку тепла, участия, нечто сродни родственным чувствам, чего никто не проявлял ко мне за последние пятнадцать лет. Странно, она до сих пор помнит меня маленьким в моем детском матросском костюмчике.
Он говорил задумчиво, с редкой для него искренностью, видимо, миссис Этуотер удалось коснуться чего-то тайного, глубоко спрятанного в его душе. Но это длилось недолго. Вскоре на его губах опять заиграла насмешка, она явственно слышалась и в его голосе.
– Но у меня нет совести, Элиза. Я не устаю повторять об этом, но ты никак не можешь с этим согласиться и все равно не оставишь твоих попыток переделать меня. Элиза, упрекай меня в детских выходках. Если хочешь, обвиняй в моей незрелости Уран или Полярную звезду, но я все равно не откажусь от взбалмошных детских выходок. Я неисправим. Для того чтобы лишний раз убедиться в этом, признаюсь, что перед отъездом из Лондона я купил целый ящик шутих и привез их сюда. Такие большие китайские фейерверки! И я найду им достойное применение в течение предстоящих двух недель.
– По-видимому, они тоже предназначены для того, чтобы напомнить матери, какая у вас прекрасная память? Что вы ничего не забыли из вашего детства?
– Как ты безжалостна! Все время так превратно истолковывать мои слова! А вдруг я привез их исключительно ради забавы. Как ты справедливо заметила: забавы – это единственное, о чем я могу думать. – Хартвуд упал на спину и хмыкнул: – Если меня увлекают такого рода шалости, разве это не говорит в мою пользу? Когда я стою перед матерью, я всегда ощущаю себя восьмилетним мальчиком. Мне так и видится длинный и гибкий прут в ее руках и ее лицо, искаженное гримасой жестокости и наслаждения. Как ты полагаешь, моя маленькая прорицательница, разве не будет намного, намного лучше, если, стоя перед матерью, я буду думать о забавах, пусть даже и злых, хотя в моем распоряжении есть и другие возможности?
Несмотря на свою решимость ни за что не поддаваться чувству жалости к нему, Элизу глубоко тронуло его доверие.
– Но почему вы не рассказали мне об этом раньше?
– И тем самым признаться, что в детстве и юности я был трусом? – Хартвуд стиснул зубы. – Впрочем, этот разговор мне надоел. Ты уже достаточно долго находишься в моей спальне, чтобы поддержать мою репутацию распутника в глазах всех, кто живет здесь. Только взлохмать волосы и помни сорочку ради убедительности, а то вдруг встретишь кого-нибудь из прислуги на лестнице. Увидимся утром, если, конечно, ты не бросишь меня и не уедешь в порыве оскорбленной добродетели, что тебя так ловко обманули с целью заставить стать любовницей.
– Завтра утром я буду здесь обязательно, – твердо сказала Элиза. Послушавшись его совета, она распустила и взлохматила волосы, а затем измяла, как могла, подол сорочки. – Благодарю вас за откровенность. Ваша история печальна, и вам, возможно, было грустно рассказывать ее, но теперь я более чем уверена в том, как вам необходима моя помощь.
Лорд Лайтнинг не без удивления посмотрел на нее:
– Возможно, возможно. Не знаю, насколько она мне действительно необходима, но в одном могу признаться если ты уедешь, мне будет не хватать тебя. Но только не забывай об осторожности. Постарайся не влюбляться в меня. Ведь у тебя доброе и нежное сердце, Элиза. Не забывай, что я лорд Невилл, сын Черного Невилла и брат беспутного Джеймса. Полюбить меня – значит накликать на себя беду, да еще какую.
– Постараюсь не забыть, ваша милость. – Элиза выскользнула из спальни.
– И я тоже, – еле слышно прошептал Эдвард. – Я тоже постараюсь не забыть.
